Народ в банде преобладал простой, о грамоте и земных науках имеющий самые общие понятия. Писать умел, пожалуй, один Щеголь. Кабан намекал, что тоже когда-то довольно сносно владел пером, однако подтвердить свое умение не спешил. Сидя у костра, разговоры посвящали трем китам-темам: лесным чудесам, женщинам и еде. О первом забалтывались взахлеб, и нередко пораженный Артур Боков узнавал в рассказываемом слегка видоизмененные русские народные сказки — про леших, домовых и трехглавых драконов. Чудно, но на фоне жутковатых реалий старые байки выглядели вполне правдобоподобными, а порой и откровенно невинными. А в общем бродяжий народ верил во все: в ненасытных кровососов-упырей, в летающих змеев, в гигантскую голову, торчащую из-под земли, в деревья, способные перемещаться на выдернутых из земли корнях, в подземных гномов. Верили даже в говорящих волков, способных вставать на задние лапы и произносить самые простые фразы. В общем про чудеса посудачить любили. Про Синее Болото, например, рассказывали, что цвета оно действительно синего, и можно даже, если повезет, пройти его из конца в конец с дрыном подлиннее. А если не повезет… То есть, если оно, значит, голодное, то пиши-пропало.

— Что же оно? На самом деле заглатывает людей? — допытывался Артур.

— Хуже, — Гошик, любивший истории про страшное, начинал таинственно озираться. — Это, говорят, что-то навроде хищного пузыря. Или нескольких, если ты не один. Только зазеваешься — бац! — и ты уже внутри такого пузыря. А пузырь — он хоть и маслянный, прозрачный, но поди-ка вырвись. Покрепче всякой резины. Вот пока воздух там есть, ты и маешься в нем. А как начнешь задыхаться, он и скукоживается потихоньку. В конце концов опутает как паук муху. Да и утянет на дно…

У того же Гошика была неприятная привычка целиться во все движущееся и недвижущееся. Возможно, он не наигрался в детстве, а возможно, детство у него просто затянулось, с разбега перехлестнув через тридцатилетнюю отметку, по инерции протянувшись и дальше. Из-за этой глупой привычки Гошик в конце концов и погиб — практически на глазах у Артура. Проходя мимо, прицелился в попутный стог, а оттуда плюнуло пламенем и убило. Судьба, как любил говаривать Щеголь. Судьба-судьбинушка, с коей не поспоришь… Может, так оно и было. Поди проверь. Но они тогда в этот стог битых полчаса пуляли — поджечь пытались, да только ничего не вышло. Стогу хоть бы хны, только чуть задымился. А когда посланный Кабаном урка попытался подползти к заговоренному стожку со спичками, снова сверкнуло пламя, и от пластуна осталась только горка пепла. На том их атаки и завершились. Смерив стог опасливым взглядом, Щеголь приказал отваливать.

Пару раз выходили на гигантскую паутину, при виде которой Артура пробирала настоящая дрожь. Хитроумная вязь поднималась чуть ли не до верхушек деревьев, и где-то там на высоте угадывались некие кули, формой и размерами наводящие на самые печальные размышления. И опять же поступала команда топать в обход. Люди торопливо сворачивали с тропы, брали оружие наизготовку. Вторгаться во владения могучего паука, именуемого в здешних местах гармашем, было, по словам сведущих, предприятием более чем опасным. Риск — дело благородное, но благородством в этих лесах не пахло. По словам бродяжек, был паук не то чтобы очень большим, но черересчур уж юрким. А с паутиной управлялся все равно как заправский ковбой с лассо. В общем связываться с лесным ткачом желания никто не испытывал, и, ощетинившись стволами, стараясь ступать тише, люди огибали призрачные паучьи узоры далеко стороной.

