День прошел без особых хлопот: два случая аппендицита, французский турист с паховой грыжей и консультация больного с переломом ребер и ноги – этот, дядька за пятьдесят, был из России, из Калуги. Порой выходки соотечественников просто изумляли Глеба; оставалось лишь согласиться с рентгенологом Бранко Михайловичем, что таких безбашенных людей во всей Европе не найдешь. Калужанин прыгнул в море с восьмиметровой скалы, напоролся на камень и выжил чудом; другие, гнавшие с бешеной скоростью по горным дорогам, летели с обрывов, или лезли в ледяные воды Крки, где их прихватывала судорога, или, упившись до посинения, желали непременно искупаться в шторм. Все их травмы доставались Глебу, единственному русскому хирургу. Врачуя своих компатриотов, он вспоминал о бойцах, с которыми сдружился на кавказских войнах. Спецназ, парни умелые, расчетливые, но временами отчаянные, тоже совсем безбашенные… Таков, вероятно, национальный характер, размышлял Глеб, вправляя кости или накладывая швы очередному пациенту.

В подвал к своему странному гостю он не пошел, а уселся перед домом на скамейке, вытащил сигареты, закурил, любуясь раскинувшимся внизу городом. Синее море, глубокое небо цвета лазури, зеленая листва, черепичные красные крыши и белый, желтый, оранжевый камень стен… Красивый город Сплит! А был еще лучше, пока Марина его не оставила… Она как этот город – яркая, смуглая, кареглазая, из тех девушек, про которых говорят: стройна точно пальма. Пальмы растут здесь всюду, на морской набережной их полно, а Марины уже нет… Не судьба! – думал Глеб, катая во рту сигарету. Не судьба родить детей, вырастить их, дожить до старости и умереть в один день…

Хлопнула калитка. Подошел сосед Славо Габрич, сел рядом, тоже задымил сигаретой. У Габрича имелся хороший джип, и с мая по сентябрь он промышлял извозом, катал туристов по всему побережью от Истрии до Дубровника. В зимние месяцы приходилось ему вкалывать на стройке, так как семейство у Славо было немаленькое: мать, супруга, трое ребятишек, пудель и кот. Марина дружила с Ангелкой, его женой.

– Что там в Японии слышно? Тушат реактор? Или уже потушили? – спросил Славо. Его занимали все мировые события, и он, разумеется, был в курсе последних японских несчастий – землетрясения, цунами и аварии на атомной станции. Но одно дело, как прокомментируют все эти журналисты, и совсем другое – послушать человека образованного, врача и лучшего хирурга в Сплите. Хорватия хоть и была славянской страной, но многим отличалась от России – к примеру, образованных здесь уважали. Здесь Глеб был не какой-то там врачишка, а господин доктор. Или, если угодно, пан, герр и мсье.

– Потушат японцы свой реактор, но радости в том мало, – промолвил он. – Радиоактивные воды уже в океане, а это совсем нехорошо. Возможно, хуже, чем в Чернобыле.

Темные брови Славо сошлись на переносице, он призадумался.

Потом пыхнул сигаретой и сказал неуверенно:

– Чернобыль – это ведь на Украине, да? Близко к нам, а Япония – другой конец света. Как доберется эта зараза до наших краев?

– По пищевой цепочке, Славо. Доберется, ничего с этим не поделаешь.

Ничего! – с тоской подумал Глеб. – Даже не узнаешь, что нанесло смертоносный удар, воздух ли виноват, пища, вода, дождик какой-нибудь нехороший или генетика… Хотя с наследственностью у Марины было все в порядке… В порядке, а вот случилось! Откуда, почему?..

И, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, он стал объяснять соседу, что происходит с изотопами цезия и стронция в морской воде, как адсорбируют их водоросли, поглощают рыбы и моллюски, как включается радиация в жизненный цикл Мирового океана. История была страшноватая – ведь все, что выловлено из вод морских, попадает в конечном счете в кастрюлю, а из нее – прямиком в организм. И не только нынешнее поколение будет глотать этот яд, но и далекие потомки пару тысячелетий, если не больше. Мутации при этом неизбежны, и возникает вопрос: какими те потомки станут?.. Двухголовыми уродцами?.. Или монстрами с тремя ногами и единственным глазом во лбу?..

– Спаси Христос! – молвил Славо и перекрестился. – Да, невеселые дела… Это что же получается – рыбу лучше не есть?

– Не поможет. Рыбой свиней и птицу кормят, – напомнил Глеб.

