Сознание возвращалось медленно, с трудом; он словно бы всплывал из темного глубокого омута, пронизывая толщу мрачных вод, поднимаясь вверх, к свету и солнцу. Вместе с ним всплывали воспоминания: перед глазами маячили то перспективы улиц с серыми коробками домов, то чья-то густобровая полногубая физиономия, то комната с диваном у распахнутого окна, то озабоченное женское лицо – немолодое, с морщинками у поблекших губ. Мать, подумал он и приподнял веки.

Над ним распахнулось звездное небо. Рядом трещал костер, от огня тянуло приятным теплом и запахом жареного, рыжие пламенные язычки плясали в груде смолистых сучьев, разгоняя темноту. Он чувствовал, что лежит на чем-то мягком, и, шевельнув пальцами, определил: трава. Травяная подстилка, в которой он прятался, как беспомощный птенец в гнезде.

– Вах, дорогой! – прозвучал над ним сочный баритон. – Проснулся! Наконец-то! Я уже думал, придется тебя водой отливать… – Сильная рука поддержала его; он сел на травяном ложе, не спуская глаз с костра. – Ну, раз проснулся, будем кушать, – весело сообщил тот же голос.

– Погоди… – Он помотал головой, потер ладонями виски, пытаясь что-то вспомнить, но под черепом царила гулкая звенящая пустота. – Кто я? Где я? И ты… Ты кто?

– Э, дорогой, нанюхался дряни, всю память отшибло, да? – Теперь баритон звучал тревожно и будто бы с оттенком упрека. – Я Джамаль… Джамаль, говорю… Ты меня защищать должен, генацвале, а вот валяешься второй день, как освежеванный барашек! Что, будем из тебя шашлык делать, а?

Джамаль… За именем сразу потянулась цепочка ассоциаций, словно звук его, подобно ключику, открыл ларец памяти. Трехэтажный особняк, хоромы в коврах и хрустале, комната с мерцающими телевизионными экранами… Лица – бледное, длинноносое, с алыми зрачками и густобровое, энергичное, уверенное… Доктор и Сарагоса! Их имена проложили новый след, и вел он от кирпичного красного здания с окнами-бойницами по питерским улицам прямо к маленькой родительской квартирке, а оттуда – в глубь времен, в прошлое, не столь уж далекое, ибо теперь он вспомнил и возраст свой, и жизнь, и дела минувшие, и нынешнее свое предназначение. Вспомнил все – или почти все. В памяти зияли странные провалы: его имя, имя отца, название улицы, на которой стоял их дом… Не мог он вспомнить и номера квартиры, хотя обстановку ее представлял до самых последних мелочей. Было и еще что-то – нечто важное, очень важное, о чем говорил человек с густыми бровями, Сарагоса, его шеф… Нечто такое, о чем ему полагалось помнить всюду и всегда, от чего зависела его безопасность – Там, в иллюзорных или реальных мирах, куда он попадал по воле Доктора.

Забавный случай амнезии, мелькнула мысль. Память словно туго натянутое полотно, и в нем прожжены дыры… Быть может, они затянутся при звуках его имени?

Он поднял лицо к Джамалю, взиравшему на него с тревогой и недоумением.

– Голова как после похмелья… Но я вспомнил! Помню все, кроме каких-то мелочей, деталей… Ты клиент, я твой проводник – так на самом деле… А здесь мы родичи и компаньоны, люди княжеской крови, пассажиры с погибшего корабля… здесь я – сын твоего брата от светловолосой рабыни с севера… Видишь, я помню, помню! Вот только мелочи… Как мое имя, Джамаль?

Его спутник откинулся назад, по горбоносому смугловатому лицу метнулись тени.

– Ничего себе мелочь, дорогой! Крепко же ты нанюхался, клянусь памятью матери!

– Крепко, клянусь потрохами шайкала! – Фраза выскочила как бы сама собой – вместе с воспоминанием о мрачноватой полутемной комнате, стойке, обитой жестью, и странном жарком на пятиугольном блюде.

– Что за шайкал, генацвале? – Джамаль удивленно воззрился на него. – Шайтан – знаю, шакал – знаю, шайкал – не знаю! Это здесь так говорят, да? В этом Амм Хаммате?

– Не здесь. Так говорят совсем в другом месте. Теперь он отлично помнил и это место, и то, как попал туда; помнил папашу Дейка, крысомордого Джеки, Райзу и великана Одди с татуировкой вокруг сосков. Вспомнилось и многое другое: поджарая фигура майора Звягина в пятнистом комбинезоне, палящий жар намибийской пустыни, огонь, бушующий над маковой плантацией, грохот автоматных очередей, резкая боль в бедре, смуглое узкоглазое лицо Кван Чона, его сингапурского наставника… Вспомнилось почти все, вот только…

– Черт! – Он схватил Джамаля за руку. – Ты скажешь, как меня зовут? Или я должен теперь всю жизнь откликаться на генацвале?

