ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПРАВО ПРИКАЗА
Если кто-нибудь думает, что работа на станции «Проект Сандалуз-П» — сплошная героика и подвиг, то он глубоко заблуждается. Конечно, когда прилетаешь на Землю в отпуск, приятно замечать, как взгляды девушек восхищенно замирают на шевроне твоего комбинезона, но в душе понимаешь, что познакомься они с работой станции поближе, то их мнение о твоем героизме круто бы изменилось. Несомненно, ореол героизма над нашими головами витает благодаря Сандалузской катастрофе, чуть было не превратившейся в трагедию для всей Земли, если бы не самопожертвование пилота грузопассажирского лайнера то ли «Земля — Пояс астероидов», то ли «Земля — спутники Юпитера», возвращавшегося на Землю. Комиссия потом в течение пяти лет разбиралась в причинах катастрофы, по крупицам собирая сведения об экспериментах, проводившихся в Научном центре Сандалуза (все материалы погибли — на месте городка зиял двухсоткилометровый в диаметре и трехкилометровый в глубину кратер с остекленевшими стенками), пока наконец не установила причины. В лабораториях Сандалуза проводились работы по получению сверхплотного вещества, или, как теперь говорят, супермассы. Это сейчас мы умные и знаем, что существует активная и пассивная формы супермассы. А они были первыми. Хотя, наверное, и предвидели возможность поглощения супермассой обыкновенного вещества, потому что держали зону эксперимента в силовом поле, но уж знать о существовании у активной супермассы диафрагмы никак не могли. И все же можно предположить, что у них была какая-то теория нейтрализации супермассы, потому что, когда диафрагма, преодолев сопротивление силового поля, стала сосать в супермассу окружающее вещество, они потребовали срочного удара по Сандалузу гравитационного поля максимальной мощности. Не знаю, что подействовало на пилота того самого грузопассажирского лайнера, ожидавшего в этом секторе над Землей разрешения на посадку, но пилот не раздумывал. Он бросил свой корабль прямо в центр смерча, на полную мощность включив гравитационные двигатели и уже по пути катапультировав вначале пассажирский отсек, а затем пилотскую кабину. Пилоту повезло — его кабину выбросило из зоны. А пассажирский отсек втянуло в смерч… Вначале было поползли слухи, что он катапультировал только себя, но, по счастью, проходивший мимо метеорологический спутник заснял момент атаки кораблем Сандалуза, и подозрения умерли в зародыше.
Когда комиссия досконально разобралась в происшедшем, было принято постановление о категорическом запрещении каких-либо исследований супермассы на Земле и лабораторию «Проект Сандалуз-П» создали над Поясом астероидов выше плоскости эклиптики. Пассажирских трасс здесь нет, но на всякий случай зону эксперимента окружили сигнальными бакен-маяками и весь район нанесли на навигационные карты как запретный,
Работаем мы, как говорится, на переднем крае науки, но героикой, вопреки мнению девушек, тут и не пахнет. Мы обстреливаем Глаз (так мы между собой окрестили супермассу) обломками астероидов, регистрируем около сотни параметров изменения геометрии пространства и снимаем лавину информации, дающей представление о процессах, происходящих в белых карликах и даже в черных дырах и квазарах.
Есть, правда, одна неприятная обязанность: посменное дежурство в рубке слежения за бакен-маяками, чтобы ни одно инородное тело не проникло в зону эксперимента и не помешало чистоте его проведения. Коллектив станции у нас небольшой, всего двадцать два человека, поэтому каждому приходится раз в неделю восемь часов нести вахту. Представьте, насколько это скучно, если за два года существования станции в зону только один раз влетел метеорит величиной с кулак, да и тот был аннигилирован бакен-маяком без всякого Участия вахтенного.
Еще куда ни шло, когда идет обстрел Глаза — восьмидесятиметрового в диаметре «зрачка» активной супермассы (есть предположение, что в пассивной форме она будет занимать объем, измеряемый в кубических сантиметрах, максимум — в Десятках сантиметрах), окруженного пятикилометровой сфе-Рой радужной в лучах далекого Солнца диафрагмы — поля до сих пор не выясненной природы. При попадании вещества в «зрачок» диафрагма резко сокращается, исчезает в «зрачке», Глаз как бы мигает и в течение двух с половиной минут, как мы говорим, «переваривает» вещество. А затем диафрагма опять, но уже со скоростью на порядок меньшей, возвращается на место. Так вот, когда ты в это время дежуришь в рубке, еще жить можно. Но когда кончается запас «рабочего вещества» и наши штатные пилоты, Альваро Гидас и Льош Банкони, уходят вылавливать очередной астероид, то тут хоть с тоски помри. Сидишь перед пустыми экранами и думаешь о том, как сейчас ребята в кают-компании обсуждают результаты последнего обстрела, и чуть не воешь. Можно, конечно, подключиться к кают-компании и втихомолку послушать обсуждение, но попробуй это сделать, когда здесь же в рубке у тебя за спиной сидит начальник и что-то увлеченно обсчитывает на вариаторе, изредка, словно специально для того, чтобы позлить тебя, цокая языком!