Славо совсем помрачнел. Поднялся, полез в свой джип, припаркованный у изгороди, вытащил бутыль местного самогона. Они выпили по глотку, чтобы на сердце стало веселее. Потом выпили еще – за процветание Хорватии и за то, чтоб не рождались здесь двухголовые детишки. Обсудили природные катаклизмы, извержение вулкана в Исландии, землетрясение на Гаити, смерч в Новом Орлеане, и решили, что происходят они не чаще, чем в былые времена. Просто народа на Земле прибавилось сверх меры, расплодился народ, понастроил городов, порубил леса, а природа тут ни при чем. Не держит природа зла на человечество! Пошлет она ураган на безлюдный прежде берег, а там уже дома, и поля, и людей миллион, вот и приключается несчастье. К тому же связь куда мобильнее и шире, чем десять или двадцать лет назад, так что любое бесчинство стихий тут же предъявляют миру во всех подробностях, с числом погибших и видом разрушений. После сделали они еще по глотку, и Славо ушел, сказав, что рано утром повезет в Дубровник английское семейство и вернется лишь вечером. Вернется непременно и благополучно. Хвала Господу и деве Марии, в Хорватии вулканов нет и цунами тоже не бывает!

Глеб остался один, глядел, как, расплескав над морем алые крылья, садится солнце и вспыхивают в городе огни. Место для их дома выбирала Марина, подальше от туристов, что наводняют Сплит пять месяцев в году. Были ей милы покой и тишина, а где спокойнее, чем в Солине, на окраине у самых гор? Солин – это сейчас, а в древности лежала тут римская колония Салона, и до ее развалин – рукой подать: перейдешь дорогу, и на склоне целый архитектурный заповедник. Форум, амфитеатр, храмы, базилики, древние фундаменты с торчащими кое-где колоннами, зеленые свечи кипарисов, раскидистые кроны пиний… Глеб с Мариной любили там гулять. Странное чувство охватывало Глеба среди этих руин – мнилось, что он приобщается к вечности, к тем давним, очень давним временам, когда носили туники и тоги, хоронились от врагов за крепостной стеной, ездили на лошадях и жгли по ночам светильники с маслом. Каким огромным казался мир в те времена! Огромным, таинственным, непостижимым! На западе – Рим, великая столица Pax Romana, Галлия, Иберия и, у самого края света, далекая Британия, на юге – Эллада и за морем Египет, а к востоку, за имперскими землями, Персия и Индия, страна чудес. Север – почти terra incognita, где обитают скифы, германцы, славяне, народы многих языков, и среди них – сказочное племя амазонок. Может быть, где-то найдутся люди с песьими головами или с одной ногой, но это результат фантазий, а не мутаций; атомных реакторов еще нет, нет огромных свалок и вредоносной химии, земли и воды чисты. Есть чему позавидовать, думал Глеб. Тот мир был дик, жесток, лишен комфорта, и что же изменилось? С комфортом все в порядке, но жестокости полно по-прежнему, и не дикость ли вырубать леса и сбрасывать отраву в океаны? Что-то у нас не так с прогрессом и цивилизацией… Определенно не так!

Он поднялся и пересек дорогу. Сразу за ней лежал амфитеатр, сохранившийся на диво хорошо: овальная, засыпанная песком арена, ряды каменных скамей, стены над верхним ярусом, остатки арок, под которыми когда-то проходили падкие до зрелищ горожане. Камни кое-где потрескались, в стыках плит росла трава, но вечером эти знаки времени стали почти незаметными – в лучах закатного светила чудилось, что амфитеатр сейчас наполнится людьми и на арене начнется некое действо. Для колесничных ристаний она была маловата, а вот схватки гладиаторов тут происходили непременно… Глебу не хотелось думать, сколько крови тут пролито; к тому же не исключалось, что выступали в Салоне артисты и певцы, давали трагедии Эсхила и Софокла, приобщая зрителей-римлян к высокому искусству. Но жили здесь не только римляне, жили более цивилизованные греки, а также иллирийцы, исконные обитатели этих мест. Последние, впрочем, не очень ценили искусство, а занимались своим любимым промыслом – морским разбоем.

Шагнув на древнюю щербатую лестницу, он начал спускаться вниз. Какой-то внутренний позыв подталкивал его: встать посереди арены, оглядеться, бросить взгляд в темнеющие небеса, потом найти ту скамью в нижних рядах, где сидели они с Мариной, держались за руки, целовались… Может быть, там, на камне, нагретом солнцем, он вновь почувствует вкус ее губ… Хотя бы на одно мгновение! Может быть, услышит ее голос…

Глеб спрыгнул на песок, поднял голову к небу – в вышине загорались первые звезды. Где сейчас Марина?.. Где, где?.. Он не был религиозен, но не мог допустить, не мог даже подумать о том, что ее просто не существует, что нет во Вселенной ни тела ее, ни души, ни пленительной улыбки. Лучше представить, что она где-то там, среди звезд, смотрит на него, тоскует, печалится, и божий рай ей не в радость… Несправедливо, подумал он, несправедливо! Почему мы так бессильны? Бессильны перед вечной тьмой, отбирающей у нас любимых, перед временем, что уродует красоту и лишает разума?