– А что, разве нехорошее слово? – Губы Джамаля растянулись в улыбке, потом лицо его приняло озабоченное выражение. – Я ведь не знаю, как тебя звать по-настоящему, дорогой. Нилыч – помнишь его? – называл тебя Скифом… но это кличка вроде Сингапура и Самурая. Ну, как водится в вашей конторе…

Скиф! Имени своего он так и не вспомнил, но теперь точно знал, что улетучилось вместе с ним. Пароль… Он не мог восстановить все нужные слова, хотя знал, что в кодовой фразе упоминаются скифы. Что-то они должны были делать, эти степные всадники… Точить свои клинки-акинаки? Мчаться на бой с врагом? Метать стрелы?

Он не помнил, и это было скверно, очень скверно. Это значило, что они с Джамалем лишались всех гарантий безопасности, что им придется пробыть здесь полный срок, весь месяц, день в день. Да за такое время их могут сорок раз четвертовать, посадить на кол, сжечь, утопить, повесить, колесовать или просто прирезать без затей! В лучшем случае – сгноить в каменоломне!

Тут ему вспомнилось кое-что еще. A'xap а'на ритайра ден кро… Сейчас Харана молчал, а это значило, что Бог с жалом змеи не стоит за его плечом, не заносит тяжкую руку, не готовится ударить в колокола. Похоже, все кончится благополучно… если не для клиента, то для инструктора… Столь же благополучно, как легкомысленный визит к золотым деревьям… Все-таки он остался жив… он даже не ранен, просто позабыл десяток слов… и собственное имя в придачу…

Дьявольщина! Зачем он поперся в ту проклятую рощу! Сделал бы лук из кедровой ветки…

Джамаль похлопал его по спине.

– Ну, дорогой! Ты Скиф, эх-перд… Вспомнил, как дальше?

– Не вспомнил. И черт с ним! Скиф так Скиф… – – Он вдруг почувствовал голод и принюхался к исходившим от костра ароматам. – Давай-ка поедим, князь. Пустой желудок – плохой советчик голове.

Мясо, хоть и несоленое, показалось Скифу восхитительным. Он быстро выяснил, что тушка, доставшаяся им на ужин, принадлежит зверьку вроде того, чьи кости белели в траве рядом с золотой рощей. По словам Джамаля выходило, что в хвойном лесу этих тварей видимо-невидимо и глупы они, как новорожденные барашки, – подходи и бери голыми руками. Свою добычу князь, однако, подшиб палкой – той самой ветвью, которую Скиф успел-таки срубить в роще.

Джамаль ел и болтал без умолку, успевая и жевать, и размахивать руками. Иногда он вскакивал и, округлив глаза, изображал, как мчится к своему поверженному наземь проводнику с намотанной на голову рубахой, как тащит его по траве, как пытается привести в чувство… Что и говорить, мрачно размышлял Скиф, сам он попал впросак, провалявшись сутки в беспамятстве, а этот баловень судьбы, этот ищущий развлечений бонвиван оказался настоящим мужчиной и сделал все что полагается: спас компаньона, доставил в безопасное место, развел костер, промыслил дичь… Словом, сработал за инструктора, за своего телохранителя! Хорошо еще, трава тут мягкая да скользкая, а комбинезон крепок… Джамаль проволок его за ноги с полкилометра, пока острый запах смолы и хвои не перешиб коварные сладкие ароматы.

Покончив с ужином, они сходили к ручью, журчавшему неподалеку, среди темных кедровых стволов. Вода оказалась холодной и чистой; там, где поверхность ее не затеняли древесные кроны, сияли отражения звезд и трех лун, быстро поднимавшихся над лесом. Одна была темно-багровой, гневной, угрожающей, две другие победно горели чистым серебром.

– Вах, хорошо! – произнес Джамаль, возвратившись к костру. – Богато тут: три луны, зверье непуганое, лес, как на картине…

– …и целые заросли дурмана, что отшибает память, – подхватил Скиф, – и утопленники с цепями, э?

– Все равно хорошо! Утопленник, он совсем мертвый был, а где-то там, – князь усмехнулся и неопределенно повел рукой в сторону опушки, – скачут к тебе и ко мне девушки на быстрых конях… Теплые, сладкие, живые! Веришь, дорогой?

В этот миг, освещенный зыбким пламенем костра, Джамаль напоминал безбородого и лукавого Мефистофеля-искусителя. Скиф не мог сообразить, говорит ли он всерьез или смеется, а потому не без мрачности отшутился:

– Как доскачут, стрелу под ребро или аркан на шею и потащат в степь… и князя, и его племянника.

