Часть первая
Земля и Солнечная система

Томас Хиггинс торопился – стоило ему опоздать на три минуты, как герр Поппер, с его австрийской пунктуальностью, ворчал целых пятнадцать. Впрочем, основания к тому имелись: во-первых, профессор Карл Поппер безусловно был гением, а во-вторых, ему стукнуло девяносто. Целых две причины, чтобы дорожить своим временем, каждой прошедшей секундой – ведь их оставалось так немного! К своей близкой кончине герр Поппер относился, как и положено философу, без страха и с изрядной долей юмора. Смерть для него являлась продолжением ученых занятий, ибо открывала путь к познанию Великих Тайн Бытия: есть ли жизнь за гробом и с чьего соизволения она возникла на Земле и, возможно, в других мирах Вселенной. Карл Поппер не был религиозен, но не отвергал даже самых сумасшедших идей, включая наличие Бога – он полагал, что эта гипотеза вполне допустима. Поэтому часть своего драгоценного времени профессор предавался размышлениям, какие вопросы задать Господу – конечно, если тот существует и удостоит его аудиенции. Первый вопрос герр Поппер уже придумал: взгляни на людей, на мерзкие свои творения, старое чучело… что, доволен?..

Он обитал в Кенсингтоне, фешенебельном пригороде Лондона, в двухэтажном коттедже с палисадником, кустами жасмина и тщательно подстриженной лужайкой. Заботились о нем секретарь Кларенс Додж и экономка миссис Мью, строгая сухопарая особа в неизменном синем платье до щиколоток. Однако свидания с Хиггинсом профессор считал конфиденциальными; Додж, включив магнитофон, удалялся, а миссис Мью появлялась на минуту с чаем, молоком и кексами. Они беседовали два-три часа – точнее, профессор говорил, а Хиггинс слушал, вставляя редкие замечания. Ему было известно, что сказанное им значения не имеет, важнее личное присутствие; в такие моменты он являлся всего лишь каналом при концентраторе идей. А концентратор, хоть и похожий на старого гнома, мыслил с поразительной четкостью.

Хиггинсу удалось поймать такси, и он успел к назначенному сроку. К счастью, в центре в пробку они не попали, а юго-западная окраина Лондона выглядела пустынной: уютные, обсаженные зеленью улицы, травяные лужайки, а за ними – особняки тех, кому жизнь в этом благодатном уголке была по карману. Наслаждаясь тишиной и покоем, Хиггинс дышал воздухом с ароматами цветов, травы и весенней листвы и жалел, что не может сюда перебраться. Средств у него вполне хватало, но его подопечные обитали в разных городских районах и в других графствах, так что волей-неволей пришлось поселиться поближе к вокзалу. Иногда Хиггинс ездил в Ирландию или на континент, но чаще всего – в Кембридж, где навещал Стивена Хокинга. Хокинг, гениальный физик, возглавлявший кафедру, на которой трудился некогда сэр Исаак Ньютон, был намного моложе Поппера, но страдал неизлечимой болезнью, амиотрофическим склерозом. Он не мог передвигаться и говорить и общался с миром при помощи особых устройств и своих ассистентов. Недуг, однако, не повлиял на мощь его разума; Хокинг занимался черными дырами, с успехом создавая новую концепцию Большой Вселенной.

Миссис Мью провела Хиггинса в кабинет, где он обменялся приветствиями с герром Поппером, маленьким сморщенным старичком, в самом деле напоминавшим гнома. Но его темные глазки под нависшими бровями смотрели пронзительно и остро, и двигался старый философ с удивительной для почтенного возраста резвостью. Усадив Хиггинса в кресло рядом с включенным магнитофоном допотопной конструкции, он с минуту разглядывал потолок, затем произнес:

– Вы знаете, Том, что меня поражает? Ограниченность наших физиков, биологов и прочей естественно-научной братии! Они возвели повторяемость опыта чуть ли не в божественный статус, совершенно исключив редкое, уникальное, эпизодическое – скажем прямо, чудесное. Это сужает поле исследований, не так ли? В частности, за счет трансцендентных явлений или тех, что представляются таковыми неопытному наблюдателю. Замечу, я не сторонник трансцендентного как непознаваемого в принципе, я считаю, что события такого рода, наряду с остальными фактами, можно и нужно подвергать логическому анализу, выясняя их каузальные связи с реальным миром. – Профессор на мгновение смолк и опять поднял глаза к обшитому дубовыми панелями потолку. – В отрицании уникальности я вижу большую ошибку. Вероятно, она восходит к известному вето Парижской академии наук – помните?.. – не рассматривать труды, посвященные квадратуре круга и трисекции угла, а заодно сообщения о камнях, что падают с неба…

– Это я помню, Карл, – сказал Хиггинс. – Но остальные ваши рассуждения для меня несколько туманны. Нельзя ли их конкретизировать?

– Можно, – с бодрым видом заявил герр Поппер. – Для начала определим границу, что отделяет науку от лженауки. Предположим, в результате какого-то эксперимента свершилось некое открытие, о чем научное сообщество поставлено в известность. Что происходит после этого? Опыт повторяют в других лабораториях, данные подтверждаются, и это доказывает объективность нового знания. Затем следует разработка теорий, призванных объяснить наблюдение. Иногда теория предшествует эксперименту, намечая вектор поиска необходимых данных, но в любом случае критерий истины – повторяемость опыта. Если умный Джон что-то измерил, то же самое должно получиться у Жана, Ивана и так далее. Причем каждый из них может повторять опыт сотни раз, результат будет один и тот же – конечно, в пределах погрешностей… И им кажется, что это – истина! – Профессор ткнул куда-то в сторону окна. – Если же повторяемость нарушена, если тысяча первая попытка дала другой результат, то он ошибочен! А если повторяемости нет вообще, то мы имеем дело с лженаукой, и такие факты не подлежат рассмотрению! Во всяком случае, это область non grata для современной науки!

– Хмм… – произнес Хиггинс, – хмм… – Он полез в карман за сигаретами, но вовремя вспомнил, что курить в доме герра Поппера строго запрещается. Кое-кому могли бы разрешить, мелькнула мысль. Все же Хиггинс относился к той самой области «non grata», что привлекла внимание профессора. Впрочем, сам мудрый старец об этом не знал и вряд ли когда-нибудь узнает – разве что на свидании с Господом.

– Ваше «хмм» – знак сомнения? – воинственно спросил герр Поппер.

– Нет, скорее удивления, – отозвался Хиггинс. – Кажется, вы вступили на зыбкую почву, что может сказаться на вашем реноме.

– В мои годы нужно думать не о своем реноме, а о новых идеях, что достанутся в наследство вам, молодым, – заметил профессор. – Оставим в покое лженауку, экстрасенсов, ясновидцев, инопланетян и их летающие блюдца. Это очень зашумленный субстрат – в том смысле, что истина, если она здесь имеется, скрыта пластами ложных сообщений и спекулятивных домыслов. Вернемся к нашему тысяча первому эксперименту, который признан ошибочным… Верно ли это? Вдруг редкое стечение обстоятельств приоткрывает для нас такие сферы, что прежние достижения человечества покажутся детской игрой? Отсюда следует, что к единичному, уникальному нужно относиться внимательно, не исключая такие факты из поля науки. Возьмем, например, земное население, счетное множество из семи миллиардов кретинов…

Появилась миссис Мью с чайным подносом, и герр Поппер прервал свои размышления. Когда экономка ушла, он поднял чашку майсенского фарфора, отхлебнул напиток и поморщился. Как многие уроженцы Вены, он предпочитал кофе, желательно с коньяком, но кофе и спиртное давно уже были под запретом врачей.

Снова глотнув чая, профессор с недовольным видом закрыл глаза. Его веки походили на тонкий, пожелтевший от времени пергамент.

– Мы говорили о населении Земли, – напомнил Хиггинс.