Маленький смерч взметнулся у его колен, осыпал ноги песком. Пустынная арена внезапно ожила – ветер кружил песчинки, тут и там возникали новые вихри, казавшиеся в наступающем сумраке смутными полупрозрачными фигурами. Их танец, поначалу хаотический, быстро превращался в словно бы регулярное движение; влекомые ветром, они струились по периметру арены, обегали ее, но каждый раз все ближе и ближе к центру. На первый взгляд этих странных образований из воздуха и песка было с десяток, но спустя минуту число их выросло – тридцать, сорок, пятьдесят призрачных демонов кружились вокруг Глеба, подступали к нему, смыкались воедино, и он уже не мог разглядеть ни скамей амфитеатра, ни лестниц, ни арок, ни вершин кипарисов, что росли поблизости.

Что за чудеса! – мелькнула мысль. Ветер едва заметный, а поднял песок со всей арены… Не просто поднял, а вылепил толпу песчаных кукол… Непонятное явление, какой-то локальный катаклизм! А что творится на дороге, у домов?.. Надо бы взглянуть!

Глеб попытался тронуться с места и вдруг ощутил, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Словно бы некие путы сковали его, не позволяя двигаться, и он, изумленный и беспомощный, подумал, что песчаные призраки – нет, уже целые стены из песка! – сейчас обрушатся ему на голову, раздавят и погребут в чреве новосотворенного бархана. На мгновение паника охватила Глеба; он стоял как вкопанный, не в силах понять, что происходит, как сопротивляться наваждению – или, возможно, реальной угрозе. Но страх унижает, а он был человеком гордым и повидал немало воистину страшного – на столе, под светом бестеневых ламп, где возвращали жизнь, и в горах, где жизнь отнимали. Он глубоко вздохнул – дышать, вероятно, не возбранялось – и стиснул кулаки. Что бы ни происходило с ним, это не ужаснее вечного страха хирурга: смотреть, как умирает пациент, которого не удалось спасти.

Небо опрокинулось на него, и было оно темным, ледяным и мрачным. Совсем не хорватское летнее небо, полное ярких звезд! Он ощущал, что будто бы по-прежнему стоит на месте, плененный могучими силами, и в то же время стремительно перемещается, одолевая чудовищный, невообразимый путь. Эта иллюзия движения или, наоборот, покоя казалась странной и довольно мерзкой. Разум и плоть Глеба словно распались надвое; одна его половина мчалась в холоде и мраке к неведомой цели, другая пребывала в неподвижности и ступоре. Однажды он уже испытывал такое, при крушении авиалайнера, в котором погибли мать, отец и еще сто сорок человек. Воздушная машина падала и он, семилетний мальчишка, падал вместе с нею, падал, охваченный ужасом, оставаясь пристегнутым к креслу, слушая вопли и стоны людей. Он ничего не видел – мать закрыла ему глаза ладонью. Потом был удар, пронзительный скрежет рвущегося металла и хрип умирающих… Не самые приятные воспоминания!

Обе его половинки соединились, Глеб никуда не летел, стоял на месте и, похоже, мог двигаться. Тьма рассеялась, он протер глаза, поднял голову и осмотрелся. Амфитеатр?.. Да, амфитеатр, но совсем не тот, что в древней Салоне. Ничего общего! Под ногами – не песок, а стальная плита размером много больше цирковой арены, стены круто уходят вверх и опоясаны балконами, прозрачный свод – где-то на огромной высоте, и сквозь него просачиваются слабые лучики света. Балконы забраны решеткой, но если приглядеться, видно, что стены усеяны выпуклыми дверцами или, скорее, люками, и такие же люки идут на первом ярусе вокруг арены. Все – вплотную друг к другу, высотой метра три и вроде бы металлические, из тускло поблескивающей стали. Это походило на внутренность огромной башни, на усеченный конус, перевернутый вверх основанием. Здесь было нежарко – скорее, совсем холодно.

– Куда меня занесло?.. – вслух промолвил Глеб, озираясь в недоумении. – Куда и почему? Пили вроде бы совсем немного… Точно немного – Славо завтра туристов везет, а у меня четыре операции…

Он подождал, прошелся туда-сюда по стальной плите, ощупал крышку ближайшего люка – она оказалась холодной, как арктические льды. В вышине, под самым куполом, что-то мерцало, словно падавший свет сгущался в неяркое облачко. Больше ничего – ни звука, ни живой души.

– Эй! – крикнул Глеб. – Есть здесь кто-нибудь? Покажись!