Впрочем, совсем без стычек тоже не получалось. С иными хищниками сталкивались лоб в лоб, — причем непонятно было, кто на кого нападал. Выручала огневая слаженность. Что-что, а палить врозницу и оптом лесная братва за долгие странствия выучилась на совесть. Жутковатые звери, размерами с африканских слонов, но по волчьи мордастые и зубастые, тоже оказывались вполне смертными. Одного такого монстра Артур уложил очередью из пэтчера, лишний раз подтвердив репутацию стрелка грозного и умелого. Когда животное рухнуло, земля содрогнулась точь-в-точь, как при взрыве. Впору было выставлять приборы и замерять балльность! Такое вот бегало теперь по лесным массивам мяско. Зато и голода лесная братва не знала. Запросто поедали тех же чудовищ, вырезая филейные части, жаря, коптя и засаливая. Вяленые куски заворачивали в брезент, хозяйственно укладывали в плетеные корзины. Корзины, разумеется, грузили на лошадей. Их брело в поводу не менее дюжины. На самую гордую и красивую нет-нет да и громоздился сам Щеголь. Раскоряченным ковбоем атаман трусил впереди колонны, то и дело горделиво оглядывался. Любил он это дело! Несмотря на тщедушный вид, на горбатую осанку. Оттого и звался Щеголем. Про слоноподобных же монстров с удовольствием брался рассуждать Кабан:

— Хуже всего не эти, — вещал он. — Хуже, когда со свищами встретишься. А того жутчее — с дикарями. Вот уж действительно хитрые бестии! Даром, что человечьего роду. Злее двуродов будут. Такое могут учудить, в страшном сне не привидится.

— А откуда они берутся? — интересовался Артур.

— Откудова… Оттудова!..

И солдату с азартом принимались втолковывать, что дикари — это люди, подобранные стаей. Вроде книжного Маугли. А таких сейчас пропасть. Взрослые мрут, как мухи, а дети отчего-то выживают. Ну, а куда такому сосунку деваться, когда по всей деревне одни трупы? Вот и скулит бедный, уползает, куда сил хватает. А что скулеж, что вой — все едино. По этому вою его и находят. Либо волки, либо медведи. И ведь никогда не съедают — вот что странно! За своего принимают! И забирают с собой, вскармливают. А потом дикареныши у них в вожаки выходят. Пройдет иная стая, а первый над всеми — волосатый такой человечище. Рыкнет, и все его понимают. И стратегию для стай особую придумывает. Потому как головастый…

В ночных бдениях бородачи уподоблялись детям. Каждому хотелось поведать о чем-нибудь пострашнее. Потому и врали безбожно, разукрашивая, что называется, без оглядки. В частности упорствовали, доказывая, что бродят по лесам и вовсе человеко-звери — стало быть, существа с конечностями звериными, а головами опять же вполне людскими. Аргументов Артуровых не слушали и в смешение чуждых кровей верили безропотно. «А что? Очень даже запросто!.. И эти-то, между прочим, пострашнее всех. Потому что и сила, и ум сразу. Опять же не договориться с ними, не перемигнуться. Они ведь людей помнить не могут, как тот же дикарь, поэтому атакуют без малейшего смущения…»

С меньшей охотой толковали о болезнях. Перед вирусом откровенно пасовали и, вероятно, опасаясь сглазить, не приманивали словом. Потому как не обходил жутковатый мор и банду. Правда, таймерную болезнь здесь называли волчанкой, хроников — то бишь зараженных — кинутыми. Профилактику проводили простейшую — места, где подозревалась болезнь, обходили стороной, «кинутых» — пусть даже и своих — без промедления пускали в расход. Так за день до появления Артура пристрелили сразу троих, потому что у всех троих «стала западать тень — то появляется, значит, то пропадает. И ведь таились, сучата, до последнего! Оно и понятно. Какой же дурак признается в том, что у него волчанка?» Наказ же Кита блюли трепетно. Не хотите эпидемий, лечите пулей. И лечили. Без проволочек и сантиментов. Благо и пуль пока хватало.