– Да, о миллиардах этих недоумков… прекрасная иллюстрация к затронутой нами теме… Представьте, что вы изучаете уровень их интеллекта и вообще их modus operandi. Один за другим они попадают под ваш микроскоп – сотни, тысячи, миллионы! – и что же вы видите?.. Лень, инерцию мысли, стяжательство, тягу к плотским удовольствиям, духовную опустошенность… Все такие! – решаете вы. Все, ибо это подтверждает огромное число экспериментов! И вдруг… – профессор открыл глаза и тут же скромно их потупил, – вдруг вы натыкаетесь на некоего Карла Поппера… Или, если рассматривать ситуацию шире и глубже, на Бетховена, Лейбница, Эль Греко и Эвариста Галуа…

– На Эйнштейна, Байрона, да Винчи, Вольтера или Нильса Бора, – с энтузиазмом продолжил Хиггинс. – Кажется, я понимаю, к чему вы клоните!

– Разумеется, Том, разумеется… Итак, вам попался Поппер или, скажем, Кант, и вы считаете эту особь ошибкой эксперимента. Она не вписывается в вашу теорию о том, что люди тупоумны и алчут плотских наслаждений больше, чем знания. Вы отбрасываете данный результат, представляя человечество как скотов, занятых погоней за деньгами, размножением и перевариванием пищи. Но тут выясняется, что большая часть землян обитает в гигантских городах, где дома освещены электричеством, что в воздухе мчатся лайнеры с сотнями пассажиров, музеи полны картин и статуй, библиотеки ломятся от книг, а в школах компьютер на каждом столе. Вы недоумеваете – кто же сотворил все это?.. кто дал такие богатства неполноценным ублюдкам?.. Наверняка иномиряне, пришельцы со звезд… – Герр Поппер хитро ухмыльнулся. – Но ведь это не так! Вы всего лишь проигнорировали в своем эксперименте редкое, эпизодическое, уникальное, получив неверный результат. Всего-навсего отбросили гениев, которым общество обязано всем, от теплых клозетов до атомных электростанций! И что получилось? Картина изучаемой цивилизации искажена, ваша теория несостоятельна…

Он еще долго распространялся в подобном духе. Хиггинс слушал с интересом, поскольку сам был уникальной личностью, каких на Земле имелось полдюжины, а временами еще меньше. Внимая герру Попперу, он думал о том, успеет ли старый философ закончить книгу, где сказанное воплотится в текст и ляжет в копилку земных сокровищ. Продлить жизнь или вернуть профессору молодость он не мог, хотя, конечно, Внешние сумели бы справиться с такой задачей. Однако степень их вмешательства регулировалась Договором – с кем конкретно, Хиггинс не знал, но эта враждебная сила была такой же грозной и всеобъемлющей, как у его покровителей.

Ближе к вечеру миссис Мью вызвала такси, и Хиггинс, распрощавшись с профессором, отправился на Бейкер-стрит, где квартировал в нескольких минутах ходьбы от дома знаменитого сыщика. Машина неторопливо двигалась по тихим зеленым улочкам Кенсингтона, шофер-индиец не спешил, посматривал на Хиггинса с широкой улыбкой – должно быть, не всегда доставался ему в пассажиры такой приятный джентльмен, и ожидание чаевых грело водителю сердце. Что же касается Хиггинса, то он, улыбаясь в свой черед индийцу, размышлял, сколь многим философия обязана Германии. Лейбниц, Гегель, Кант, Ницше, Фейербах, Шпенглер, Фихте, Шопенгауэр… теперь вот Карл Поппер… великие представители сумрачного германского гения… Конечно, если не считать того, что герр Поппер был австрийским евреем, сбежавшим от нацистов сначала во Францию, а затем в Англию. Здесь, на берегах туманного Альбиона, он жил и творил уже больше полувека.

Такси приближалось к повороту на более оживленную магистраль. Внезапно из-за угла выкатил огромный грузовик с цистерной на прицепе, из тех, что развозят масло и бензин по автозаправкам. Тяжелая машина мчалась прямо на такси. Шофер-индиец, перестав улыбаться, пробормотал ругательство и попытался отвернуть. Но было поздно – грузовик навис над Хиггинсом, что-то заскрежетало и треснуло, что-то острое, твердое впилось ему в грудь, ломая ребра, и в следующую секунду его ослепила вспышка пламени. В краткий миг смерти Томас испытал не ужас, а недоумение. Защитный амулет не сработал… Но почему, почему?.. Боже всемогущий! Как такое могло случиться?..

