Горы высились подобно гигантским столпам, подпирающим небо. Очевидно, сам Господь воздвиг их здесь, дабы небесная твердь не упала на землю, уничтожив всё сущее, леса, луга, долины рек и населяющих их божьих тварей. Но, с другой стороны, эта горная цепь могла оказаться творением дьявола, ибо лишь он мог измыслить подобное место, пустынное, холодное и бесплодное, в котором в изобилии был только лед и даже воздуха не хватало. Шагая во главе отряда, Шелтон временами оборачивался, смотрел на снежные вершины и вспоминал долгий и ужасный путь, который они прошли. Долина Писко была самой легкой частью их странствия; затем пришлось перебраться через первую стену гор, преодолеть засушливое плато, называемое сьеррой, и вторую каменную стену, которая казалась еще выше первой. Правда, древние дороги инков и подвесные мосты над ущельями облегчали путь, но не слишком – самая хорошая тропа не могла добавить легким воздуха, а желудкам – пищи. Что до мостов, чуда строительного искусства, то канаты на многих сгнили, доски рассыпались, и всякий переход был связан с риском для жизни. Случалось, что мост рушился в пропасть, не выдержав тяжести людей и животных; так потеряли несколько лам и двух моряков, Мейсона и Дигби. Зато испанцы их не преследовали – ни один человек не сумел бы пройти за отрядом Шелтона, не выстроив заново дюжину мостов.

Лошадей пришлось оставить на высоте шести тысяч футов, на перевале первой горной цепи. Лошадям нужны воздух, вода и трава, а с этим в сьерре было скудно. Неприхотливые ламы охотно жевали колючий кустарник, могли не пить три дня, но были упрямее ослов и груз тащили гораздо меньший, чем добрый конь. Однако два десятка лам стали большим подспорьем в странствиях; без них, скорее всего, не удалось бы пересечь каменистую сьерру. Уильяк Уму утверждал, что в прежние годы, еще до испанцев, дорога была намного легче и короче. Во-первых, потому, что военные отряды отправлялись с плоскогорья, из Куско или поселений вблизи огромного озера Титикака, а во-вторых, все мосты и тропы содержались в идеальном порядке приставленными к этому делу людьми. И все же инкам не удалось продвинуться в восточные леса и покорить племена дикарей, населявших джунгли, – слишком непривычен был им этот мир болот и рек, гигантских деревьев, кайманов, ядовитых змей и каннибалов, пускавших отравленные стрелы. Временами Шелтон думал о том, что и ему предстоит столкнуться с этими трудностями, и в такие моменты в груди у него холодело. Правда, он не желал никого покорять, только добраться до атлантического побережья.

Но после перехода через горы дремучий лес, раскинувшийся внизу, казался землей обетованной, полной молока и меда. Люди Шелтона, оборванные, грязные и исхудавшие, стосковались по зелени и теплу, по воде, в которой можно искупаться, по свежему мясу и плодам; много, много дней они ели лишь провонявшую солонину да сухие лепешки из маиса. О зубах кайманов никто не думал, вспоминали скорее о том, что мясо у этих тварей вполне съедобное, как и у питонов и обезьян, водившихся в джунглях в изобилии. Лес не очень-то их пугал; Айрленд, Белл, Брукс и другие моряки постарше плавали к устью Ориноко, в места опасные, гибельные, где земля смешалась с водой и было полно всяких чудищ, ягуаров, кайманов и водяных удавов.

Отряд спускался по склону горы в строгом порядке: впереди – капитан с Уильяком Уму, за ними – пятнадцать моряков с мушкетами под командой Тома Белла, ламы с грузом, за которыми присматривали Флетчер и Мерфи, еще двадцать человек во главе с Мартином Кингом и небольшой арьергард – Айрленд, Смарт и Нельсон. Соледад шла вслед за Беллом, и за нею присматривал Пим. Впрочем, она редко нуждалась в помощи; эта молодая женщина, выросшая в сельском поместье, умела ездить на коне, доить лам, печь лепешки на раскаленных камнях и неплохо стрелять из мушкета. Одетая в камзол, штаны и сапоги, она почти не отличалась от своих спутников; щеки ее были обветрены, руки огрубели, и на лицо легла печать усталости. Но, оборачиваясь, Шелтон ловил ее спокойный взгляд, а временами – улыбку. Она ни о чем не сожалела; покинув свой уютный дом, свой мир, своих соотечественников, она подчинялась только велению сердца. Два месяца нелегких странствий лишь добавили ей очарования, и Шелтон уже видел ее в белом подвенечном платье в церкви Порт-Ройяла, видел, как сияют ее глаза и как дают они обеты перед алтарем. «В горе и в радости, – шептали его губы, – в горе и в радости, в болезни и здравии, в богатстве и бедности, и так – до самой смерти…» Но пока это были только мечты.

– Здесь остановимся, – молвил Уильяк Уму, вытянув руку к площадке под нависшими скалами, а с другой стороны обнесенной невысокой стеной. В ее центре было углубление со следами старого кострища.

