Глава 3

Гармиш-и-так-далее-кирхен встретил нас легким снежочком и отличной, на мой вкус, хард-слаломной трассой. Едва заглянув в легенду, я понял, что вот тут-то мы с Марией действительно всем покажем. Настроение подскочило, тело рвалось в бой, на тренировках лыжи ехали сами. Ребята нас беспардонно нахваливали. Собранный и злой тренер, помолодевший лет на десять, орал «Давай-давай! Темпо! Витесс! Гоу, твою мать!» – то есть всячески демонстрировал превосходное настроение. Менеджер круглые сутки висел на компьютере, окучивая спонсоров. Кажется, они все в нас поверили. И заодно в себя. Команда готовилась к стартам задорно и весело, как в юниорские времена.

Даже когда я от полноты чувств запутался в шпильке, то не ощутил испуга и не получил взыскания. Поднялся, выкопал из сугроба улетевшую лыжу, подъехал к тренеру и спросил: «Помните?» Старик фыркнул, сверкнул глазом, сказал: «Гоу-гоу, хватит расслабляться…» и удостоил будущего чемпиона ласкового отеческого шлепка. Сверху в меня, хохоча, тыкали пальцами. «Отчего все флаги на месте? – поинтересовался Илюха. – Устал, что ли?» Вспомнил старый мой подвиг. Мне было от силы двенадцать, я начал очень мощно ходить слалом, жутко обнаглел, и наш старик (тогда еще молодой) гениальным образом вправил мои свернувшиеся набекрень мозги. Я на тренировке подкатил к нему с претензией: зачем он флаги так широко разнес? Вон там очень сильно тормозишься, и вон там еще. Можно спрямить трассу? Скорости хочется. Он посмотрел на меня с легким изумлением, подумал и сказал – отчего же, очень даже можно. Расставил всю группу по горе и, семафоря руками, начал двигать нашими силами флаги. Через пять минут трасса преобразилась до неузнаваемости. Особенно на самом крутом участке – там стояла почти сплошная шпилька, флагов десять выстроилось практически на одной прямой. «Ну как? – спросил меня тренер ласково. – Зашибись?» Я посмотрел на трассу сверху вниз, и в душе шевельнулось смутное ощущение, что меня гнусным образом надули. В то же время, когда тебе всего двенадцать, ты легко поддаешься на самые откровенные провокации. Я не мог не кивнуть в ответ, гордо и самоуверенно. «Дуй!» – милостиво разрешил тренер, взвешивая в руке секундомер. И я дунул.

Так получилось, что собственно происшествия никто толком не разглядел. Я поднимался к тренеру наверх один – у Ленки отчего-то начал болтаться задник, и вся наша братия, стоя примерно на середине горы, лечила строптивое крепление. А тренера в самый патетический момент отвлек кто-то из помощников, и он обернулся к трассе поздно – уже на мой адский грохот. Сам же герой спектакля вообще мало что понял. Сначала было здорово: с трассой пришлось воевать, я полностью выкладывался, скорость оказалась как просил – чтоб в ушах свистело. Потом началась та самая шпилька на крутяке. Последней мыслью в голове пронеслось: ой, дурак, не надо было на этот флаг заходить, лучше бы вылетел, ну ее, эту трассу, переставим все обратно! Но я уже атаковал тот злосчастный флаг. Дальше ничего не помню. Только сильный удар, после которого я временно ослеп, потому что все вокруг заволокло снежной пылью. Когда дым рассеялся – то есть пыль осела, – первым, что я увидел, было синее небо и мои ярко-красные ботинки на его фоне. Оказалось, что моя скромная персона стоит на ушах (в действительности я сделал «березку» и медленно из этого положения опадал), уже без лыж, палок, шапки и очков. Еще куда-то исчез атакованный мною флаг. Детали экипировки валялись повсюду, расходясь от места падения по спирали. Одна лыжа торчала из сугроба неподалеку, другую обнаружили в двухстах метрах ниже. Я оказался в совершеннейшем порядке, только резко присмирел. Встал, оделся, нацепил одну лыжу, сполз туда, где раскопали вторую, пристегнул ее и поехал медленно к подъемнику. Чувствую – не то что-то. Левая нога едет нормально, а правая, которой я и врубился во флаг (озадаченные ребята все искали его и не могли найти) слегка подтанцовывает. Только остановившись у нижней опоры, я присмотрелся и увидел: от самого носка крепления правая лыжа задиралась вверх. Я ее согнул. Никогда не думал, что это в человеческих силах. Горной лыжей можно выдолбить прорубь во льду (сам делал), можно спилить в прыжке одним махом нетолстое деревце (наслышан), можно человека зарубить насмерть как секирой (общепризнанно). Это удивительная конструкция, она легко прогибается, но ни при каких обстоятельствах не гнется. Скорее уж расслоится – было у меня такое (и будет еще). Я заехал наверх, подкатил к тренеру. «Ну что, дунул?» – спросил он все так же ласково. «Угу, дунул. Вот, лыжу согнул. Извините». – «Главное, шею не согнул. Голова не кружится? Эх, ты… Горнолыжник! Будешь еще поперед батьки в пекло лезть?» Горнолыжник вздохнул. Очень хотелось ответить «Буду!», но это не соответствовало истине. Я человек открытый и правдивый, чем горжусь и на чем стою. Пришлось честно помотать головой: «Не-а». – «Правильно, – кивнул тренер. – Ты запомни, Павел, далеко не все старшие умнее тебя. Но у них есть колоссальное преимущество: они давно живут. Это называется жизненный опыт. Так что не валяй дурака, а присматривайся. Я бы даже сказал – подсматривай. Наблюдай, учись. Пока глаз острый и можешь видеть многое, лови момент. Дальше пригодится, не будешь чужие ошибки повторять. Ладно, топай на базу, хватит с тебя полетов на сегодня. А завтра будешь весь день ходить по широко разнесенным флагам. Пока не научишься проходить их быстро. Тормозится он, видите ли! Хреновому лыжнику всегда флаг мешает».

