15

– И все же я не убежден, – произнес Гинах, озабоченно потирая сухие ладони. – Что-то есть в этом странное, коллеги, что-то такое, что от нас скрывают. Вернее, стараются умалчивать. Эта модификация ловушки и непонятные маневры вокруг нее, попытка добраться до личных файлов… Непонятно! И вообще, почему обратились ко мне и Ливийцу? Мы, разумеется, специалисты по Северной Африке, но, во-первых, не единственные, а во-вторых, есть более приемлемые способы контакта. Отчего бы не послать запрос от Койна Супериоров Койну Реконструкции? В таком случае…

Координатор Давид, важный и строгий в своей темной мантии, со страдальческим видом поднял руку. В его глазах цвета янтаря мелькнула тень раздражения.

– Ну зачем же так официально, коллега Гинах? Мы ведь живем не в Эпоху Взлета… Кто угодно может обратиться к кому угодно, хоть к Носфератам. Последнее, правда, было бы несколько нахальным и к тому же бесполезным в данном случае. Историей человечества занимаются люди, а не Галактические Странники.

– Но согласитесь, что действия Принца выглядят подозрительно!

– Скорее нелепо или, скажем так, чудаковато. Но вспомните, с кем мы имеем дело! Я бы воздержался от утверждения, что все супериоры сплошь одиозные личности, но чудаков среди них немало. Чего стоил их проект Мыслящей Биосферы! Разумные лошади, сочиняющие музыку, дискуссии воробьев об их назначении во Вселенной, отказ акул от мяса из этических соображений…

– Акулам бы это не понравилось, – вставил я.

– Вот-вот! Заботы о братьях наших меньших и их развитии не должны переходить в идиотизм. Но нынешнюю ситуацию я не считаю… ммм… глупой или странной. Принц – крупная фигура, отличный ученый, и группа у него, по наведенным мною справкам, первоклассная. Ну, подпустили они таинственности… Это ведь не повод, чтобы зачислить их в злодеи!

– А главное, ловушка ведь работает, и ливийцы не понесли ущерба, – добавил я.

Мы находились в Марсианском Кабинете нашей базы, где координатор любил собирать маленькие совещания. Кабинет, соединенный порталами с основным зданием, венчал колонну подъемников и гравилифтов, что уходила в бурый песок, дотягиваясь нижним концом до планетарной полости Хаон. Там располагался подземный город с чудными парками и фонтанами, но вид, открывавшийся наверху, с неоплановой башни, больше вдохновлял Давида. Красно-коричневая равнина, простроченная темными нитями трещин-каналов, тянулась к горизонту, вселяя в душу покой и легкую грусть о минувшем, о жизни, некогда расцветшей здесь, о хрупких и прекрасных марсианах, хрустальных дворцах и гондолах, скользивших плавно среди прозрачных вод. Все это, конечно, являлось игрой воображения и измышлением художников, ибо Марс всегда был таким – безжизненным, тихим и пустынным. Но, если не считать нашей соседки Луны, Марс оказался первым инопланетным миром на пути человечества в космос и потому был неизменно популярен. Не только в реальности; лично я в юные годы посетил десяток реконструкций Марса в Инфонете – Марс Берроуза, Марс Герберта Уэллса, Марс Огилви и других писателей-фантастов разных народов и времен.

Сидя в уютных креслах у панорамного окна, вытянутого вдоль длинной стены помещения, мы обсуждали результаты моего последнего вояжа. Я уже представил запись, вырезав лишь кое-какие беседы с Павлом, ибо других тайн в ней не было. При скачущем поиске не успеваешь прижиться в каком-нибудь месте, обрасти связями, завести друзей, врагов, приятелей и женщин – словом, ничего такого ввиду кратковременности пребывания не происходит, и личный файл, как правило, не нуждается в редактировании.

Нас было трое в уютной комнате с огромным окном и картинами, что украшали противоположную стену, трое живых плюс голографическое изображение Павла, висевшее в воздухе между двумя полотнами: «Гибель Атлантиды» (вольная фантазия художника) и «Космолог Жильбер постигает дуализм времени» (писано с натуры в восьмидесятом веке). Сам Павел, пожелав отдохнуть после утомительных походов и скудных трапез из проса и козьего молока, находился в Эроте, одном из понтонных городов, дрейфующих в венерианском океане. Я его понимал; кухня там была отличной плюс изобилие воды. Как раз то, что надо после странствий в пустыне.