Сейчас он был сыт, и в голове уже совсем прояснилось, но пароль никак не вспоминался. Может, попозже всплывет сам собой, подумал он; случается, какое-то слово, фраза, жест пробуждают забытое… или оно приходит во сне… или князь вдруг скажет нечто такое, что…

Последняя мысль показалась Скифу разумной, и он принялся расспрашивать Джамаля о роде и племени князей Саакадзе.о торговых питерских делах и о том, давно ли его компаньон знает Доктора и Сарагосу и в каких местах побывал с их помощью. Джамаль отвечал с охотой. Вскоре выяснилось, что прадед его перебрался в северную столицу еще в прошлом веке, но молодое поколение семьи Саакадзе всегда воспитывалось в родных краях, в Тбилиси, у близких или дальних родичей, дабы не растерять кровные связи и знание языка; оттуда же, из Тбилиси, брали и жен. Что же касается родства с великим моурави, то это было скорее фамильным преданием, чем реальностью. Дед Джамаля, и прадед его, и все прочие предки до седьмого колена торговали коврами; отец, проживший жизнь в советские времена, был ювелиром.

О бизнесе своем Джамаль рассказывал не столь подробно; как понял Скиф, спутник его занимался не фруктами, не пепси-колой и не импортным барахлом, а деньгами. Деньги, пущенные «в дело», приносили деньги – и такие, что трудно представить; пещеры Али-Бабы, сказочная обитель Джамаля, являлись лишь вершиной айсберга, зримым выражением его богатства. Его можно было бы назвать ростовщиком, но время, ситуация и экономическая наука давно изобрели иное слово, гораздо более пристойное и солидное, – «инвестор». Судя по всему, Джамаль был прямо-таки финансовым гением по этой части и вкладывал в свои деловые операции не меньше страстности, чем в различные романтические авантюры, коллекционирование антиквариата и погоню за женщинами. Женщин, как истый грузин, он любил,''и они, похоже, отвечали ему взаимностью.

Багровая луна высоко поднялась над лесом, две ее серебристые сестры покорно, словно на аркане, тянулись следом. Костер прогорел; головы странников начали клониться к коленям, и вдруг Джамаль, всхрапнув, мягко повалился на бок. Щеки его, уже подернутые налетом щетины, слегка запали, лицо осунулось, но на губах цвела победная улыбка – видно, скакал он сейчас на быстром коне, торопясь навстречу своим амазонкам.

Скиф поглядел на него, вздохнул и прилег рядом, положив ладонь на рукоять меча. Слов было сказано много – о коврах и паласах, о женщинах и лошадях, о финансах и романсах, о древнем Тбилиси, чья гордая красота сияла в веках, – а значит, не померкнет и в нынешние смутные дни… Да, много разных слов сказал Джамаль, сын Георгия, только нужного среди них не было. Вероятно, по той причине, что разговоры у костра велись не о скифах, которые совсем не интересовали торгового князя, а об иных вещах, более близких и дорогих его сердцу… А потому магический пароль, способный в любую секунду распахнуть перед странниками двери в родной мир, остался так же прочно запечатанным, как и прежде.

Утром они пересекли кедровник, тянувшийся неширокой полосой вдоль берега, и вышли к предгорьям. В лесу было полно живности. Скиф видел и серых упитанных зверьков, уже знакомых по вчерашней трапезе, и косуль с пепельными шкурками в желтых пятнах, и шустрых, похожих на белок созданий, скакавших с ветви на ветвь, и птиц – крохотных и пестрых, словно колибри, и побольше, в оперении столь же ярком, заметном и вызывающем. Наверное, всех этих существ привлекали орехи – большие, размером с крупное яблоко, они усеивали кедры сверху донизу, валились на землю, поросшую мхом и папоротником, падали в ручьи, целыми грудами скапливались в маленьких водоемах. Глядя на это . изобилие, Скиф с минуты на минуту ожидал встретить человеческие следы, бивак охотников или хижину сборщиков орехов, но вокруг царило полное безлюдье. Более того, животные и птицы казались непугаными и подпускали к себе чуть ли не на шаг. Оставалось только ломать голову, почему аборигены пренебрегают такими охотничьими угодьями? Возможно, в иных краях дичи, плодов и орехов было не меньше, чем здесь?

Джамаль, восхищенно цокая, поедал сочные сладковатые ядра. Тонкая скорлупа легко поддавалась нажатию пальцев, и Скиф тоже перекусил на ходу; ореховая мякоть отлично насыщала, и он решил, что пока нет необходимости охотиться. Впрочем, если здесь все звери таковы, то разве можно говорить об охоте? Просто подходи и бей любого… Он покосился на посох, который нес на плече. От него все еще исходил едва заметный медовый аромат. Стоит ли трудиться, делать лук, вырезать стрелы? Эта дубинка прокормит их с Джамалем целый месяц… Разумеется, если они не загремят в местную каменоломню…

За кедровником – или орешником, смотря по тому, как называть этот прибрежный лес, – начались холмы. Они тянулись длинной полосой к северу и к югу, к горам, встававшим на горизонте; их зубчатые красноватые вершины были словно прорисованы охрой на фоне бирюзового неба. Над горами висел золотистый солнечный шар, и Скифу чудилось, что тут он больше и ярче земного светила. Это могло оказаться лишь иллюзией; он чаще видел скупое северное солнце, чем тот расплавленный медный диск, что пылал над африканскими джунглями, горами Таиланда и небоскребами Сингапура.