До возвращения Альваро и Льоша оставалось где-то с полчаса, и я уже действительно готов был завыть от тоски, чтобы обратить внимание Шеланова на мое бедственное положение, когда бакен-маяк сектора 6С подал предупредительный сигнал. Я оглянулся на Шеланова.
— На тридцать две минуты раньше контрольного времени, — констатировал он, взглянув на часы.
Автоматически включился селектор, и голос бакен-маяка монотонно доложил:
— В секторе 6С обнаружен объект массой 12,4 мегатонны…
— Ого! — присвистнул я.
На стереоэкране сектора 6С появился обломок скалы, чем-то похожий на кремниевые скребки доисторического человека. У основания скалы в серебристой паутине крепежной арматуры захвата висели два десантных астробота, в просторечии работников астероидного пояса называемых «мухоловами».
Я навел на экран координатную сетку. Ничего себе скребочек, с километр длиной!
— …Объект направляется в зону эксперимента, — продолжал докладывать бакен-маяк. — Скорость движения — 196,3 км/с, ускорение — минус 0,2 км/с. На запрос объект…
— Наши, — сказал я и подал бакен-маяку сигнал, разрешающий объекту вход в зону. Маяк умолк.
— Свяжись с ними, — подсказал Шеланов. «Можно подумать, что я не знаю своих обязанностей», — поморщился я, но промолчал. Начальство есть начальство.
— Бот ЗХ-46, бот ЗХ-47, вас вызывает. База! Отвечайте!
— Базу слышим, — отозвался, голос Гидаса.
— И видим, — добавил Льош Банкони. В голосе его послышался смешок. У ребят было хорошее настроение.
— Бот ЗХ-46, бот ЗХ-47, - снова сказал я и, взглянув на координатную сетку, отбарабанил им их координаты.
— Спасибо, Иржик, — хмыкнул Льош. — Без тебя, милый, мы никак бы не разобрались в своем местонахождении.
Я исподтишка оглянулся на Шеланова. Начальник станции не любил фамильярности во время работы.
— Опять лихачите, — недовольно проговорил он. — Почему ведете астероид, зацепив только с одной стороны?
Я снова посмотрел на экран. Действительно, оба «мухолова» вцепились захватами в астероид с видимой стороны, и от этого скала перемещалась как-то боком.
— У астероида смещен центр тяжести, — быстро ответил Льош. Так быстро, что даже я не поверил.
— Да? — недоверчиво переспросил Шеланов и защелкал клавишами на вариаторе.
Вариатор развернул на экране пространственное изображение полигона и высветил на нем траекторию полета астероида. Получалось, что они должны были остановиться как раз на границе зоны обстрела.
— Увеличьте торможение, — сказал Шеланов.
— Зачем? — снова быстро отозвался Льош. — Мы отбуксируем астероид как раз к катапульте.
— Ты что, собираешься стрелять астероидом целиком? — съязвил Шеланов. — Нам его массы хватит на сотню выстрелов. Отбуксируйте астероид в межзонье маяков 6С, 5С, 5В. Там и будем его разрезать.
На этот раз Льош промолчал.
— Как меня поняли? — спросил Шеланов. Снова какая-то непонятная заминка с ответом. Шеланов недовольно скривил губы.
— Что у вас опять случилось? Докладывайте. И тут, наконец, отозвался Гидас. Голос у него был сиплый, севший, словно простывший.
— Докладывает бот ЗХ-46. Пилот Альваро Гидас. При попытке захвата объекта частично выведен из строя блок регулировки гравитации. В настоящий момент мощность гравиполя составляет 0,1 от максимальной.
Я быстро прикинул в уме мощность гравиполя к их торможению. Что-то около четырех «g». Да, у него там сейчас действительно хорошее настроение…
— Ясно, — сухо проговорил Шеланов. — Предыдущее распоряжение отменяю. Продолжайте движение по предлагаемому вами маршруту. Пилот Альваро Гидас! По возвращении на Базу вы получите взыскание с занесением в пилотскую карточку.
— Ты что, Руслан?! — взорвался Льош от возмущения. — Ты же там не был, ничего не видел! Этот чертов булыжник вращался сразу по трем осям с сумасшедшей скоростью!