Кстати, помешавший мне флаг так и не нашли, он мистическим образом растворился в пространстве. Улетел. И слава богу. Случись на месте этого пластикового хлыста боевая профессиональная конструкция, торчащая из «стакана» с пружинным демпфером, намертво вмороженного в покрытие трассы, я при тогдашнем своем петушином весе не смог бы ее вышибить и согнул бы себе не только лыжу. От чего, естественно, увлекательное приключение уже не вызывало бы таких развеселых воспоминаний. Затерлось бы, стало невнятным эпизодом из прошлого. Наша память не любит боли, она ее постепенно вытесняет. Сколько раз мне бывало очень больно – переломы, вывихи, ушибы. Сколько раз я крыл проклятую трассу русскими и нерусскими словами. И таскали меня на себе, искалеченного, с теми же выражениями в тот же адрес такие же неоднократно переломанные, вывихнутые, ушибленные. И я их таскал. У нас, конечно, всегда доктор поблизости. Иногда прямо на склоне, заранее в лыжи обутый, так что есть кому пострадавшего обработать. Но все равно удовольствие маленькое, особенно когда перелом. Вдвойне худо если завозились, припоздали, и у сломавшегося шок проходит. Хорошо помню по себе – медленно, но верно общая тупость и ушибленность сознания отступает, на ее место начинает просачиваться боль. Она все острее с каждой минутой. И ты готов на что угодно, хоть на удар по голове, лишь бы ее не чувствовать. «Эй, кто-нибудь, выверните мне пробки, я больше не могу», – сказал однажды Илюха прежде, чем отключиться… И вот, сделает док блокаду, шину наложит, рукой махнет – грузите, мол. А у «груза» из горла хрип, того и гляди от натуги глаза лопнут. Потому что кричать хочется, а нельзя, плохо это. Сто раз тот же доктор прямо на горе уговаривал – кричите, дурни, нужно кричать, – а мы как партизаны упирались. Ну, и везешь сломанного друга осторожно вниз, а друг знай себе губу кусает. Или что подвернется, то и грызет. Почти с каждым такое было. Машка перчатку изжевала до состояния тряпки, я воротник прокусил. А Димон, тот просто так сжимал кулаки, что у него потом целую неделю даже ложка из руки выпадала… И ведь специально не договаривались, само так сложилось: молчаливый заговор молчания. Потому что знали – когда один кричит, у других, которые рядом стоят и переживают, что-то внутри прямо так и рвется на части. Одно слово: веселые картинки. Но каждый раз мы возвращались обратно на трассу – не за новой ведь болью, правда же?