Шелтон прищурился на солнце, висевшее над зубчатой чередою гор.

– Мы успеем спуститься пониже, отец мой.

– Ниже не надо, – сказал старик. – Здесь бьют теплые ключи, и здесь останавливались всегда. На этой высоте пробудем ночь, день и еще одну ночь, как делали мои предки. Нужно привыкнуть к воздуху низин.

Кивнув, Питер ступил с едва заметной тропы на площадку.

– Разбиваем лагерь, джентльмены! Снимайте груз с наших скотинок, соберите хворост, готовьте еду. Где тут вода, Уильяк Уму?

– За скалами. Там выдолблено углубление, можно мыться. Воины великого инки смывали пот и молились Солнцу, перед тем как войти в лес. Бог Солнце защищал их от злобных лесных духов.

С этими словами старик опустился на землю у каменной стенки, сложенной в давние-давние времена, и вытащил из своей сумы нечто похожее на веник, связанный из цветных веревочек. Веник назывался кипу, и его веревки с завязанными на них узлами указывали верный путь. Это совсем не походило на привычные Шелтону записи – каких-либо словесных сведений в кипу не содержалось, только числа. Количество шагов от привала до привала по той или иной тропе, расстояние до поворота, до моста или источника – всё это старик узнавал по узелкам, цвету и длине веревочек. Питеру это напомнило лаглинь, с помощью которого определялась скорость судна, но кипу было гораздо сложнее. Глядя, как внимательно Уильяк Уму ощупывает узлы, он думал о том, что этот странный инструмент был уложен в сумку еще на Мохасе – значит, уже тогда старец знал, что кипу пригодится.

Тем временем моряки развьючили лам и разложили костер. Вода в большом котле уже грелась, у огня стоял мешок с маисом, и Нельсон, взявший на себя обязанности кока, резал солонину. Соледад помогала ему. Люди откладывали оружие, сбрасывали сапоги и камзолы, наполняли фляги свежей водой и пили с жадностью. Кто ложился на землю, кто сидел у костра, с нетерпением посматривая на закипающий котел, кто бежал полуголым к скале с источником.

Приблизился Керти Донелл, без рубахи, мокрый с ног до головы, отвесил поклон.

– Сэр, там здоровенная яма в камне, там, за скалой… И в ямине полно воды. Теплой!

– Вижу, ты окунулся, Донелл. Рад за тебя.

Керти почесал в затылке.

– Вы бы взглянули, сэр. Думаю, вашей леди это понравится.

Подошел Мартин Кинг, тоже мокрый.

– Наверняка понравится, Пит! Вода, похоже, целебная и на вкус хороша. Чудо природы!

И правда нужно посмотреть, решил капитан и направился к скале. В ее изножье был выдолблен маленький бассейн глубиною в пару футов и поперечником футов двенадцать; стекавшая в него вода переливалась через край, давая начало крохотному водопаду и ручью. Шелтон опустил руку в этот водоем – вода была теплой, почти горячей, и слегка пузырилась.

Он вернулся на площадку. В котле уже кипело варево, Нельсон помешивал его большим черпаком, а Соледад сидела у костра с закрытыми глазами. Щеки ее запали, и на них легли тени длинных ресниц.

Капитан опустился на землю.

– Донья Соледад…

– Да, дон Педро, – отозвалась она, не открывая глаз.

– Здесь можно принять теплую ванну. Хотите?

– Очень. Но я подожду до темноты. – Она вздохнула. – И попрошу вас посидеть рядом.

– Конечно, моя дорогая. Вы устали, но сможете отдохнуть. Мы выйдем только послезавтра.

Слабая улыбка скользнула по ее губам.

– Конечно, я устала… Но я вспоминаю о донье Исабель, думаю о тех днях, что она провела на судне вашего деда, не зная, что с ней будет… Как ей было страшно! Она плыла в неизвестность с грозным пиратом, который ее похитил… Страшно, страшно! А я, дон Педро, не боюсь. Не боюсь! Я устала, но ничего не боюсь!

Было новолуние, и узкий серп месяца не мог рассеять темноту. Мрак казался плотным, даже твердым; лучи, протянувшиеся от звезд, тонули в нем, словно стальные клинки в ночных океанских водах. Невидимые во тьме ледяные вершины хранили молчание, но снизу, из леса, доносились птичьи выкрики, шелест листвы и иногда грозный рык ягуара.

Шелтон, в одной рубахе и штанах, сидел на краю бассейна, свесив в воду босые ноги. Звездная полусфера вращалась над ним, но бег ее был нетороплив, словно духи стихий, крутившие небесный глобус, хотели дать ему время для раздумий или для чего-то еще более важного, чем мысли о пройденном и предстоящем пути. В конце концов, путь в горах и в лесу измеряется футами, милями или просто шагами, но есть ли мера сближению душ и сердец?

В лагере спали после сытной трапезы, оттуда наплывал мощный храп и треск горевших в костре ветвей. Прислушиваясь к этим успокоительным звукам, Шелтон высек огонь, зажег свечу в фонаре и утвердил его на камне у бассейна. Свет падал небольшим пятном на землю и воду, но по другую сторону углубления царила темнота. Там раздавался тихий шорох одежд.

