— Дорогие друзья! Отважные защитники нашей Родины! Мужья, братья, сыновья! Мы собрались сегодня здесь, на Васильевском спуске, чтобы передать вам слова поддержки, чтобы показать, что мы все помним о вас, надеемся на вас и верим в вашу победу. Несмотря на огромное расстояние, которое нас разделяет, я хочу, чтобы вы знали — вся страна следит сейчас за тем, что у вас происходит. Новости о вас — самые главные, самые важные новости. С другой стороны, хочу сказать, что все силы страны сейчас брошены на поддержание порядка и стабильности. Не сомневайтесь — ваши родные и близкие в полной безопасности, и единственное, что может их тревожить, — это ваша судьба. Мы уверены, что вы достойны будете защищать нашу родину, да и всю планету, от нависшей над нами опасности…

Голубая стена ангара светилась большим, изгибающимся вверх по круглой стене экраном. Метров через двести на стене светился такой же экран, потом еще один и еще… Высыпав из казармы в теплую ночь, мы все смотрели послание с Земли. Наверное, дальше, там, где располагались иностранные войска, им показывали что-то свое. А здесь, на теряющемся вдали многоэкранном огромном телевизоре, шла одна и та же программа — концерт на Васильевском спуске в честь российских космических войск, в честь нас. И президент, стоя на сцене под светом прожекторов, обращался прямо к нам.

— …Будьте достойными сыновьями наших славных воинов и полководцев: Александра Невского, Суворова, Кутузова, всех тех, кто отдал свои жизни в годы Великой Отечественной войны, всех тех, кто погиб, защищая свободу, независимость России и жизни мирных граждан в наши дни… Помните, мы — с вами! — И он поднял руку со сжатым кулаком.

Многотысячная толпа на площади закричала и зашумела, вверх взметнулись руки со сжатыми кулаками, и нестройный, но мощный хор девчоночьих голосов кричал: «Мы-с-вами! Мы-с-вами!» Прожекторы плавали над живым людским полем, теряясь в свете ярких огней вечерней Москвы. Уже звучала гитара, и пел голос, с далекой-далекой, но вдруг такой близкой родины: «…Серыми тучами небо затянуто, нервы гитарной струною натянуты…»

Я растянулся на теплой брусчатке, положив руки за голову. Последняя наша ночь перед вылетом на боевые посты. Признаться, мне совсем не хотелось покидать эту планету. Дело было не в страхе из-за ожидавшей всех битвы. Чувствовалось волнение, как перед очень важным делом, от которого много зависит в твоей жизни, но самого страха не было. Да и откуда ему было взяться? Слово «война» по-прежнему ассоциировалось у меня в голове только с войной против фашистов, с фильмами, с песнями… Это было что-то очень далекое, очень важное, но, по сути, совсем незнакомое.

А с планеты не хотелось улетать потому, что уж очень мне здесь понравилось. Я бы с удовольствием пожил здесь с месяцок. Побродил по окрестностям, дошел бы до границ каменной площади — а что там? Возможно, остались еще какие-нибудь сооружения древней цивилизации. Да и просто здесь было очень красиво. Сейчас, когда наконец наступила настоящая ночь, и белый шарик солнца скрылся за горизонтом, на огромном куполе неба, наверное, раза в три большем, чем на Земле, зажглись звезды, бесконечно много звезд. Да еще в придачу, словно рассыпанные детские игрушки, по всему небу были разбросаны цветные пятнышки лун: красные, желтые, голубые, маленькие и побольше, круглые, как мячики, и сверкающие серпом…

— Любуешься? — спросил Санча, садясь рядом.

— Красота! — подтвердил я. — Что, Санча, давай вернемся сюда после войны, поставим палатку, поизучаем местные руины.

— Да кто ж тебя пустит! — удивился Санча.

— Это вы про что? — спросил подошедший Дэн. Покряхтев, он растянулся рядом со мной. Поправил очки и тоже уставился в небо.