— Отставить! — резко оборвал Шеланов. — Выполняйте распоряжение.
Я представил, как Льош сейчас чертыхается про себя. А может быть, отключив связь, и во весь голос. Что-что, а это он умеет. Во всяком случае, тишина в эфире была подозрительной. Впрочем, догадки догадками, а работа работой.
— Бот ЗХ-46, бот ЗХ-47, - снова вызвал я. — Траектория вашего полета проходит слишком близко от бакен-маяка сектора 6С. Смотрите не зацепите.
— Знаем, — недовольно буркнул Льош (значит, связь все-таки не отключил). — Мы уже проводим корректировку. Лишь бы он сам нас не зацепил… Да вы что там, с ума сошли?! — вдруг взорвался он. — Дайте маяку разрешение на наш вход в зону, а то он нас расстреливать собирается!
Я оторопело посмотрел на коммутатор связи с сектором 6С. Горел зеленый разрешающий сигнал.
И тут же услышал, как на другой частоте бакен-маяк монотонно докладывает:
— …объект не отвечает. Ввиду отсутствия разрешения Базы на вход объекта в зону эксперимента объект предлагается к аннигиляции. До аннигиляции осталось две минуты тридцать секунд…
— Сектор 2А, — спокойно подсказал Шеланов. Действительно, на коммутаторе связи с сектором 2А горел красный предупредительный сигнал.
— В секторе 2А, — очевидно, в который уже раз продолжал докладывать бакен-маяк, — обнаружен объект массой 62 тысячи тонн. Скорость движения — 12,8 м/с. На запрос объект не отвечает…
— Включи экран, — снова подсказал мне Шеланов. — Посмотрим, что это за непрошеный гость.
Кажется, я покраснел. Даже уши начали гореть. Шляпа! Но когда зажегся экран сектора 2А — я остолбенел. Наверное, Шеланов тоже. Хотя не знаю. На затылке у меня глаз нет.
Медленно перемещаясь по экрану, в зону входил пассажирский лайнер.
— До аннигиляции осталась одна минута тридцать секунд…
— Что там у вас? — спросил Льош.
— Молчать! — неожиданно гаркнул над моим ухом Шеланов. — Тишина в эфире! Прекратить все разговоры!
И тут же напустился на меня:
— Да дай же ты разрешение на вход, а то маяк сейчас расстреляет его!
Я поспешно дал маяку разрешение на вход лайнера в зону.
— «Градиент», отвечайте! — перегнувшись через мое плечо к самому динамику селектора, но уже на тон ниже, позвал Шеланов. — «Градиент», отвечайте! Почему молчите? Вы находитесь в опасной зоне! «Градиент», отвечайте!
«Какой градиент?» — недоуменно подумал я. Пассажирский лайнер, светясь почти всеми иллюминаторами, входил в зону. И только тут я увидел на его борту название.
— Молчит, подлец! — выругался Шеланов.
— Может, он мертвый? — предположил Льош.
— Какой, к черту, мертвый! Иллюминирует, как рождественская елка!
— «Градиент», отвечайте! — снова, срывая голос, заорал Шеланов.
Краем уха я услышал, как Банкони о чем-то переговаривается с Гидасом, и повернулся к экрану сектора 6С. Бот ЗХ-47, отстреливая крепежную арматуру захватов, отшвартовывался от астероида.
— Я — бот ЗХ-47, - доложил Льош Банкони. — Иду на перехват лайнера «Градиент».
Астероид качнуло, и он стал медленно вращаться. Я похолодел. Каково там Гидасу одному, при его мощности гравиполя? Хотя нет. Практически ничего не изменится — ускорение торможения останется прежним, только вдвое увеличится мощность работы двигателя. Лишь бы захваты выдержали. Но, конечно, вести несбалансированный астероид одному при четырех «g» Гидасу будет несладко…
— Какой еще перехват?! — заорал Шеланов. — Через десять минут лайнер будет в диафрагме!
— Помолчи, — спокойно сказал Льош. — Это мое дело. Я прикинул расстояние и тоже понял — не успеть. Даже долететь он бы не смог — не хватило бы времени на торможение. Да и как он думал перехватить лайнер? Захваты-то отстрелил…
Но у Банкони была на этот счет своя точка зрения. Как у того пилота, который бросил свой лайнер на Сандалуз. «Мухолов» Льоша стремительно сорвался с места и на максимальной тяге пошел по кривой траектории на перехват лайнера.
Наверное, у пилотов это в крови: мгновенная оценка экстремальных ситуаций и принятие решений.