Склон холма, покрытый все той же мягкой невысокой травой, что росла за лесом, круто задирался вверх, ноги скользили в сочной зелени, и Скиф то и дело пускал в ход свою палку, то втыкая ее в грунт, то протягивая карабкавшемуся следом Джамалю. Потом почва сделалась сухой и плотной, трава исчезла, сменившись кустиками вереска, появились мелкие камни, коловшие ноги. Подъем замедлился. Джамаль уже тяжело дышал и часто смахивал со лба испарину.

Наконец, незадолго до полудня, они очутились на плоской голой вершине, возносившейся над лесом метров на пятьсот. Вид отсюда открывался превосходный: на западе блистала морская гладь – серебристо-сапфировое покрывало, отороченное серыми прибрежными утесами; на юге розовели вершины горного хребта, к которому с севера и востока подкатывало степное половодье. Между холмами и берегом неширокой зеленой полосой вытягивался лес – скопище удивительных деревьев, похожих на кедры, но плодоносящих орехами; тут и там по его краю золотились дурманные рощи, сверкавшие подобно драгоценному металлу на усеяяном изумрудами поясе. Скиф заметил четыре таких участка; до ближайшего – того, где он добыл свой посох, – по прямой насчитывалось километров пять-шесть. Теперь, когда он рассматривал рощу сверху, она казалась совсем небольшой и нестрашной.

Джамаль, раздувая ноздри, уставился в степь. На его смуглом горбоносом лице промелькнуло странное выражение. Казалось, он узнавал эти места, плод собственной фантазии и непостижимого искусства Доктора, и надеялся, что вот-вот из-за ближайшего кургана появится толпа прекрасных амазонок на быстрых скакунах. Скиф повернулся было к нему, собираясь отпустить очередную колкость насчет стрел, арканов и каменоломен, но вдруг над вершинами дурманных деревьев что-то блеснуло, привлекая его внимание, – что-то округлое, выпуклое и золотистое, едва заметное на золотом фоне.

– Погляди! – Он поймал плечо Джамаля.

– Что, дорогой? Что – погляди? Там интереснее. – Князь показал на степь и горы. – А там, – его рука вытянулась к лесу, – мы уже шли, кушали, спали и все видели.

– Выходит, не все. Посмотри на рощу, где мне отшибло память. Ничего не замечаешь?

Джамаль насупил брови, прикрылся ладонью от солнца. С минуту он безмолвствовал, разглядывая золотистый клочок на краю зеленой ленты, потом покачал головой и задумчиво произнес:

– Вах, там все сверкает, глазам больно… Но посередине что-то есть… торчит вровень с деревьями… Как думаешь, племянник, что такое?

– Вроде бы купол… Может, храм или дворец. Почему бы там не быть храму или дворцу?

– Ты меня спрашиваешь, генацвале? Разве я – эх-перд? Ты – эх-перд, ты мне и объясняй! Амазонки когда жили?

– Ну, тысячи три лет назад… Никто точно не знает.

– Точно не надо. Давно жили, вот главное! В старину! Разве тогда строили такое? Ровное и гладкое, как яйцо? – Джамаль нахмурился, и взгляд его вдруг стал сосредоточенным и серьезным.

– Строили всякое, и строили крепко – вон, пирамиды до сих пор стоят, – пробормотал Скиф, потирая висок. – Хотя эта штука в роще выглядит странно… Купол, х-м-м… Подойти бы поближе, посмотреть…

Тут он скривился, выругав себя за недогадливость. Как же, посмотришь! Строение в середине рощи, в защитном кольце деревьев, к нему и в противогазе не подберешься! Разве что в скафандре с кислородными баллонами… Похоже, там и в самом деле святилище… храм, надежно упрятанный от чужих, и от людей, и от зверей…

Как же его построили? Или деревья, выделяющие наркотик, посадили потом? Но кому нужно святое место, куда не добраться, где нельзя дышать, где древесные испарения погружают в беспробудный сон?

Он посмотрел на Джамаля – тот, видимо, тоже призадумался над этими вопросами. Потом лицо князя прояснилось, и он хлопнул Скифа по плечу.

– Вах, дорогой, я понимаю, ты – эх-перд, тебе интересно. Мне тоже интересно, но мы туда не доберемся, уснем и помрем. Верно, да? Значит, я думаю так: пойдем в степь или в горы, встретим людей, познакомимся, выпьем, поговорим. Люди нам все скажут. Я прав, а?

– Прав. Прав, клянусь пятым ребром шайкала! – Скиф покосился на свою дубинку. – С меня хватит, Джамаль. Больше я туда не сунусь!

Святой Харана промолчал, словно подтверждая разумность этого решения. И хоть Скифа снедало любопытство, хоть помнил он слова шефа насчет интересных находок и особой оплаты, приближаться к роще у него не было никакого желания. Не лезь в гадючник без сапог, как говорил майор Звягин. Правильно говорил!