— Да вот, — объяснил я ему, — предлагаю Санче потом вернуться сюда, пожить в палатке, поизучать местные достопримечательности…

— Во! — тут же сказал Дэн. — Это тема! Первым делом надо будет на скалу залезть, возьмем с собой снаряжение, веревки…

Санча фыркнул:

— Давно ли ты альпинистом стал?

— А что, — Дэн и глазом не моргнул, — можно и альпинистом. Здесь, по крайней мере, интересно. На Земле давным-давно все облазили, а тут мы будем первооткрывателями.

— Эх, — вздохнул Санча, — что толку мечтать, бесполезно… Вернут нас обратно на Землю — и конец. Потом будем всю жизнь вспоминать да фотки у Гришки с сотика рассматривать…

— А может, и правда, сбежать потом? — промолвил Дэн. — Когда победим этих Красных Зед, рвануть куда-нибудь. Главное, от истантов смыться, чтоб не нашли.

— Слушайте, пацаны, — сказал вдруг Санча. — А давайте сходим, поговорим с ними?

— С кем? — не понял я.

— С истантами.

Дэн даже приподнялся.

— Это как? — спросил он. — Ты хочешь попроситься, чтоб нас в космосе потом оставили?

— «Попроситься»! — фыркнул Санча. — Скажешь тоже! Что они, родители, а мы детсадовцы? Не буду я перед ними раболепствовать. Просто поговорим, как с нормальными людьми… то есть не с людьми, а с существами… Спросим, как и что, какие у них планы.

— А что, круто! — согласился я. — Пойдемте!

— Прямо сейчас, что ли? — опешил Дэн.

— Ну а что? Ты собрался этот концерт смотреть? Дома мало телевизор глядел? Пойдемте!

Мы вскочили.

— А куда идти-то? — не понял Дэн. — Где они все?

— В цилиндрах своих, наверное, где же еще! — сказал Санча. — За мной!

Поблизости возвышалось несколько сооружений истантов, но Санча почему-то выбрал желтый цилиндр, прилепленный к скале.

Огни и шум у ангара остались далеко позади, мы пошли одни по темному пустому пространству. Путь хорошо освещался множеством лун, но мне было немного не по себе. С опаской я огляделся по сторонам. Встреча с диштом еще не забылась. Увидеть эту тварь сейчас было бы не слишком полезно для моих нервов. Бескрайнее поле с торчащими в темноте скалами и громадинами цилиндров больше не производило заманчивого впечатления.

Высокая стена сооружения плавно закруглялась, упираясь в скалу. Санча оглядел ее.

— Ну что? — спросил его Дэн. — Давай постучись. Просись на ночлег, может, пустят.

Санча не обратил на него внимания. Он прикоснулся к стене, но двери не открылись. Нас не ждали. А может, там и не было никого. Мы даже не могли сказать, действительно ли истанты жили в этих постройках.

Санча приложил ухо. Мы с Дэном завороженно наблюдали за ним.

— А подслушивать нехорошо! — робко заметил Дэн. — Давайте уж попросимся, коли пришли, а? А то я назад пошел, концерт смотреть… — Он тоскливо огляделся по сторонам. Мне стало еще неуютней, и я осторожно постучался в стену. Звук был такой, словно я постучался в пустую стеклянную банку.

— Тук-тук! Кто в теремочке живет? — так же робко пропел Дэн. — Если никого нет, то мы пойдем!..

— Да подожди ты! — оборвал его Санча. — Что ты как маленький!

— Маленький не маленький, — заметил Дэн, — а планета-то — необследованная! Фиг знает, может, тут остались еще реликтовые формы жизни. Да и самовольная отлучка, знаете ли…

Я постучался еще раз — уже сильнее, увереннее.