Потом плеснула вода, и в круге света возникло лицо Соледад. Она прикрывала ладонями груди и блаженно щурила глаза; длинные волосы расплылись, ушли за границу круга, и казалось, что мрак тоже состоит из ее локонов и прядей – чудесная прическа, какая бывает только у волшебниц и сильфид. Ее черты тоже мнились Шелтону волшебными; отблески слабого света делали ее лицо то старше, то моложе, и он с радостным изумлением видел, какой была Соледад в семнадцать лет, и какой она будет в тридцать пять.

– Дон Педро…

– Да, донья Соледад.

– Вы говорили мне о цели нашего похода, о том, что Уильяк Уму ведет нас к сокровищам инков… говорили, что возьмете ровно столько, сколько нужно, чтобы покрыть долги вашей семьи… Еще говорили, что у вашего отца и дяди случилась полоса неудач – погибло несколько судов с ценными грузами, и доход, на который они надеялись, обернулся убытком.

– Я рассказал вам об этом, не желая, чтобы вы сочли меня искателем сокровищ, – промолвил капитан. – Такие люди обычно страдают легкомыслием и алчностью, и доверять им нельзя.

Соледад улыбнулась:

– Вам я доверяю безгранично, дон Педро. Я доверила вам свою честь. – Вода снова плеснула – она повернулась на бок, подняв лицо к Шелтону и глядя на свет фонаря. – Но хочу сказать о другом. Мне временами кажется, что наши странствия и лишения не нужны, что дело можно было бы уладить иначе. Конечно, у меня нет сокровищ инков, но все-таки…

– О чем вы, донья Соледад?

– Скажите, дон Педро, велик ли долг вашей семьи?

– Сумма очень крупная – около двухсот тысяч фунтов.

– Фунтов?

– Английских фунтов. Это около миллиона песо.

– О! – Ее губы беззвучно зашевелились, лоб прорезали морщинки. Потом Соледад огорченно сказала: – Я думала, если продать поместье, мои драгоценности и дом в Лиме, который я унаследовала от Орельяны, этого хватит… Но за всё не выручить и трети суммы, нужной вам.

Шелтон смотрел на нее и чувствовал, как теплеет в груди. Однажды она уже спасла его, спасла их всех – там, на пустынном берегу, когда он потерял корабль. Она сказала, что нельзя странствовать в горах без пищи, снаряжения и лам, без запасов пороха, теплой одежды и крепкой обуви, без котлов, веревок, топоров и сотни других вещей. Без этого путь к богатствам инков станет дорогой к смерти! И потому нужно вернуться в усадьбу, в дом, заваленный телами ее слуг, оплакать их, похоронить и подготовиться к походу. В поместье есть всё нужное, маис, вино и масло, ламы, инструменты и одежда, даже порох, а главное – верные люди, ее индейцы, работники и арендаторы. Они не любят белых людей, сказала она, но солдатам никого не выдадут, солдаты для них – самые ненавистные среди испанцев. Так что нужно вернуться и спрятаться в касе и других постройках, где хранят оливки и зерно, а лошадей отогнать к горам, на дальние пастбища. Она сказала это Шелтону и Уильяку Уму, и старый инка склонил голову и произнес: у этой женщины есть мужество и здравый разум. Слушай ее, сын мой!

Однажды она уже спасла его и хочет спасти опять…

– Дон Педро, что же вы молчите? Я обидела вас своим предложением? Вы не хотите вспоминать о деньгах?

– Милая, – промолвил он, – лучше вспомним то, что было в твоей касе. Я говорил, что если даже мы найдем сокровища, придется идти через лес, а это долгий и опасный путь. В Писко твой дом, Перу твоя родина… Я просил тебя подумать, моя леди.

– И я сказала, что уже подумала. Я ведь не сомневалась, что вы уйдете в горы и в лес навсегда… Навсегда! Уплывете потом на Ямайку, и я вас больше не увижу!

Свет окружал лицо Соледад волшебным ореолом. Питер наклонился и поцеловал ее.

– Так вы не обиделись, дон Педро? – прошептала она.

– Обиделся. Не называй меня доном Педро. Я Питер Шелтон, Пит. Просто Пит.

Внезапно она приподнялась в воде и обхватила его шею обеими руками. На секунду груди Соледад, две серебряные чаши, мелькнули перед Питером, и в следующий миг ее губы были на его губах. Он не видел ее глаз, скрытых тьмой и их близостью, но чувствовал, как бьется ее сердце, как трепещет жилка на виске, как покорны ладоням ее плечи. Это длилось долго-долго, целую вечность.

– Пит… – раздался едва слышный шепот, – Питер, любимый…

– Ты совсем не так неопытна, как считал твой покойный супруг. – Он снова прижался к губам Соледад, потом поднял голову. – Нет, совсем не так неопытна… И знаете, что я скажу вам, сеньора? Ваша честь под угрозой!