— Что делает, паршивец, — прошипел Шеланов. — Двигатель загубит…
«Мухолов» стремительно мчался наперерез лайнеру и не думал тормозить. Шеланов высветил на вариаторе траекторию его движения, и она заплясала по экрану, пересекаясь с траекторией движения лайнера. Очевидно, Льош отключил компьютер бота, который ни за что не допустил бы столкновения.
— Что делает, что делает, — цедил сквозь зубы Шеланов. — Лайнер же сожжет его метеоритной защитой…
Но Банкони верно рассчитал. Компьютер лайнера прикинул, что ему энергетически выгоднее затормозить, чем уничтожить летящий на таран бот, и включил тормозные двигатели.
Они разминулись у самой диафрагмы. Уколом иглы «мухолов» по касательной пронзил ее радужную оболочку и, потеряв ускорение, выскочил с другой стороны. Лайнер же, практически сбросив скорость до нуля, медленно вползал в диафрагму.
— Бот ЗХ-47, - сухим, сорванным голосом запросил Шеланов, — что у вас?
— Все нормально, — бодро отозвался Льош. — Двигатель сгорел. Торможу аварийным химическим. До полной остановки горючего не хватит.
— Потерпишь, — зло процедил Шеланов. — Включи маяк-пеленг, потом как-нибудь выловим…
И тут зажегся центральный экран, и на нем появилось молодое, почти мальчишеское лицо с пижонски сдвинутой на лоб пилоткой капитана грузопассажирского флота.
— Я — «Градиент»… — начал капитан, но тут же осекся от громового крика Шеланова.
— Назад, — заорал Шеланов. — «Градиент» — назад!!! Двигатели на полную мощность и — назад!
Мгновение мальчишка-капитан оторопело смотрел на Шеланова, затем бросился к пульту управления. На соседнем экране было видно, как двигатели лайнера, уже почти погрузившегося под радужную оболочку диафрагмы, слабо засветились, лайнер почти остановился… Но каких-то долей секунды ему все-таки не хватило. Лайнер вполз в диафрагму, и свечение двигателей погасло. Капитан «Градиента» еще некоторое время возился у пульта, затем растерянно обернулся к нам.
— Не включаются… — по-мальчишески обиженно протянул он.
Шеланов обессиленно упал в кресло, глубоко, учащенно дыша широко раскрытым ртом. Слов у него не было.
«Ведь это все, — с ужасом подумал я. — Из диафрагмы лайнер ничем не вытянешь…»
— Каким образом вы оказались в запретной зоне? — внезапно услышал я за спиной спокойный голос.
Посреди рубки стоял капитан патрульно-спасательной службы Нордвик. Три дня назад он высадился на станции с крейсера ПСС, который через неделю, после дежурного патрулирования в своем секторе над плоскостью эклиптики, должен был забрать его. Не знаю, с какой целью он остался на станции — то ли с инспекционной, то ли просто отдохнуть и поболтать по старой дружбе с Шелановым (он и раньше бывал у нас), — но сейчас он стоял здесь.
— Я… — начал мямлить молоденький капитан «Градиента», но тотчас взял себя в руки. — На лайнере «Градиент» проводится Профилактический осмотр всех систем управления. Поскольку профилактический осмотр внеплановый и всесторонний, лайнер, чтобы не мешать другим судам, сведен с трассы и выведен в «мертвую зону» над плоскостью эклиптики.
— По чьему приказу проводится профилактический осмотр?
Капитан «Градиента» замялся и смущенно отвел глаза в сторону.
— По моему…
— И при проведении осмотра вы отключили астронавигационную систему?
— Комплекс мер предусматривает… — начал юлить капитан «Градиентя».
— Да или нет? — оборвал его Нордвик.
— Да.
— Какого черта! — простонал Шеланов. Он приподнялся в кресле, с ненавистью глядя на экран. — Посмотрел бы хоть на навигационную карту, где наш район объявлен запретным…
Мальчишка-капитан испуганно заморгал.
Нордвик подошел к Шеланову и успокаивающе положил ему руку на плечо.
— Это ваш первый самостоятельный рейс?
— Да, — поспешно кивнул капитан «Градиента». Как будто это могло служить оправданием.
Шеланов снова застонал.
«Любознательный мальчишка», — с тоской подумал я. Конечно, его можно было понять. Целый год стажировки, и вот наконец он капитан. Единственный повелитель, огромного космического лайнера. Если таковым можно считать человека, посаженного в кресло пилота чисто из соображений психологического комфорта пассажиров, поскольку программу полета полностью выполняет многократно дублированный компьютер. Естественно, что в своем первом самостоятельном рейсе ему захотелось сделать что-то самому. Хотя бы провести профилактику…
— Сколько на борту пассажиров? — продолжал опрос Нордвик. Я заметил, как он сильнее сжал плечо Шеланова.
