Капитан на корабле – первый после Бога, но истинными повелителями «Амелии» были ветер, течения и волны. Оставалось лишь гадать, снисходит ли Создатель к такой мелочи, как руководство погодой в Южном море, или оставляет это на волю Провидения. При сильном попутном ветре скорость судна доходила до четырнадцати узлов, и за сутки корабль одолевал более трехсот миль. Но в иной ситуации, когда ветры не благоприятствовали, а море штормило, плавание на те же триста миль могло занять неделю, или две, или целый месяц. Это не зависело от желания и усилий людей, от искусства капитана, от точности карт и наблюдения солнца и звезд; волны и ветер либо несли корабль в нужную сторону, либо гнали его к черту на рога. Так что Питер Шелтон был очень доволен, когда «Амелия» и шлюп Сармиенто прошли более тысячи миль вдоль побережья за девятнадцать дней.

Берега здесь выглядели удивительно. Не было островов, столь обильных в более южных водах, не было заливов и бухт, подходящих для корабельной стоянки, не было крупных рек, чьи устья удобны для портовых городов. Изредка встречавшиеся небольшие и не очень полноводные реки текли с высоких гор, и только их долины казались обитаемыми. В подзорную трубу можно было разглядеть индейские селения, редкие городки и усадьбы испанцев, темные, еще не зеленеющие поля и скот на прибрежных лугах. Эти оазисы разделялись пустынными безжизненными землями, где не было воды и плодородной почвы, не было даже песка, а только камень – или скалы, или каменные россыпи. Берег континента выглядел так, словно его обрезали гигантским тесаком – едва ли не прямая линия, без привычного мореходам чередования заливов и мысов. Горные пики и мрачноватая расцветка побережья с серыми, коричневыми и черными оттенками добавляли этой картине уныния и безысходности. Совсем не похоже на роскошную природу Ямайки, джунгли Панамы, плантации Виргинии и зеленые поля старой доброй Англии! Питер взирал на этот берег и думал: нет другого места, столь неподходящего для людей да и для любых других созданий тоже. Мнилось ему, что ни единая тварь из тысяч и тысяч сотворенных Господом не согласится по доброй воле жить в таких краях, на узкой полоске пустыни, у подножия грозных гор. Однако полтора столетия назад здесь была процветающая империя, чьи владения тянулись от экватора до южного пролива, и, по словам Уильяка Уму, никто в ней не голодал; у всех имелись земля, одежда и кров над головой. Правда, земли и воды принадлежали великому инке, но он был милостив и дозволял подданным кормиться от их щедрот, собирать урожай и свозить зерно в государственные амбары.

Как это получалось?.. Как народ, разбросанный в долинах рек и по горным плато, подчинялся единой воле, сеял и жал, пас скот, трудился в рудниках, строил города, мосты, дороги и даже свершал походы в океан, достигая земель, еще неведомых в Европе?.. Как говорил Уильяк Уму, в этом нет заслуги прибрежных жителей. Инки пришли к океану с востока, с огромного плоскогорья, что лежит между двумя горными цепями, из мест, называемых сьеррой. Пришли, покорив множество племен, кечуа, аймара, чанка и других, пришли с многотысячными армиями, с медным оружием и твердым порядком. Пришли, завоевали берег океана, правили, по воле богов, землями низин, но сами жили в горах, в городах, возведенных из камня, Кито на севере и Куско на юге. Как утверждал старик, Куско – родовая вотчина великих инков; древний город Мачу-Пикчу находится к северо-западу от Куско примерно в пятидесяти милях, а на двести миль южнее лежит священное озеро Титикака, столь обширное, что его не обойти даже за десять дней. Слушая Уильяка Уму, капитан пришел к мнению, что плато огромно – вероятно, не меньше Англии. И по этой земле гор и ущелий ему предстояло странствовать! Воистину нелегкая задача!