Артура, как человека из Бункера, как будущий подарок Киту, оберегали особо: окуривали дымом, выдавали порции хрена с чесноком, в шалаш или палатку обязательно заносили хвойных пахучих веток. Должно быть, Щеголь и бронепоезд хотел преподнести на том же «блюдечке с каемочкой», да только не вышло. Остался один Артур, что тоже само по себе кое-что значило. Об интересе «атамана всех атаманов» к Бункеру Артур смекнул сразу. Потому и не откровенничал до поры до времени. До Горки, к которой шли странным зигзагом, обходя Воскресенск и многочисленные природные ловушки стороной, еще надо было дожить. Щеголь, разумеется, подплывал в разговорах справа и слева, но так в сущности и не узнал ничего, кроме самых общих деталей.

— Значит, этот ваш поезд по кругу, говоришь, бегает? А стоит он где? Что там у вас — депо или вокзал какой?

— И не по кругу, во-первых, а по спирали, — возражал Артур. — Такой вот крендель, смекаешь? — он чертил прутиком на земле. — И маршрутов, насколько я знаю, он не повторяет. Здесь же тройные пути и никаких стрелок. Иногда так катается, иногда этак…

— Я тебя про депо спросил.

— Откуда же мне знать? Там свои людишки, особая рота желдорвойск. Они же с охраной взаимодействуют. Нас туда всего-то раза или два подпускали.

— Лихо у тебя получается! — не выдерживал Щеголь. — То не знаю, это не ведаю! Вы же вместе там жили! Значит, слушки, разговоры были промеж собой.

— Промеж собой — обязательно, — язвительно кивал Артур. — Только с железнодорожниками что нам толковать? Или с теми же ракетчиками… Я же тебе объяснял: это не пещера с нарами. Считай целый подземный городок. Секционное деление, ярусы, люди рассортированы поротно и побатальонно. У каждого подразделения свой регион, свои обязанности.

— Ну, а ваши какие обязанности, к примеру, были?

— Поддержание внутреннего порядка. Муштра, спарринги, ходьба с метелками. Ну, и, конечно, если где буза, нас тут же на усмирение.

— Значит, часто бунтовали?

— Да какой там бунт! Так, ясельный хай. Все больше со скуки и с перепою. Дело это, само собой, запрещают, но научились выкручиваться. Сахар есть, вода тоже — так что хоть из картофеля, хоть из зерна.

— Интересно поешь! А вас самих кто усмирял?

— Ха! Добровольцев на такую пакость всегда хватало, — Артур задумывался. — Врачам еще помогали, донорствовали для экспериментов всяких. Иногда шахтерили.

— Это еще зачем?

— А затем. Бункер-то растет. Только за прошлый год километров семьдесят новых нарыли. Так что галерей — пропасть. Вий — он ведь псих. Мечтал ходы прорыть аж до самого Воскресенска. Может, и к Горке вашей давно подкапывается. У нас же там роботы-землеройки. Если не скальник, то до километра может за сутки нарыть…

В беседах коротали вечера, колдуя над кострами замерзшими руками, и выражение лиц в такие часы у всех становилось детское. Костер, многолапый зверек с кусачим нравом, рассматривал их под собственные трескучие мелодии, швырял в лица склонившихся людей дрожащие блики, играл морщинами и тенями, находя в этом свое особое удовольствие.

Само собой, Артура продолжали расспрашивать, но уже с явной ленцой. Людям хотелось сказок, а он говорил скучно. И потому большей частью беглец слушал сам. Новостей для него по-прежнему хватало. В частности немало рассказывали о Горке — этаком пиратском Вавилоне. Гора Волчиха, прежде облюбованная любителями лыжного слалома, нынче и впрямь превратилась в подобие крепости. Своя артиллерия, свои танки и даже своя железнодорожная ветвь, по которой от города втихаря успели отогнать не один эшелон с продовольствием. Конечно, бандиты не жировали, но и не бедствовали. В отличие от тех же горожан, про которых говорили с усмешкой, а иногда и с жалостливой ноткой.

— …От Дикой Дивизии, крути не крути, а мы их, считай, спасли. Морпехи у них уже полгорода слопали. Даже канонада начинала стихать. С боеприпасами-то в Воскресенске туго, вот тут-то мы им в тыл и вдарили. Дивизиону этому. Два ероплана и танковый клин! — Щеголь сиял. — А какую артподготовку им удружили! В клочья фронт порвали! Надо было видеть этих вояк, — драпали, как ошпаренные!..