— Восемьсот двадцать три. Туристический рейс «Земля — Марс — Кольца Сатурна — Пояс астероидов — Земля».
Молоденький капитан вдруг заискивающе улыбнулся и, заглядывая в глаза Нордвику, совсем по-мальчишески просительно протянул:
— Меня теперь отстранят от работы, да?
Я чуть не завыл от бессильной ярости. От жизни тебя отстранят, болван ты этакий!
Кажется, даже в лице Нордвика что-то дрогнуло.
— Никаких действий не предпринимать, — жестко сказал он. — Пассажирам, если будут интересоваться, скажите, что проводите профилактику. Ждите связи.
Нордвик нагнулся над пультом и стал что-то искать на нем глазами. Мальчишка с экрана смотрел на нас обреченным взглядом. Если бы он знал, что обречен не на отстранение от должности, а со всеми своими восьмистами двадцатью тремя пассажирами…
— Как его отключить? — раздраженно обернулся ко мне Нордвик.
Я протянул руку и щелкнул клавишей. Центральный экран погас. Нордвик выпрямился и посмотрел на Шеланова. Затем взял его за плечи и встряхнул.
— Что будем делать?
— А что мы можем… — с болью протянул Шеланов. — Я уже перебрал в уме все варианты. Он обречен.
— Послушай! — повысил голос Нордвик. — Там восемьсот двадцать три… двадцать четыре человека!
Шеланов съежился, как от удара. Мне тоже стало не по себе. С холодной отрезвляющей ясностью я увидел происходящее как бы со стороны.
— А почему бы не попробовать вытащить лайнер ботом? — снова спокойно, овладев собой, спросил Нордвик.
Шеланов поднял голову и непонимающе посмотрел на него.
— Почему нельзя вытащить лайнер ботом? — повторил вопрос Нордвик.
— Потому что поле диафрагмы глушит гравиимпульс двигателей, — ответил я..
— Но, насколько я знаю, вы специально для полетов в диафрагме установили на ботах аварийные химические двигатели?
Я было воспрянул духом, но тут же сник. Эти двигатели были предназначены для барражирования ботов в диафрагме и не рассчитаны на дополнительную нагрузку.
— Они очень маломощны, — тускло сказал Шеланов. — Да и горючего там на пять минут работы.
— Ну, хорошо, — кивнул Нордвик. — Но, в конце концов, можно пассивировать вашу активную супермассу, как… как… — Он вдруг запнулся, у него перехватило горло, но, пересилив себя, все же сипло, изменившимся, сдавленным голосом закончил: — …как в Сандалузе?
Шеланов почему-то отвернулся от него.
— Ты же знаешь, — проговорил он в сторону, — что для этого нужен мощный гравитационный удар, хотя бы такой, как при работе двигателей на полной мощности. Но лайнер их включить не может, а если мы ударим… Сам понимаешь, что от него останется…
Я лихорадочно перебирал в уме все варианты гравитационного удара по Глазу, но подходящего не находил. Лайнер был обречен.
— Черт бы побрал ваши бакен-маяки! — с запоздалой злостью скрипнул зубами Нордвик. — Почему они так поздно засекли лайнер? Ведь зона обнаружения у них более ста тысяч километров!
Шеланов только вздохнул. Объяснений не требовалось. Их знал и сам Нордвик. Программа бакен-маяков не была рассчитана на мальчишек, дрейфующих в пространстве на лайнерах с отключенными компьютерами. Будь это астероид, маяки давно бы подали сигнал, а так они засекли лайнер, но предупредительный сигнал подали только тогда, когда лайнер пересек тысячекилометровую зону и, очевидно, не подчинился приказу остановиться. Хорошо еще что, мальчишка в своем необузданном рвении отличиться не добрался до блока метеоритной защиты корабля. Иначе нетрудно себе представить, что было бы с Льошем, да и с самим лайнером…
— Руслан, — неожиданно обратился к Шеланову Нордвик, — а что происходит, когда вы обстреливаете Глаз?
— Как — что происходит? — непонимающе переспросил Шеланов. Очевидно, у него был шок — уж очень туго соображал.
— На какое время свертывается диафрагма?
— На две с половиной минуты… Да нет, Нордвик, из этого тоже ничего не получится». Даже при форсированном режиме для пуска двигателей нужно не менее пяти минут. Он не успеет.
— Это уже мое дело, — резко оборвал его Нордвик и повернулся ко мне. — Сколько времени осталось лайнеру до падения в «зрачок»?
Я защелкал клавишами вариатора, вводя задачу. На экране зажглось время: «42.24… 23… 22…»
— Сорок две минуты…
— Немедленно возвратите на станцию второй бот! — оборвал меня Нордвик.