Конечно, нет. Мы возвращались просто съезжать. Так, чтобы в ушах свистело, а из глаз даже сквозь очки выбивало слезу. И о боли не вспоминали. Хотя ноги частенько ныли. Не там, где сломано, вывихнуто, ушиблено, а просто там, где они в ботинках. Спортсмены ведь застегиваются до посинения, намертво. И обувь у нас куда жестче обычной. Вниз едешь как летишь, а на подъемнике, бывает, схватывает. По молодости лет перестегиваться обычно лень, да и боль терпимая, вот и ждешь только одного – скорее бы подняться и опять съехать. Забавный такой замкнутый круг. Бесконечный, как трос подъемника или гусеница ратрака. И по большому счету лишенный всякого смысла. Горные лыжи чистой воды развлечение, более оторванный от жизни зимний вид спорта только прыжки с трамплина. Вот уж окончательно идиотское действо, не в смысле дебильное, а в смысле когда человеку совсем заняться нечем. Хотя кидаться вниз головой с моста на эластичном канате… Пардон, не люблю я свободного падения, не радует оно меня. Специфика прыжков на классических горных лыжах в том, что ты летишь больше вперед, чем вниз. И бугры-трамплины на скоростной трассе для лыжника скорее малоприятное препятствие, нежели большое удовольствие. В полете теряешь скорость, чем дольше провисишь в воздухе, тем хуже результат. Я всегда умел грамотно «делать» трамплины, даже гордился этим, когда регулярно ходил скоростной, и меня другим в пример ставили. Но первый же прыжок с фристайловской «подкидушки» быстро сбил с парня излишнюю спесь. Меня туда заманили почти обманом, «на слабо». И ка-ак швырнуло бесстрашного горнолыжника с этой штуки вертикально в небо… Пока возносился, чувствовал себя прилично. Но когда завис в верхней точке полета и глянул вниз, понял: не мое занятие. Вишу – желудок в зубах, душа в пятках, вижу – подо мной несусветная ямища, и мне сейчас туда сыпаться. Бр-р-р… Чисто из принципа еще пару раз прыгнул – себе доказать, что не трус. Но радости не ощутил ни малейшей. И с тех пор ко всем, кто прыгает, отношусь со смесью зависти и подозрения. Вроде того, как они сами к «челленджерам». Однажды даже сцепился с нашими лыжными акробатами – мол и как вам не страшно так кувыркаться? А те в ответ: мы-то фигуры красивые в воздухе изображаем, а если кто на самом деле кувыркается, так это вы, суициды недоделанные. Я говорю: нечего гнать, мы не самоубийцы, мы просто и есть недоделанные, поэтому нас в нормальные лыжи не берут, а съезжать-то хочется. Они: ну вот и кувыркайтесь себе на здоровье. Плюнул я, залез в автобус и поехал с ребятами к Ленке в больницу, как раз она тогда докувыркалась. Что примечательно – сыпанулась бедная при обработке трамплина. Посмотрел я на нее и в который раз порадовался, что больше не хожу скоростной. А почему не хожу, об этом после как-нибудь.

Этап в Гармише удался на славу – наверное поэтому мне почти нечего о нем вспомнить. Нормальная работа, общий душевный подъем, никаких пророческих снов, внутренняя установка на отличный результат. При жеребьевке нам с Марией выпали удобные стартовые номера, на гору мы вышли в самом что ни на есть боевом настроении. И без особого напряга исполнили серебряный дубль. В какой-то момент казалось, что я возьму одиночное золото, первое в своей жизни, а Машка останется при серебре – ее объехала распроклятая Ханна. Но тут прискакал американец Фил и выдавил меня на второе место среди мужчин, а на третье сполз Боян, испортив музыку болгарам. Опять. Наверное в десятый раз за сезон у болгар сломался бронзовый дубль. Бедняга Ангел глядел сущим дьяволом, да и Веселина, обычно вполне оправдывавшая свое имя, что-то не очень радовалась жизни. Мы, как могли, пытались дать им понять, что нам стыдно – я понимающе кивал издали, Фил смущенно улыбался. Боян просто хохотал. Он тоже начал ездить сильнее, будто за мной тянулся. Почувствовал, видимо, что с другом-соперником происходит нечто особенное и поймал ту же волну. На финишной площадке бросал на меня задумчивые взгляды и разве что не принюхивался. К сожалению, толком поговорить нам не дали, за бортиком маячил его тренер, а эта братия жестко отсекает любое общение между лыжниками разных команд, едва те дотягиваются до призовых мест. Да и все равно не разболтаешься особенно сразу после трассы.

Вокруг нас с Марией творилось что-то невообразимое. Еще бы: на предыдущем этапе двойная бронза, теперь двойное серебро – что же дальше? Я ответил: дальше будет еще лучше. «Вы планируете золотой дубль на последнем этапе, Поль? Вы намерены сделать „трижды двадцать“? Признайтесь, это будет мировая сенсация!» – «Мы сделаем все, что в наших силах». Уффф… А ведь и правда – «трижды двадцать», я совсем об этом не подумал. Двадцатый сезон «Челлендж», двадцатый золотой дубль, две тысячи двадцатый год. Мировая сенсация. Войти в историю. Надо же, забыл. Или побоялся вспоминать? Ответственности испугался? Стало вдруг очень неуютно, и впервые в жизни захотелось поменьше задерживаться на пьедестале. А окружающая действительность бурлила и фонтанировала. Наши из-за бортика орали радостную чушь. Илюха со своим шестым местом сиял как именинник. Тренера журналисты рвали на части, требуя большую пресс-конференцию. Как объяснить неожиданный взлет русской команды? Это чисто тактическая находка или какой-то прорыв в тренировочном процессе? Старик не успевал вертеть головой от одного микрофона к другому. Мария рядом со мной упоенно позировала. Я терпел. Оказалось, что я очень устал.