Кроме Шелтона, вниманием старика пользовались только хирург и Никос Костакис. Последний учил язык кечуа, на котором говорили инки, и жаловался, что он скорее подходит для ягуаров и львов, чем для людей; звуки этого наречия были взрывными, гортанными, рычащими, так что чудилось, будто говорящие на нем ссорятся в страшном гневе. Хадсон беседовал с Уильяком Уму при посредстве Костакиса, расспрашивая старика о медицинских приемах инков и целебных травах, растущих на побережье и в горах. От него Шелтон узнал, что воздух сьерры разрежен, и непривычным к этому людям путешествовать по плоскогорью трудно. Верным оказалось и обратное – армии инков, чьи воины были горцами, всегда останавливались на высоте нескольких тысяч футов, чтобы бойцы привыкли к густому воздуху низин.

Уильяк Уму был неприхотлив и быстро обжился на корабле. Его любимым местом стала нижняя ступенька трапа, ведущего на квартердек; здесь, под гиком и кормовой надстройкой, он сидел часами, глядя то на полные ветра паруса, то на вахтенных, тянувших брасы и шкоты, то на море и шлюп дона Антонио Сармиенто. Об этом человеке он не желал говорить, но относился к нему с явной и большой неприязнью. Все попытки Шелтона выяснить, чем провинился Уайнакаури перед другими потомками инков, отчего они не пожелали принять его как родича и, может быть, даже покинули свою деревню, кончались ничем; старик лишь отделывался поговорками, порицавшими злословие. Возможно, здесь крылась тайна, нечто постыдное, о чем Уильяку Уму было неприятно вспоминать – тем более поведать человеку другого племени. «Что ж, неудивительно, – думал капитан, – совсем неудивительно; сам он тоже не стал бы рассказывать о подвигах деда, перебившего тьму испанцев». В старости Однорукий Пит был вполне достойным человеком, но лет за двадцать до рождения Питера-младшего он перерезал бы дюжину глоток за горсть талеров.

Сентябрь, первый весенний месяц в южном полушарии, близился к концу, когда в безлюдном море вдруг возникли на встречном курсе паруса и устремились прямиком к «Амелии». Сыграли тревогу, зарядили пушки, разобрали топоры и мушкеты, но опасения были ложными – в одном из кораблей Дерек Батлер опознал «Москит» Самуэля Лейта. Другое судно выглядело более крупным – двухмачтовый галион, явно испанской постройки, напоминавший неуклюжий сундук под парусами. Определив, что «Амелия» не подходит под разряд добычи, команды галиона и шлюпа салютовали мушкетными выстрелами, затем суда сблизились и легли в дрейф. «Амелия» ответила грохотом палубных орудий. Капитан велел спустить паруса и идти к кораблям на кливере, подав Сармиенто успокоительные сигналы.

Спустя четверть часа бриг встал борт о борт с галионом, и на палубу «Амелии» перебрались Грегор Рокуэлл и Самуэль Лейт. Рокуэлл загорел до черноты и оброс бородой, а у хитроглазого юркого Лейта прибавился шрам под правым ухом, зато камзол сиял серебряным шитьем и сапоги были лучшей кордовской кожи. Капитаны обнялись с Шелтоном и Батлером, кивнули трем другим офицерам «Амелии» и проследовали в салон к столу с копченой рыбой и свининой, ромом, испанским вином и сухими маисовыми лепешками.

– Где же твой «Пилигрим»? – спросил Шелтон, придвигая Рокуэллу блюдо с мясом. – Отменный был фрегат… На дно пошел? Иначе с чего тебе плавать на этом испанском сундуке?

– Ничего с ним не сделалось, был и есть, – отозвался Грегор Рокуэлл. – Только, Питер, это не мой корабль, а Дэвиса. Когда мы пришли в Панамский залив, к поджидавшим нас французам, у них, кроме индейских пирог, ничего не было…

– И те дырявые, как башмаки нищего, – молвил Лейт и приложился к рому.