У пилота не было имени. Личный номер, послужной список и данные биологического характера хранились в небольшой капсуле, имплантированной в запястье при достижении зрелости. Если не очень приглядываться, пилот напоминал человека – правда, выпуклые глаза казались слишком большими, рот – слишком маленьким, а уши и ноздри прикрывали гибкие кожистые наросты. Он был упрятан в посадочное гнездо, и над консолью управления торчали лишь его голова, плечи и руки. Крохотный дисковидный аппарат, с которым он составлял единое целое, затаился в облаках над британской столицей, примерно в километре от земли. Диск окружало поле невидимости. Иногда пилоту позволяли развлечься, поиграть с крылатыми машинами туземцев, такими громоздкими и неуклюжими, но в этот раз полагалось действовать скрытно.

Чуть выше консоли, справа от обзорного экрана, в воздухе что-то мерцало и посверкивало. Пилот принадлежал к технологической расе, умевшей странствовать среди звезд, но даже ему прибор казался удивительным. Детали конструкции являлись на мгновение и тут же исчезали, чтобы возникнуть вновь в каком-то ином сочетании, в виде сгустка шаров, вложенных друг в друга цилиндров или окруженного сферой тороида; мнилось, что это устройство создано не из металла и пластика, а из субстанции, не имевшей аналогов в материальном мире. Пилот не знал, кем создан этот прибор и каково его предназначение, даже не смог бы сказать, работает ли он.

Но кажется, мерцающие шарики трудились исправно: картина на экране была такой, как ожидалось. Пилот зафиксировал происходящее, включил датчик биоритмов и ментального контроля и убедился, что туземец мертв. Мертв и со стопроцентной вероятностью не подлежит реанимации, ибо от него остались лишь обгоревшие кости.

Задание было исполнено. Пилот повел машину вверх, наблюдая, как скопище зданий в огромном поселении утрака превращается в темное пятно на фоне зеленеющих полей и садов. Он не торопился – полет доставлял ему удовольствие, а приятного в его жизни случалось не так уж много. Пища, отдых в релаксационной камере и эти полеты над миром, который станет его новой родиной… Конечно, если удастся дожить до этого счастливого события.

Прозрачная голубизна небес сменилась космической тьмой. На консоли полыхнули огоньки – поисковый луч нашел кораблик в ледяной пустоте и повлек к спутнику планеты. К шее пилота прижалась головка инъектора, впрыснув успокоительный препарат. Его выпуклые глаза затянула непрозрачная пленка, клапан над ноздрями чуть приподнялся, дыхание стало медленным и редким. Это не было привычным человеку сном, только его подобием. Но и пилот не был человеком.

Он стоял на кольцевой галерее под куполом Исаакиевского собора. В культуре и языке, родных для него, отсутствовала привычная на Земле традиция имен. Нужды в этом не было, поскольку личность определял ментальный спектр, столь же неповторимый, как вид звездных небес на любой обитаемой планете Галактики. Но, пребывая в ранге эмиссара в земных палестинах, где звуковая речь являлась общепринятой, он, разумеется, обладал именем, даже множеством имен, тех или иных в зависимости от страны, в которой в данный момент находился. Местный обычай требовал идентификации в образе Сергея Василенко, Питера Рэдклифа или Паоло Ченни, и это казалось эмиссару смешным – он относился к тем существам, что понимают юмор. Хоть он и принял земное обличье, но думать о себе как о Сергее, Питере, Паоло и так далее было бы верхом нелепости! Однако его человеческая ипостась все же нуждалась в обозначении, и он решил, что самое верное связать ее с каким-то внешним признаком. Он выглядел здесь как мужчина лет сорока пяти, сухощавый и немного смугловатый, с европейскими чертами и ежиком седых волос. Не блондин, не брюнет, не шатен… Седой! Это и стало его прозванием.