— Бот ЗХ-46, - вызвал я Гидаса и включил обзорный экран у катапульты, — срочно возвращайтесь на станцию!
Гидас уже отбуксировал астероид к катапульте, застопорил его метрах в пятистах от нее и теперь аккуратно отстегивал захваты.
— Да отстрели ты их к чертовой матери! — взорвался Нордвик. — Время дорого!
— Ясно, — буркнул Гидас.
Бот на экране отстрелил оставшиеся захваты и на предельной скорости, почти как перед этим бот Льоша, рванул с места. Я ужаснулся. При таком старте у него было около десяти «g»!
— Где у вас причальная площадка ботов? — резко спросил Нордвик.
— Где и все…
Нордвик кивнул и вышел из рубки. Шеланов проводил его непонимающим взглядом, затем, словно очнувшись, вскочил с кресла и выбежал вслед за ним.
— Что ты надумал?! — услышал я его крик из коридора. И тут, надо сказать, я нарушил устав вахты — ни при каких обстоятельствах не покидать рубку. Я включил кают-компанию, крикнул:
— Владик, срочно подмени меня! — и, не дожидаясь ответа, выскочил следом за Нордвиком и Шелановым.
Нагнал я их только возле закрытого шлюза причального тамбура. И как раз вовремя. Перепонка шлюза лопнула, и Нордвик, отмахнувшись от что-то горячо говорившего ему Шеланова, вошел в тамбур. Шеланов, не обратив на меня внимания, последовал за ним.
«Тем лучше», — подумал я и тоже вышел на причал.
Посреди причала, раскорячившись на магнитных присосках, стоял бот Гидаса. Уцелевшие захваты были наполовину втянуты в корпус и торчали из бота суставчатыми побегами. В таком виде «мухолов» напоминал проросшую картофелину, поставленную на воткнутые в нее спички. Люк бота был закрыт.
— Что он — спит там? — недовольно процедил Нордвик. Я подошел к люку и толкнул его рукой. Перепонка лопнула, и мы увидели лежащего в кресле Гидаса со страшным, расплющенным перегрузкой лицом. Он пытался встать, но у него ничего не получалось.
Отпихнув меня, в кабину «мухолова» забрался Нордвик и помог Гидасу выбраться наружу. Ноги Гидаса не держали. Он висел на Нордвике тряпичной куклой, руки конвульсивно дергались, на лице безобразной маской застыл неприятный оскал.
— Противоперегрузочная защита совсем села, — прохрипел он. Из-за застывшего оскала казалось, что он улыбается.
Я подскочил к Гидасу и подставил плечо. Не церемонясь, Нордвик перегрузил его на меня и повернулся к боту. Но там уже, загораживая собой люк, стоял Шеланов.
— Куда? — спокойно, но твердо спросил он.
— Туда, — так же прямолинейно ответил Нордвик.
— Не имею права пустить тебя.
Плечи Нордвика напряглись, он набычился, казалось, еще мгновение, и он просто отшвырнет щуплого Шеланова в сторону. Но напряжение вдруг оставило его, и он неожиданно улыбнулся.
— Я понимаю, о чем ты думаешь, — сказал он. — Дай мне пилота, чтобы успокоить твою совесть.
Нордвик повернулся к нам и посмотрел на Гидаса. Тот уже-немного пришел в себя и дрожащими руками разминал затекшее лицо. Шеланов тоже посмотрел в нашу сторону.
— Ты же сам видишь…
— Ну, пусть идет со мной этот. — Нордвик кивнул на меня. — Мне все равно, какой балласт.
Конечно, меня неприятно резануло, что меня окрестили «балластом». Но тут уж не до обид. Кажется, это был один из тех случаев, 6 которых думают девушки, восхищенно глядя на шевроны наших комбинезонов.
— Хорошо, — все еще с сомнением буркнул Шеланов и от-уггил от люка.
— Извиняюсь, — сказал я Шеланову и, так же бесцеремонно, как Нордвик, передав ему Гидаса, скользнул в «мухолов».
— Быстрее уходите с причала, время дорого! — заращивая перепонку люка, крикнул Нордвик и сел в единственно кресло. — Стань за креслом, — сказал он мне, — прижмись спиной к стене, а руки упри в спинку кресла.
Я с трудом развернулся в тесной для двоих кабинке и оперся спиной о переборку.
— Сколько у нас осталось времени? — спросил Нордвик, глядя, как с причала в обнимку уходят Шеланов с Гидасом.
Естественно, я не знал.
— Минут тридцать пять.
— Ты хоть догадался в рубке кого-нибудь оставить? От неожиданности я вздрогнул. Все замечает! Хорошо, что не спросил этого при Шеланове… Нордвик включил внешнюю связь.