– Не было, – продолжил Рокуэлл, – и Гронье уговорил Дэвиса продать ему «Пилигрим». Половина моей команды ушла на борт к Дэвису, а тем, что остались со мной, была обещана лохань поменьше. Этот гроб, – он махнул в сторону окна, где покачивались мачты галиона, – попался нам через пару месяцев. Чума, а не судно! Но – спасибо Дэвису! – другого нет.

– Похоже, ты на него в обиде, – заметил Батлер.

– Я ушел. – Глотнув рома, Грегор ухватил кусок свинины, прожевал и добавил: – Ушел от Дэвиса. Разрази меня гром, слишком он любит командовать!

– Многие ушли, – сказал Лейт, окинув завистливым взглядом просторный салон «Амелии». – Кто к Гронье и Пикардийцу, а кто так, сам по себе. Меньше жадных харь, больше пиастров в карманах.

– Ну, ты-то пристроился к Таунли, – произнес Рокуэлл.

– А что? Он своих не забывает, клянусь преисподней! – Лейт потряс рукавами шитого серебром камзола. – Не один я с ним ушел, еще Пат Брэнди и с полсотни лягушатников, те, что от Пикара откололись. У Френка теперь три корабля и пара сотен молодцов!

Грегор Рокуэлл пожал плечами и подмигнул Шелтону.

– Молодцы! Висельники и грабители могил! Очень подходящая команда для Таунли! – Он снова отхлебнул из кружки и, вытерев губы, заметил: – Но главная новость не эта, главное – мы взяли Гуаякиль!

И он принялся рассказывать, сколько золота и серебра досталось победителям, сколько вывезли из города драгоценных предметов, богатых одежд и церковной утвари, статуэток, изображавших святых, шитых жемчугом облачений, серебряных подсвечников, чаш и сосудов для причастия, крестов и цепочек, колец и ожерелий с изумрудами, сколько взяли знатных пленных и какой получен выкуп с них. Всю добычу свезли на пустынный берег к югу от города, где разложили богатства на парусине или прямо на песке, и делили их несколько дней, а потом еще меняли серебро на золото, золото – на украшения и драгоценные камни, и при дележах и обменах пролито было немало крови. Ибо мнения Береговых братьев о цене тех или иных вещиц не всегда сходились, и в таких случаях никак нельзя договориться без пистолета и клинка, особенно если один из спорщиков англичанин, а другой лягушатник-француз. Повествуя о всех этих славных делах, Грегор Рокуэлл раскраснелся, и хоть был он человеком разумным и в питье умеренным, опустошил четыре кружки рома. Что до Самюэля Лейта, тот пил немного, зыркал глазами по сторонам и однажды спросил, чем занимались Шелтон и его команда в минувшие месяцы и велика ли их добыча. Дерек Батлер только хмыкнул, а капитан пояснил, что большое дело требует долгой подготовки. Это какое же дело? – поинтересовался Лейт, и Шелтон, состроив серьезное лицо, ответил: серебряный рудник в Потоси, в сотне миль от берега, а может, в ста пятидесяти.

Рокуэлл, уже изрядно пьяный, грохнул по столу кулаком.

– Удачи тебе, Пит, и тебе, Дерек… А я ухожу! Я теперь богат и мои парни тоже. После Гуаякиля… ик… мы все богаты… Так что не надо искушать Господа и разевать рот шире, чем акулья пасть. Мне… ик… хватит.

– Идешь на юг, к проливу? – переспросил Шелтон и, дождавшись ответного кивка, бросил взгляд на Лейта. – Ты тоже уходишь?

– Я? Нет, с чего бы! Я тут, как праведник в раю, – ухмыльнулся капитан «Москита». – Когда выгребем у папистов все добро, тогда рай и кончится. Тогда я и уйду, не раньше!

– Что же ты тут делаешь, Лейт?

– Присматриваюсь, Шелтон. Не только у тебя есть большое дело.