— Поговорить хотим! — крикнул я, задрав голову вверх, словно истанты собрались на крыше цилиндра и оттуда наблюдали за нами. Но меня действительно услышали: в выпуклой стене вырезались створки и бесшумно разъехались в стороны. Переглянувшись, мы робко зашли в темноту открывшейся банки. Как только мы вошли, створки закрылись, и тут же внутренности сооружения осветились мягким желтым светом. А к нам навстречу двигались два истанта. Непонятно, то ли они тусовались здесь в темноте, то ли появились только что. Вспомнив, как мы на обучении заходили в цилиндр один за другим, а внутри друг с другом так и не встретились, я решил не отягощать свой мозг непосильными задачами.

Три отважных исследователя космоса, мы сделали пару шагов навстречу иносам и остановились напротив.

— Здрасте! — кивнул Дэн. Истанты промолчали. Мы с Дэном переглянулись и как один уставились на Санчу. В конце концов, он был инициатором, вот пусть теперь и выкручивается. Увидев наши взгляды, Санча невозмутимо задрал голову и начал:

— У нас есть вопросы. Прежде всего хотим узнать, что будет с землянами после окончания… — он замялся. — …операции по уничтожению Красных Зед. Вот.

Один из истантов зашевелил щелями.

— Все люди будут возвращены в исходную форму и доставлены на исходную планету.

— А если мы захотим остаться? — спросил Санча.

— По соглашению все люди будут возвращены в исходную форму и доставлены…

— Это мы поняли! — оборвал истанта Санча. Я удивленно посмотрел на него: надо же, не боится! А Санча продолжал: — То есть вы будете насильно возвращать всех несогласных… Ясно. — Он помолчал. — А если кто-то будет сопротивляться, то можете применить силу для самообороны, как нам втирали в учебке… Ясно. Тогда у меня такой вопрос: почему вы не хотите пустить людей в космос?

— Свой уровень развития — мы не мешаем вам.

— А помочь? — спросил Санча. Истанты молчали. Санча потер лоб. — Я имею в виду: если ваши знания, ваши технологии могут помочь нам? Уменьшить голод на планете, например. Это же хорошая цель?

— Это ваша цель.

— То есть вам по фиг до нас? — обиделся Санча. Ему не ответили. Санча обернулся к нам: — Валяйте! Мне все ясно с этими трубчатыми. Примерно так я все это и представлял…

— А что ты хотел? — не понял я. — Проникновенной беседы? Давай я попробую…

— Валяй! — Санча махнул рукой и отошел в сторону.

Я оглядел двух возвышавшихся передо мной существ. Один чуть пониже, оба в пятнах корост, грязно-желтого цвета с голубым отливом, мясистые щели. Как же понять их? То, что они овладели кое-какими понятиями нашего мира и выучили их звучание, не означало ничего. Мне хотелось узнать, как они существуют, о чем думают, как общаются.

— Можно вас потрогать? — спросил я.

— Трогай, — шепнули на ухо.

Я обернулся на парней. Те с любопытством наблюдали. Сделав шаг вперед, я приложил ладонь к поверхности одного из истантов.

— Пацаны! — крикнул я. — Они такие классные на ощупь! Гладкие-гладкие! Клево!

— Смотри, не влюбись, — пробормотал Санча.

— Как тебя зовут? — спросил я того, к кому прикоснулся. В ответ тот запел. Я снова услышал однотонный невероятный звук, от которого закладывало уши. Однородный неизменяющийся поток, статичный по форме — словно несильная струя из-под крана. Но в него была включена целая вселенная. Завороженный, я слушал, а ладонь моя вдруг стала нагреваться. Сам истант оставался таким же — чуть прохладным, а рука постепенно становилась все горячее и горячее. Мы стояли и стояли, а он все пел и пел. Не знаю, возможно, он так до скончания лет бы пел, если бы я не остановил его, отняв руку: — Хватит! Спасибо! — И он прервался. Мне пришла в голову мысль: а что, если их имя — это их жизнь? Сколько жил — столько же звучит и имя. Прикольно!

— А меня зовут Григорий, — сказал я.

— Мы знаем, — ответил истант.

— Сколько тебе лет? — спросил я.

— Не считаем.

— Мудро! — пробормотал сзади Санча.

— Для чего вы живете? — спросил я.

— Гэндззить флоо! — протрубил истант.