В гостиницу нас почти внесли. Поздравления сыпались потоком, от дружеских шлепков болели плечи, губная помада была на мне, казалось, повсюду. Главный помощник старика, не дожидаясь указания, принес героям дня телефоны. И я очень удивил всех, когда свой не взял. Герою дня было не до того. Меня ощутимо потряхивало, больше всего хотелось пойти в спортзал, аккуратно «замяться», принять душ, хлопнуть стакан кефира и надолго заснуть. Что такое? Надорвался за шаг до окончательной победы? Вспомнил прозвище «Князь Серебряный»? Нечто подобное со мной бывало раньше. Но, ради Бога, только не теперь! Я все сделаю, чтобы выиграть. На этот раз – да. Просто дайте мне отдохнуть, прийти в себя. Я не создан побеждать так легко, как это получается у других. Каждую победу рву у судьбы из рук зубами. Пустите. Дайте уйти.

Как же, дадут они. Прибежал слегка ошалевший тренер, оценил ситуацию и начал меня внимательно обнюхивать. А обнюхав, принялся спасать. «Павел, ты уезжаешь. Немедленно. Собирай вещи. Через два часа отправляются в Киц квартирьеры, вот с ними и поедешь. Хочешь, возьми с собой Марию. Не хочешь – двигай один. Это приказ».

Гений. Покажите мне тренера, который способен выпустить из рук своего лучшего бойца, когда тот в явном кризисе. За неделю до решающего этапа. Да ни в жизнь! А я, тупица, думал, будто старик уже ни на что не годен. И тут он мастерски цепляет меня за самую тонкую струну. Доверие. Вот чего мне вечно не хватало. Я его постоянно требовал, меня им никогда не баловали. Спортсмену много доверия не положено, это вам не нормальный рядовой гражданин. А так хотелось почувствовать себя именно нормальным, обычным, простым человеческим существом. Не ощущающим постоянно контроля, пусть легкого и ненавязчивого, но от этого не менее давящего. Надо же – дождался. Внутри что-то перевернулось, да так и замерло. И стало вдруг легко-легко.

«Спасибо. Даже не знаю, что сказать… Просто – спасибо». – «Не за что. Как вести себя – знаешь. Учую малейшее нарушение режима… Обижусь. Телефон свой не забудь». – «Теперь не забуду». Поворачиваюсь. Стоит. Подслушивала. «Паш, можно я с тобой?» Глаза честные и усталые. Тренер позади еле слышно фыркает. «Соглашайся, Павел. Хорошая идея. Побудете наконец-то сами по себе немножко. Обсудите в спокойной обстановке свои шансы. Тактику и практику, так сказать». Да что же он, мысли читает? «Конечно, Машенька, поехали». Она меня от всей души по многострадальному захлопанному плечу – шмяк! Я чуть не выругался.

Оставшиеся до отъезда два часа тянулись бесконечно. Наверное, я все-таки побаивался, что в последний момент тренер передумает и меня завернет. Поверить не мог в простую человеческую доброту. И когда пришло время уезжать – только у двери, ведущей на улицу, понял, что всю дорогу от своего номера шел, крадучись. Огляделся смущенно – не видел ли кто посторонний, как я рассудком трогаюсь, – и одного свидетеля действительно нашел. В дальнем углу гостиничного холла развалился поперек дивана Ангел Шаренков. Видимо, удрал от товарищей по команде залечивать потрепанные нервы. Судя по выражению лица, чувствовал он себя раз в десять хуже моего – я даже ощутил некий прилив бодрости. И конечно, вернулся подбодрить удрученного коллегу. Мы с болгарами всегда были на короткой ноге, с момента прихода в «Челлендж». Внешне не похожи совершенно, а контакт установили мигом и никогда об этом не жалели. Естественно, каждый спортсмен международного уровня – настоящий гражданин мира и в любой части света чувствует себя комфортно. Среди каких угодно лиц. Но иногда до одури хочется увидеть своих. А мы с болгарами свои вполне. Я бы поостерегся обзывать наш менталитет «родственным», но что-то такое общее у нас есть помимо алфавита и коммунистического прошлого. В общем, хоть и скребли у меня на душе кошки, а не мог я к Ангелу не подойти. «Ты чего? Совсем Попангелов упал?» Это у Шаренкова прозвище такое – «Попангелов упал». В честь его соотечественника Попангелова, который однажды замечательным образом рухнул. Выходит он как-то на этап Кубка Мира в Шладминге, а телекомментатор задумчиво говорит – ну вот, стартовал болгарский спортсмен Попангелов. В Китсбюэле на слаломной трассе Попангелов упал… Попангелов как по команде – хрясь! Комментатор секунду думает, а потом на одном дыхании выкрикивает: и-при-этих-моих-словах-падает-Попангелов-в-Шладминге!… Причем интонация у него такая восторженная, словно он лично уронил Попангелова и очень своим достижением гордится. Лет сорок этой истории, дошла она до нас через третьи руки и десятые уши. Но уж больно хороша. Когда Ангел в порядке, он за «Попангелова» может далеко послать. Не обиженно, а так, мол, от Попангелова слышу. А вот если у парня дурное настроение, тогда наоборот. Скажешь ему – эй, Попангелов, ты почто упал? – и, глядишь, у него уже в глазу искорка загорелась. Вот и сейчас Ангел поглядел на меня и слегка оживился. Душераздирающее зрелище – талантливый спортсмен, угодивший в полосу невезения. Грех такому руку не протянуть. «В Гармише Попангелов еще не совсем падает, – сообщил Ангел. – Вот в Китсбюэле его точно завалят. Некоторые». – «Да ладно, Ангел, что за глупости…» – «Отличный дом себе нашел. Мечта. Думал, куплю. А денег заработать не получается. Некоторые боги так бьются между собой из-за золота, что обычным людям невозможно даже на третье место выйти. Не могли до следующего года подождать…» Ничего себе жалоба. Прижало мужика. Допустим, какой-то там дом его не очень волнует, а вот спонсоры у болгар разволновались наверняка. Брали-то команду с отличной перспективой, а она за сезон полторы медали привезла. И никто не виноват – стечение обстоятельств. Прямо как у русских. До чего же приятно, что мне эти тайны мадридского двора глубоко безразличны. Наконец-то. «Извини, Поль, – сказал Ангел. – Не слушай. Я просто устал сегодня. Поздравляю еще раз с серебром. Горячо желаю тебе взять золото в Кице. А Попангелов не упадет, не надейся». Ох, слышали бы тренеры, как мы тут лясы точим перед финальным этапом. Настучали бы обоим по загривкам. У нас ведь не разговоры, а сплошной подтекст. Даже если кажется, что говорим совершенно в открытую. Вот, Ангел дает мне понять: не сбрасывай меня со счетов, я нацелен на место в первой тройке и буду драться изо всех сил. А он ведь сейчас не интервью «Ски Курьер» дает, где хочешь не хочешь, а будешь вдохновенно петь о своих колоссальных планах. Нет, это приватная деловая информация. Среди мужчин-«челленджеров» на пьедестал реально претендуют четверо. Кто-то из нас лишний. И Попангелов… то есть Ангел, действительно мог бы слегка подвинуться, чтобы не нервировать попусту остальных. Только вот он не будет этого делать. И что? Какова должна быть моя реакция? А такова, что я не просто его понимаю, нет, я всей душой за него. Потому что рвать жилы в безнадежном положении вроде бы и глупо. Но настоящий спортсмен ведет себя именно так – бьется до упора. И наградой за это может стать нежданная победа.

