13 июля сообщили, что завтра нас отправляют в Москву. Я чертовски обрадовался этой новости. Признаться, порядком осточертело спать на нарах, стоять в очереди утром и вечером в школьную уборную, мерить шагами дорожки вокруг школы да смотреть по телевизору про всяких уродов. Солдатская одежда тоже не пришлась мне по душе, и я предпочел бы свои старые джинсы. В целом организация нашего существования была поставлена просто замечательно. Пацаны, которые служили в армии, говорили, что у нас просто дендрарий, пансионат целочек-припевочек. Мужики постарше на это только хмыкали. Никакой дедовщиной и не пахло. Во-первых, контингент был не подходящий для дедовщины, а во-вторых, все чувствовали, что время сейчас не то. Ты не просто по призыву ушел, тебя забрали на войну, а тут не до шуток.

Цацкались с нами как минимум младшие лейтенанты да прапорщики, старшин и сержантов я в глаза не видел. Похоже, что на тех, кого отправляли в космос, были кинуты все силы. Свободное время отсутствовало напрочь. С утра до вечера мы постоянно чем-то занимались. Помимо обучения, успели сделать ремонт чуть не в половине школы — покрасили стены, побелили потолки, так что детишки будут не в обиде, что их родную альма-матер отдавали на съедение военным. Вдобавок

школьные уборные сверкали теперь чуть не зеркальным блеском.

Несколько раз сдавали мы анализы, а в один из дней всем нам откатали отпечатки пальцев.

По вечерам показывали по плазменному телевизору и новости, и концерты в поддержку. Вообще, пропаганда развернулась быстро и мощно. Все политики как один говорили о сплоченности нации, бизнесмены предлагали деньги и производственные мощности на нужды армии, артисты пели старые военные песни. Часть известных людей тоже попала под мобилизацию, и, похоже, в космос должны были лететь и несколько знаменитостей. Некоторые артисты собирались отправиться с нами в качестве агитбригады, чтобы поддерживать доблестных воинов вдали от родины концертами и выступлениями. В целом страна, судя по новостям, чувствовала себя бодро и оптимистично. Как обстояли дела на самом деле — никто не знал. Контакта с родными у нас не было, ссылаясь на то, что мы еще не подписали документ о неразглашении всей той информации, что нам здесь дали. Но пообещали, что перед отправкой и документ мы все подпишем, и родным дадут позвонить. Свой сотик я хранил за батареей в подвале школы и пользоваться им пока не решался.

Я заметил, что эти три дня здорово повлияли на мое мироощущение. Слова об отправке в космос не казались бредом, инопланетяне не воспринимались как персонажи фантастического фильма. Хотелось с честью выдержать все испытания, остановить Красных Зед и вернуться домой здоровым и невредимым. Да и все мужики и ребята из нашего отряда изменились: всерьез обсуждали пришельцев, строили догадки, как будет организована атака на Зед, размышляли, как пойдут дела здесь, на Земле…

Вечером тринадцатого всех повели на общее построение во дворе школы. Перед отправкой в Москву приехал с проверкой важный полковник. Мы подтянули ремни, оправили заранее вычищенную одежду и двинулись по лестнице.

— Рядовой Ивашов! — окликнули меня на первом этаже. Я выскочил из отряда и подошел к лейтенанту — одному из наших наставников.

— Рядовой Ивашов… — начал было я, но лейтенант оборвал меня, махнув рукой. — За мной! — скомандовал он и понесся по этажу, я — за ним. Добежали до кабинета директора. Дверь открылась сама, вышел майор Третьяков Виктор Александрович — командир нашей школы и хозяин всего ее содержимого с потрохами, включая и меня. С ним был мужик в штатском — лысенький человечек в простеньком пиджачке. Лейтенант отсалютовал, я вытянулся соляным столбом. Не обращая на мою выправку никакого внимания, майор обратился к гражданскому:

— Забирайте, Владимир Алексеевич.

Гражданский сильно походил на Ленина. Полированный лоб вздувался у него мегаинтеллектуальным бугром.

Ленин повернулся ко мне и сказал:

— Пойдемте побеседуем, молодой человек. — И быстро-быстро зашагал. Я отсалютовал начальникам и побежал за ним. С родными что-то случилось? Или сотик мой нашли за батареей? В голову лезла всякая хрень.