Она тихо рассмеялась.

– Честь женщины – в любви мужчины. Мне ли заботиться об этом – теперь, когда я встретила тебя?

Ее пальцы распустили завязки рубахи Шелтона.

Рев водопада был слышен за десять миль. Сначала он казался только одним из множества звуков лесной симфонии; шелест листвы, птичий щебет, шарканье ног и людские голоса почти заглушали его, и лишь чуткое ухо могло уловить этот негромкий монотонный гул. Но по мере того как отряд приближался к реке, гул делался громче, превращаясь сначала в рокот, а затем в грозный рык, не позволявший расслышать другие звуки. Это рычание растекалось над округой, напоминая о том, что есть силы, в сравнении с которыми мощь человека и его орудий – писк комара, попавшего в тайфун. Чудилось, что от этого грохота колышется земля, качаются деревья и что он сейчас расколет небо.

Люди и ламы двигались в заросших лесом скалистых предгорьях, пересекая наискосок склон высокой горы и постепенно спускаясь вниз. Когда-то тут была дорога, засыпанная плотно утоптанным щебнем, но время и джунгли почти уничтожили ее следы; сквозь щебенку проросли деревья, чья опадающая год за годом листва превратилась в толстый слой почвы. Теперь никто не нашел бы эту дорогу, заброшенную полтора столетия назад, но Уильяк Уму шагал уверенно, посматривая на скалы. Каждые сто пятьдесят или двести ярдов встречался утес с выбитыми на нем значками; они были едва заметны, и Шелтону чудилось, что знаки походят на птиц или, возможно, на солнечный диск с крыльями. Иногда их закрывали кроны лесных гигантов, и старик просил срезать ветви или свалить дерево.

Походный порядок изменился – теперь все главари, Кинг, Белл и Айрленд, собрались рядом с капитаном в голове колонны. Соледад тоже была здесь, глядела в изумлении на огромные деревья и свисавшие с них лианы толщиной с мужскую руку. Но идущие следом моряки не любовались чудесами природы; каждый уже мнил себя богачом, и, перекрикивая грохот водопада, они обсуждали, как распорядиться тысячами песо, что вскоре попадут в их карманы. За отрядом гнали лам, груженных провиантом и снаряжением; грохот воды пугал животных, они задирали головы и тревожно нюхали воздух.

Сюда, показал жестом Уильяк Уму, и люди повернули в сторону от скал. Теперь они двигались вниз без всяких признаков дороги и знаков, помогающих ее найти – очевидно, сейчас их проводник ориентировался лишь по шуму падающих вод. Шелтон слушал этот победный грохот и чувствовал, как его охватывает нетерпение. Шагая по опавшей листве среди гигантских стволов, заросших мхами и папоротниками, прорубаясь временами сквозь подлесок, он ждал, что вот-вот появится река с падающим со скал потоком, а за ним – пещера, полная сокровищ. Сами по себе эти богатства не очень его занимали, но то, что он добрался до них, тешило его гордость. Пусть не по семи мостам, не через перевал с каменным воином, пусть река, водопад и пещера совсем в другом месте, но все-таки он здесь! Можно погрузить золото на лам, набить им мешки моряков и помечтать среди этого изобилия о погашенных векселях и спасенной компании «Шелтон и Кромби». А еще – о встрече с лондонскими заимодавцами. Какие лица у них будут! Жаль, братец Руперт не увидит! Не суждено… Однако здесь, в двух шагах от сокровищ, смерть Руперта, Батлера, Джонса и других моряков «Амелии», гибель корабля, долгий путь через горы и сьерру, жертвы и перенесенные лишения – всё это приобретало смысл. Господь сказал: кто не теряет надежды и трудится, тому воздастся.

Грохот сделался оглушительным, деревья расступились, открывая вид на реку. Уильяк Уму не поминал ее названия; вероятно, оно существовало лишь на языке инков, и знать его Шелтону было незачем. Он и его мореходы стояли на выступе скалы, что тянулся дальше, к воде, и исчезал за падавшим в пропасть потоком. Воды рушились почти отвесно с широкого карниза в сотне футов над их головами, а двумястами футами ниже ярилась и бесновалась река, одетая пеной, туманом и мерцающими в воздухе радугами. Посреди водопада, ближе к левому краю, торчал каменный клык размером с крепостную башню; около него вода бурлила, точно в кипящем котле, веками – а может, тысячелетиями – пытаясь одолеть преграду. Тут не было мира и покоя, но вечное борение стихий, где грозный рокот вод спорил с неподвижностью и молчанием камня; тут Бог, Творец всего сущего, являл свою силу и власть. Место это, полное необузданной мощи и грома труб апокалипсиса, было явно не для людей.

Но казалось, что старый инка этого не замечает. Приблизившись к Шелтону и напрягая голос, он заговорил; до капитана долетело: «Поведу тебя… твою женщину… еще двоих… чтобы взглянуть… остальные потом…» Кивнув, Шелтон показал на Мартина и Тома Белла, развел руки и резко опустил их вниз. Его жест был истолкован правильно – люди стали снимать заплечные мешки и опускаться на землю. Айрленд, прохаживаясь среди них, награждал пинками особо нетерпеливых.