Просидев за столом до середины дня, они расстались. Лейт первым перебрался на палубу галиона, а затем на свое малое суденышко. Но Грегор Рокуэлл не спешил. Дождавшись, пока Лейт не окажется на шлюпе, он крепко стиснул руку Шелтона и прошептал:

– Не знаю, Питер, зачем этот хитрый лис увязался со мной… Говорит, что Таунли послал его в эти воды на разведку. Может, правда, может, нет… Смотря что разведывать.

– О чем ты, Грегор?

Рокуэлл бросил на капитана многозначительный взгляд. Казалось, не так уж он пьян, как можно было думать, – на ногах держится крепко, глаза без хмельной поволоки и лишь дыхание отдает перегаром.

– Помнишь схватку с Таунли на «Холостяке»? – произнес он. – Ты его при всех опозорил, а Френк злопамятен… И еще одно: ему нравится твой корабль. Берегись, Пит, берегись!

С этими словами Грегор перелез через фальшборт. Отдали концы, суда закачались на мелких волнах, полоса воды между ними становилась все шире и шире. Рокуэлл поднялся на высокую кормовую надстройку галиона, помахал Шелтону рукой. На «Амелии» начали ставить паруса, мачты галиона и обоих шлюпов тоже оделись белой пеной. Ветер дул с берега, с высоких гор, и корабли шли в галфвинд: «Амелия» и шлюп Сармиенто – на север, «Москит» Лейта и неуклюжий галион – на юг, к далекому проливу.

Опершись о планшир, Питер долго смотрел им вслед и думал, что к предостережениям Грегора стоит прислушаться. Пожалуй, из всех людей на флотилии Дэвиса только его он мог назвать добрым приятелем; он знал, что Рокуэлл не питает к нему ни злобы, ни зависти, а лишь одну благодарность. Ему можно было верить.

За спиной Шелтона раздалось покашливание, и, обернувшись, он увидел Уильяка Уму.

– Кто эти люди? Из твоего племени? – спросил старик.

– Да, англичане, с которыми я прошел в Южное море. Враги испанцев.

Уильяк Уму с задумчивым видом уставился на далекие паруса.

– Один из них мне не понравился. В нем живут жадность и хитрость, две змеи, что таятся в его сердце. Он твой друг, Шел-та, Пришедший с Моря?

– Нет. Друг тот, который с бородой, и он предупредил меня об опасности.

– Какая опасность?

Шелтон коснулся рукояти кинжала.

– У меня случилась ссора с другим капитаном, с человеком по имени Френсис Таунли. Мы дрались на ножах, и я пустил ему кровь… Он хочет мне отомстить.

– Врагу не пускают кровь, врага убивают, – промолвил Уильяк Уму. – Раненый ягуар страшнее, чем тот, в которого ты не пустил стрелу. Разве ты не знаешь об этом?

– Знаю. То же самое говорил мой дед.

– Он мудрый человек, познавший обе стороны жизни, светлую и темную. Жаль только, что вы, молодые, не слушаете стариков… – Повернув голову, Уильяк Уму взглянул на шлюп дона Сармиенто, плывущий в пяти-шести кабельтовых от бакборта «Амелии». – Если Уайнакаури обманет тебя, убей его. Убей сразу, не размышляя, как, не раздумывая, убивают ядовитую уруту!

Все, что касалось Антонио Сармиенто, очень занимало Шелтона. Решив воспользоваться случаем, он изобразил недоумение и произнес:

– Ты думаешь, что потомок Уамана – лжец? Но почему?

– Потому что происходит от лжецов и нечестивцев, оскорбивших Солнце. Бог это видит! – Нахмурившись, старик поднял руки к небу.

– Он поведал мне о своей любви к женщине, которую зовут Соледад Орельяна, – сказал капитан. – Еще говорил о сопернике и оскорблениях, чинимых ему испанцами… Он не может на них ответить по законам чести, ибо для него, потомка инков, нет справедливости в этой стране… Клянусь Богом, он говорил все это искренне, от души! Он не лгал!