Над огромным городом распахнулся призрачный плащ белой ночи. Отсюда, с высоты, он видел архипелаги крыш, острова куполов, мачты шпилей и слепые узкие окна мансард. Внизу бесшумно струилась река, тащила в море последние льдины с лежавшего к востоку озера, над темной водой застыли мосты, а на другом берегу виднелись крепостные равелины, оранжевые свечи ростральных колонн и шеренга старинных зданий и дворцов. Впрочем, Седому они не казались такими уж древними – он наблюдал за их строительством в минувшие века.

Прошелестели колеса машины, и снова тишина… Он оглядел пустую галерею. Хорошее место, уединенное и открытое небу… Те, кого он ждал, не любили замкнутых пространств, комнат, залов, кабин и тому подобного; собственно, твердь планеты тоже не считалась у них подходящим местом для встреч и бесед. Однако в своем нынешнем облике Седой не смог бы выжить вне атмосферы, в ледяной пустоте, пронизанной солнечным ветром и жестким излучением. Так что к нему снизошли, согласившись на контакт вблизи земной поверхности – но, разумеется, не в его уютном кабинете. Ощущение уюта и безопасности под защитой стен было ему понятно в той же мере, как и юмор; его раса имела гораздо больше общего с людьми, чем те, с кем он собирался встретиться.

Он знал час и место рандеву, но ничего не мог сказать про обличье, в котором появятся будущие собеседники. Или собеседник?.. Похоже, эти существа не обладали индивидуальностью или, во всяком случае, не делали различий между собственным «я» и разумами прочих своих соплеменников. Их вид и структура тоже не поддавались четкому определению; возможно, они не имели телесной субстанции, являясь, в сущности, сгустками квантов, нейтрино или других частиц. Впрочем, это не влияло на их способности к контакту и власть над материальными объектами.

Камни за спиной Седого внезапно ожили, испустив тихий шелестящий звук. Он обернулся: часть серой гранитной стены быстро темнела и колыхалась точно дымное облако под порывами ветра. Спустя секунду это был уже не камень, а что-то вроде черной аморфной массы, расползавшейся рваными клочьями в стороны, вверх и вниз. Эмиссар почувствовал мгновенный приступ страха – не пожрет ли это странное образование собор, и площадь, и дворцы, что окружают ее, а затем и весь город?.. Но движение темной массы вдруг прекратилось, она начала сжиматься, как бы сползая с гранитных плит и закручиваясь плотной, стремительно вращавшейся спиралью. Она словно прилипла к поверхности стены, затем мрак в ее центре сгустился, открыв ведущий в пустоту тоннель. Черный бездонный колодец уходил неведомо куда – может быть, к ядру Галактики; в его центре пламенела крохотная пульсирующая сфера, испускавшая мерцающие кольца света. Они рождались и гасли так стремительно, что глаз не успевал следить за их зыбкой мимолетной жизнью.

– Мы здесь, – гулко донеслось из пустоты. – Наблюдатели могут произносить/рассказывать/общаться.

– Я один, – произнес эмиссар. – Наблюдатель Внешней Ветви.

Тишина. Только мерцание колец стало еще ярче, их полет – еще быстрее. Затем:

– Мы воспринимаем/ощущаем. Говори.

– Погиб Связующий, еще не достигший возраста смерти. Его убили, и я опасаюсь за жизнь остальных.

– Существа, которых вы опекаете, часто/постоянно/иногда друг друга убивают. Связующий не имел защиты? Разве не в этом ваша функция/задача? Одна из главных задач?

– Я знаю. Напоминать нет необходимости, – сказал Седой, подавив всплеск досады. – У всех Связующих имеются устройства, которые надежно их оберегают. Небольшие приборы для контроля и изменения причинно-следственных связей… Однако прибор погибшего был нейтрализован.

– Тому есть доказательства? – спросила пустота после короткой паузы.

– Разумеется. Нужно ли мне представить картину события?

– Необходимость отсутствует. Только результат… анализ… показания… именно так, показания прибора.

Эмиссар выполнил требуемое.

Две-три секунды бестелесная пустота молчала. Потом раздалось:

– Чего ты хочешь, Наблюдатель Внешних?