Его голос раскатился в огромном пустом пространстве. «Ажись!.. жись!.. иссь!..» – откликнулось эхо.

– Выход, что ли, поискать… – пробормотал он. – Должен же найтись тут выход…

Глеб присмотрелся к люкам, но на их выпуклой блестящей поверхности не было ни ручек, ни кодовых замков, ни скважин для ключа. В принципе, за любой из этих стальных заслонок мог оказаться ход наружу, но не исключалось, что такой особый люк пометили знаком или снабдили устройством для входа и выхода. Решив проверить нижний ярус, он двинулся в обход, сделал три-четыре шага и вдруг замер, слушая тишину.

Что-то изменилось. Свет не стал слабее или ярче, с балконов не доносилось ни шороха, стальные двери, как и раньше, стыли в неподвижности и холоде… И все же что-то начало меняться. Что?.. Эту метаморфозу Глеб ощущал с такой же ясностью, как пантера, напрягшая мышцы при виде добычи, как лосось, взметнувшийся над речным перекатом. Человек – дитя Земли, и властвуют над ним законы, подчиняющие все живое…

Спустя мгновение он догадался: в огромной башне все по-прежнему, странный мир вокруг него таков, как минуту назад, а перемены только в нем самом. Выброс адреналина?.. Безусловно! Кортикостероидов?.. Наверняка! Симптомы просты: учащенное дыхание, сердцебиение, лицо горит, давление крови повысилось… Он отмечал все это с бесстрастием врача, которому понятны телесные реакции на бурный всплеск эмоций. Кора надпочечников секретирует гормоны, влияющих на нервную систему, и с этим ничего не поделаешь. Одно из последствий – стресс, сужение кровеносных сосудов, даже асфиксия…

Стресс?.. Что ж, после пляски песчаных вихрей и путешествия из Салоны в эту холодную башню, стресс случился бы у каждого! От ужаса, от внезапности, от непонимания! Но он не чувствовал страха и слабости, не ощущал угнетения – скорее, был возбужден, так возбужден, что энергия била через край. По этой или по иной причине всплыло перед ним такое, о чем Глеб, в своем обычном состоянии, старался не вспоминать. Но сейчас эти картины мнились ясными, зримыми; он видел тела родителей, изуродованные и залитые кровью, видел умирающих солдат спецназа и боевиков, прошитых пулями, видел, как танковые гусеницы перемалывают трупы, вминая их в жидкую грязь, видел своих пациентов, тех, кого не смог спасти. Потом пришло еще одно, самое страшное видение: Марина в больничной кровати, ее погасшие глаза, пергаментная кожа, руки, похожие на палочки…

Внезапно он понял: все это – Зло! Зло, которое сотворили над людьми, – неважно, свои они или чужие! Каждый из погибших в боли и муках был разумным существом, и те, с кем он сражался, и те, кого спасал. А еще были совсем безвинные – мать, отец и пассажиры рухнувшего самолета, были его несчастные больные и Марина, жертвы судьбы и случая… Нет, жертвы Зла! Великого Зла, что затаилось за стенами крепости! Ибо не в башне он, а в цитадели, рядом с армией непобедимых воинов! Он – их предводитель, он поведет их на битву со Злом, растопчет его, уничтожит, искоренит!

Палящая ярость обхватила его, сердце жаждало отмщения. За всю несправедливость, что творилась на Земле, за боль и ужас, смерть и кровь врагам воздастся сторицей! Немедленно! Сейчас! Бой будет беспощадным! Зло в плен не берут, ибо из каждого его зерна, из крохотного побега прорастает со временем нечто чудовищное и страшное. А потому…

Крышка ближайшего люка со звоном отскочила. Стальной гигант выступил из тьмы: бронированное туловище, ноги, подобные колоннам, плоский нарост головы над мощными плечами. Верхние конечности, руки или манипуляторы, тоже забраны в металл, а их сочленения у локтя и кисти прикрывают ребристые щитки. Овальную приплюснутую голову кольцом охватывает светлая полоска, из плеч торчат стволы, вместо пальцев – клешни и веер блестящих длинных лезвий. Вид у этого монстра был устрашающий, но почему-то Глеб не испугался, даже бровью не повел. Словно подсказали ему – кто и как?.. – что перед ним робот, машина, а не живое существо. Машина для убийства!

Гигант повернулся к нему спиной, разошлись броневые пластины, и Глеб, двигаясь точно сомнамбула, полез внутрь. Очень удобная конструкция: сразу нашлись опоры для ног, руки охватили плотные перчатки, на лицо надвинулось что-то вроде маски, чуть холодившей кожу. Вероятно, полоса на голове робота являлась зрительным органом с круговым обзором – он видел то, что перед ним, и то, что сзади, все пространство башни, все ее балконы и ярусы с тысячами люков.