– Кстати, Гинах, – вымолвил Давид, поглаживая подлокотник кресла, – одну из ваших претензий можно уже снять. Койн Супериоров, ознакомившись с данными Ливийца, официально обратился к нам. Не далее как вчера.

Кресла в Марсианском Кабинете знамениты на всю базу. Их собрал из аргаса мастер Самвел лет эдак восемьсот тому назад. Темная, цвета запекшейся крови древесина отлично гармонирует с буро-кирпичным оттенком марсианской пустоши, спинки, ножки и подлокотники покрыты тонкой резьбой, и у каждого кресла она своя. По словам Давида, это еще один повод, чтобы собираться здесь, ибо выбор кресел обычно согласован с ментальным обликом и настроением присутствующих. Сам он неизменно сидит в кресле с ручками в виде голов драконов, чьи тела и хвосты переплетаются на спинке. Я в зависимости от настроения выбираю «львиное» кресло либо то, которому мастер Самвел придал форму более миролюбивого зверя тайси'паххи с планеты Нейл. Предпочтения Гинаха, как и Давида, постоянны: «готическое» кресло, украшенное химерами и горгульями.

Сейчас, бросив взгляд на координатора, он спросил:

– Просят о встрече? Чего они хотят?

– Чтобы их выслушали старшие магистры и координаторы. Вместе с несколькими видными ксенологами, специалистами по связям с Носфератами. Выбор специалистов – за нами.

Гинах пожевал губами.

– Даже так?

– Именно так, коллега. Я полагаю, нынешнее совещание будет более конструктивным, если мы обсудим ряд кандидатур, участие коих желательно или необходимо. Хотелось бы, – Давид вежливо склонил голову перед изображением Павла, – чтобы наш новый друг почтил нас своим присутствием. Если не ошибаюсь, лучшего знатока Носфератов нам не найти.

– Не ошибаетесь, – проворчал Павел. – Если угодно, я их полномочный представитель. Не всех, конечно, но тех, кого вы зовете Асуром и Красной Лилией.

Так-так! – подумал я. Еще немного, и он признается! Но Павел замолчал.

Выждав несколько секунд, Давид приласкал ладонью драконий хребет и произнес:

– Жду ваших предложений, коллеги.

«Вы первый, Ливиец», – донеслась ко мне мысль Гинаха.

«Витольд, – подумал я. – Витольд, привкус моря, соли и сосны. Линда, аромат жасмина. Еще Егор, пурпур и золото, и, разумеется, Георгий, блеск и сияние меди».

Давид поднял руку:

– Принято и зафиксировано! Мои предложения: Мэй, Фархад и Аль-Хани. Мэй еще молода, но участие в совете будет для нее полезным опытом.

«Алая роза с шипами, конь, несущийся в степи, и ледяное безмолвие айсберга», – добавил Гинах и вслух промолвил:

– Хороший выбор! Разные люди, разные темпераменты, что гарантирует нам разнообразие мнений. Предлагаю еще Тенгиза и Вацлава.

Я усмехнулся. Лапа снежного барса и посвист летящей стрелы… Эти церемониться с Принцем не будут!

– Принято и зафиксировано, – опять сказал Давид, и конструкт базы, подтверждая команду, отозвался мелодичным перезвоном. – Кажется, вы, Ливиец, имеете связи среди ксенологов? Двух, я думаю, будет достаточно.

– Саймон, мой друг, – вымолвил я. – Он только что вернулся из Воронки.

– Операция Чистильщиков в Рваном Рукаве? Кажется, они спасали Триолет, что на краю Воронки? Удалось ли отстоять эти системы?

– С Триолетом все в порядке, – отозвался Павел, слегка отодвигаясь. Теперь я видел прозрачную стену за его спиной – там мелькали пестрые бартасы, лимнии в алую и желтую полоску, омри с пятью глазами на длинных стебельках и прочие экзотические обитатели венерианского океана. – С Триолетом порядок, – повторил Павел, – а вот о Принце я этого не скажу.

– Почему же? – вскинулся Давид, сверкнув янтарными глазами. – У вас есть сомнения? Что конкретно?

– Конкретно – ничего, – заявил мой криптолог-психолог и инженер человеческих душ. – Хотя он пользуется защитой, я мог бы читать его мысли, но это было бы неэтичным. Впрочем, волей-неволей я взвесил… хм-м, да, «взвесил» вполне подходит… взвесил его размышления на заднем и переднем планах. Простите за дилетантскую терминологию, но мысли, которые он желает скрыть, имеют приоритет над сказанными словами. Проще говоря, он лжет. Или чего-то недоговаривает.

