Глава 29

- Тебе нравится?

- Да-а.

Луиза Анна под простыней потянулась всем своим сильным телом и стала похожей на большую красивую кошку.

Пароход компании «Тацуте-Мару» мерно покачивался на волнах, и из окна каюты первого класса было видно, как косматое солнце купается в воде, разбрасывая блики, будто сотни тысяч драгоценных камней.

Макс Клайзен с улыбкой глядел на нее, такую нежную и чистую после сна, чувствуя, даже не прикасаясь, каждую клеточку ее тела. И от одного этого взгляда Анна почувствовала желание.

- Иди ко мне, - прошептала она и, когда он приблизился, стала тереться об него, такого большого, сильного, любящего.

Порт Йокогама принял пароход 28 ноября 1938 года. Макс и Анна сошли на берег вместе с толпой иностранных туристов, в большинстве своем американцев и немцев, щелкающих фотоаппаратами, разноязычно гудящих, будто гигантский потревоженный улей. Макса вдруг охватила грусть, когда он подсчитал, сколько лет уже не был дома. И сколько еще не будет, потому что там, в далекой Германии, все еще только начиналось…

Он с завистью подумал о Сюндэе Сидзаку, своем радисте, который топал сейчас впереди по трапу и небрежно помахивал чемоданчиком, где сверху лежали обычные пожитки возвращающегося из поездки: смена белья, выходной костюм, бритва, зеркальце, многочисленные сувениры - подарки родным, друзьям, друзьям друзей. Снизу под двойным дном чемоданчика лежала часть аппаратуры радиостанции. Сидзаку возвращался домой, в родную Японию, с ее голубыми горами, подернутыми легкой дымкой и волшебной синевой залива на острове Хонсю. Рядом с заливом, в полукилометре от пустынного желтого пляжа, стоял крохотный, но уютный домик. У отца Сюндэя был парусник, гордый и красивый, с командой из трех человек - самого отца, Сюндэя и его брата Хейко, старшего брата, фактически второго отца, большого и непогрешимо мудрого. Сидзаку давно не видел брата, только изредка от того приходила открытка из Токио, где Хейко служил в полицейском подразделении. Всякий раз, разглядывая фотографию гордого румяного парня в черном форменном мундире с нашивками лейтенанта, отец вздыхал, косясь на Сюндэя. Старший-то в люди выбился, хоть и сын простого рыбака, а вот младший… Впрочем, на судьбу жаловаться никогда не стоит, что бы ни случилось.

Карма.

Две толпы, будто два войска на поле битвы, поплыли навстречу друг другу - прибывшие и встречающие. Черную машину, стоявшую чуть в стороне, у портовых складов, казалось, накрыло волной, будто кораблик в шторм. Сидзаку не без труда пробился сквозь людское море к столику таможни и поставил свой чемодан. Сонный чиновник в круглых очках поднял взгляд от бумаг.

- Пожалуйста, ваши документы, господин. Возвращаетесь домой?

- Домой, - улыбнулся Сидзаку.

- Не везете ничего запрещенного?

Сюндэй, сохраняя улыбку, открыл чемодан.

Чиновник начал было копаться в вещах, но сзади к нему подошел еще один, повыше, и указал на очередь, которая выстроилась у стола.

- Брось, иначе до ночи не управимся.

У Макса, наблюдавшего эту картину из хвоста очереди, отлегло от сердца. Вторая порция аппаратуры лежала в его чемоданчике под столовым сервизом. Анна, естественно, об этом не догадывалась. Макс по-прежнему оставался для нее преуспевающим коммерсантом.

В центральном отделении полиции анонимный звонок был зафиксирован за три часа до прибытия в порт парохода.

Явно измененный голос (разобрать, мужчина это или женщина, было невозможно) пожелал передать сообщение полковнику Седзину, отказавшись говорить с кем бы то ни было еще. Седзин-сан поднял трубку. Абонент говорил ровно тринадцать секунд, после чего, не попрощавшись, отключился, и засечь его местонахождение не успели.

Разведчик никогда не знает, откуда может получить важную информацию. Етоку Мияги получил ее неожиданно от знакомого художника и журналиста, разбитного американца Майкла Каллигана, ставшего шумно известным благодаря триптиху «Гримасы войны», который у него на родине получил приз лучшего полотна года. В 1937 году Каллиган стал возглавлял созданную им же «Организацию мастеров гравюры» («ОМГ»). Организация носила ярко выраженный реакционный характер, и Мияги туда не входил, но слыл там своим человеком, его причисляли к баталистам.