Тут подошла моя боевая подруга, и Шаренков вмиг преобразился – Машка ему нравится. Они о чем-то болтали, а я опять улетел мыслями далеко-далеко. Толком даже не запомнил, как мы простились с Ангелом и вышли на улицу. «Совсем наш Попангелов упал, – сказала Машка. – Это хорошо, не будет в Кице у тебя под ногами путаться». М-да… Вот такие мы славные ребята, добрые и отзывчивые. Дружить умеем, так сказать, не на шутку. Невольно пришла на ум любимая фраза Илюхи «друзья познаются в биде». Или как написал один двоечник в школьном сочинении: если мой товарищ будет тонуть, я ему помогу… «Маш, а ты в курсе, что Ангел хорошо знаком с Попангеловым?» – «То есть?» – «Ну, с настоящим Попангеловым. Известным болгарским горнолыжником, ныне тренером». – «Так он, что, на самом деле был?!»…

Уже на стоянке возле автобуса нас догнал Боян. Однако, хорошо у чехов разведка поставлена. Или он просто в холле на Шаренкова наткнулся и от него узнал, что мы уезжаем. Хотя одно другому не мешает. «Мария, будь другом, оставь мне на секунду Павела». Очень смешно он мое имя склоняет. Мог бы звать как все нормальные люди, в том числе даже русские – Поль. И изъясняться по-английски. Нет, упорно пользуется моим родным языком. «Боян, дружище, ты намерен рассказать что-то ужасное? Зачем такая секретность? Мы ведь с Марией вроде как бизнес-партнеры. Особенно на ближайшую неделю». – «Павел, не надо. У меня только пять минут, я чудом сбежал». – «Ну ладно. Маш…» Та уже забиралась в автобус. Понятливая девочка. Хотя сейчас мне хотелось бы, чтобы она стояла рядом. Полный контакт нам требуется, а значит – никаких тайн. «Что-то случилось, Боян?» – «Да нет! Я просто решил спросить… Павел, ты мне ничего сказать не хочешь?»

От напряжения у меня схватило левый висок, и я невольно потер его ладонью. «Слушай, Боян… Мы в последнее время мало общаемся, это понятно – конкуренты. Только запомни одно. Что бы ни случилось, мы должны остаться друзьями. Иначе грош всему цена». У Бояна лицо кривилось, ему тоже было очень непросто. «Павел, я тебя понимаю. Скажи, это правда, что ты решил зачехлить лыжи после Китсбюэля?»