— Понял? — обернулся я с Санче. — А ты ему про

помощь голодающим! На фига ему эта помощь? Гэндззить флоо — вот это тема!

— Ну и пусть катятся ко всем чертям! — буркнул Санча. — Дэн, ты-то чего молчишь?

— Товарищ! — Дэн сделал шаг вперед. Он заметно волновался. — Научите меня петь так, как вы! Пожалуйста!

Мы с Санчей чуть не заржали в голос, но остановились. Истанты помолчали.

— Другое тело, — наконец ответил один. — Чувствуешь другое. Нельзя.

— Понял? — констатировал Санча. — Идемте, парни! _ Он повернулся. — Не получился у нас контакт…

В принципе я был с ним согласен. Мы, конечно, могли бы еще позадавать вопросы, услышать в ответ либо «нельзя», либо чарующее пение, но сути это не меняло. Мы не могли понять их мир, основанный на абсолютно незнакомых нам вещах.

— Пойдем, Дэн, — сказал я. — А то и вправду нас там потеряют, тоже искать начнут, как тех арабов…

Мы с Санчей двинули к выходу — и вдруг остолбенели.

— Дремлет притихший… северный город… низкое небо… над головой… — Дэн запел. Стоял перед истанта-ми и выводил своим низковатым голосом песню про «Аврору». Получалось у него довольно неплохо, и я вспомнил, что он учился в музшколе. Переглянувшись с Санчей, мы воззрились на истантов. «Они возьмут его в свой хор!» — прошептал мне Санча.

— …Что тебе снится… крейсер «Аврора»… — выводил Дэн. — …В час, когда утро встает над Невой…

Я вдруг увидел, как трепещут щели у обоих истантов.

— Что тебе снится… Что тебе снится… Снится… Снится…

Бах! Будто выключили свет. И выключили воздух. Словно получил резкую оплеуху, потеряв на секунду самого себя. Потерял — а назад не вернул. Испуг вспыхнул мимолетной искрой. Бах! Меня скрутило в точку.

Из ниоткуда выросло в монстра чувство жуткого голода. Бесконечного кошмарного голода. Никто вокруг не мог помочь. «Санча!» — прошептал я. Я сжался в комок, желудок сводила судорога. И пылающая боль в животе стала самым ярким, что я мог чувствовать и различать, она пульсировала горячим, а вокруг нее закрутилось все остальное — бесконечный пугающий мир, пустой и холодный, «…анча!..анча!» — гулкое эхо разлетелось осколками в эту страшную для меня пустоту. «Мама!» — заорал я в ужасе — потерянный комочек бьющегося «тук-тук-тук-тук!» с немыслимой скоростью сердца. «Мама!» И две теплые волны вдруг захлестнули, подхватили и окружили меня. «И-и-и-шшш!..» — обволакивало эхом, уже не пугающим, а добрым и мягким. Меня понесло по горячим волнам, и кто-то взял меня в ладони и тихонько подул на мое сердечко. На глаза наплыла теплая розовая пелена. Я ухватился ртом за твердый торчащий выступ — и растворился. Не было больше меня, а было тепло, горячо и безопасно. «…Кр-р-ей-сер-р-р… Авр-р-р-ор-ра…» Следующие несколько лет я занимался тем, что обсасывал эту фразу, повторяя каждый ее звук, каждый отголосок. Раз за разом, снова и снова. Сначала «к» — она была у меня то длинной, то короткой, потом я попробовал сделать этот звук в виде сияния звездного неба. Потом — в виде смешного Аа-Лл-Рра, но ему не понравилось, что я так делаю, и он убежал от меня. Потом «р»… Потом «е»… Игра занимала меня, пока я не вспомнил, что ведь есть и продолжение… «…В час, когда утро встает над Невой». Я заплакал. Мне надо было уезжать, а Иринка не хотела меня отпускать. Мы стояли у поезда, и она обхватила меня обеими руками так, что я даже не мог обнять ее в ответ. Мне так не хотелось уезжать и оставлять ее, на сердце было очень тяжело. Иринка любила меня, и ее сердце разрывалось от нежности и невыразимой тоски. Я вдруг осознал, почувствовал каждой клеточкой ее любовь, нежность и тоску. Они смешались с моей собственной грустью, и мне показалось, что я умру сейчас, не в силах вынести этот двойной груз. И вдруг я встретился взглядом с бездомной собакой, стоящей посередине перрона. Она не шевелилась, и сразу было видно, что она больна, голодна и вряд ли ее что-либо спасет. Хвост ее был поджат между задних лап, и все, что она могла, — это шевелить исподлобья глазами, осторожно провожая взглядом проходящих людей в ожидании того, последнего пинка, после которого ей уже не подняться… И ее состояние, в часах, а то и в минутах от смерти, влилось в меня жалобной песней, смешавшись с болью расставания, с любовью и тоской Иринки, с моими собственными чувствами. И вдруг безумие всего города — страдающего, любящего, счастливого и плачущего, каждого его существа и отголоска — влилось в мое сердце. И это был конец, потому что сердце мое не выдержало и взорвалось. В наступившей тишине я затрясся в пароксизме блаженства. Мне нужна была только тишина, только тишина, чтобы ничто меня не беспокоило и не тревожило… И тишина окружила меня. Боль забылась, исчезла. Стало опять спокойно и ненапряжно. И я стал проваливаться в сон… «Что тебе снится…»