Закончив свою речь, Шелтон в ожидании уставился на Уильяка Уму. Что-то ведь должен ответить старик! Вдруг расскажет о тайне, связанной с потомками Уамана! Хотя услышать о Мачу-Пикчу, подвесных мостах, бурной реке и каменном страже перевала было бы интереснее.

Старец долго молчал, посматривал то на небо и яркий солнечный диск, то на одетые парусами мачты «Амелии», то на корабль Сармиенто. Лицо Уильяка Уму приняло непривычно жесткое выражение, пальцы скрючились, точно когти хищника. Усмехнувшись, он промолвил:

– Ты говорил мне, что должен отомстить испанцам за унижения Уайнакаури и помочь ему с той женщиной, так? Но ведь ты делаешь это не даром? Обещано нечто нужное тебе – я думаю, золото, ведь вы, белые люди, измеряете золотом всё, дружбу и любовь, смерть и жизнь и даже милость своего бога. Я прав, Шел-та?

– Прав и не прав, – хмурясь, ответил Шелтон. – Да, обещано золото, много золота, но оно для меня ничего не значит. Мне дороги благополучие семьи, жизнь и здоровье отца, счастье сестры и ее избранника. Если для этого нужно золото, я его добуду! И брошу тем, кто хочет сделать Шелтонов нищими! Швырну так, как швыряют корм собаке!

Старик что-то вымолвил на кечуа – звуки походили на грозный рык ягуара. Затем перевел:

– У маиса и золота один цвет, но маис насыщает, а золото лишь украшает… Похвально, что в твоем сердце нет алчности и твоя забота – благо родичей. Но мы, Шел-та, говорили о другом, о том, что Уайнакаури должен тебе заплатить. Но заплатит ли? Обещания – птицы, и улетают они так быстро, что лучник не успеет натянуть тетиву.

– Я постараюсь это учесть, – медленно произнес капитан. – Благодарю тебя, Уильяк Уму. Правду сказал мне вождь Кондор – к твоим советам стоит прислушаться. И еще сказал, что твой разум быстр, как прыжок ягуара.

– Боги видят, я давно уже не ягуар, – со вздохом молвил Уильяк Уму. – Всего лишь старая черепаха, которая помнит о ловушках, расставленных лживыми людьми и злыми духами.

– Говорили мне, что черепахи живут целое столетие, – отозвался Шелтон. – Надеюсь, и твой век будет долгим.

Прикоснувшись к плечу старика, он шагнул к трапу и поднялся на квартердек. Была вахта Мартина Кинга; второй помощник подавал команды рулевому, прислушиваясь к Батлеру, – тот пересказывал Хадсону и Кромби историю штурма и захвата Гуаякиля. Описание богатств, попавших в руки корсаров, заставило Кромби вздохнуть; он начал что-то подсчитывать на пальцах, потом заявил, что добыча, судя по всему, составила несколько миллионов песо, пять, или восемь, или даже десять, и значит, взявшие Гуаякиль, хоть была их целая тысяча, сказочно обогатились. Дерек Батлер возразил – по его мнению, если кто обогатился, так капитаны и ближние к ним, а прочая братия, сколько ни дай, все прогуляет, пропьет в кабаках и спустит на девок, так что толка от добычи никакого. Но Хадсон не согласился, напомнив, что содержатели подобных заведений платят налог, и потому частица испанских сокровищ перетечет, на всех законных основаниях, в казну его величества. И в губернаторские сундуки, добавил братец Руперт, а потом стал перечислять губернаторов, что правили Ямайкой последние лет двадцать: полковник Эдвард Дойли, барон Виндзор, сэр Чарльз Литтлтон, полковник Томас Линч, сэр Томас Модифорд, незабвенный сэр Генри Морган, лорд Воуган и граф Карлайл. Все они, как считал Руперт, были ворами и покровителями разбойников, а Морган разбойничал сам и с таким размахом, какой не снился ни Гронье, ни Дэвису. Даже книгу о нем написали, которую читает вся Европа! Тут он взглянул на Питера, в чьем сундучке хранился труд Эксквемелина, и капитан кивнул, подтвердив, что такая книга есть. Выслушав Кромби, хирург заметил, что в доброй старой Англии развелось разбойников не меньше, чем в Вест-Индских колониях – ведь как назвать парламент, казнивший короля? Что до воровства, то и оно процветает, чему он лично был свидетелем, когда учился в Кембридже. Повара при трапезной воровали сыр и мясо, оставляя студиозусов голодными, клерки воровали бумагу и чернила, а студенты-медики – трупы, прямо с кладбища. «Воровали и ели, вконец оголодав?» – с интересом спросил Батлер. «Воровали и резали, постигая науку», – ответил хирург. Иначе откуда ему знать, что у мистера Батлера печень справа под ребрами, а мозги в голове?.. Хотя в последнем он сильно сомневается.