Бородатые лица с важностью кивали. Смысл боевой операции, проведенной против Дикой Дивизии, они не вполне понимали, но это совершенно не мешало им гордиться одержанной победой.

— Чего там говорить! У них и калибр был покрупнее, и спецов поболе нашего, а все одно — не выстояли. — Щеголь мечтательно закатывал глаза. Воспоминания явно доставляли ему удовольствие.

— Во-первых, все их обозы первым же ударом захватили. Шмотье, оружие, палатки. А во-вторых, город спасли. В общем, взяли морпехов в этакие тисочки и мягонько-мягонько стиснули… Пленных, заметь, не брали. Ни мы, ни они. Озверели вусмерть!.. Горожане потом намекали, что, дескать, поделиться бы неплохо. Это, значит, шмотьем обозным. Только Кит им шиш показал. Без того, можно сказать, из огня вынули, а они, слышь, спорить затеяли. Помню парламентера ихнего с Лили свели — для переговоров, так малого потом откачивать пришлось. Со страху едва не помер…

Слушая про знаменитого пигопага, про мокриц, заселивших город, Артур верил и не верил. Воскресенск вообще был особой темой в вечерних разговорах. Больше, конечно, врали, но даже, делая скидку на преувеличения, Артур испытывал ужас от слышимого.

«Город — он что же… Все равно что каменный мешок. Потому и слизняков в подвалах, как в бочке огурцов, потому и мокрицы всюду. На вольном воздухе оно, конечно, легче…» С подобными рассуждениями соглашались охотно. На Горке тоже умирали и умирали ежедневно, но думать о том, что в городе мрут чаще, было все же успокоительно.

Иногда происходили потасовки. В одной из них пришлось поучаствовать и Артуру. Так получилось, что об этом его попросил Щеголь. Очень уж разошлись, раскипелись ребятки. В ход пошли поленья, приготовленные для костра. Могла выйти первоклассная заварушка — с проломленными черепами, с самыми непредсказуемыми увечьями. Подобных потерь вожак не любил. Сняв автомат с предохранителя, Щеголь поднял ствол, но, подумав, обратил свой взор на Артура. Последний ерепениться не стал. Было бы испрошено должным образом. Словом, разобрался быстро и толково. Обошлось ссадинами, синяками, но без смертей. И вторично перепало Кабану. Одобрение Щеголя Артур заслужил, а вот «сподвижники» стали посматривать в его сторону косо. Может, и шлепнули бы под шумок, но он по-прежнему числился особо ценным «подарком», а стрелять в «подарок Киту» было чрезвычайно опасно. Поэтому нехотя, без восторгов, но его продолжали оберегать.

Это была уже пятая деревенька на их пути, безлюдная, как и большинство пройденных. До этого они миновали ельник, почва которого была занесена слоем песка, и пара встретившихся на пути землянок, заметенных тем же песком, больше напоминала восточные усыпальницы. Одиночные хозяева тоже встречались, однако таких можно было пересчитать по пальцам. Жить среди зловещих лесов — один на один с ежедневной угрозой набега «чужих» — на это отваживались немногие. Возможно, и в этой деревеньке кто-то пытался обзавестись собственным хозяйством, но судя по следам, так и не довел начатое до конца.

Так или иначе, но роскошествовать «лесные братья» не рискнули. Поселились в бывшем сельсовете — одноэтажном здании с крепкими стенами и двумя добротными печками. Четыре комнаты в состоянии были вместить всю гоп-компанию. В лесной гвардии главенствовал принцип: «В тесноте, да не в страхе». Рыбу, сбившуюся в косяк, говорят, обходят стороной даже косатки. Бандиты придерживались той же тактики. Кроме того, сельсовет ограждала приличной высоты изгородь, а феноменальных размеров запор на воротах изумил даже видавших виды бородачей.

— Никак от свищей запирались!..