- Прозябаешь? - весело похлопав Мияги по плечу, спросил Майкл.

Етоку-сан нисколько не удивился. Представить себе Майкла грустного было так же трудно, как повстречать снежного человека. Особенно после того, как Каллиган обзавелся шикарной виллой на одном из островов архипелага, двумя спортивными автомобилями и женился на звезде зарождающегося американского шоу-бизнеса Амелии Грехэм, золотоволосой красавице со слетка хищноватым выражением лица и ногами, растущими из подмышек.

Майкл помахал перед носом Мияги командировочным удостоверением.

- Через три дня выезжаю в Маньчжурию, на монгольскую границу.

- Надолго? - безразлично спросил Мияги. - Молодую не боишься одну оставить? Смотри, рога наставит.

- Мужчину красят дела, а не женщина. Там намечается что-то грандиозное, но я еще толком ничего не знаю. Кстати, могу составить протекцию, поедем вместе. Пора уж в люди выбиваться.

Мияги зевнул и потянулся.

- Суета сует и всяческая суета. Просто очередная провокация, которая закончится тем, что влиятельные люди измажутся в дерьме.

- Ну ты даешь! - восхитился Каллиган. - У вас, японцев, всегда недоставало деловой хватки. Сплошной патриархат и самураи. Так и будете еще три века мечами махать.

- Карма. Мир стал другим. Более суетным и никчемным, ты не находишь? Все хотят утром посадить дерево, а вечером напилить из него досок. Только не подумай, что я тебя осуждаю!

- Какие у тебя планы?

- Поеду в Каганаву на пейзажи. Присмотрел там одно живописное место.

- Что-нибудь в духе Хокусая?

Мияги молча кивнул. Тогда, зимой 1938 года, он приступил к своему самому выдающемуся полотну, которое он так и не успел закончить. Картина имела рабочее название «Снег на горе Цукуба». Выписанная в непривычных для глаза японца багровых тонах маленькая человеческая фигурка на фоне безжизненных скал бросала вызов богу Огня… Мияги работал самозабвенно, жевал, что попадется под руку, засыпал, когда руки отказывались держать кисть, прямо у мольберта, в крошечной мастерской. Он страстно желал закончить полотно к выставке в Уэно, которая должна была состояться 21-22 июня 1941 года.

Как ни старался Каллиган, Мияги от протекции отказался, только лениво полюбопытствовал, долго ли тот собирается пробыть в Маньчжурии. Майкл только развел руками. По официальной версии, корреспонденты, аккредитованные в Чанчжуне и Халун-Аршанском укрепрайоне, должны были присутствовать на маневрах. Видя, что его друг откровенно скучает, Майкл потрепал его по плечу, пожелал удачи в Каганаве и удалился, что-то напевая под нос. Все-таки западному человеку не понять этой страны, подумал он. Япония - это сказочный цветок в оранжерее. Карма…

Как только за американцем закрылась дверь, Мияги, подавив зевоту, снял телефонную трубку и назвал телефонистке номер.

- Простите, - сказал он, когда услышал в трубке низкое «алло!». - Я заказывал вам фотографии с видом памятника морякам в Национальном парке, восемь штук. Уже прошли все сроки…

- Куда вы, к черту, звоните? - перебил его резкий голос. - Здесь государственное учреждение, а не частная лавочка!

Мияги-сан повесил трубку. Условная фраза прозвучала, связной будет ждать его в парке у памятника морякам в 8 часов вечера.

Через два дня советник принца Коноэ Ходзуми Одзаки позвонил на токийскую квартиру своему приятелю, секретарю командующего Квантунской армии господину Есинаке. Тот собирался в мае приехать в отпуск. Одзаки пригласил секретаря и его жену на ужин в ресторан «Империал». В условленное время к стеклянным дверям ресторана подкатил шикарный, сделанный на заказ лимузин, и Одзаки-сан увидел, что госпожа J прибыла одна.

- Вы очаровательны, Фудзико-сан, - проговорил Одзаки. - Мне очень льстит, что вы не лишили меня вашего общества. Ваш супруг приехать не смог?