– Внутренняя Ветвь нарушила Договор. Вы, раса Ядра, его гаранты. Я требую вашего вмешательства.

В земных понятиях Внутренней Ветви соответствовал Рукав Стрельца, ближайший к центру Галактики, а Внешней – Рукав Персея. Эти обозначения были условны и связаны с тем, что родина Седого находилась среди молодых звезд у края галактического диска, тогда как мир нарушителей лежал в районе одной из рассеянных звездных ассоциаций более древнего возраста. Но те и другие отнюдь не являлись единственным светочем разума на Млечном Пути, заселенном множеством созданий, иногда весьма причудливых, удивительных, даже невероятных. Сторонники обеих Ветвей нашлись бы во всех галактических рукавах, в шаровых скоплениях, в газовых туманностях и в небольшой галактике, известной земным астрономам как Магеллановы Облака; некоторые, подобно триподам, вообще обитали не на планетах, а в искусственных сооружениях, перемещавшихся от звезды к звезде. Не положение в пространстве разделяло их, а взгляд на судьбы разумных существ в этой части Вселенной.

Кольца, испускаемые яркой сферой, потускнели. Голос из пустоты промолвил:

– Мы должны уничтожить/испепелить/стереть звездные системы Внутренних? И все их космические поселения?

– Это стало бы слишком суровым и жестким ответом, – сказал Седой. – Неадекватным содеянному.

Пропасть между ним и его собеседниками была огромна. Существу из плоти и крови, чей жизненный цикл долог, но все же ограничен определенным временем, нелегко общаться с теми, кто не имеет тела, а по возрасту годится в ровесники Вселенной. Но все же они старались понимать друг друга и в большинстве случаев приходили к согласию. Способность вести диалог и договариваться ценилась среди галактических рас едва ли не больше всех прочих талантов.

– У Наблюдателей Внутренних есть станции вблизи планеты, которую вы патронируете. Уничтожить/стереть эти объекты?

– Нет, – терпеливо произнес Седой. – Уничтожать не нужно, так как факт прямой агрессии отсутствует. Мы трудимся на благо всех разумных рас, а не затем, чтобы устроить Армагеддон в Галактике.

– Армагеддон? – с оттенком недоумения переспросила пустота.

– Земной термин. Означает вселенскую битву и всеобщую гибель.

– Мы подтверждаем/соглашаемся. Мы тоже не хотим Армагеддон. – Молчание. Затем: – Как мы должны вмешаться?

– Выразить Внутренней Ветви свое неудовольствие, – сказал эмиссар.

– Принято. Мы это сделаем/совершим.

– И еще одно: раз наши устройства не могут защитить Связующих, надо найти другие способы. Полагаю, в этом требуется помощь вашей расы.

– Экранирующее поле? Плазменный кокон?

– Желательно что-то более локальное и более привычное обитателям этого мира. Те существа, которых вы используете для охраны…

– Мы не нуждаемся в охране, – возразили из пустоты. – Эта функция/задача относится к Помощникам. К тем существам, что заменяют привычное для вас… – Пауза. – Руки?.. Пальцы?.. Да, руки и пальцы.

– Нужно шесть таких… с руками… – сказал Седой. – Шесть, поскольку у нас пятеро действующих Связующих и еще один, который заменит погибшего.

– Мы пришлем/отправим их, – послышалось в ответ. – Но необходима… необходима часть/интервал времени. Очень небольшая. Существ нужно адаптировать к условиям этой планеты. Нужно изменить их генетику, придать им вид, который привычен/ знаком ее обитателям. Также нужна регулировка систем защиты. Если не сделать/выполнить этого, существа будут опасны. Опасны всем, Наблюдателям Внешних, Внутренних и любой жизни в мире, который вы опекаете.

– Как долго их готовить? – спросил эмиссар.

– Не долго. Девять с половиной оборотов этой планеты вокруг светила, – ответила пустота.

Эмиссар размышлял несколько мгновений. Не первый раз он сталкивался с разным восприятием времени у разумных галактических народов: одни считали год чуть ли не геологическим периодом, другим он мнился крохотной долей их тысячелетнего существования. То, что было «не долго» для его собеседников и не очень долго для него самого, на Земле считалось значительным сроком. Девять с половиной лет! Темп жизни здесь был таков, что за это время ребенок становился взрослым.