Ну, вот оно. День безостановочных откровений. Первая мысль была: кто из наших – дятел? Факин вудпеккер, мать его – кто?! Секунду я перебирал в уме имена, пока не сообразил: бессмысленно. А отвечать нужно, и прямо сейчас. Отвечать так, чтобы потом ни в чем себя не упрекнуть. Никогда. Выть от бессильной злобы, если Боян меня объедет, но подлецом не стать.

Как это забавно: чтобы остаться с чистой совестью, нужно соврать. Безукоризненная честность перед собой должна обернуться наглой ложью прямо в лицо человеку, которого я так легко называю другом. И не стыдно мне при этом ни капельки. Значит все правильно.

Делаю удивленное и слегка растерянное лицо. «Зачем мне уходить? С чего ты взял?» – «Говорят». – «Кто?» – «Ну…» Я не удержался и высказался по-французски. Боян хмыкнул, но глаза у него потеплели. Тоже что-то для себя решил. Неужели он всерьез собирался подтормаживать в мою пользу, а то и падать, как в том проклятом сне?! «Значит, Павел, ты остаешься – се врэ, но?» – «Се врэ, мон ами». – «Тогда… Тогда до встречи в Китсбюэле. Закроем сезон, и жду тебя с Кристин в гости». До свидания, дружище. Извини, что я тебя обманул. Поверь – так было надо. Очень. Нам обоим.

В автобусе Машка, едва я уселся, повернулась ко мне лицом и принялась меня изучать, словно диковину какую. «Извини, мне нечего сказать». – «Значит вы не договорились». – «Мы и не пытались. Нельзя так, Маш. Нехорошо это». – «Ну и ладно». Взяла меня под руку, положила голову на мое плечо и нагло, цинично заснула. Сразу и как убитая. Словно ее ни капельки не волновало, подыграет нам основной наш соперник, или нет. А может, действительно не волновало? Может, это я на всю русскую команду один такой нервный? Или, если по-честному, неуверенный в себе. От расстройства я принялся за дыхательную гимнастику, успокоился и тоже вскоре задремал. Проснулся уже в Кице и понял, что этот ужасный тяжеленный мучительный день остался позади. Было радостно, хотелось вина, сигарет, танцев, но еще больше хотелось как можно скорее выйти на склон и чего-нибудь там со вкусом отколоть. Почему я так давно, уже несколько лет, не вставал на сноуборд? Почему не участвовал ни в каких экстремальных авантюрах с катанием по скалам? И почему мне теперь до такой степени всего этого хочется? Неужели я становлюсь тем, кем хотел – нормальным человеком?!

Китсбюэль сам по себе прелестный городок, а для русского хард-слаломиста еще и малая родина. Вот закроем мы сезон, откатаем коммерческие старты, разъедемся в отпуска, а Мозер будет в это время готовить свой комплекс к встрече нашей команды. И вскоре мы в который раз оседлаем близлежащую гору, чтобы как следует намять ей бока. Для Мозера сдавать нам тренировочную базу – удобный бизнес и дополнительная реклама. Кроме того мужик чуточку националист, откликается на имя «Дима», тяжко переживает, что дети его не говорят по-русски (а про внуков и говорить нечего, стопроцентные австрийцы), и дает команде роскошные скидки. В конечном счете Мозеров дедушка, эмигрировав из России, оказал нам большую услугу. Аренда приличного спортивного комплекса в окрестностях Китсбюэля стоит русской команде дешевле, чем дома, где, конечно, родина, но все остальное… Не пожиже, а совсем другое. Тренироваться желательно в условиях, приближенных к боевым. И то, каким именно воздухом дышишь, в эти условия тоже входит.

Сейчас мы размещались в гостинице, а я вспоминал свою любимую комнату там, наверху – уютный маленький номерок с замечательным видом из окна и фотографией улыбающегося Жан-Клода Килли над кроватью – Мозер обязательно вешает ее к моему приезду, а когда заканчивается тренировочный сезон, меняет ее на мое собственное фото с дарственной надписью. По его словам, дамочки-туристки от портрета млеют и за этот номер разве что не дерутся. Конечно, что им Жан-Клод, они про «Килли» думают, будто это всего лишь торговая марка лыжной экипировки. А меня в Европах знают. Те, кому хочется. Здорово будет в следующем году… Ах, да, я же ухожу! Делаю круг почета и зачехляю лыжи. Ну и ладно.

Как чудесно было провести вечер отдельно от команды – я словно вживался в роль человека, которому такая роскошь доступна каждый день, и просто таял от удовольствия. Мария вела себя очень спокойно и вместе с тем по-деловому, не задавала лишних вопросов, и после ужина я с легким сердцем ушел к себе. Назревавший кризис благополучно пронесся мимо. Спасибо тренеру, спасибо. Теперь мы выступим как нельзя лучше.