Броневые пластины сдвинулись с лязгом. Глеб приподнял ногу, опустил ее – ступня робота грохнула о металлический пол. Он пошевелил руками, коснулся пальцами каких-то клавиш или кнопок, и лезвия втянулись в верхние конечности, потом раскрылись снова – дюжина слегка изогнутых клинков метровой длины. Колени, локти и запястья ощетинились острыми шипами, дрогнули торчавшие из плеч стволы. Движение головой – слегка вперед, будто он пытался что-то разглядеть – и из стволов вырвались молнии, ударили в плиту под ногами, прожгли глубокие борозды. Вся убийственная машинерия действовала преотлично.

Но кто управлял ею? Глеб Соболев, выпускник медицинской академии, ведущий хирург госпиталя Сплита? Пожалуй, нет – такого Глеба Соболева будто оттеснили на задний план, заслонив другой личностью. И этот человек, тоже вроде бы Глеб, был охвачен гневом и жаждой мести. Чувство абсолютно иррациональное – ведь он не представлял, с каким Великим Злом готов сразиться, и что его ждет за стенами крепости. Кто там будет, Сатана и легионы падших ангелов, что явились из ада, пришельцы с Сириуса с лазерными мечами или флот боевых звездолетов?.. Это его не занимало. Он получил оружие и хотел добраться до врага.

– Пора, – промолвил Глеб или тот, кто владел его устами. – Пора, воины! Просыпайтесь!

Тысячи люков грохнули разом, тысячи стальных фигур шагнули на балконы. Сколько их было? Не сосчитать и не окинуть взглядом! Все одинаковые, такие же, как робот Глеба, закованные в броню, с пальцами-мечами и целой батареей мечущих молнии стволов. Доля секунды, и башня наполнилась лязгом и грохотом – гиганты начали спускаться вниз. Шеренга за шеренгой они становились за спиною Глеба, вжимая плечо в плечо, но арена могла вместить лишь малую их часть, не больше двух-трех сотен. Едва он подумал об этом, как стена впереди растаяла на высоту нескольких метров, и открылась серая равнина под мглистым бессолнечным небом. Равнина уходила к горизонту, и не виднелось в ее просторах ни скалы, ни холма, ни оврага, ни иного препятствия, даже кустика или пучка травы. Похоже, землю закатали в бетон или асфальт, чтобы не чинить помех грядущей битве.

Глеб сделал шаг, другой, и стальные бойцы повторили его движение. Армия покатилась на равнину, растягивая фронт налево и направо; сверкали панцири, грозили незримым врагам жерла стволов, топот множества ног сливался в мерные звуки, подобные ударам грома. Впереди по-прежнему зияла пустота, но за спиной Глеб видел башню, тянувшуюся к небу и облакам, широкие ворота и неиссякающий поток механических воинов. Все они были едины; он властвовал над ними, пребывал в каждом из них, соединяя армию в целое, в кулак со множеством стиснутых пальцев.

У горизонта возникла сверкающая линия. Ее концы расходились в обе стороны точно так же, как в воинстве Глеба, и шум при ее приближении, пока еще чуть слышный, был похож: топот тысяч и тысяч ног, звучащий в мерном ритме. Глеб ускорил шаги, затем побежал, и вся стальная армада, лязгая и громыхая, ринулась следом, копируя каждый его жест, каждое движение. Он вскинул верхние конечности и растопырил клинки, готовясь нанести удар, метнуть молнии, пронзить врага шипами. Расстояние между его войском и противником стремительно сокращалось, и на какой-то миг у Глеба мелькнула мысль, что он глядит в зеркало, в огромное зеркало, что тянется от края до края небес и земли. Из этого зазеркалья накатывал такой же строй бронированных гигантов с воздетыми вверх руками, блестящими лезвиями мечей и жерлами стволов. Впереди мчался предводитель, и какое-то шестое или десятое чувство подсказывало Глебу, что это он сам, что сейчас он и его alter ego сойдутся в смертельном бою, и безразлично, кто одержит победу – он все равно умрет. Он сознавал неизбежность кончины, но бушевавшая в сердце ярость была сильнее страха. Ярость – умоисступление, как утверждали древние; ярость не рассуждает, но действует.

Два грохочущих вала стремились друг к другу. Две стаи чудовищ, металлических монстров, готовились выдохнуть пламя, сомкнуть клыки и терзать, терзать… Земля стонала под их шагами.

Глеб столкнулся с предводителем, ударил, сталь зазвенела о сталь, стволы нацелились в грудь врага. Но выпустить молнии он не успел; серая равнина и мглистое небо начали таять, а вместе с ними исчезали шеренги воинов, обе армии, едва не вступившие в бой. Какая из них была реальна, какая – лишь отражением реальности?.. И что подвигло их к борьбе – стремление к Злу, Добру или просто вечная тяга к кровавым сварам?..