Вышли из школы и направились в школьный палисадник, где на грядках среди берез сохли цветы и прочие жертвы неудачных экспериментов юннатов. Торопливо идя за гражданским, я краем глаза видел, как все наши выстраиваются на школьной площадке.

— Присаживайтесь, — пригласил меня Ленин на шаткую скамейку.

Я сел и, поскольку он был в гражданском, не стал комплексовать и расстегнул душную гимнастерку. Прохладный вечерний воздух сразу забрался внутрь, я облегченно вздохнул. С таким же удовольствием я бы сейчас скинул ботинки, но на это, разумеется, не решился. Ленин молча шагал взад-вперед по дорожке. Я понимал, что уж если человек решил поговорить со мной, то

рано или поздно это сделает, и поэтому тоже молчал. Пользуясь минутой безделья, я с блаженством вдыхал аромат безмятежности…

— Ну, как тебе здесь? — спросил Ленин.

— Да ничего, нормально.

— Построение ты пропустишь, уж извини.

— Да ничего, — лениво махнул я рукой и тут же осекся. Но Ленин не обратил на мои вольности внимания.

— Там сейчас проформа, — сказал он, указав на площадку, — а нам с тобой о деле надо поговорить.

Он опять принялся шагать взад-вперед. Через пять минут меня начинало подмывать спросить его: что тебе надо, дорогой человек? Но я благоразумно прихлопнул себе рот. С площадки грянуло: «Здав-жел-тов-полков-ник!!!» — и рассеялось эхом над микрорайоном.

— Хорошо! — вдруг сказал Ленин и резко ко мне развернулся. — Меня зовут Владимир Алексеевич Резвых. Я полковник ФСБ, работаю в Москве, 39 лет, женат, двое детей…

— Круто, — успел промямлить я, как он достал из внутреннего кармана пиджака сложенную бумагу и протянул мне.

— Читай! — сказал он.

Я взял бумагу и развернул. Это был длинный кусок факса, оборванный сверху и снизу. С левой стороны листа на всю длину шел столбец с именами, с правой стороны — цифры.

— Что читать-то? — не понял я.

— Читай! — требовательно повторил он. Я вгляделся в нечеткие буквы факса. Иванычев Михаил Петрович. Иванычев Михаил Федорович.

Иванычев Петр Алексеевич… — и дальше вниз туча имен.

Бредятина какая-то… Будто телефонный справочник. Справа цифры столбиком: 0,09348 0,38116, 0,13087, 0,29245… - и то же до конца факса — все цифры и цифры. Но не телефоны.

Я поднял глаза на полковника. Он стоял прямо передо мной, сложив руки за спиной. Гипнотизировал.

Ладно, посмотрим, что это за хрень. С обратной стороны бумаги ничего написано не было, и я продолжил читать список.

Ивашкевич Юрий Никитич.

Ивашкевич Юрий Степанович.

Так, а где же я? Ну-ка, ну-ка…

Ивашов Вячеслав Константинович… Еще ниже…

Ивашов Григорий Антонович.

Ивашов Григорий Аркадьевич.

Еще один Ивашов Григорий Аркадьевич.

Ивашов Григорий Арсенович… — О! А вот и я! Единственный и неповторимый.

Обрадованный, я снова посмотрел на фээсбэшника. Он ждал.

Так! Еще остаются цифры. Цифры, цифры…

Будь я проклят! Это же коэффициент полезности! Мама родная! Вот так номер! Правда, точность тут была не двадцать знаков после запятой, а всего пять. Но, судя по всему, это была выборка. Возможно, выборка на наш город. Уж в масштабах России должен был существовать еще хотя бы один Ивашов Григорий Арсенович, а в списке я был один! Да и в целом маловато в списке повторов. Значит, точно выборка на город. Факс, где прописано, кто на что годен. По таким спискам они людей и сортировали. М-да… Я было задумался, но тут же спохватился. Так, а у меня-то какой коэффициентик? Надо быстрей глянуть, пока полковник бумажку не отобрал. За такую бумажку, попади она в нужные руки, и голову оторвать могут… Фамилии и цифры были на разных сторонах бумаги, и я на коленке согнул листок прямо под своей фамилией. Так… «1,00000» Что это за фигня?

Я согнул факс еще и над своей фамилией, но все было точно. «1,00000».