Телефон буквально распух от входящих. Закономерно: когда ты выступаешь плохо, о тебе не вспоминает никто, а вот стоит показать результат, как все, кому не лень, решают напомнить герою, что они еще живы. На этот раз мы с Машкой, кажется, всерьез разворошили муравейник. Ко мне пробились отнюдь не только полузабытые друзья-знакомые: одних предложений эксклюзивного интервью набралось больше двадцати. Некоторое время я размышлял, не стоит ли, раз такое дело, выбраться в РуНет и посмотреть, в каких выражениях там живописуют мои подвиги. Всегда интересно, как тебя оценивают дома. Но… Это было бы глупо и непрофессионально. После закрытия сезона. Только после.

Решив, что время глупостей и прочего непрофессионализма еще не настало, я вызвал Крис. Она всячески сдерживала восторг и старалась меня не перехвалить, но проболтали мы верных полчаса. Все, теперь продержаться суток шесть – и вот она, любимая, в моих объятьях. Навсегда. Интересно, что скажут родители. Уж очень много интересных новостей может обрушиться на них через неделю. Я нашел их сообщение («Так держать, сынуля, мы тебя любим!») и нажал прозвон. Увы, дома было глухо, а мобильники оказались то ли отключены, то ли вне зоны приема. Я не особенно удивился – мама с папой вполне могли выбраться за город, а кое-где за границей Подмосковья еще остались «мертвые зоны». Больше того, ходил слушок, будто некоторые очень богатые люди платят серьезные деньги, чтобы существовали такие островки спокойствия. И ставят там домики: временами ложиться на дно. И друзей приглашают в гости на это безмолвие в эфире, как на изысканное блюдо. Ведь чисто психологически непросто выключить мобильную связь, когда она у тебя на поясе. А вот забраться в глухомань, куда добивает только сателлит, и как бы случайно забыть дома спутниковую приставку…

Пружина уже раскручивалась, а я еще ничего не подозревал. В тот вечер фантасмагорическое сновидение, память о котором прочно засела у меня в голове, как раз начало сбываться. Я думал об этом сне, вспоминал его, старался быть готовым и ловил в реальности малейшие намеки. Какая ошибка! Мне казалось, будто я в состоянии контролировать ситуацию, а на самом деле ситуация начала крутить и вертеть мной.

Утром я встретил наших, от души поблагодарил тренера и не без облегчения сдал ему телефон. Были у меня дела и поважнее, чем баловаться с этой коробочкой и забивать мозги всякой ерундой. Впереди ждала победа, а к ней, знаете ли, нужно готовиться. Правда Димон, мерзавец, попытался сбить мне настрой, шепнув: «Поль, на вас ставят, как на стопроцентных фаворитов». Дурак хотел сделать мне приятное. Я подарил ему ледяной взгляд и постарался не брать в голову. Пусть ставят как хотят – я поеду как мне надо. И не иначе. А то, что Димон нарушает информационный мораторий и наверняка играет потихоньку – его личная проблема. Интересно, как он это делает – наверное, просто завел себе второй телефон. Один тренеру сдает, подлюка, а по второму передает ставки. Что ж, запомним. Вдруг пригодится.

А дальше мы работали. Вдумчиво, скрупулезно. Затачивали себя, будто клинки перед рубкой. Давно я этим не занимался с таким удовольствием и даже жалел, что нынешний раз – пос… тьфу, заключительный. Словно желая помочь, на тренировке повредил колено американец Фил, забравший мое золото в Гармише. Тренер прикинул раскладку: выходило, что у меня остается только один реальный конкурент – Боян Влачек. Для Машки представляла опасность Ханна, но наша красавица просто сказала, что австрийку «порвет», и я ей поверил. Сам готов был порвать кого угодно, даже Бояна, которому при жеребьевке в восьми случаях из десяти магическим образом доставался лучший стартовый номер. Почти всегда он съезжал немного позже меня – при равных силах это ощутимая фора. Раньше меня такое положение бесило, а вот – перестало. Завтра Бояну придется из кожи выпрыгнуть, чтобы меня объехать. «Дуйте, ребята, – сказал тренер. – И пусть вам снятся замечательные сны». Мы попрощались и дунули по койкам. Утром Машка сообщила: ей приснился я, и это было так лихо, что она теперь кое о чем жалеет.

Мне не приснилось ничего. Придет время, я тоже об этом пожалею. Целый год мне потом являлись по ночам одни кошмары. Но так или иначе, а настала суббота, трибуны не вмещали желающих, вдоль трассы было просто черно от зрителей, камеры на столбах висели гроздьями – в общей сложности больше двухсот миллионов человек собиралось наблюдать онлайн за тем, как русские сделают «трижды двадцать» и изобразят круг почета. Распогодило – минус два, яркое солнце, ни облачка, ветер нулевой. Помню, долго подбирал очки, все мне казалось, что светофильтр не тот. На горе уже дышал, задирал вверх ноги, бормотал про себя заученные формулы аутотренинга. Очень спокойно, без надрыва. Внутри было светло. Не так ярко, как на улице, а просто хорошо. Я стартовал двадцать седьмым – «догонять» Машкин результат, а Мария пойдет вдогон своей ненаглядной Ханне. Только Боян как обычно вытащил тридцать пятый номер. Словно туза козырного. Ас – это туз. А еще ас – бог, только с маленькой буквы. Я. «Рэди? Эттеншн! Гоу!»