Слушая их, капитан размышлял о сказанном Рокуэллом и старым Уильяком Уму. Два предупреждения за один день! Такое бывает нечасто… Знаки грядущего, если правильно их прочитать и понять… Шелтон-старший говорил в таких случаях: наточи тесак, нос держи по ветру, а порох – сухим… Не только сухим, но поближе к пушкам и мушкетам, а при них пусть будут верные люди. Пим, Айрленд, Белл, Уэллер, Брукс… Он разглядывал моряков на палубе брига, соображая, кого оставит стеречь корабль, а кого возьмет с собой. Но кто бы ни охранял «Амелию», им нужен командир, твердый, опытный и такой, которому они привыкли подчиняться. Это означало, что Дерек Батлер не пойдет в деревню Канива резать драгун, и не судьба ему щипать испанских энкомьендо. Он останется на бриге, сядет у заряженных орудий и каждый божий день, месяц или два, будет разглядывать в трубу сушу и море, чтобы враг не подобрался незамеченным. Неважно, испанские солдаты или банда Френка Таунли…

«Дерек останется на судне, и с ним – полная вахта, двадцать парней, – подумал капитан. – Что поделаешь, останется! Но как сказать ему об этом?.. Господи, надоумь! А лучше пошли ему знамение – ангела, херувима или, на худой конец, русалку…»

Он представил, как из вод морских выплывает, прямиком к Батлеру, хвостатая грудастая красотка, и усмехнулся.

Не приплыла русалка из моря и других знамений Бог не послал, но вмешательства вышней силы не понадобилось. Дерек Батлер лишь молча кивнул, узнав, что придется ему стеречь корабль, а не шарить по испанским сундукам. Наверняка он это предвидел, составляя свой расклад грядущей экспедиции, и было ему ясно, что главное сокровище – «Амелия». Не просто корабль, не просто обитель для семи десятков мореходов, не склад для не найденных пока сокровищ, а нечто большее – залог возвращения домой. Они должны вернуться. Богатыми или нищими, с полным или пустым трюмом, с добычей или без нее… Должны вернуться!

Дон Сармиенто обещал, что найдется для брига хорошее укрытие. И правда, из ровного, словно обрезанного ножом берега выпятился полуостров, напоминавший стиснутый кулак. По обе его стороны были небольшие бухты, и Шелтон выбрал северную – она казалась попросторнее, около мили в ширину. Полуостров был скалистым, и кроме колючих кустов, вцепившихся корнями в камень, здесь не росло ничего. Выступающий в море мыс с высокими утесами прикрывал корабль, а в глубине бухты, ближе к материку нашлась удобная стоянка. Берег, насколько видел глаз, казался таким же каменистым, унылым и безлюдным. По словам Сармиенто, эта пустыня, лежавшая к югу от Писко и речной долины, тянулась чуть ли не на сотню миль, и с востока над ней нависали неприступные горы. Неприступные для тех, кто не знает о мостах и дорогах, проложенных инками, о тайных тропах и перевалах, о местах, удобных для лагеря, и источниках воды. Но если знать об этом и двигаться прямо на восток, то через пятнадцать дней окажешься у стен Мачу-Пикчу, а затем, пройдя мостами над ущельями, у реки Урубамбы.