«Это же роботы! – подумал Глеб, выплывая из дурмана. – Только роботы! Какое там Добро и Зло, какая кровь?..»

Неодолимая сила сковала его и повлекла в черную бездну.

Очнулся он на каменной скамье в третьем ряду древнего амфитеатра. Перед ним в вечернем полумраке простиралась арена, в центре которой стеной стоял песок – должно быть, там сгрудилась целая сотня вихрей, бешено вращавшихся и непрерывно менявших очертания. Но все же Глеб сумел рассмотреть, что посреди этого призрачного хоровода маячит человеческая фигура, словно бы точка притяжения для песчаных демонов. Они выросли до трех-четырех метров, их вершины колыхались, загибались, будто смерчи желали заключить человека в непроницаемый кокон, шелест взвихренного песка напоминал змеиное шипение.

Нужно помочь, засыплет его! – мелькнула мысль у Глеба. Он приподнялся, но в эту секунду человек на арене сделал резкое движение – вроде бы взмахнул руками. Яркое огненное кольцо родилось в его ладонях и тут же начало расширяться, подрезая вихри словно острой косой. Шелест сделался сильнее, но уже не мнился угрожающим; демоны исчезали, песок жалкими кучками падал на арену, а световое кольцо, слегка бледнея, неторопливо двигалось дальше. У нижнего яруса оно пропало, как бы всосалось в камень или растворилось в воздухе, и теперь Глеб ясно разглядел стоявшего внизу мужчину, босого и полностью обнаженного. Светлые волосы, гладкая бледная кожа, крепкий торс с внушительной мускулатурой… Пришелец! Не иначе как его пришелец! Уже стемнело, но у дороги зажглись фонари, света было достаточно, и ошибиться Глеб не мог. Точно, его странный гость! Восстал недужный и явился усмирять демонов!

Повернув голову, пришелец поймал взгляд Глеба. Лицо его казалось неподвижным и абсолютно бесстрастным – никакого следа только что затраченных усилий. Вероятно, борение с песчаными вихрями не отняло у него много сил.

Он направился к скамье ровным скользящим шагом. Глеб замер, чувствуя, как отхлынула кровь и сердце начало биться в ритме набата. Нереальность происходящего потрясла его; минуту назад он пребывал в каком-то чуждом мире, готовился к битве и смерти, а сейчас наблюдал борьбу – если то было борьбой! – между двумя непонятными сущностями. Одна из них приняла вид взметенного ветром песка, другая выглядела как бы человеком, но это ничего не меняло: обе они – не от мира сего. Не творения Земли, а нечто инородное, такое, для чего не найдется понятий и объяснений ни в одном языке! И сейчас сущность в обличье человека шагала прямо к нему.

На висках Глеба выступил холодный пот. Он не боялся, нет, он просто не знал, чего ожидать. Вдруг это существо, эта сущность, создание, инопланетный монстр отправит его куда-нибудь – к той же банде воинственных роботов или к звезде Бетельгейзе, что, по слухам, скоро взорвется, превратившись в сверхновую.

Но пришелец, кажется, не собирался выкинуть какой-то фокус.

Подошел к Глебу, коснулся ладонью груди и произнес на русском:

– Присутствуем. Функциональная адаптация завершена. Мы готовы.

– Мы? – переспросил Глеб, переводя дух и озираясь.

– Мы, – отозвался его гость. – Мы, Защитник.

Некоторое время они взирали друг на друга. Пришелец был совсем как человек, если не считать, что никакими ароматами от него не тянуло. Люди всегда пахнут, и у каждого свой запах, неприятный или сладкий, как у детишек и юных девушек, о чем всякий медик знает преотлично. Впрочем, отсутствие запаха не было новостью для Глеба – гость, пролежавший у него в подвале больше двух недель, не пах, не ел, не пил и почти не дышал.

Он отвел взгляд, вытер о рубаху вспотевшие ладони и поинтересовался:

– Можешь объяснить, что случилось со мной? Эти песчаные вихри… потом меня куда-то потащило… башня, там была башня с армией роботов… И я вдруг решил, что…

– Стасис, – вымолвил пришелец. – Портал трансгрессии. Мираж. – Подумал секунду и добавил: – Иллюзорная не-жизнь. Так есть.