Старец, поманив за собой Шелтона, быстро зашагал к водопаду. В двадцати ярдах от него скальный выступ делался уже, превращаясь в тропу, явно вырубленную в горном склоне человеческими руками. Эта перемычка вела к воде, падавшей сверху широким веером; разлетавшиеся брызги осели на лице и волосах капитана, заставив его прикрыть ладонью глаза. Он шел за Уильяком Уму, точно по лезвию ножа: слева – отвесный склон, справа – пропасть, а под ногами – мокрый скользкий камень. Соледад вцепилась в рукав его камзола, сзади ее поддерживал Мартин. Том Белл, замыкавший процессию, нес фонарь со свечой, связку факелов и прочные кожаные мешки.

Они ступили под водную завесу. Теперь река и пропасть были не видны, скрытые потоком; лишь солнце просвечивало сквозь него, и лучи светила, дробясь в мириадах капель, заставляли их сиять, словно парящую в воздухе тучу невесомых бриллиантов. Тут и там по скале стекали струи, проточившие за много лет канавки, но главный поток низвергался справа от путников и довольно далеко, рукой не дотянуться. Они двигались под этим зыбким полупрозрачным покрывалом, не замечая стремительного падения воды; чудилось, что скалу прикрывает огромный купол из толстого стекла. Тропа была достаточно широкой, чтобы шагать уверенно, и Шелтон подумал, что здесь, должно быть, прошли сотни людей – каменотесы, носильщики, воины и знатные инки, следившие за наполняющими пещеру богатствами. Если так, то это место известно многим, мелькнула мысль. Было известно, поправился он, хотя с уверенностью утверждать нельзя. Возможно, внизу, на дне реки, лежат кости строителей и носильщиков, уничтоженных ради сохранения тайны.

Уильяк Уму исчез, скрывшись в пересекавшей склон расщелине. Вслед за ним капитан шагнул в непроглядную тьму, ощущая под ногами шероховатый, однако вполне ровный пол. Говорить еще было нельзя, но Томас Белл без всякой команды запалил свечу и принялся зажигать факелы. Вспыхнуло пламя, по сводам пещеры заметались тени, но кроме грубо отесанных стен и валявшихся под ними каменных рубил и молотов, Шелтон не заметил ничего. Очевидно, этот грот являлся только преддверием к сокровищнице; в дальнем его конце пол будто бы понижался, и там виднелось сгущение мрака. Старик молча показал на него факелом.

Там находился тоннель, довольно широкий и высокий, в котором можно было двигаться, не наклоняя головы. Теперь Соледад шла рядом с капитаном, и, коснувшись ее руки, Питер почувствовал, что она дрожит. Камень под ногами сотрясался, сзади накатывал гул водопада, и воздух все еще был влажным; водяная взвесь, оседавшая на стенах, заставляла их поблескивать в свете факелов. Тоннель вел вниз, участки крутого спуска перемежались с почти горизонтальными, и Шелтон решил, что это все-таки творение природы, а не человека. Хотя на полу и стенах замечались следы рубила, он не представлял, как можно высечь подобный ход в твердой скале под водопадом – тем более что тоннель не кончался, а, поворачивая то в одну, то в другую сторону, по-прежнему шел в недра горы.

По мере спуска грохот ярившихся снаружи вод делался все слабее и слабее и, когда они удалились на пару сотен ярдов, смолк совсем. Проход вывел их в небольшую округлую камеру, стены которой тоже носили следы человеческих рук; здесь Уильяк Уму остановился, поднял факел повыше и оглядел пещеру. Путь еще не был закончен – три тоннеля вели отсюда дальше.

– Это сделано инками? – благоговейно прошептал Мартин, тоже озирая подземелье.

– Нет. Это русло потока, в котором иссякла вода, – откликнулся старик. – Стены и пол выровняли, и, по словам моих пращуров, только над этим трудились сотни и сотни людей, трудились много лет. Давно, очень давно, во времена великого инки Пачакути.

– Ты бывал здесь прежде, отец мой? – спросил Шелтон.

– Нет, никогда. Но память о дороге, знаках на скалах и подземных ходах сохранялась, только… – Уильяк Уму вздохнул и закончил: – Только я – последний из помнивших.

Он повернулся и зашагал к среднему проходу.

– У него нет детей и внуков? – тихо молвила Соледад, прижимаясь к плечу Питера.

– Насколько мне известно, нет. На Мохасе, где мы зимовали, еще живут его соплеменники, но их немного, и в жилах у них больше крови араваков, чем инков. Видимо, он никому не хочет поведать свою тайну.

– Сами мы никогда не найдем это место, – пробормотал Мартин Кинг. – Для этого нужно сделаться птицей и пролететь над всеми водопадами и реками, что текут с гор.