Наступило молчание. Потом Гинах многозначительно хмыкнул и пошевелился в кресле. Давид, сдвинув густые брови, сказал:

– Хорошо. Мы учтем ваше мнение, коллега. – Он повернулся ко мне: – Итак, Саймон. Кто еще из ксенологов?

– Декстер. Человек очень знающий, специализируется на контактах с Носфератами.

С Декстером мы были приятелями – встречались в период работ в Кольце Жерома. Полноватый широколицый крепыш, очень добродушный на вид, но с острым, как бритва умом. Он славился своими чудачествами, одним из которых являлось коллекционирование древних инопланетных артефактов неустановленного назначения – они, по словам Декстера, бросали вызов его проницательности. Ему принадлежал ряд любопытных публикаций на эту тему: «Сепульки в половой жизни аборигенов Энтеропии», «Жезлы с Панто-5 и мистерии культа плодородия», «Назначение вибраторов Гальпари» и другие в том же духе. Помимо этого скромного хобби он занимался разработкой метаязыка для связи с Носфератами.

– Слышал о нем, – Давид одобрительно кивнул. – Личность почти гениальная! Но он, вероятно, занят… Удастся ли его уговорить?

– Удастся. Он любит поразвлечься.

– Тогда все. – Координатор поднялся. – До встречи, коллеги.

Откланявшись, я возвратился в свой бьон. Павел, словно тень, последовал за мной, по-прежнему в окружении экзотических рыбок.

– Полагаешь, Гинах прав? – спросил я. – Что там с этим Принцем? Что-то посерьезнее ловушек?

Павел молча кивнул, пристроив свое изображение на полке камина. Казалось, Принц и тема нашего совещания вдруг перестали его интересовать; нахмурившись, поглаживая седоватые волосы, он напряженно размышлял о чем-то.

– Гм-м… Скажи, Андрюша, ты с Октавией своей давно знаком?

Вопрос был столь неожиданным, что я опешил. История нашего с Тави знакомства была простой: однажды Койн Продления Рода пригласил меня в Антард, на занятия с подростками. Меня просили рассказать не о древних цивилизациях, не о ливийцах и египтянах, а вообще о работе психоисторика: что мы исследуем, как и зачем. Интерес вполне понятный; в глазах молодежи наша профессия очень романтична, о чем сообщила мне Лена, подопечная моей подруги. Через несколько лет после этих занятий к нам пришли сразу трое: юная Мэй и братья-близнецы Диего и Иван. Но был у этих встреч и личный результат – после одной из лекций на меня взглянула Наставник-Воспитатель с серо-зеленоватыми глазами. Только взглянула и все, однако я понял, что погиб. Впрочем, как оказалось в ближайшую ночь, погибель была приятной.

– Чтоб мне, манки трахнутому, на компост пойти! – выругался Павел. – Прости мою бестактность, дружище! Я что-то не так сказал?

– Все так, ничего страшного, – пробормотал я. – А с Тави мы знакомы сто сорок лет, четыре месяца и девятнадцать дней. В реальном времени, конечно. Если же приплюсовать годы мниможизни…

– Бог с ней, с мниможизнью! Ты мне лучше скажи, – Павел понизил голос, – верно ли то, что говорят о женщинах с Тоуэка?

– А именно? – Я улыбнулся; его вопросы напомнили мне недавний разговор с Леной и Лусией.

– Ну, о том, что они выбирают мужчин раз и навсегда?

– Это правда. Видишь ли, Павел, за три-четыре последних тысячелетия люди расселились по множеству миров Галактики, и временами их природные условия влияют на человеческий организм так удивительно… Меняются облик, рост, телосложение, черты лица, случаются метаморфозы и с генетическим аппаратом, даже с функциями мозга. Кельзанги сильны и высоки, у обитателей Ваасселя уши без мочки, а глаза вытянуты к вискам, кожа астабцев синеватая, жители Альгейстена способны к точным наукам, на Ниагинге у людей развито обоняние… Тоуэк одарил переселенцев особой чувствительностью. Стоит ли удивляться, что у женщин это свойство развито сильнее?

Павел склонил голову к плечу, уставился в пространство, будто внимая не моим словам, а прислушиваясь к информационным потокам ноосферы.

– Значит, правда… – прошептал он. – И что мне теперь делать? Не знаю, хоть до купола подпрыгни!

– Ты о чем? – с недоумением спросил я.