— Единица! — пробормотал я. У меня «единица». Максимум! Как так? Это что же получается… Новая мысль поразила меня, и я развернул факс на всю длину.

Это что же такое? Мысли мои застопорились. Я потер лоб, но это не помогло.

— Что же это получается? — прошептал я в недоумении.

— Это получается, — подал голос полковник. — Что материализация математического принципа вероятностей, более того, — он поднял палец, подчеркивая важность того, что он сейчас скажет, — материализация разумная признала тебя не просто полезным и нужным для привлечения в силы защиты от Красных Зед, а абсолютно необходимым для этого. Абсолютно. По сравнению с остальными ты просто вне конкуренции.

— Что же мне делать? — тупо спросил я.

Он внимательно изучал меня, буравил проницательными глазками и покачивался с пятки на носок.

— Получается, — сказал я, — что в этом списке я торчу, как забинтованный палец на площади.

Мне хотелось, чтобы он мне ответил, разъяснил ситуацию, но проклятый фээсбэшник молчал. Я стал думать. «Абсолютно необходим для защиты от Красных Зед». Как это так? Этого не может быть! В масштабах задуманного противостояния я был не просто песчинкой — я был микроном, молекулой. С каких это пор молекулы управляют миром?

— Слушайте, Владимир Алексеич, так ведь это опечатка!

— Нет, — ответил он.

— Да что нет! — возмутился я. — Конечно, опечатка! Столько народу надо было обработать! У них там где-то переклинило — и единица выскочила. Может, у меня вообще нули во всех разрядах — вот машину и замкнуло…

— Их уровень не допускает таких ошибок, это тебе не компьютеры и не «слепой десятипальцевый метод набора», как у нас.

Черт возьми! Тогда я ничего не понимаю!

— Ну так скажите мне наконец, что это значит! — бросил я полковнику. — Что жилы тянуть? Единица! Я что, должен всех Красных Зед убить?

— Да мы и сами не очень представляем, что это значит, — просто ответил он.

Внезапно повернувшись, он сел на лавочку рядом со мной.

— Представь, — начал он. — Мы получаем списки коэффициента на всех жителей страны. Начинаем их обрабатывать. Среднее значение, для твоего сведения, — 0,26997. Сначала никто и внимания не обратил. Но потом замечаем — что это за единица у нас скачет! Все нули, нули, а тут — единица. Удивительно! — Он искренне пожал плечами. Потер гладковыбритую щеку.

Я подумал, что теперь мне легкая жизнь не светит. Теперь мне с моей «единицей» быть под лупой, это точно. ФСБ зацепила на крючок, и теперь я прозрачен, аки младенец перед господом.

— Сколько нас вышло таких? — спросил я. — На каждый город по одному герою? Или в Москве человек пять? А в Питере двое-трое?

Полковник поджал губы, помолчал и негромко промолвил:

— Ты один.

Несколько секунд я смотрел на него, а потом вскочил и нервно огляделся по сторонам. Кругом было тихо, спокойно. Заметно стемнело. Было слышно, как за металлическим забором галдят о чем-то ребятишки. Тонкие верхушки берез медленно шелестели под вечерним ветром.

Фээсбэшник тихо сидел на скамейке, поджав ноги. Полные ладони обхватывали край лавочки. Взгляд это

го разумного и спокойного человека был внимателен и спокоен. Внутри меня все дрожало.

— Ну, — промолвил он. — Ты сядь. Сядь! — повторил он чуть жестче.

Я сел обратно, но успокоиться не мог.

— Что вы хотите со мной сделать? — проговорил я сквозь зубы. Язык плохо слушался, и я боялся выдать бившую меня дрожь.

— Ничего. — Он пожал плечами.

— Как это так?

— Да вот так! — Он округлил глаза. — Что с тобой прикажешь делать? Убить тебя? Запретить лететь тебе в космос? А если и вправду от тебя зависит судьба всей операции? Контролировать тебя? А если мы тебе как-то помешаем и опять же — провалим всю операцию? Что мы можем с тобой сделать?

— А в других странах? — спросил я. — Там есть такие?

Он поднял вверх указательный палец.