- Мужа, как всегда, задержали дела, - ответила она, заглядывая в глаза Одзаки. В ее взгляде было полно интимности и ни грамма сожаления.

Пока они сидели в ресторане, люди Ламы проникли с помощью подобранных ключей в квартиру секретаря и отсняли секретные документы, касающиеся «маневров» в Халун-Аршанском укрепрайоне.

Так советской разведке стало известно о готовящейся операции у реки Халхин-Гол. Фотопленки с отснятыми документами были положены вместе с радиоаппаратурой в чемоданчик радиста Сюндэя Сидзаку.

- Что вы знаете о ниндзя? - спросил прокурор Йадзава.

Стив Айлин задумчиво смотрел, как вдали, у самого горизонта, собирались тучи. Родившись из маленького, совсем легкого облачка, которое, казалось, вот-вот растает в лазурной синеве, они вдруг раздулись и почернели, неизвестно откуда почерпнув силы, и стали медленно заволакивать небо.

- Не очень много. Ниндзя появились в Японии очень давно, возможно, даже когда еще самой Японии и не существовало. Их предшественниками были воины-монахи из горных общин «ямабуси». Жизнь у монахов была тяжелая, преисполненная опасностей. Их преследовали как инакомыслящих. Они стояли вне закона, и, чтобы выжить в таких условиях, ямабуси выработали свою систему борьбы и скрадывания, доведя ее за многие столетия до совершенства. Ямабуси многому научились у самураев, хотя стояли на противоположном конце иерархической лестницы. А потом ситуация изменилась, и самураи стали вынуждены обращаться за услугами к ниндзя.

Он помолчал.

- Самураи были связаны кодексом чести, Бусидо, а он запрещал многие вещи, необходимые в войне, - убийства из-за угла, поджоги, диверсии. Вы знаете это лучше меня. Ниндзюцу же ставит во главу угла прежде всего эффективность, не особо заботясь о ритуале. Правда, и у них был свой кодекс, но он сильно отличался от принятого у самураев.

- Странно для американца, что вы интересуетесь такими вещами, - проговорил Йадзава. - Вы ведь считаете себя до мозга костей деловыми людьми. Молодая нация, рвущаяся наверх.

Стив махнул рукой.

- Я уверен, пройдет несколько лет, и Япония тоже встанет на этот путь. Ей придется приложить много усилий к тому, чтобы не растерять культурных традиций, но они слишком сильны, их корни уходят в тысячелетия. А в сущности, японцы не менее прагматичны, чем люди на Западе.

Йадзава-сан задумчиво кивнул, соглашаясь. - Как по-вашему, откуда этот ниндзя мог появиться здесь, сейчас? Кто нанял его для убийства фон Гедерика?

Перед глазами прокурора вдруг встала мертвая женщина с изуродованным лицом и аккуратно срезанными подушечками пальцев.

- Убитая была эмигранткой. Скорее всего, полька или русская. Она не могла иметь отношения к германскому посольству. Второй убитый был связан с коммунистическим подпольем в Йокогаме. Совершенно разные люди. Что могло их объединять?

Макс и Анна уже подходили к столу, за которым сидел очкастый таможенник, когда тот, второй, что подошел сзади, глядя вслед удаляющемуся Сюндэю Сидзаку, кивнул кому-то невидимому, и Макс вдруг почувствовал, что теряет ориентацию, хотя непосредственной опасности не было заметно. Большая желтая машина-заправщик медленно отъехала от складов и двинулась вдоль здания вокзала, из которого как раз выходил Сюндэй. Он был спокоен и полон радости оттого, что так легко прошел контроль. Собственно, он и раньше был уверен, что все будет как надо, он уже раз пять провозил аппаратуру и фотопленки под носом у таможенников. Но там, в очереди, он все-таки не мог до конца побороть напряжение. Ладони сильно потели, и сердце стучало чаще, бросая в кровь все новые порции адреналина.

Сидзаку улыбнулся, представляя себе встречу с родными. Мама украдкой поплачет и тут же засуетится, накрывая на стол. Отец, конечно, вспомнит о Хейко. В его представлении Хейко был настоящим самураем, вдвойне достойным уважения за то, что появился на свет в рыбацком поселке. Сейчас он, конечно, большой начальник, однако не забывает семью, шлет открытки каждый месяц. Сидзаку почувствовал укол совести. Последний раз он написал матери короткое письмо больше года назад из Шанхая. Послание доставил связной, подбросив в грубо сколоченный почтовый ящик конверт без обратного адреса.