Голос его звучал глуховато, но слова он выговаривал с удивительной четкостью и выглядел бодрым. А прежде хрипел, вспомнилось Глебу, и качало его как утлую лодку в бурном море. В день их встречи гость, будто ниоткуда, возник на дороге поздним вечером и шел – вернее, еле ковылял – от фонаря к фонарю, потом замер напротив дома, постоял пять секунд и направился к дверям. Бывало, заходили к Глебу соседи, кто за лекарством, кто за советом, и больные из города тоже случались, но не в таком плачевном виде и не в этот неурочный час. Может, избили его или сам изувечился?.. – подумал Глеб, выскочил в палисадник и подхватил недужного. Тот едва держался на ногах, но сознания не потерял и прохрипел на русском: «Быть в покой… ты не сообщать… никто, ничего, никому… не сообщать, не извещать, не информировать…» Так и пролежал в покое семнадцать дней, а теперь – орел! Не качается, огонь из пальцев пускает и говорит не запинаясь! Стасис… трансгрессия… мираж… иллюзорная не-жизнь… Понять бы только эти речи!

Transgressio, произнес Глеб про себя, повторил на привычной медику латыни. Это означает «переход» и, вероятно, относится к его путешествию, а с остальным разберемся позже. Надо бы в дом вернуться, а то пришелец – в чем мать родила, хотя насчет матери есть сомнения… Но кто бы его ни родил, нельзя держать мужика голым на улице, в общественном месте! Неприлично! Слава богу, уже сумерки, ночь наступает…

Совсем успокоившись, он коснулся холодного мускулистого плеча.

– Идем домой. Тебе надо одеться. У нас не принято ходить в таком виде.

С этими словами Глеб направился к дороге. Пришелец послушно шагал следом, бормоча: «Одежда, облачение, платье, наряд… не принято в таком виде… принято в одежде…» Они быстро пересекли улицу и палисадник перед домом, Глеб распахнул дверь и втолкнул гостя в прихожую. Марина с фотографии удивленно посмотрела на голого человека и даже будто бы с неодобрением покачала головой.

– Ничего, милая, сейчас мы его приоденем, – сказал Глеб. – Комбинезон его где? Правильно, в шкафу… вот он лежит… Ну, натягивай свое платье-облачение-наряд.

Наряд в самом деле походил на черный комбинезон с разрезом от шеи до паха и болтавшимися внизу башмаками. Пришелец влез в него, не спуская взгляда с портрета Марины. Затем произнес с вопросительной интонацией:

– Женщина?

– Да. Моя жена.

– Где?

– Здесь ее нет. Умерла.

– У-мер-ла… – задумчиво повторил пришелец. – Старая?

У Глеба перехватило горло.

– Нет, совсем молодая, – выдавил он. – Умерла от болезни.

– Мы поняли, – сообщил гость. – Ты молодой и тоже мог умереть. Не-жизнь в стасисе – иллюзия, но смерть там реальна. Мы тебя извлекли/вытащили.

Вот оно что! – подумал Глеб. Значит, вытащили! И попытался уточнить:

– Кто вытащил? Ты?

– Мы.

– Каким образом?

– Есть метод. Контроль волн причинности, развоплощение возможных событий и лучевой удар, – последовал ответ.

Хмыкнув, Глеб повел его в комнату на первом этаже, где обычно занимался с больными. Кроме письменного стола с компьютером и кресла здесь находились большое зеркало, напольные весы, кушетка, пара стульев и диванчик у окна для посетителей. Стену напротив дивана занимали полки с лекарствами и нехитрым медицинским инструментом: тонометр, глюкометр, три стетоскопа и прочее в том же роде. Включив свет, Глеб внимательно осмотрел гостя, отметил, что дышит тот как положено, раз в две-три секунды, затем взял его за руку и попытался нащупать пульс. Пульса, как и прежде, не нашлось. Он покосился на тонометр, но решил, что измерять давление крови – бессмысленное дело. Какое давление, раз пульса нет?

– Ты в порядке? Я имею в виду самочувствие.

– Мы функционируем нормально. В режиме, подходящем для этого мира.

– Почему «мы»? Ты здесь один и должен упоминать себя в единственном числе.

– Неверный вывод. – Подумав, пришелец добавил: – Если желаешь, способ личного упоминания будет изменен.

– Да, желаю. А заодно хотелось бы узнать твое имя.

– Защитник.

– И кого ты защищаешь?

– Тебя. Человеческое существо Глеба Соболева.

«Имя знает и фамилию, – подумал Глеб. – Можно сказать, большое внимание со стороны космических сил! Только почему? Вдруг я внебрачный сын императора Галактики? Законный наследник разбит паркинсоном и впал в слабоумие, так что мой черед присесть на трон…»

Он усмехнулся и хотел спросить, кого же ему опасаться, но вспомнил про башню, про роботов с пальцами-клинками, про свое странное умоисступление, и решил, что этот вопрос подождет. Наверняка у папы-императора полно врагов, хитрых интриганов, так что принцу-бастарду и впрямь нужна защита.