– О Джемии. Саймон имел на нее виды, но, кажется, она его отшила и положила глаз на меня.

– Что сделала?

– Отшила. Ну, отвергла грязные домогательства, с которыми Сай к ней подкатился, дала от ворот поворот и переключилась на меня. Со всей силой женского очарования!

Разобраться без пояснений с этими старинными оборотами было непросто. Где Павел нахватался их? Конечно, не в том месте мощи, силы, блеска и полной свободы! Я не помнил в точности, когда разработали психоматрицу, искусственную душу, но это случилось через много веков после Большой Ошибки, в шестом или седьмом тысячелетии. Только тогда мы стали уходить к Носфератам… и возвращаться обратно, мелькнула мысль. Возвращаться, как бы странно это ни казалось! Лично я не слышал ни об одном таком случае.

– Большое счастье, если тоуэка удостоила тебя вниманием, – сказал я. – Особенно такая восхитительная девушка! Чем ты огорчен?

– Вдруг это у нее серьезно? Крысиный корм! Я же не могу ответить ей взаимностью! Я говорил тебе, что должен уйти, и говорил о своей подруге. Она отчасти бестелесна, но это не мешает мне ее любить. Она пожертвовала многим, чтобы остаться со мной… – Сделав паузу, Павел грустно вздохнул и поведал: – Я по природе однолюб, Андрей. Другие женщины для меня не существуют, даже такие прекрасные, как Джемия. Да и я ей не пара. Она ведь, знаешь ли, художница, а я – древний глупый пень.

– Художница? Я думал, она из Койна Продления Рода.

– Оттуда, не сомневайся! Я спросил ее, рисует она, или лепит, или, возможно, творит картины в Инфонете… Она засмеялась. Она, понимаешь, генетический художник, который планирует и исправляет внешность будущих детей. Потом сказала, что хочет от меня ребенка.

– Это не требует телесного контакта.

– Знаю. Знаю и потому не хочу. Чтобы мой ребенок рос в пробирке, в инкубаторе или как там у вас называется… Это мы уже видели! – добавил он с внезапным ожесточением. – Видели!

– Все растут, как ты выразился, в пробирке. Я – ребенок из пробирки, и Тави, и Саймон, и Егор… В тебе говорит мужской эгоизм. Ты считаешь, лучше, когда женщина в тягости девять месяцев и рожает в муках? Ну, у женщин на этот счет свое мнение.

Он откинулся назад и понурил голову. Прямо барельеф печали на каминной полке!

– Наверное, я слишком старомоден, Андрей. Как было сказано выше, древний глупый пень…

– Насколько древний? – спросил я.

– Из двадцатого века, – ответил Павел и разорвал связь.

Я стоял как громом пораженный.

Его появление из Рваного Рукава было чудесным, однако вполне объяснимым событием – ведь даже человек владеет тайнами души и тела, так что уж говорить о Носфератах! В техническом плане все было ясно и понятно, и оставалось лишь гадать о побуждениях – было ли это капризом Галактического Странника или преследовало некую цель. Возможно, он делегировал Павла, желая лучше разобраться в людях? И Павел, возможно, не первый архангел, слетающий с небес, чтобы успокоить нас или в чем-то переубедить? Такая гипотеза не исключалась, ибо многие из рода людского нуждались в успокоении – те, чье отношение к Носфератам двойственно: с одной стороны, понимают ограниченность человеческого разума и неизбежность перехода на высшую ступень, с другой – страшатся этого.

Но личность из двадцатого столетия никак не могла быть таким посланцем! В те времена разум ютился в сером коллоидном веществе, которое питала кровь; смерть была явлением окончательным и необратимым, мозг погибал, сознание гасло, и никакая душа не отлетала в вечность, ни в рай, ни в ад. Душа, та психоматрица, что составляет индивидуальность человека, образование реальное, а значит, нуждается во вместилище, данном природой, или каком-либо ином. Но это иное – псионное поле, ментальное пространство ноосферы: в двадцатом веке только прозревали и даже не относили к сфере науки, считая прерогативой мистики и религии. Понимание пришло позднее, много позднее, после Большой Ошибки, после эпохи восстановления, после того, как нашли Носфератов. Или они обнаружили нас…

Нет, Павел не мог быть их посланником и уроженцем двадцатого столетия! Или-или!