— Сволочь ты, Дэн!

— По морде бы тебе засветить!

— Распелся он! Певец хренов!

— Крейсер «Аврора», блин!

— Дерьмо!

— Ящик коньяка с тебя за такие шутки!

— Следующие десять лет все наши дни рождения — за твой счет!

— Сволочь!..

Возвращаясь к казарме, мы с Санчей поносили Дэна на чем свет стоит. Он даже отнекиваться не пытался, хотя мог бы поспорить, что идея сходить поболтать с истантами, честно говоря, не его. Но его тоже прессануло так сильно, что он и не думал сопротивляться.

— Пацаны, все! Никаких больше на фиг контактов! Убиваем Красных Зед — и валим на хрен отсюда. Чтоб я хоть взглядом с этими уродами перебросился! Как вспомню!..

— Я тебе вспомню сейчас! — Я замахнулся на него. — Такая жуть! Я тебе вспомню! Меня до сих пор трясет… Петь он захотел научиться! Паваротти, блин…

— Вернемся на Землю — я к психологу схожу, — пробурчал Санча. — Надо будет как-то мозги почистить от всего этого. Жуть какая… Кстати, Дэн! А психолога-то оплатишь мне ты! Понял?

— Пацаны! Да я!.. — Дэн чуть не плакал, плетясь позади нас. — Кто ж знал…

Мы больше не оборачивались на него.

Пережитое висело в душе тяжелым пустым мешком. Похоже, истанты как-то подтерли память. Испытанный коллапс чувств не саднил раной, но место, которое он выжег внутри, ощущалось ярко и страшно. Хорошо хоть, содержимого мешка не помнилось, иначе о предстоящей войне можно было бы благополучно забыть и тихонько вернуться на Землю вполне состоявшимся шизиком.

Я старался загнать воспоминания о только что пережитом подальше внутрь, лишь бы снова не встретиться с тем прессом ощущений, который вывернул меня наизнанку. Нет уж. Кесарю — кесарево, инопланетянам — инопланетное, а нас оставьте в покое. Какая замечательная у инопланетян политика «невмешательства»! Умницы! Только вот люди, дураки, сами пытаются вмешаться и узнать побольше…

Сзади вдруг зашумело, метнулся луч фар, и нам бибикнули.

— Пацаны, эй! Вы из России? Где тут наши?

Мы оглянулись. За нами пялился круглыми глазами в темень обыкновенный «уазик», только что тент у него был снят. С переднего сиденья рядом с водителем к нам обращался, оперевшись о стекло, какой-то мужик. Вот так раз! А я-то думал, что здесь совсем нет машин. Но, похоже, наши вояки таки привезли сюда кой-какой транспорт. Негоже все-таки начальству мотать километры по местным пространствам.