Вслед за стариком они вошли в новый тоннель. Этот ход оказался коротким – через двадцать пять или тридцать шагов капитан и его спутники очутились в другой пещере, гораздо более обширной. Пламя факелов отразилось в полированном золоте и серебре, в великом множестве блестящих металлических поверхностей, рассеяв мрак, царивший тут веками. Огромные кувшины и вазы стояли у стен, пластины золота длиною два-три фута были сложены аккуратными штабелями, на каменных выступах, словно на полках, высились статуи богов, подобных змеям, ягуарам и окрыленным чудищам с клювами и выпученными глазами, грудами лежали украшения, мелкие сосуды, чаши, золотые маски, наголовные обручи, бляхи, пояса… Но самым великолепным в этом собрании богатств был огромный шестифутовый диск, изображавший солнце – его лучи, отчеканенные в металле, расходились из середины, где сиял лик божества. Зачарованный видом сокровищ, Питер Шелтон не сразу понял, что большая часть этих предметов была неподъемно тяжелой. Не для спин лам и людей, не для мешков, висевших на плече боцмана… И уж во всяком случае не для долгого пути к морским берегам! Для странствий в джунглях гораздо важнее были топор, мушкет и порох.

Молчали люди, потрескивали факелы, насмешливо сверкал драгоценный металл… Звероподобные боги взирали на пришельцев с неприязнью, пучили глаза, скалили клыки, грозили кривыми клювами. Только бог Солнце был спокоен – должно быть, понимал, что из пещеры его не извлечь всей команде «Амелии».

– Пресвятая Троица! – произнес наконец Томас Белл. – Как мы это вытащим?.. Как это увезем?..

Уильяк Уму негромко рассмеялся:

– Я не хотел, чтобы ваши люди увидели сокровища – они могли сойти с ума. Никто не обуздает жадность человеческую… Но ты, сын мой, – он повернулся к Шелтону, – ты ведь не станешь разбивать наших богов на бесполезные куски золота? Не станешь ломать священные сосуды? Не набьешь в мешки украшения великих инков?

– Я не свершу такого святотатства, – сказал капитан. – Ты прав, золото бесполезно, это слишком тяжкий груз, и я не довезу его до Ямайки. Но скажи, что же мне делать?

– Взять то, что легче.

С этими словами старик шагнул к большому серебряному кувшину, с усилием наклонил его, и на пол пещеры пролился поток неограненных изумрудов. Здесь были камни невероятной величины, такие, что не обхватить двумя ладонями; были камни поскромнее, размером со сливу, и ни один из них не был меньше грецкого ореха. Камни все сыпались и сыпались, а Шелтон, Кинг и Белл в изумлении взирали на груду сокровищ, падавших к их ногам. Куча росла, достигла щиколотки, потом середины голени, потом стала выше колена. В это мгновение капитан понял, что может скупить всё лондонское Сити.

– Очнитесь, – промолвила Соледад, – очнитесь, мужчины! Наш друг, – она склонила темноволосую головку перед стариком, – одарил вас с небывалой щедростью. Это перуанские изумруды, лучше которых в мире нет.

– Леди дело говорит, – буркнул Томас Белл, опустился на колени и стал сгребать изумруды в мешок. Мешков у него было четыре, и камни еле поместились в них.

Уильяк Уму вытянул руки к золотому солнечному диску и зашептал молитву. Потом обвел взглядом пещеру, вздохнул и произнес:

– Смотрите, дети мои, смотрите… Вы и я – последние, кто это видит. За мной – пустота, и никому, ни индейцам, ни белым людям, не найти этих сокровищ. Здесь, глубоко под землей, они будут лежать до скончания времен. – Посмотрев на боцмана, который возился с мешками, старик добавил: – Не я, а боги дали богатство тебе, Шел-та, и твоим людям, но боги требуют возмещения. Не сделаешь чего-нибудь для них, они возьмут сами, и это может быть страшным. Возьмут жизнь близкого человека или все ваши жизни… Так что ты должен расплатиться.

– Чем? – спросил Шелтон.

– Порохом. Думаю, бочонка хватит.

– Но зачем тебе порох, отец мой?

– Не мне, а богам. Мы шли сюда тропой, что ведет к водопаду от скалы, где остались твои люди. Взорви ее! Уничтожь! Так, чтобы никто не мог попасть к расщелине, ведущей в пещеру!

– Я это сделаю, – сказал Шелтон. – Сделаю, хотя пороха у нас осталось немного.

– Хватит половины бочонка, сэр, – заметил боцман, поднимаясь. – Богам ведь не порох нужен, а хорошая дыра в скале. Обещаю, ямина будет широкая!

Он повесил на плечо два связанных вместе мешка и два протянул Шелтону и Кингу. Мешки были увесистые.

– Благодарю тебя, отец мой, – произнес капитан и поклонился старому инке. – Мы приняли дар твоих богов, и больше ничего нас тут не держит. Вернемся на свет божьего дня.

Они покинули пещеру сокровищ и стали подниматься по тоннелю вверх. Соледад, как и прежде, шла рядом с Питером, и он чувствовал своим плечом ее плечо. Отблески факелов метались по влажным стенам, пакля, пропитанная смолой, догорала, распространяя едкий запах.