– Это не решит проблемы, – наконец вымолвил Седой. – Как отреагирует Внутренняя Ветвь на ваше порицание? Прекратит убийства или продолжит их? В первом случае мы придем к конфликту, которого стремимся избежать, во втором – потеряем всех Связующих. Девять с половиной оборотов – изрядный срок.

– Мы постараемся ускорить подготовку. Вы, Внешняя Ветвь, должны беречь/хранить Связующих. Беречь/хранить, что бы ни случилось. Так в Договоре. Это ваша функция/задача.

– Я помню. – Эмиссар невольно стиснул кулаки. Терпение, терпение и еще раз терпение! Эти бестелесные из Ядра временами были так занудны и упрямы… Видит Галактика, не слишком приятные собеседники! Глубоко вздохнув, он произнес: – Связующий, который придет на замену погибшему, подвержен особому риску. Он не знает о своем предназначении и опыта у него нет. Вы можете помочь?

Тишина. Пульсация сферы ускорилась, кольца стали ярче и шире. Очевидно, бестелесные размышляли, но как и о чем, эмиссар не мог сказать. Ожидая ответа, он смотрел на реку. Форма льдины, застрявшей у опоры моста, напомнила ему континент родной планеты. Сильно вытянутый треугольник; острый конец загнут словно длинный узкий полуостров, изрезанный фиордами… У одного из них он появился на свет – в городе хрустальных башен, чьи вершины пронзали облака.

Взгляд Седого скользнул по улицам, площадям и крышам. Приземистый каменный мегаполис, что простирался внизу, совсем не походил на города его родины, однако это было поселение разумных, собравшихся вместе с той же целью, как у его соплеменников. Здесь истинную цель еще не осознали – точнее, никто ее не понимал, кроме мыслителей самого высокого полета. Людям Земли казалось, что город нужен для защиты от врагов, а еще – как средоточие промышленности, богатства, комфорта и, разумеется, власти. Очень примитивное суждение! На самом деле…

Негромкий вибрирующий рокот прервал его мысли. Пустота наконец откликнулась:

– Мы обдумали/обсудили проблему. Придет одно существо, Защитник с биологической формой/ структурой, позволяющей находиться в газовой среде. Возможно, пребывание на планете ускорит период его адаптации.

– Почему бы вам не прислать несколько таких созданий? – предложил эмиссар.

– Есть в наличии только одно. Только одно, – донеслось из пустоты. Внезапно кольца начали тускнеть, их бег замедлился, потом остановился, и Седой услышал: – Других… готовить… будем готовить… быстрее… семь оборотов… или восемь…

Черный бездонный колодец стянулся в точку, затем она исчезла, будто растворившись в серой гранитной стене. Эмиссар понял, что сеанс завершен. Так быстро, так внезапно! На мгновение его охватила досада. Он не успел почти ничего сообщить о новом Связующем – где обитает этот человек, куда послать Защитника и в каком обличье. Но, очевидно, Обитающие в Ядре все это знали, считав информацию из его памяти – ментальный слой разума был для них открытой книгой. Город у моря, залитый солнечным светом, явился воображению Седого: античный дворец, рядом с которым плещутся волны, набережная, выстланная мраморными плитами, колокольня древнего собора, дома под черепичными крышами, обступившие извилистые улицы… Не такой огромный город, как лежавший под ним мегаполис, но выглядел он куда приветливее – возможно от того, что был переполнен яркими красками. Синее море, лазурное небо, красные крыши, масса зелени и белый, желтый, оранжевый камень стен… Над этим многоцветьем вздымался горный хребет, и домики – те, что стояли подальше от моря – карабкались по его отрогам к амфитеатру и развалинам храмов римских времен.

Красивый город, подумал эмиссар. Захочет ли Связующий его покинуть? И примет ли то, что ему предназначено?..

Он нащупал висевший на груди прибор, включил его, открыв портал трансгрессии, сделал шаг и очутился в своем кабинете.