Упоминание о жутковатых ящерах заставило всех подобраться. Последние сомнения в выборе ночлега отпали. Парочку часовых услали на крышу (потому как на земле бесполезно, — сожрут, и пикнуть не успеешь), а снаряженный пулемет поставили перед самым широким окном. На этом с мерами предосторожности было покончено. Пока не стемнело, волонтеры беглым маршем прошвырнулись по ближайшим погребам — и не зря. Самым глазастым повезло, и в сельсовете на сдвинутых вместе столах появились блюда из копченого мяса и рыбы, яблочное вино, заплесневелые ломти домашнего сыра. Те же волонтеры успели пройтись вдоль деревенского пруда, за клешни надергав местных раков. Впрочем, размерами и формой последние больше напоминали лангустов, однако на вкус оказались вполне приемлемыми. Раков, разумеется, сварили с укропом и щавелем, густо посолив и поперчив. Бражничать бородочам доводилось не столь уж часто, а потому столы облепили густо, челюстями шевелили дружно. Дернули по первой и по второй, а на третьей от вина ничего не осталось. И все-таки алкоголь взяд свое, — нутро успело взбурлить, разогреться, а головы ужинающих наполнились туманом и музыкой.

— Вот это рак! Одни усища чего стоят! Отец народов, должно быть.

— И не отец даже, — целый вождь!..

Панцирь «усатых вождей» оказался настолько прочен, что в дело пустили рукояти наганов, с хрустом кроша доспехи ракообразных, слюнявыми ртами высасывая солоноватое мясо. И снова пошли привычные разговоры: о свищах, о ветряках, о двуродах. После начали бахвалиться силой и меткостью. Пару раз стрельнули по стене, но Щеголь эту забаву тут же пресек. Несколько посмурнев, заговорили о вечном — о женщинах, а вернее, об их вечном отсутствии. Кто-то взгрустнул, а кто-то, ярясь, сходу начал выдумывать совершенно фантастическую историю о собственном гареме, чему конечно же, не верили, слушая однако с большим вниманием.

С сожалением обсудив тот факт, что в деревне не оказалось баб, бражники перешли к более веселому занятию. У Суслика — одного из неприметных пареньков, пока он кемарил, осоловев от яблочного пойла, пошерстили в мешке, обнаружив целую кипу писем. Письма принялись читать вслух, и от хохота зашатались стены. Но еще более занимательным показалось всем заставить читать письма самого Суслика.

— Это ж баба ему пишет! Вон какие ахи и охи.

— Ах, Суслик! Ну и хват!..

— Раз его баба, пусть сам и читает. И почерк опять же, хрен разберешь…

Суслика тут же разбудили, под вопли товарищей сунули к пакету с письмами. Артур, прикорнувший было у теплого печного бока, распахнул глаза. Вспомнились казарменные шуточки — со спичками между пальцев, с ваксой на зубных щетках, и подумалось, что всюду наблюдается одно и то же. Мир не баловал разнообразием, и во всех закоулках планеты сильный с равным азартом дожимал слабого, гнул и уминал под себя…

Суслик тоже был из слабаков. В шайку же пришел из какого-то вымирающего пригорода, ведомый шебутным приятелем. Так или иначе, но приятеля прирезали на первой же неделе, и Суслик, остался жить один. Каково это быть одному, Артур в полной мере успел познать на собственной шкуре. И догадывался, что недотепам вроде Суслика приходится более чем несладко. Потому что везде и всюду днем с огнем ищут шутов и рабов. Ищут и находят. Не избежал подобной участи и Суслик. С первых дней своего пребывания в банде он превратился в живую приманку для любителей пошутить и позабавиться. Не зная, как вести себя в коллективе, не умея поставить себя, он с покорством сносил чужие насмешки, плывя по течению, ибо иного выбора ему просто не предоставляли. Более всего удручало то, что Суслик не менялся ни на йоту. Жизнь учила его густо и солоно, но главного он никак не усваивал. Шло время, в банду приходили другие зеленые новички, матерея от оплеух, постепенно переходя в разряд бывалых старичков. Перемены не касались только Суслика. Он по-прежнему оставался недотепой, и никакие потуги не меняли его незавидного ранга.