Будто в кошмарном сне Клайзен видел, как черная легковая машина, взвизгнув тормозами по влажному асфальту, сорвалась с места. Он хотел крикнуть, но спазма сдавила горло так, что он не мог вдохнуть. Сюндэй Сидзаку, все еще улыбаясь, оглянулся на шум и мгновенно все понял. Мозг словно отключился, мысли исчезли все до одной, только глаза бесстрастно фиксировали хищный оскал радиатора летевшего прямо на него автомобиля. Он бросился бежать по площади, неловко поднимая ноги и размахивая мешавшим ему чемоданчиком, видя, что бежать ему некуда, впереди стояло ограждение, за которым был еще один причал. Сидзаку хотел было бросить чемоданчик в море, даже размахнулся правой рукой, но в этот момент из окна желтого заправщика ему в спину ударила автоматная очередь. Сильным толчком Сидзаку отбросило к ограждению. Боли он не почувствовал, только услышал крики стоявших поодаль людей, и ему стало неловко оттого, что его безукоризненный костюм-тройка вдруг стал рваться на груди в лохмотья, залитые чем-то липким и горячим. Это липкое и горячее постепенно делалось все больше и тяжелее, как толстое покрывало, каким мама укутывала его в детстве, когда его скрутила злая лихорадка.

Сюндэй медленно повернулся, и вторая очередь прошила его навылет, но он уже не слышали, не ощущал ее. Его сознание стало падать в мягкую черную бездну, вечную и непостижимую для простых смертных. Сюндэй улыбнулся, потому что он-то постиг ее только что, ведь к смертным он уже не принадлежал…

Дверь черного автомобиля на полном ходу приоткрылась и какой-то человек, сидевший в нем, подхватил с земли чемоданчик мертвого радиста, и машина вылетела с территории порта. Люди, очнувшись от столбняка, бросились врассыпную.

Клайзен не чувствовал, как Луиза Анна взяла из его пальцев саквояж и решительно поставила на стол оторопевшего таможенника.

- Какой ужас, правда? Эти бандиты совершенно распоясались, стреляют среди бела дня! Что вы говорите? Ах, досмотр… Господин офицер, прошу вас, здесь посуда, я отдала за нее бешеные деньги. Если вы будете ее переворачивать, то непременно разобьете. Боже, ну откуда у меня что-нибудь запретное! Я порядочная женщина! Мои покойные родители…

Таможенник в отчаянии махнул рукой: проходите, не до вас сейчас. И Анна, схватив Макса за рукав, поволокла его прочь от вокзала.

Он вел себя совершенно естественно. В такси он поболтал с шофером о погоде на море, о ценах на бензин и о таможенных пошлинах, не забыл упомянуть и о переполохе в порту: «Вы представляете? Они могли попасть в нас, мы стояли буквально в десяти шагах! Рассказать кому - не поверят. И куда смотрит полиция!»

Он еще оставался разведчиком, когда в отеле «Саньо» мальчишка-коридорный, подхватив чемоданы, провел их в номер люкс, умышленно задержался, проверяя, есть ли полотенца в ванной и достаточно ли содовой в сифоне на столе, и скрылся, довольный собой, получив от господина коммерсанта щедрые чаевые.

И только тогда, когда дверь в номер закрылась, пружина, державшая его сознание в стальной узде, лопнула, и Клайзен почувствовал, как слезы катятся по его щекам. Он пытался остановить их, но впервые за долгие годы понял, что не может контролировать сам себя. Слезы лились из глаз, когда его жена подошла сзади и нежно обняла его за плечи.

- Анечка, я…

- Не говори ничего, - прошептала она, прикасаясь своим горячим телом к его спине, и он ощутил ее тепло даже через рубашку. - Я все знаю.

- Ты?

- Я знаю, кто ты на самом деле. И что ты работаешь на страну, откуда я родом. Иначе бы я была плохой женой.

- Анечка…

- И еще я хочу тебе сказать… Я буду с тобой всегда. Что бы ни случилось.