— База?
— Дежурный оператор станции «Проект Сандалуз-Н» на связи, — отозвался Владик.
«Молодец! — восхищенно подумал я. — Быстро он!»
— Сколько у нас времени?
Кажется, Владик замялся. Ну, правильно, откуда ему знать, о чем идет речь.
— Не понял? — переспросил он.
Я перегнулся через спинку кресла поближе к пульту.
— Владик, — сказал я, — дай, пожалуйста, бегущее время с экрана вариатора на компьютер бота ЗХ-46.
Я еще успел заметить, как на дисплее вспыхнули цифры 32.42, и меня отшвырнуло назад, распластав на стене. Бот, прорвав перепонку причала, буквально выстрелил собой в пространство.
С огромным трудом, чувствуя, что мое лицо превращается в лицо Гидаса, я вытянул перед собой руки и уцепился за спинку кресла. Перед собой я ничего не видел, кроме затылка Нордвика, — кресло полностью заслоняло собой экран обзора. Шея Нордвика побагровела, но голову он держал прямо. Длинные волосы откинулись назад, обнажив странные уши: одно нормальное, как и у всех людей, прижатое к голове, другое, правое, оттопыренное, стоящее практически перпендикулярно. У нас на станции подшучивали над Нордвиком за глаза: мол, в детстве родители его часто драли за ухо, причем только за правое.
«А Шеланова у нас прозвали Людовиком, — глупо подумал я. — За длинный нос, похожий на нос одного из французских королей…»
«Мухолов» резко дернуло — очевидно, Нордвик начал торможение. Руки не выдержали, и меня бросило лицом на спинку кресла. При этом носом я уткнулся именно в то самое оттопыренное ухо Нордвика. Хорошо, что нос у меня не «королевский», а то, наверное, проткнул бы его «воспитательное» ухо. Лицо у меня стало вытягиваться вперед, и теперь я уже не знал, на что оно стало похоже. Но в таком положении было и свое преимущество. Теперь я видел экран обзора и надвигающуюся радужную диафрагму Глаза.
Надо сказать, что вхождение в диафрагму не доставило мне удовольствия. Вспышка в глазах, разноцветные кольца на сетчатке и неприятная оторопь во всем теле… И тут же наступила невесомость. Гравидвигатели в диафрагме не действовали.
Все-таки Нордвик был асом. Полет, траекторию движения он рассчитал великолепно. Буквально секунды три работали аварийные химические двигатели, и мы плавно пристали к переходному тамбуру пилотского отсека.
Не знаю кому как, но в невесомости я почувствовал себя весьма неуютно. Мы настолько привыкли к искусственной гравитации, что, впервые оказавшись в невесомости, я сразу понял, что означала «космическая болезнь» для первых пассажиров времен начала освоения пространства. Желудок подступил куда-то к легким, казалось, что ты падаешь вместе с ботом в бездонную прорву, и безотчетно хотелось ухватиться за что-то крепкое и надежное, чтобы предотвратить это падение. Наверное, молоденький капитан «Градиента» испытывал то же чувство, потому что, когда лопнула перепонка переходного тамбура, он, ожидая нас, висел возле входа, неестественно крепко уцепившись рукой за поручень. Одному Нордвику все было нипочем. Он крепко стоял на ногах, приклеенный к полу магнитными присосками, — экипировка работников патрульно-спасательной службы была рассчитана на все случаи жизни.
— Здравствуйте, — несколько смущенно проговорил капитан «Градиента». — У нас почему-то отказала система искусственной гравитации…
Не обращая на него внимания, Нордвик прошагал по там-5уру, вошел в рубку лайнера и, подойдя к корабельному компьютеру, быстрыми, четкими движениями открыл переднюю панель. Конечно, капитану ПСС положено было знать рубку корабля как свои пять пальцев. Поднятая панель корабельного компьютера огромным крылом закачалась под потолком.
Капитан «Градиента» растерянно смотрел на действия Нордвика. Затем перевел на меня недоуменный взгляд.
— Что случилось? — с плохо скрываемой тревогой, понизив голос, спросил он.
Я чуть не ударил его. Очевидно, он был моим ровесником — лет двадцать пять — двадцать шесть, — но щуплая фигура, светлые волосы, откровенно розовая кожа делали его совсем похожим на мальчишку. Впрочем, блондины всегда выглядят моложе. Даже щетина у них на лице практически незаметна, а у этого кожа на лице вообще была по-юношески девственно чиста.
— Вы завели лайнер в зону эксперимента станции «Проект Сандалуз-П», — процедил я, глядя в небесно-чистые глаза капитана «Градиента». — Вам это что-нибудь говорит?