Но если даже он родился в той глубокой древности, то как попал к нам, в сто десятый век? Не будучи специалистом по Эпохе Взлета, я тем не менее был уверен, что в те времена еще не знали способов консервации разума и тела. Ни долгого криогенного сна, ни путешествий в пространстве со световыми скоростями, ни, разумеется, экстракции психоматрицы с ее переносом в псионную среду. Кроме того, в утверждениях Павла имелось противоречие: раньше он определил срок своего отсутствия в три тысячи лет, а не в девять. Огромная разница! Человек восьмого, даже седьмого тысячелетия являлся нашим современником, тогда как двадцатый век во всех отношениях был эрой древности. Не такой глубокой, как времена фараонов и строительства пирамид, но все же весьма почтенной и отделенной от нас зияющим провалом – разницей в технологии, психологии и мировоззрении.

Может быть, он сочиняет? Сочиняет, но для чего, с какими целями? Я не видел в этом смысла и к тому же чувствовал, что его слова правдивы. Невероятно, но истина: он родился в двадцатом веке, жил в восьмидесятом и пришел к нам снова, явился из гибельной Воронки посланцем Асура или Красной Лилии… Последнее было известно не только мне, но, разумеется, Саймону, его коллегам-ксенологам и Констеблям, а также Принцу – либо он догадался о природе Павла, либо получил информацию с помощью личных контактов. Это объясняло столь разительную перемену в нем, переход от высокомерия к изысканной вежливости – ведь слово посланца Носфератов было веским, очень веским!

Эти мысли вызвали у меня головокружение. Я словно бы окунулся в бездну, полную тайн, что копятся от самого Большого Взрыва до грядущего коллапса Вселенной, который переживут лишь Носфераты. Странствовать там было опасным занятием; более того – бесплодным.

Одним из достижений нашей эпохи является понимание природы человеческого интеллекта и осознание его пределов. Древние полагали, что, если не случится чего-то страшного, чего-то вроде ядерной зимы или другой глобальной катастрофы, людям с течением лет удастся постичь все тайны Мироздания. Такой оптимизм был распространен в Эпоху Взлета, когда рост знаний шел по экспоненте, и даже столетия Большой Ошибки не очень сказались на этом мнении – едва цивилизация выбралась на поверхность, как наука и технология стремительно двинулись вперед. Однако постулат о беспредельности познания оказался коварным, истинным в одном смысле и ложным в другом. Могло ли быть иначе? Ведь в конце концов всякий метод познания мира зиждется на опыте и логике, а логические структуры, которые способен измыслить коллоидный мозг с пятнадцатью миллиардами нейронов, неизбежно ограничены. По каким-то дорогам ему дозволено мчаться с такой скоростью и столь далеко, что предел незаметен и движение кажется вечным, но есть пути, мгновенно приводящие в тупик. Скажем, в космологии, науке неразрешимых проблем и безнадежных парадоксов. Ограничена ли Вселенная в пространстве, и если так, то что находится за ее рубежами? А если она беспредельна, то как, и можно ли это представить? Конечна ли Вселенная во времени? Если ответ положительный, но что же было до Большого Взрыва и что случится после Великого Коллапса?

Решения у нас не имеется, как не имели его предки восемь-девять тысяч лет назад. Но ничего трагического в этом нет, ибо люди и другие твари, наделенные самосознанием, ютящиеся на планетах, около стабильных звезд, не исчерпывают разум Вселенной. Мы знаем больше предков, знаем, что на вопросы космологии нельзя ответить «да» или «нет» и что ответы существуют, однако непредставимые в системе нашей логики, на порожденных ею математических языках. Мы знаем, что динамика Мироздания и его циклическое развитие связаны с разумной жизнью, но эта жизнь не нашей, а более высшей ступени, с иными задачами и целями. Нам не всегда понятны эти связи, мы не способны их точно описать, но в этом нет необходимости – так же, как детям нет нужды взрослеть до времени. Ведь между нами и ступенью Носфератов не разверзлась пропасть, не поднялась стена: они – это мы, и в нас источник их силы и мощи, а в них – наши бессмертие и мудрость. Но стоит ли спешить, чтоб приобщиться к ней? Стоит ли проявлять торопливость? Правильно, не стоит! А что до неразгаданных тайн… Тайны пусть останутся, ибо они украшают жизнь.

С мыслью о неразгаданных тайнах я приблизился к Окну, ведущему в бьон Октавии. Женщина ведь тоже тайна, непостижимая для мужчины, но так интересно попытаться разгадать ее! Не только интересно, но и приятно…

Я сделал шаг, и синева сомкнулась за моей спиной.