Путники спустились с холма; с востока он был пологим и плавно закруглялся, превращаясь в склон следующей возвышенности – небольшого курганчика, за которым виднелся еще один и еще. Увалы эти становились все ниже и ниже, но не исчезали совсем; простиравшаяся за ними степь только с высоты казалась ровной, как стол, и покрытой одной лишь травой. При ближайшем рассмотрении тут хватало и холмиков, и холмов, и невысоких скал да заросших кустарником оврагов; встречались и лесистые участки, но золотых дурманных деревьев, к счастью, больше не попадалось.

Зато здесь были животные – такие же упитанные глупыши, как в лесу, и звери покрупнее, напоминавшие африканских антилоп с саблевидными рогами, оленей и сайгаков. Скиф уже предвкушал богатую охоту, но не успели путники отшагать и километра, как выяснилось, что зверье здесь бегает быстро и палкой да коротким клинком его не достанешь.

Джамаль пробормотал какое-то грузинское ругательство.

– Что?

– Дурные головы у нас, вот что! Сняли бы в лесу рубахи, набили орехами… Пора кушать, а кушать нечего!

– Как бы нас самих не съели. – Скиф с тревогой огляделся по сторонам. – Степь широка, людей не видно, а олешки пуганые. Похоже, кто-то их тут гоняет, Джамаль.

– Гоняет? Ну пусть гоняет, дорогой, мешать не будем Мы-то не олени!

– Попробуй объяснить это волкам.

Теперь Скиф уже жалел, что они не задержались в кедровнике, таком безопасном и сытном. Хотя бы еще на день! Дня хватило бы, чтоб выстругать лук и несколько стрел; возможно, удалось бы найти и подходящие для наконечников каменные осколки.

Несмотря на прозвище, которым его удостоил Сарагоса, Скиф чувствовал себя в степи неуютно. На Земле еще оставались лесные дебри, дикие или полудикие – джунгли, сельва, тайга, в которой ему случалось бывать; оставались и пустыни, и тундра, и безлюдные горы, и топкие болота – не было лишь дикой степи. Той самой необъятной степи, где кочевали скифы и сарматы, по которой прокатились полчища Аттилы и Чингисхана; той степи, от которой Русь отгораживалась засеками, а Китай – исполинской стеной. Теперь вся она была перекопана и засеяна, пущена под пастбища, опутана дорогами и линиями энергопередачи и больше не воспринималась как степь – просто стала местом, где живут люди. И потому Скиф, повидавший всякое за шесть своих спецназовских лет, мог думать о себе как о человеке гор или леса, но не степи. Степь – такую, как эта, беспредельную и широкую, совсем не похожую на распаханные приазовские равнины, где довелось ему рыться в скифских курганах, – он видел впервые; он не знал ни нрава ее, ни характера, ни опасностей, что таились в ее просторах.

Волки… Наверное, тут были волки – быстроногие твари, от которых не скроешься без коня, не отобьешься без лука и стрел… Был бы у него сейчас «шершень»! Магазин на сто двадцать патронов, подствольный гранатомет, лазерный прицел… Но чудо-оружие уже третий день покоилось на дне морском вместе с солидным боезапасом, гранатами, пистолетами и прочим имуществом. И всплывет оно не раньше, чем через месяц, словно по волшебству возвратившись на колени хозяев – в ту самую минуту, когда пользы от него не будет ни на грош.

Скиф скрипнул зубами и остановился – похоже, предчувствие насчет волков его не подвело. Пять или шесть поджарых тварей вдруг вынырнули из ближнего овражка и, безмолвные, как ночные тени, со всех ног припустили к путникам.

Волки? Нет, пожалуй, эти чудища были посерьезней волков. Широкие, словно обрубленные, морды, мощные челюсти, скругленный абрис ушей, пестрые шкуры – коричневые полосы по серому фону… Они напоминали огромных гиен – не тех жалких вонючих созданий, что грызутся над падалью, но грозных бойцов и охотников, способных догнать и прикончить любого зверя в степи. И степь эта принадлежала им – во всяком случае, Скиф не стал бы оспаривать их права без автомата в руках и запасной обоймы в кармане

Но сейчас у него имелись лишь полутораметровая дубинка да короткий клинок – и ни секунды времени, чтобы развести огонь. Оглянувшись, он увидел шагах в тридцати заросли кустов у невысокого холма и, схватив Джамаля за руку, устремился к ним. Хоть тыл будет прикрыт, подумал он на бегу.

Путники вломились в кусты; ветви этих невысоких, по пояс, растений были усеяны острыми шипами, но комбинезоны выдержали первый натиск. Преследовавшая их стая вдруг испустила долгий, протяжный вой, и тут же из оврага возникли еще три зверя. Как бы не сожрали клиента, пронеслось у Скифа в голове. Что там говорил Пал Нилыч? Что он такое советовал? С местными не задирайся и зря не пали? Было бы из чего палить'

Джамаль, сощурив глаза, смотрел на приближавшихся тварей; щека у него нервно подергивалась.