– Я этого не забуду… – вдруг прошептала Соледад. – О, Питер, Питер! Бог Солнца из золота, статуи, вазы, кувшины, груды украшений… Словно видение из волшебного сна!

Шелтон усмехнулся:

– Память об этом тебе пригодится – для сказок нашим детям. Только не говори им, что это правда. Я не хочу, чтобы мои сыновья тратили жизнь на поиски сокровищ.

– Очень разумно, сэр капитан, – с улыбкой ответила Соледад и прикоснулась к мешку. – Тем более что здесь хватит всем, и детям, и внукам.

Миновав тропинку под водопадом, они возвратились на скальный выступ. Люди загомонили, окружив вернувшихся с нетерпеливым блеском в глазах; вероятно, многим думалось, что сейчас капитан поведет их к золоту инков, и мысль об этом уже оттягивала им карманы и наполняла кошельки призрачным звоном монет.

Шелтон повел их в лес. Пришлось прошагать милю, пока не стих немного рев падающих вод. Убедившись, что его услышат, капитан остановился и, требуя внимания, поднял руку.

– Порадую вас, парни, там, – он махнул в сторону водопада, – больше золота, чем у короля и всей палаты лордов. Но мы его не возьмем.

– Почему, сэр? – спросил Джефф Престон, воинственно выпятив челюсть. – Это большой грех – не взять золото, когда оно рядом.

– Золото слишком тяжелое, и нам его не увезти. Предстоит путь в тысячи миль на лодках и плотах, и золото, да еще огромными кусками, скорее всего окажется на дне реки. Вместе с тобой, Престон, если ты вцепишься в какую-нибудь штуковину весом тридцать фунтов. Поэтому мы не возьмем золото. У нас есть это!

Он поднял мешок над головой, затем кивнул Беллу:

– Покажи им, Том. Пусть эти люди знают, как богаты они теперь.

Раскрыв один из мешков, боцман зачерпнул камни обеими руками. Они лежали на его ладонях – два больших изумруда размером с яблоко и десяток помельче. Любой из мелких стоил пару тысяч фунтов.

– Клянусь преисподней! Да это же… – пробормотал Берт Айрленд. – Гроб и могила! Камешки! Очень хорошие камешки! Я бы взял себе два или три, жил безбедно и еще осталось бы на отпевание!

– Ты получишь больше, Берт, – сказал капитан. – Все вы получите больше, если мы довезем до Ямайки хотя бы два мешка. А теперь спустимся к реке и пройдем вниз по течению. Надо выбрать место, где поменьше шума. Там разобьем лагерь и будем строить плоты.

– С вашего разрешения, сэр, я задержусь здесь ненадолго, – промолвил Томас Белл. – Мне нужен порох и два помощника – скажем, Брукс и Донелл. Мы тут отслужим обедню индейским богам, будут довольны!

Кивнув, Шелтон повернул к реке. Будто крылья несли его, ибо в этот миг он был счастлив: рядом шла Соледад, дальше двигались плотной толпой его люди, а за ними гнали лам, и на их спинах покачивались драгоценные мешки. Он помнил, что путь на Ямайку лежит через лес и море, что это долгая дорога, и опасностей в ней не меньше, чем в горах, помнил, что ждет его странствие по рекам и джунглям, схватки с дикарями, лишения и голод; он помнил об этом, но не испытывал страха.

Безымянная река была полноводной и бурной, но милях в трех от водопада обнаружилась заводь невероятной, фантастической красоты. В ее тихих водах застыли огромные белые цветы размером в фут, а на берегу росли араукарии и еще другие деревья, мощные, похожие на скалы, с выступающими из земли корнями. Стволы, обвитые лианами, поросшие папоротником и мхом, тянулись вверх, к солнцу, а сплетенные наподобие гамака ветви служили опорой для висячих садов с крупными яркими цветами. Их форма заставляла вспомнить то о сказочных птицах, то о бабочках и других насекомых, а тонкий аромат плыл над берегом точно церковный фимиам. Соледад взирала на них в немом восторге.

Здесь разбили лагерь, и пока моряки снимали с лам снаряжение и корзины с провиантом, пока поили животных и разжигали костер, капитан прошел по речному берегу к большому плоскому камню, торчавшему на границе земли и вод. Только Уильяк Уму был с ним; шли они молча и в молчании поднялись на камень.

С него был виден весь водопад, от широкого карниза, с которого поток струился в пропасть, до кипящей внизу воды. Шелтон и старый инка смотрели на него, пока над скалами, рядом с ведущей к пещере тропой, не вспухло облако грязно-серого дыма. Взрыва, заглушенного рокотом вод, не было слышно, но им удалось разглядеть, как рушатся в реку камни, и ощутить, как едва заметно содрогнулась почва под ногами. Затем старик достал из сумки кипу с привязанным тяжелым камнем, что-то произнес на кечуа и швырнул свой талисман-указатель в речные воды.