— А вот это, Григорий Арсенович, один из самых интересных вопросов! — проникновенно сказал он. — Пока что наличие еще кого-либо с таким коэффициентом нами не выявлено. Мы работаем в этом направлении. Списки приходили в каждую страну лично главе государства. В случае спорных и неопределенных по статусу территорий список высылался главе ООН.

Да, подумал я, инопланетяне работали идеально.

— Нам удалось, — не без некоторого самодовольства продолжал Владимир Алексеич, — заполучить списки нескольких стран. Однако с самыми интересными для нас государствами еще предстоит серьезно поработать… Впрочем, нужно будет собрать полную информацию обо всех жителях планеты, так что работа еще предстоит немаленькая… Единица могла выскочить в любом месте. Или же выясним, что ты один у нас такой на всей Земле.

— Понятно, — кивнул я обреченно. Попинав ботинком камешки на дорожке, я спросил: — А зачем вы, собственно, рассказали мне все это?

— Это была моя инициатива, — ответил он. — Данных мало, что делать — ясности нет. Нам позарез нужна информация. Вот я и пришел поговорить с тобой лично.

— Ну и как? — хмыкнул я. — Прибавилось данных?

— Ну безусловно! — горячо подтвердил он. — Безусловно прибавилось!

— Так ведь я вам ничего и не сказал! Только ох да ах!

— Мы с тобой уже двадцать минут разговариваем и успели много чего друг другу наговорить…

Мне пришла в голову занятная мысль.

— Знаете, — весело сказал я, — вы, наверное, применили ко мне принцип такой же, как к инопланетянам. Существует Нечто. Это Нечто имеет подавляющее превосходство. Поскольку трепыхаться все равно бессмысленно, и что делать — неизвестно, то оптимальным вариантом оказывается довериться этому Нечто. Вдобавок и информацию можно собрать.

— А ты не дурак, — заметил Владимир Алексеич.

— М-да… — протянул я. — Только информации вы от меня никакой не дождетесь, потому что я сам не понимаю, что вся эта фигня значит.

— Как тебе сказать, — промолвил полковник. — Бывает так, что и чемпион мира по шахматам не знает, что он чемпион. Но всего лишь потому, что пока не принял участие в чемпионате мира.

Тут мне стало даже немного приятно. Вот ведь! Я был единственный на всю страну! А глядишь, и на весь мир! Желание славы, желание стать исключительным и неповторимым, признание людьми — это вещи очень сильные, живут они в каждом мужчине. Только бы голову не потерять. Впрочем, еще неизвестно, кто я: чемпион мира или катастрофическая ошибка…

— А какой самый большой показатель коэффициента, кроме меня? — спросил я.

— Около шести десятых, — быстро ответил Владимир Алексеич. — Да, всего лишь шесть десятых… И это очень понятный коэффициент, потому что польза от конкретного землянина в космической войне, сам понимаешь, не может быть высокой. Среднее значение -

0,27 — довольно точно выражает эту пользу. Мы будем, каждый из нас, работать на подхвате, так сказать… Однако благодаря количеству людей мы внесем заметный вклад в операцию, и помощь наша весьма важна, весьма!

— Зато я буду просто сосредоточением ударной силы! Знаете, мне, наверное, дадут истребитель, — меня понесло, — ия как начну из лазера палить по этим ошметкам плазмы — мало не покажется! А потом я убью самого главного плазмача — и все, война закончится. Прямо как в «Звездных войнах»! А потом мне дадут две медали, нет, даже три! И я буду как Гагарин — мировая известность.

— Дай-то бог, — проговорил полковник. Он поднялся, я тоже встал. — Ну, — он протянул руку, — о разговоре нашем — никому! Ясно?

— Не маленький! А что, вы не будете на меня никаких устройств вешать? Маячков слежения? Может, вживить что-нибудь под кожу? Где он, наш герой, что с ним…

— Обойдемся без этого. Я уже сказал, что как-либо контролировать тебя — опасно. Мы, конечно, будем за тобой приглядывать… так, в целом… Но боюсь, что там, — он указал на небо, — это будет невозможно. Но один человек сейчас всегда будет за тобой присматривать.

— Это кто же? — удивился я. — Вы сами, что ли?

— Нет. Ты сам! — Он ткнул мне в грудь. — Я рассказал тебе все это в том числе и для того, чтобы ты сам принимал в этом сознательное участие. Теперь ты знаешь ситуацию и сам будешь всегда за собой присматривать.