– Эй, дорогой! Собачки-то совсем дикие… Что будем делать?

– Я – рубить. А ты объясни им, что мы не олени.

– Я же серьезно, генацвале!

– Ну, если серьезно, попробуй поджечь эти колючки, пока я с ними разбираюсь. Или хоть ветку запали… Огонь! Нам нужен огонь! Без него пропадем!

Он шагнул вперед, выставив перед собой палку, словно копье. Правда, для копья она была коротковата, зато тяжела и прочна – толщиной в руку и весом килограмма три. От светло-кремовой коры исходил слабый запах, чуть заметный, но все-таки различимый, сейчас он казался Скифу похожим на аромат сандала.

Стая растянулась цепью: в середине – два зверя покрупнее, еще по паре слева и справа; трое отставших пока держались позади в качестве арьергардного прикрытия. «Если кусты им не помеха, – подумал Скиф, – они возьмут нас в кольцо и прикончат за три минуты. Я-то выберусь, раз Харана молчит, а вот Джамаль?.. С ним-то что будет?..»

Джамаль возился за его спиной, сквозь зубы шипел по-грузински что-то непотребное, чиркал зажигалкой – колючие ветви были сочными, свежими, и поджечь их оказалось нелегко. Звери замедлили бег, трое отставших подтянулись к середине, а те, что двигались по краям, начали обходить колючую преграду. Заросли были густыми, но не широкими: просто десяток кустов, торчавших посреди травы. Скиф мог дотянуться до любого своей палкой.

Теперь он ясно видел обрубленную морду и глаза передового зверя – видимо, вожака. Его полосатое туловище будто струилось над землей, янтарные зрачки то сужались, то расширялись, подстерегая каждое движение намеченной жертвы. Странно, но они не выглядели жестоко-бессмысленными; в них словно бы читались насмешка и злорадное торжество. Может быть, разум? Вряд ли… Но тактика этих тварей доказывала, что они не глупее земных волков – тех самых, что обитали некогда в дикой евразийской степи.

Четыре гиены, трусившие слева и справа, скрылись с глаз, и Скиф почувствовал, как по спине у него пробежали мурашки. Вряд ли Джамаль сможет остановить этих зверей… Если только добудет огонь… Но боятся ли эти твари огня? Этого он не знал.

Вожак с янтарными зрачками находился уже на расстоянии пяти шагов. Взгляды человека и зверя скрестились; секунду длился этот безмолвный поединок, потом верхняя губа вожака поползла вверх, обнажая внушительные клыки, и он испустил угрожающее рычание. Но Скифу чудилось, что хищник будто бы колеблется. Четыре остальных зверя кружили позади, оскалившись и подрагивая ушами. Один из них задрал голову, понюхал воздух и вдруг завыл – тонко, по-щенячьи, другой начал чихать, сморщив нос. «Запах им наш не нравится, что ли? – подумал Скиф. – Нашлись гурманы!»

Он прыгнул вперед, в стремительном выпаде дотянулся до широкой морды вожака и нанес удар, целясь в янтарный зрачок. Зверь мотнул головой, конец палки пришелся пониже глаза, однако вожак отскочил и с жалобным визгом принялся тереть когтистой лапой ушибленное место. Боковым зрением Скиф заметил метнувшуюся справа тень, отмахнулся дубинкой, не попал, но и этот хищник отступил словно в испуге. Три остальных метались сзади, не решаясь приблизиться; их черные, влажно поблескивающие ноздри трепетали.

Боятся палки? Или запаха, что исходит от нее? Это стоило проверить; в этом мог крыться их единственный шанс на спасение.

Скиф перебросил посох в левую руку, удерживая его за середину, и выхватил из ножен клинок. Недлинная полоска стали блеснула в солнечных лучах. Он крутанул палку – раз, другой, третий, пока концы ее не принялись со свистом рассекать воздух. Веерная защита, как учил наставник Кван Чон… Тут годился любой предмет, достаточно длинный и прочный, – хоть велосипедная цепь, хоть палка от швабры. Вращая посох, Скиф двинулся в наступление. Звери шарахнулись.

Вернее, переместились вправо – туда, где мглистым мерцанием посверкивал клинок катаны. Похоже, острая сталь внушала им меньший страх, чем простая палка!

Теперь они выли, все пятеро, выли непрерывно и устрашающе; не успевал один захлопнуть пасть, как другой подхватывал боевой клич. Хоть этим полосатым хищникам и не нравились исходившие от посоха ароматы, они явно не желали отказываться от добычи. Внезапно самый нетерпеливый стремительно обогнул вожака, ощерился, присел… Сейчас прыгнет, понял Скиф, выбрасывая навстречу клинок.