– Прах к праху… – пробормотал капитан и повернулся к Уильяку Уму. – Я знаю, отец мой, что здесь ты нас покинешь. Но если бы ты решил остаться со мной… если бы захотел плыть на Ямайку…

Старец сделал жест отрицания.

– Там, – он показал на горы, – родина моих предков, Шел-та. Когда я умру, вождь Кондор отвезет мое тело на большую землю, а дух мой поднимется в небеса, к богам, в которых я верил, которых почитал… Я не могу плыть с тобой, не могу покинуть свой остров, свое племя. В твоей земле я не буду знать покоя.

– Но обратный путь далек, а ты пойдешь один, – произнес Шелтон. – Пересечь горы и сьерру будет нелегко.

– За меня не тревожься. Эти горы и сьерра не безлюдны, и я знаю, кто и где даст мне кров, еду и новые сандалии.

Они опять замолчали, потом Уильяк Уму заговорил, объясняя, какие деревья лучше рубить для плотов, какие плоды в лесу съедобны, каких хищников, змей и пауков надо опасаться и что делать при встрече с племенами дикарей, поедающих человечину. Шелтон слушал, запоминал; память у него была отличной. Когда иссякли советы старика, он бросил взгляд на горы, стоящие стеной на границе страны инков, и молвил:

– Прости мое любопытство – хочу спросить о том, что ты мне не рассказывал.

– Спрашивай, – откликнулся Уильяк Уму.

– Когда Сармиенто пришел в ваше селение, никто не приветствовал его, никто не помог устроиться в доме предков, даже не взглянул на своего сородича. Почему? Он был плохим человеком и обманул меня, но в чем его вина перед вами? В испанской крови, которой он обязан предку-насильнику?

Старик покачал головой:

– Среди испанцев тоже есть хорошие люди, и Луис Сармиенто, дед Уайнакаури, точно насильником не был. Вспыльчивым, гордым – да… Но в том, что случилось, нет его вины. Почему же ты назвал его насильником? Что рассказывал тебе лживый потомок Уамана?

– Что двое детей Уамана, близнецы Катари и Иллья, решили вернуться на большую землю и жить с испанцами. Уаман дал им золота, но в Куско или где-то еще увидел близнецов Луис Сармиенто и польстился на их богатство и на красоту девушки. Катари он убил, а Иллью сделал своей женой.

Голова Уильяка Уму снова качнулась.

– Всё произошло не так, сын мой, совсем не так… Эти двое, Катари и Иллья и правда были очень красивы и склонились к любви меж собой. А это грех, святотатство! Только великий инка мог взять в жены свою сестру, только великий инка! Для остальных это каралось смертью! – Старик разволновался, стиснул руки, вспоминая позор своих далеких родичей. – Зная о наказании, брат и сестра бежали с острова, а золото им дал не Уаман, золото они забрали в храме, похитили священные сосуды и изваяния богов…

– В храме? – удивленно переспросил Шелтон. – В каком храме?

– Тот большой дом в нашей деревне, куда вселился Уайнакаури, он и был храмом… уже целый век мы обходим его стороной, ибо храм опоганен… осквернен братом и сестрой… Но кары они не избежали. В Куско встретился им Луис Сармиенто, пожелал взять Иллью в жены, и она согласилась, решив, что так ее судьба и судьба брата устроятся. Но они продолжали грешить, и Сармиенто, проведав об этом, в гневе убил Катари. Он и жену бы убил, но она ждала дитя… родила сына, и боги послали ей смерть. Так это было, Шел-та, сын мой. С тех пор проклят род Уамана, и теперь иссяк он полностью!

Успокаиваясь, старик глубоко вздохнул и промолвил:

– Это все, что тебе хотелось знать?

– Да, отец мой. То, что случилось с Катари и Илльей, с братом и сестрой… – Помянув имя Божье, Шелтон перекрестился и продолжил: – Наша вера тоже считает это великим проступком. Но все же мне жаль их – ведь стали они жертвой любви, пусть и греховной.

– Думаю, в те дни, что мы провели на Мохасе, ты бы их не пожалел, – произнес Уильяк Уму. – Расскажи я об этом прежде, ты бы только возмутился… Должно быть, что-то в тебе изменилось, Шел-та.

– И что же?

Старый инка усмехнулся:

– Ты встретил женщину и познал силу любви. Это бывает не со всеми, Шел-та, и если случается, не всегда ведет к благу… Но твоя женщина – она ведь не сестра тебе?

– Ну, как сказать… – ответил Шелтон. – Ее дед был братом моей бабки.

– Это дальнее родство, и боги карать вас не станут, – сказал Уильяк Уму, пристально глядя на рокотавший вдали водопад. – Тем более что ты и твой порох сослужили им службу. Теперь никто не потревожит наших богов, и они умрут в тишине и покое…

Река, блистая на солнце, струилась на восток, покачивались в тихой заводи кувшинки, в лагере дымили костры, ревели ламы, гомонили люди. Потом раздался женский голос. «Соледад, – подумал Питер Шелтон, – моя Соледад…»

Кажется, она его звала.