– Защитник – это функция, – промолвил Глеб. – Я врач, но может быть много врачей, много защитников. А врач Глеб Соболев – один. По крайней мере, в этом городе.

– Концепция имени нам… мне непривычна, – отозвался Защитник. – Но мы… я… действую в рамках культурной среды. Мне необходимо имя?

– Да.

Взгляд гостя заметался по комнате. Нет, не так – он осматривал помещение быстро, но очень сосредоточенно, задерживаясь на каждом предмете: стол, компьютер, кушетка, полки с аптечкой, флаконы, упаковки лекарств, банки с витаминами, мази и бальзамы… Все это было расставлено в строгом порядке: нитроминт, предуктал, моночинкве, целая коллекция сердечных препаратов; хинаприл, коринфар и прочее, что нужно при артериальной гипертензии; кетонал, феброфид, напроксен и два десятка гелей, какими пользуют больных с подагрой и артритом. Еще – средства от гриппа и простуды, от изжоги и ангины, от аллергии, диареи и мигрени, капли от насморка, снотворное и – отдельно, в крохотном сейфе под замком – кое-какие нейролептики. Вряд ли гость нуждался в чем-то из этого набора, но взирал на коробки и банки с большим вниманием.

Наконец он произнес:

– Йокс!

– Что – йокс? – не понял Глеб.

– Я выбрал имя. Меня зовут Йокс.

Глеб направился к полкам, снял флакончик с яркой надписью, покачал его в ладони. Чешский препарат, едкий спрей на основе йода, которым санируют полость рта и горло… На вкус, скажем прямо, не подарок, но звучит энергично… Йокс! Ладно, пусть будет Йокс. Все же лучше, чем пурген.

– Поздравляю, имя у тебя есть, – промолвил он. – Теперь скажи, откуда ты явился?

Йокс вроде бы впал в задумчивость. Утверждать это с определенностью было тяжело – никаких эмоций на его физиономии не замечалось. Размышлял он с минуту, потом произнес:

– Объяснять/информировать долгий процесс. Не хватает терминов. Необходимо подбирать.

– Ладно! Подберешь и после расскажешь. – Глеб махнул рукой. – Я так понимаю, что защищать ты должен только меня. Почему? Я больше других нуждаюсь в защите?

– Да. Ценная особь. Уникальная, – пояснил пришелец.

– Приятно слышать, – отозвался Глеб, осматривая себя в зеркале. Ничего уникального или ценного он там не обнаружил и, вздохнув, сказал: – Знаешь, я ведь врач, работаю в госпитале, встречаюсь со множеством людей. Иногда хожу куда-то… в магазин, в кафе, на рынок, когда нужны продукты… И что же, ты всюду будешь со мной?

– Всюду, – подтвердил Йокс. – Всюду и везде защищать/охранять.

Представив, как пришелец в черном комбинезоне повсюду таскается за ним, Глеб содрогнулся.

– Значит, везде! Но это… хмм… затруднительно. Тебя не пустят в операционную, да и на улице ты будешь привлекать внимание.

– Разве я не похож на человека?

– Только внешне. Человек – это еще и манера поведения, мимика, одежда, речь и многое другое. Среди людей ты будешь выглядеть очень странно.

– Те, кто послал меня, не ошибаются: я выгляжу как разумное существо, обитающее в кислородно-азотной среде, – заявил Йокс. – Однако мне следует адаптироваться к вашему поведенческому стереотипу. Я буду наблюдать и спрашивать.

– Хорошая мысль, – согласился Глеб. – А пока сиди в доме и смотри телевизор.

– Неприемлемо. Я должен находиться рядом с тобой.

– В таком виде? – Глеб оглядел его комбинезон и тяжелые башмаки. Экзотическое одеяние для летнего Сплита!

– Нет, не в таком. Есть другой режим, – откликнулся пришелец и исчез.

Только что стоял у дивана и словно растаял в воздухе! Ни следа, ни звука, а уж запаха и подавно нет!

Глеб в изумлении завертел головой, заглянул под кушетку, ощупал весы, покосился на полки с аптечкой, но среди пузырьков и банок Йокса тоже не было. Где же он? Дыхания не слышно и шорохов тоже… Вознесся в космос?.. Однако потолок и стены целы, окошко притворено… А должна быть дыра, если он улетел! Хотя куда же улетать? Сказано ясно: должен находиться рядом с тобой! Всюду и везде!

– Йокс, – позвал Глеб. – Йокс, где ты?

– Здесь, – ответила пустота между диваном и окном. – Я здесь. Присутствую.

На мгновение темный силуэт выступил из стены и тут же будто слился с нею. И снова – ни следа, ни звука, ни запаха…