— Давай, Суслик не стесняйся! Тут все свои.

— Я уже и штаны расстегнул. Люблю, понимаешь, это дело!..

Артур снова откинулся затылком к нагретой печи. Он и не ждал от Суслика негодующего возмущения, но покоробило иное — та суетливая готовность, с которой отрядный недотепа постарался угодить разошедшимся кутилам. С неестественной улыбкой Суслик развернул первое письмо и нарочито козлиным голоском (чтобы было смешнее) принялся читать написанное. Писала и впрямь женщина. Может быть, невеста, а может, просто подруга. Могло быть и так, что весь пакет с письмами Суслик где-то подобрал. Например, в какой-нибудь из брошенных изб. И все же что-то взметнулось в Артуре, задело за живое, заставив пружинисто подняться на ноги.

— Дай-ка! — перегнувшись через стол, он вырвал у Суслика конверты, приблизившись к печке, ковырнул сапогом дверцу, швырнул бумагу в полыхающий зев. Гогот враз оборвался. Кабан, подцепив лежащий на тарелке нож, немедленно полез из-за стола.

— Ну, ты совсем заборзел! За кого он нас держит?!..

Щеголь вдарил ладонью по скамье.

— Ша, Кабан, сядь!

— Ничего, пусть поиграется. — Артур холодно смотрел на изготовившегося к броску бандита. — Я не возражаю.

Но «поиграться» Кабан явно не спешил. Как умеет бить беглый солдат, он уже знал. И потому стремился раскачать общественное мнение, заручиться поддержкой братвы.

— Ты же видел, как он харкнул на нас! — зашипел Кабан. — Он же нам всем в рожу плюнул. Такую радость смазал.

— Точно! Зря заступаешься, Щеголь!..

К Кабану готовы были присоединиться дружки, и Артур это ясно чувствовал. Пальцы у людей сжимались в кулаки, челюсти ходили ходуном. Замерев шагах в трех от противника, Кабан подзадоривал себя и товарищей.

— Ну же! Давай, мужики! Посмотрим, какой он вояка. Откормили бычка на нашу голову. Пока они там в Бункере, как сыр в масле катались, мы тут кровушкой перхали, за город костьми ложились!..

Кончиться все могло жестокой потасовкой, но случилось иное. Истошно заорал кто-то на крыше. Вопль стремительно перешел в предсмертный хрип. Громыхнула очередь и смолкла. Что-то скрежетнуло по ржавым листам крыши, сдирая кровлю, как фольгу с шоколада, и некто грузно спрыгнул под окна.

— Свищ, братва! Гадом буду, — он!..

Бандиты в панике бросились к расставленному у стен оружию.

— Куда ж его бить, падлу? В глаз, что ли? У него ж броня кругом, как у танка!..

Об Артуре мгновенно забыли, и, пользуясь суматохой, он тоже нашел благоразумным вооружиться, подхватив с печи свой тяжелый пэтчер.

А на деревенской улочке уже вовсю шла стрельба. Те, что успели выскочить, и часовые, до которых еще не добрался свищ, лупцевали очередями, истошно крича — не пальбой, так криками надеясь запугать зверя. О свище Артур слышал уже много чего, однако пока из сказанного уяснил только то, что свищ это ящер — с костяными пластинами на спине и боках, с множественными рожками, передвигающийся на четвереньках, однако способный вставать и на задние лапы. Самое же скверное заключалось в том, что свищ любил охотиться на людей, а убить его могло только прямое попадание в глаз. Так по крайней мере говорили бывалые.

Артур выскочил из окна, а вернее сказать, вывалился, потому что вырваться из здания стремились все. В толкучке путались ногами, переплетали автоматные и ружейные ремни.

— Да вот же он, вот!..

Огромная тень мелькнула за углом ближайшего домика, забор, на который они возлагали столько надежд, был даже не сломан, а попросту обрушен на землю — на протяжении трех или четырех ярусов вместе со столбами. Впрочем, подробностей Артур рассмотреть не успел. Припав на колено, лесные братья ударили из автоматов вслед чудовищу.

— Ушел.