Однако мужик в машине на военное начальство что-то не больно походил. В темноте ни черта не разглядеть, да еще фары слепили, но это явно был кто-то из наших, из простых.

— Да вон наши! — Дэн показал на светящийся вдали ангар с мерцающими экранами на боковой поверхности _ Прямо с этого торца наша зона и начинается. Мы почти первые приехали, так мы в начале разместились. А так — ближайшие несколько километров по длине все из России, только уж потом иностранцы. А в чем дело-то?

— Да нам к нашим надо попасть, — сказал мужик. — От начальства выехали. Сказали близко — да черт знает.

— Так и есть, близко, — подтвердил Дэн. — Слушайте, а нас не подкинете? А то в темноте что-то не хочется идти…

— Ой, Дэн, только не надо! — протянул Санча. — Два шага осталось дойти! Как-нибудь сами…

— Да не, парни, что за вопрос! — Мужик засмеялся, _ Залазьте! Только осторожней, там сзади гитара… Дайте-ка, я уберу…

Ну, коли согласны, — мы сопротивляться не стали. Подбежали к «уазику» и заскочили назад, водитель тут же дал газ.

— А что гитара? — спросил Дэн. — Кто играет? — Он, похоже, немного отошел от случившегося.

— Да я и играю! — Мужик повернулся к нам. В темноте я вгляделся в его лицо. Чтоб меня…

— Газманов!! — заорал Дэн.

— Точно я! — подтвердил мужик. — Привет, парни!

— И вы тоже в космосе?! — не поверил Санча.

— А где мне быть! Здесь сейчас самое важное место! Не только я, нас тут целая агитбригада: артисты, певцы, журналисты.

— Классно! — обалдел я.

— Буквально сегодня прилетели, — сказал певец, — не знаю, правда, утром или вечером. По часам вроде день, а тут ночь…

— А тут все перепутано, не обращайте внимания! — сказал Дэн. — Олег… — Дэн замялся. — …А можно вас попросить выступить для нас? Это же так здорово! — Наглости ему было не занимать. Или же он хотел ублажить нас после произошедшего?

— Пацаны, — ответил Газманов, — затем и еду. Гитара же со мной!

— Слушайте, — сказал я. — А давайте где-нибудь не у самой казармы, а чуть подальше, а? Там сейчас по экранам концерт с Земли идет, его и не выключить никак. А мы бы собрались где-нибудь, костерчик бы сделали, чтоб все душевно, а?

— Гришка, тема! — кивнул Дэн. — Так! Тормозите! — Он уже распоряжался машиной, как своей. Оглядевшись, Дэн махнул чуть правее: — Что, может, вон там? Вон, недалеко от той скалы…

— Парни, вы туда, — согласился я, — а я сейчас народ созову. Можно, наверное, потом будет переехать дальше, а то все равно всех собрать за раз не получится… — Я выпрыгнул из машины. — Дэн, с тебя костер! — крикнул я. — Как хочешь, но чтоб деревяшки были! Хотел на скалу залезть? Вот и давай! Чтоб когда я пришел, уже все горело!

— Гришка, не ссы! — крикнул Дэн в ответ. — Я такой костер сварганю — все твои истанты охренеют!

Через полчаса мы уже сидели на теплых камнях. В ночное небо били трескающие языки пламени, и искры разлетались красной мошкарой. Тесно прижавшись друг к другу, чтобы занимать поменьше места, мы глядели в раскаленные добела угли. Сзади народ все подтягивался и подтягивался, образуя уже целое поле из сплоченных людских фигур. Рядом с костром стоял «уазик», и на мерцающем отблесками огня капоте человек с гитарой пел: «…Вновь уходят ребята, растворяясь в закатах, позвала их Россия, как бывало не раз. И опять вы уходите, может, прямо на небо, и откуда-то сверху прощаете нас…»