Сармиенто говорил об этом, стоя на пустынном берегу, у больших, окатанных морем камней, к которым причалили оба корабля, бриг и шлюп. Слушая его, Питер глядел на льдистые вершины, закрывавшие восточный небосклон, щурился от солнца и представлял, как сияет золото в пещере под завесой водопада. Двести тысяч фунтов! Понадобятся лошади и мулы, чтобы увезти такое богатство!

Он сказал об этом Сармиенто, но тот усмехнулся, заметив, что мулы в горах бесполезны. Разреженный воздух сьерры и скудные пастбища плохо подходят для мулов и лошадей, так что лучше взять полсотни лам и десяток опытных погонщиков. Потом добавил, что, быть может, им не придется лезть в горы и вести с собою целый караван. Возможно, он соберет нужную сумму в своих поместьях, в золоте и в камнях, что много удобнее для сеньора капитана – ведь изумруды легче металла, а ценятся дороже.

Пока они беседовали на такие темы, команда шлюпа спустилась на берег, а моряки «Амелии» начали переносить с корабля оружие, боеприпасы и продовольствие. Мартин Кинг, Белл, Пим и Айрленд были зачислены в отряд, который шел с капитаном; Хадсон, Палмер Джонс, Сазерленд и еще десяток надежных парней из прежней команды «Амелии» оставались с Батлером. Ватагу, нанятую в Порт-Ройяле, Шелтон разделил, отдав первому помощнику семерых менее буйных. Престон, Кейн и Дигби, три бывших каторжника, буканьеры Смарт и Нельсон и, конечно, Ник Макдональд отправятся в поход, а присматривать за ними будет Айрленд. Всего, считая Уильяка Уму, с капитаном шли сорок пять человек. Кузен Руперт не пожелал отправиться в экспедицию и тоже остался на судне – в ожидании, когда доставят набитые золотом сундуки и будет что пересчитывать. Кромби не соблазнял поход в пустыню, хотя до реки Писко, по расчетам дона Сармиенто, было всего пятнадцать миль. Отряду предстояло пересечь северную оконечность пустынных земель, потом пройти еще миль двадцать краем речной долины до индейского селения. К западу от него лежали земли вдовы Орельяна, за ними – поместье Сармиенто и, по обе стороны реки, владения его соседей-испанцев.

– Сколько их? – спросил Шелтон, наблюдая, как на палубу «Амелии» выносят бочки с порохом и наполняют им кожаные сумки. – Сколько этих энкомьендо в речной долине?

– Тридцать или сорок, и земли их тянутся до самого города, – ответил Сармиенто. – Но вам не стоит… – он усмехнулся, – не стоит наносить визиты всем и каждому, чтобы не наткнуться на драгун. В городе – полк, триста всадников, слишком много для ваших людей.

Капитан кивнул.

– Я помню и сделаю так, как мы договорились. Перебьем испанцев в Каниве, возьмем ценности у Орельяны и в двух-трех ближайших усадьбах, покинем берега реки, уйдем в горы и будем ждать вас с погонщиками и ламами. Надеюсь, счастливая невеста вас не задержит, дон Сармиенто. Я бы не хотел возвращаться к реке и навещать ее в вашем собственном доме.

– Не беспокойтесь, дон Шелтон, Соледад на редкость разумная женщина. Она понимает, что долг – прежде всего, особенно долг денежный. Я приеду с золотом, а если его не хватит, мы отправимся в Мачу-Пикчу. Соледад потерпит месяц, пока я не выполню обещанное. Мы с нею ждали дольше… Соледад! О, моя Соледад!

Метис прикрыл глаза, его щеки порозовели, а на лице появилось мечтательное выражение. Должно быть, он грезил о Соледад и ее поцелуях или о более веских свидетельствах любви, какие предъявляются ночами в темной спальне и мягкой постели. Питер Шелтон взглянул на него, хмыкнул, пожал плечами и отправился на корабль – проверить, все ли припасы сгрузили на берег.