— Ага, как же! Свищ никогда сам по доброй воле не уходит…

Если верить словам знающих, так оно обычно и бывало. Не для того огромный зверь нападал, чтобы пасовать перед выстрелами. Грохота он абсолютно не боялся и при всем своем безобразном облике обладал неким подобием интеллекта. Выслеживая одиночек или группу людей, свищ с математической точностью взвешивал свои шансы, а рассудив, что потенциальная жертва слабее, действовал до конца, меняя только тактику, но никак не стратегию. Кит против подобных монстров использовал пушки, и к Горке свищи приближались стаей только единожды. Заглядывали они, по слухам, и в город, но каменные улицы, каменные дома, должно быть, пугали их, внушая непонятную тревогу. До сих пор «лесных братьев» спасало лишь малое количество гуляющих по лесам чудовищ. А, может, свищам хватало животных, и на людей они выбирались лишь по красным числам, как выбирался прежний пролетарий на ту же рыбалку. Так или иначе, но противником свищ был действительно серьезным. Шуток и небрежения не прощал.

— Занять круговую оборону! И на крышу!.. Кто-нибудь пусть снова лезет на крышу!

Это кричал Щеголь. И команда была вполне толковой. Люди суетливо тыкались друг в друга, топчась у крыльца, не зная откуда ожидать нападения. Вариант с крышей устраивал Артура вполне. Только с крышей не сельсовета, а какой-нибудь соседней хибары. Судя по тому, что он слышал об интеллекте свищей, гигантские ящеры действительно отличались редкой сообразительностью. Кружа вокруг цели, они чередовали атаки, придумывая трюки, порой донельзя изумляя людей. Так один из ящеров при атаке Горки ворвался в переполненный стрелками двор, толкая перед собой в качестве прикрытия грузовик. Опешившие бандиты даже и не поняли сразу, что происходит. Оттого и поплатились полудюжиной бойцов. В данном случае ситуация осложнялась темным временем суток. Как большинство хищников, свищ ориентировался и видел в темноте куда лучше людей. Если они и дальше будут толочься у сельсовета, эта громадина обязательно что-нибудь придумает. Не сейчас, так чуть позже. Впереди у зверя была целая ночь.

Свет! Это первое, что пришло на ум Артуру. Стволом разгребая густые крапивные заросли, он рванулся к ближайшей, напоминающей баньку постройке. Добравшись, зашарил ладонью по брусу. Сухо. И внизу, и вверху. Значит, если подпалить умело, разгорится в несколько минут.

Передернув затвор пэтчера, Артур выщелкнул патрон, взяв его в пальцы, с натугой разломил. Может быть, хватит, а может, и нет. Ссыпав порох в расщелину растрескавшейся древесины, Артур вытащил спички. Еще и пакли сухой из промежья надергать. Мох напополам с сеном… Вполне сгодится! Лучше бы, конечно, бензинчику, но где его тут возьмешь? Спичка вспыхнула и сломалась, горящий обломок упал под ноги и погас. Руки слегка тряслись. И все-таки со второй попытки маленький детонатор сработал. Из расщелины жахнуло пламенем, что-то там запотрескивало, язычок огня, сначала маленький, потом побольше, все смелее и смелее стал лизать сухой брус.

А вот теперь на крышу! Минут через пять здесь будет светло, как днем. Артур сделал шаг в кустистые заросли и попятился. Прямо в лицо дохнуло приглушенным рыком, и, упав, он торопливо перекатился в сторону. Безусловно свищ его рассмотрел, да и как не рассмотреть человечка с такой смехотворной дистанции? Однако животное не торопилось атаковать. Затаившись в крапиве и согнувшись в три погибели, оно тоже выжидало… Поднявшись на одно колено, Артур осторожно перекинул ремень через локтевой сустав, зафиксировал положение пулемета. Зверь мог прыгнуть, а мог обойти справа или слева. Реагировать следовало с максимальной быстротой. Да еще и в глаз надо бы угодить.