Выпад оказался точным: лезвие катаны вошло под нижнюю челюсть, пронзив горло. Зверь, хрипя и захлебываясь кровью, покатился по земле; когти терзали траву, выдирая ее целыми клочьями. Рука Скифа дернулась назад – толчок был силен, и ему с трудом удалось удержать оружие. Но черенок катаны, длинный, обтянутый шершавой кожей, как будто и был рассчитан на такой случай: пальцы скользнули от эфеса вниз и мертвой хваткой сошлись на середине рукояти. Мудрые люди – японцы, пронеслось у Скифа в голове. Малайские крисы и китайские клинки, с которыми он тренировался у Кван Чона, были не такими удобными.

Он вскинул меч, когда второй зверь полосатой молнией взвился в воздух, и тут же что-то шерстистое, жаркое, большое подкатилось ему под ноги, словно сама степь метнула в незваного пришельца тяжелый валун. Двойная атака! Скиф подпрыгнул, избежав лязгнувших у самых ступней клыков, рубанул по хребту верхнюю тварь, поджал колени, перекувырнулся и рухнул в траву, сильно ударившись левым плечом. Катану он не выпустил, вцепившись в рукоять, словно клещами, но палка!.. Посох его отлетел в сторону, и добраться до него не было никакой возможности – в четырех шагах от Скифа уже насмешливо скалил зубы вожак. Два уцелевших зверя отсекли его от колючих зарослей, где возился Джамаль, пытаясь поджечь сырые ветви, еще две твари неподвижно валялись на земле. За кустами раздался торжествующий вой, и Скиф вспомнил о хищниках, завершавших окружение. Сейчас они вцепятся в Джамаля – и конец… Скрипнув зубами, он ринулся к вожаку, уже не обращая внимания на тварей, что подкрадывались с незащищенной стороны.

Вожак хрипло рыкнул, словно отдавая приказ, и оба полосатых зверя метнулись к Скифу. Где-то в кустах пронзительно вскрикнул Джамаль. «Опрокинут, – подумал Скиф, уже ощущая острые зубы на своем плече и бедре, – опрокинут, собьют с ног, начнут терзать…»

Слева, над полосатыми тварями, вдруг возникло облако – белоснежное, пушистое и в то же время осязаемо плотное. Скиф не видел, откуда оно появилось: размахивая клинком, он отбивался от наседающего вожака. Внезапно тот панически взвыл, отпрыгнул в сторону, развернулся и гигантскими скачками бросился в степь. Схватив свой посох, Скиф прянул было к кустам, но тут же замер, застыл в изумлении. Две гиены, атаковавшие его секундой раньше, валялись в траве с разбитыми черепами; кожа с них была содрана широкой полосой, кости пробиты, словно ударом молота. Белое облако стремительно неслось над зарослями, над пригнувшимся в испуге Джамалем. Скиф успел заметить длинный хвост, мощные когтистые лапы размером в две ладони, взъерошенную шерсть на загривке… Этот зверь выглядел куда массивнее и крупнее тех серых тигров, которых они с Сарагосой отстреливали в камышах у неведомой реки.

Но прыгал он здорово! И не только прыгал. За кустами послышались жалобный вой, визг, потом предсмертные хрипы. Казалось, огромный кот, умелый и безжалостный охотник, давит разбегающихся крыс.

Хрипы смолкли. Из колючих кустов выбрался Джамаль. В одной руке он сжимал зажигалку, в другой – клинок, на побледневшей физиономии – полная растерянность.

– Ты видел, дорогой? Ты видел? Как он их… Как… Быстрей, чем чихнуть успеешь! Раз – и нету!

– Два – и нас тоже нету, – заметил Скиф, покрепче сжимая рукоять катаны и приняв боевую стойку. Хоть Харана молчал, ему не хотелось рисковать.

Но на сей раз опасность миновала: огромный зверь, огибавший колючие заросли, вроде бы не собирался нападать. Он был крупнее льва и уссурийского тигра, а белая пушистая шерсть, торчавшая дыбом, делала его еще больше. Он не имел гривы, но вокруг мощной шеи топорщилась густая поросль волос, словно жабо на старинном испанском костюме; над ней чутко подрагивали остроконечные уши, под выпуклым лбом мерцали глаза – не зеленые и не желтые, как у земных хищников, а угольно-черные, резко контрастирующие с белоснежным мехом. Морда была раза в два пошире, чем у полосатых гиен, а пасть… Скиф не рискнул бы заглянуть вблизи в эту алую жаркую глотку с влажно поблескивающими клыками, острыми, как кинжалы!

«Местный махайрод?» – промелькнуло в голове. Однако саблезубый зверь хоть и превосходил тигра размерами, телосложением больше напоминал гепарда – лапы у него были длинными, приспособленными для прыжков и стремительного бега; он казался грациозным и быстрым, как удар молнии. И смертельно опасным!