Кое-что из моего прохода в ту субботу потом вошло в методические пособия. Одна раскадровка очень даже неплохо смотрелась в учебнике «Современный горнолыжный спортивный поворот». Знаете, я отнюдь не выложился до отказа. А просто раз в жизни показал все, на что способен. Поэтому в финишном створе ваш покорный слуга вовсе не помер, что было бы нормально, случись мне «выложиться». Напротив, я весьма элегантно подрулил к Машке, снял лыжи, развернул их логотипами производителя к камерам, и только после этого посмотрел на табло.

Все на табло было нормально. Пока что золотой дубль. Лыжи мешали обнять Машку, и я этого делать не стал. Попросил взглядом трансивер – наверху еще оставался Илюха, а я мог ему кое-что сообщить насчет одной коварной рытвины у чек-пойнта. На видео ее толком не поймешь – будем надеяться, что Боян, который таращится в монитор, подмечая чужие ошибки, проглядел мою крошечную заминку и сам затормозится в этой рытвине не меньше. А подсказывать ему некому. Боян сейчас у чехов единственный активный слаломист, их второй, Карел, уже полгода не может восстановиться после неудачного падения. Мне бросили рацию, я вызвал Илюху и начал объяснять.

А вокруг… Привычно третьи болгары – привычно злые, ждут, когда им наконец сломают дубль и можно будет уйти. Просто от души жалко ребят. Попангелов, то есть Шаренков, бился на трассе как гладиатор. Но вот не его сезон на дворе, и все тут. Жжжах! Вздымая снежный бурун, разворачивается девчонка из Лихтенштейна. Четвертый результат. Ну, ее напарник – вот он пошел, – в этом сезоне ни разу больше пятого места не привозил. Шмяк! В пролете Лихтенштейн. Трибуны визжат. Кого-то из букмекеров схватили под руки и понесли – сердечный приступ. Наверное впарил лихтенштейнца какому-нибудь азартному мафиозо за «темную лошадку». Ну и дурак…

Тут я огляделся более или менее осмысленным взглядом и потихоньку взвыл. Либо я сплю, либо сон пошел сбываться буквально. Вот букмекера откачивают. Вон репортеры толпятся вокруг Ханны, а та отмалчивается. Если сейчас австриец сшибет флаг – и, между прочим, не возьмет серебра, – впору будет вызывать скорую психиатрическую…

Австриец флага не сшиб и честно привез серебро. Мне немного полегчало. Я даже не упал в обморок когда сбоку раздалось: «Ну что, Павел, как вы думаете, вас уже можно поздравить?» – «Нет», – машинально ответил я. «Это горнолыжное суеверие, или вы просто ждете выступления Бояна Влачека?» – «Да». – «Вы полагаете, он может улучшить ваш результат?» – «Если очень постарается… Извините, мы следим».

«Пауль, Мария, сегодня ваш день». Чего-о?! Нет, слава Богу, это не американцы, которые мне снились. Это всего лишь Ханна и Анди подошли расписаться в поражении. Без обид, по-честному. «Когда сделаете круг почета, не целуйтесь слишком долго, можете замерзнуть! Ха-ха!» Ха-ха-ха. Как смешно. Машка позволяет Ханне себя приобнять и вроде бы даже не собирается грызть врагиню зубами. Я рассеянно поздравляю ребят с серебром. Весь я сейчас наверху, вместе с тридцать пятым номером, ждущим своего «Гоу!» в стартовой кабине. Если человеческая мысль в состоянии уронить лыжника на трассе хард-слалома, тогда Боян не упадет, а просто размажется – так я этого хочу. И плевать, что друг. Весь коньяк, что мы на брудершафт выпили, сейчас не стоит ничегошеньки. Все долгие задушевные разговоры, обмен секретами мастерства, личными тайнами и душевными болячками. Сегодня действительно мой день, и только попробуй его испортить, дружище Боян.

В отличие от меня, он поехал некрасиво. Куда-то делась его фирменная танцующая манера брать флаги, и уж точно он не насвистывал себе под нос. Это был уже никакой не слалом, и даже не хард-слалом: просто дикая ломка сквозь трассу. И потрясающее время на промежуточном финише. До этого момента я еще сомневался. Но когда Боян миновал чек-пойнт, и я увидел цифры на табло, до меня наконец дошло – он сегодня тоже показывает свой максимум. Не бережется, гонит вовсю. Доказывает себе и мне, что он все-таки лучший. Без компромиссов, на грани тройного перелома с осколками и смещением. Нашел время, зараза! Я еще подумал: вот она, крепкая мужская дружба, до чего доводит.

Оставалось только надеяться, что парень упадет.