В магазине пэтчера были бронебойные патроны, и Артур надеялся, что сможет добиться эффекта и без попадания в глаз. Не таким уж он был метким стрелком, чтобы в движении да прямо в глаз. То есть, глаз, конечно, не беличий, но все же. Свищ не Кабан, и шанса на повторную очередь у Артура может не остаться.

Черт! Куда он запропал?…

Земля под коленом чуть слышно дрогнула, — животное сделало шаг. Впереди, уже чуть багровеющие в свете разгорающейся баньки, шевельнулись шипастые листья, и все же ящера Артур по-прежнему не видел. Чувствовал, слышал, но не видел…

Еще один шаг, легкий хруст, протяжный вздох… Артур продолжал напряженно всматриваться. Чего же он тянет? Еще и эти вопли у сельсовета. Трассы над головой. Не подстрелили бы ненароком…

Артур сжался. Свищ был совсем рядом! Но ящер так и не выпрямился, он практически касался нижней челюстью земли. Передние когтистые лапы, отнюдь не короткие, но все же более миниатюрные, чем задние, медленно разводили перед зубастой мордой крапивные стебли. Задняя лапа плавно приподнялась, ступила чуть ближе. И только теперь до Артура дошло! Хищник двигался не к нему! Неморгающие, цвета засохшей крови глаза неотрывно смотрели на разгорающееся пламя. Ящера беспокоил больше огонь, нежели человек. Эта зверюга пришла сюда охотиться по-настоящему, и одна-единственная жертва свища не интересовала. Твари нужен был весь отряд, и для удачной охоты следовало погасить огонь.

Догадка была фантастической, но все так и случилось. Минуя человека, свищ одним прыжком одолел расстояние до баньки и ударом хвоста попытался выбить разгорающийся брус из стены. Первая попытка не увенчалась успехом, и ящер наклонился вперед, рассматривая скобы, крепящие между собой бревна. Второй и третий удар были нанесены с особым расчетом, и хлипкая стенка не выдержала. Рассыпая искры, пылающий брус скатился на землю, здание баньки с треском покосилось, заставив Артура встрепенуться. Должно быть, на него нашло оцепенение! Действия животного были столь осмыслены, что на какое-то время он просто забыл обо всем. Ствол пэтчера качнулся, и на это легкое движение ящер тотчас отреагировал поворотом головы.

Пластины… В самом деле толстые уродливые пластины. На костяном воротнике, везде, по всему телу… Значит, действительно, только в глаз. Иначе бесполезно…

Артур даванул гашетку. Грохочущая очередь ударила в морду ящера, кроша желтые клыки, рикошетируя от бородавчатых костяных пластин.

В глаза! Только в глаза!.. Зверь попятился. Вместо одной из передних лап у него багровела теперь вздрагивающая культя, кровь лилась по морде, но оба глаза, целые и невредимые, все с тем же запоминающим холодком взирали на человека.

— Да уходи же ты, гад! Вон пошел!..

Затвор лязгнул, выбрасывая последнюю гильзу, и пулемет смолк. Артур стоял, глядя на ящера. О том, чтобы совершить перезарядку, он даже не думал. Почему-то не покидала уверенность в том, что стоит зверю сообразить про патроны — и песенка Артура спета.

— Уходи же, мать твою! Иначе добью… — Артур угрожающе качнул стволом.

А дальше произошло немыслимое. Страшные глаза ящера оценивающе прошлись по стволу пулемета, сиплый вздох возвестил о принятом решении. Стремительно развернувшись, ящер ринулся в заросли и пропал. Три или четыре удаляющихся прыжка, а далее — совсем неразличимое. Шум, продолжающийся у сельсовета, заглушил отступление зверя.

— Вот так, стерлядь драная… Получил и ушел… — Дрожащими руками солдат перезарядил пулемет, чуть пошатываясь, поднялся. Изуродованная стена бани еще курилась дымом, но огня уже не было. Премудрый ящер добился своего.

Ящер… Пресмыкающее времен палеозоя. Только с интеллектом. Потому что атом, когда его расщепляют, мстит. Потому что людям нужен сильный противник. Потому что на дворе двадцать первый век. Двадцать первый и, должно быть, последний…