– Ангорский кот… – зачарованно прошептал Джамаль. ~ Ангорский кот, чтоб мне больше вина не пить! Только та-а-кой громадный… – Он шагнул к зверю, протянул руку. – Ты ведь хорошая киска, да? Ты не тронешь папу Джамаля? Тут, дорогой, кругом полно мяса… Если не хочешь этих полосатых, можно загнать олешка… или еще кого на четырех ногах… А у папы Джамаля только две, и он тебе совсем не подходит. Я верно говорю, да?

Зверь неожиданно испустил долгий протяжный рык и уселся на задние лапы; распахнулась пасть, кончик алого языка скользнул по белоснежной шерсти.

– Мяучит! – Джамаль в полном восторге заколотил себя по бедрам. Он сделал еще один шаг, и зверь, перестав вылизывать лапы, поднял массивную голову. На этот раз рычание было другим – низким, раскатистым, угрожающим.

– Не подходи к нему, – быстро произнес Скиф, вытирая меч о загривок мертвой гиены и вкладывая его в ножны. – Слышишь, он говорит: стойте, где стоите, ребята. Забавный котяра… Может, у него и хозяева найдутся?

Уши зверя приподнялись, словно он прислушивался к звукам нового голоса; затем он шумно втянул воздух и, как показалось Скифу, с неодобрением покосился на палку в его руках. Похоже, всем степным тварям не нравился этот запах, суливший вечный покой.

Белый зверь снова зарычал, будто выпевая отрывистую и недолгую мелодию; гулкие ее трели раскатились над равниной подобно реву боевого горна. В их чередовании улавливался какой-то смысл: не то зверь о чем-то предупреждал людей, не то чего-то требовал. Тряхнув головой. Скиф попытался разогнать наваждение, но темные зрачки хищника неотступно следили за ним, будто этот огромный белый кот умел говорить взглядом. ,

Новая серия рычащих звуков оборвалась хриплым стаккато. Внезапно зверь вскочил, единым махом перепрыгнул через колючие кусты, опять взметнулся вверх, покрывая каждым скачком десяток метров, и скрылся за ближним курганом. Джамаль разочарованно вздохнул.

– Вах, мне бы такого! Ка-а-кой умный! Ка-а-кой красивый! Какой сторож был бы, а? Киска что надо!

– Колен у тебя не хватит для та-а-кой киски, – передразнил Скиф. Напряжение боя уже покинуло его, и теперь он внимательно разглядывал Джамаля. Кажется, клиент не пострадал, только руки его покрывали царапины от колючек.

– Я бы его на коленях держать не стал! – Князь гордо вскинул голову. – Я бы его так устроил… так кормил… римскому папе не приснилось бы! Ну, ладно… – Он посмотрел на трупы полосатых тварей, потом перевел глаза на Скифа. – А ты молодец, генацвале! Всех собачек порубил, да?

– Два моих, два – его. – Скиф махнул посохом в сторону кургана. – Пятый, самый главный, удрал. Главные – они всегда знают, когда смыться…

– Вах, верно сказано! – Джамаль задумчиво уставился на гиену покрупнее. – Большой зверь, да? Полосатый, зубастый… Может, шубку с него снять? Как думаешь, дорогой? Придем мы к людям…

– …как два витязя в тигровых шкурах, – подхватил Скиф. – Только я бы не стал возиться, князь. Мечом обдирать этих зверюг неудобно, перочинным ножиком – невозможно… Потерпи! Будут тебе еще сувениры.

– Ну, раз такое обещаешь, потерплю. – Джамаль потер жесткую щетину на подбородке – как истый кавказец, князь обрастал бородой на удивление быстро. – Ты бы хоть ухо отрезал, генацвале, – посоветовал он. – Похвастаешь Нилычу…

– Нилычу? Почему?

– Не знаешь, нет? Нилыч – ба-а-льшой охотник! Мы и встретились-то на охоте… на президентской охоте, с год назад.

«Ого!» – подумал Скиф, сохраняя на лице каменное выражение. Выходит, не все рассказал ему торговый князь за дружеской беседой у вчерашнего костра? Выходит, есть некие связи между этим финансовым гением, Сарагосой и самим президентом? Или президент тут ни при чем? Мало ли людей пасется рядом с властью… Но у Пал Нилыча и Джамаля, сына Георгия, явно существовали какие-то отношения, неведомые ему, Скифу; возможно, были они дружескими, возможно – деловыми… Не из-за этого ли Сарагоса потворствовал капризному клиенту, возжаждавшему опасных приключений? Может быть… Скиф подавил разгоравшееся любопытство, решив, что все прояснится со временем. Время, по словам майора Звягина, каждому вышивает свой погон: кому с одним просветом, кому – с двумя, а кому – и с маршальской звездой… Интересно, какие на самом деле погоны у Сарагосы, который охотится вместе с президентом?

Спокойно, сказал он себе, спокойно, Скиф. Ты занимаешься очень странным делом в очень странной фирме и служишь в ней без году неделя… Не любопытствуй зря! Не пытайся узнать больше положенного; кто много знает, долго не живет. И, конечно, не хвастай перед шефом своей удалью и охотничьими трофеями.

Но ухо он все-таки отрезал.