Глаза его дрогнули, потемнели. Он побледнел, по горлу судорожно прокатился кадык. Что-то это ему говорило.
— Иржик, — позвал меня Нордвик, вытягивая из внутренностей компьютера какие-то длинные, белесые, похожие на макароны шнуры с полупрозрачными присосками на концах. — Переключи, пожалуйста, время сюда, в рубку.
«Откуда он знает мое имя? — несколько ошарашенно подумал я. — На причале-то обозвал меня «этим»…»
Я неуверенно, цепляясь за все предметы на своем пути, проплыл к пульту управления и, ухватившись за подлокотник пилотского кресла, соединился с Владиком.
В нашем распоряжении оставалось двадцать три минуты. Впрочем, не в нашем, а в распоряжении Нордвика, потому что только он знал, что нужно делать.
Внезапно включилась внутренняя связь, и девичий голос, наверное стюардессы, произнес:
— Капитан, пассажиры жалуются на невесомость…
— К черту! — рявкнул Нордвик. — Пусть потерпят полчаса!
Бедный капитан «Градиента» только беззвучно раскрыл и закрыл рот.
— Где у вас можно побриться? — неожиданно обратился к нему Нордвик.
Капитан «Градиента» ошалело уставился на него.
— Побриться?
— Да, побриться, — раздраженно повторил Нордвик.
— В душевой…
— Депилят там есть?
Вконец обескураженный мальчишка-капитан только кивнул, и Нордвик быстрым шагом направился в душевую.
В это время на экране связи вместо Владика появился Шеланов.
— Где Нордвик? — спросил он.
— Кажется, пошел бриться, — ответил я.
— Что?!.
Я пожал плечами.
— Пошел бриться, говорю. Во всяком случае, он скал место, где можно побриться.
Шеланов смотрел на меня расширенными глазами, словно проверяя, не сошел ли я с ума.
— Чем вы там занимаетесь?!
— Не знаю, — откровенно признался я.
— А где капитан «Градиента»?
— Здесь.
— Давай его сюда!
Я повернулся. Капитан «Градиента» по-прежнему висел возле тамбура, держась за поручень.
— Вас зовут, — пригласил я его.
Он, наконец, оторвался от поручня и стал так же неуклюже, как перед этим я, пробираться к пульту.
— Я слушаю, — сказал он, добравшись до кресла пилота;
— Кто — я? — осадил его Шеланов. — Доложите по форме.
Держась за спинку кресла, капитан «Градиента» выпрямился.
— Капитан грузопассажирского лайнера «Градиент» пилот второго класса Чеслав Шеман на связи, — отрапортовал он. Впервые я услышал его голос без растерянных интонаций.
— Вот так-то лучше, — кивнул Шеланов. — Начальник научно-исследовательской станции «Проект Сандалуз-П» Руслан Шеланов. Доложите о проводимых мероприятиях.
Чеслав Шеман вновь растерянно повернулся ко мне, словно ожидая подсказки.
— Я не получал никаких указаний…
Кажется, Шеланов выругался, но в это время у меня за. спиной послышался цокот магнитных подошв, и я обернулся. С закутанной полотенцем головой из душевой возвращался Нордвик. Тщательно растирая голову, он отстранил меня от кресла и сел. Затем снял полотенце. Я обомлел. От его пышной шевелюры не осталось и следа. Голый череп стыдливо розовел младенческой кожей, как бывает только после депилята, и по нему страшным в своей наготе глубоким оврагом змеился безобразный шрам, заканчивающийся за оттопыренным ухом.
— Здесь тебе никто ничего не скажет, — объяснил он Шеланову. — У меня нет времени вводить всех в курс дела.
Я непроизвольно бросил взгляд на таймер. Семнадцать четырнадцать.
— Сообщи о происходящем в патрульно-спасательную службу, — продолжал Нордвик. — И вызови мой крейсер. Может так статься, что ему придется здесь поработать…
— Уже вызвали.
— Хорошо. Теперь дальше. Я отключил блокировку системы запуска двигателей лайнера и попытаюсь вывести двигатели на режим прямым нейроуправлением. Вполне возможно, что двигатели я сожгу, но две минуты они проработают на полной мощности. Твоя задача: когда я буду готов, ты выстрелишь в Глаз из катапульты… Ты ведь говорил, что диафрагма после обстрела захлопывается на две с половиной минуты?
— Да, — кивнул Шеланов и тут же поперхнулся. — Но… мне нечем стрелять…
— Что значит нечем? — опешил Нордвик.
— В катапульте нет рабочего вещества.
— А тот астероид, который вы только что приволокли?!
— Даже если бы он смог поместиться в катапульту, мне его нечем туда затолкать! — тоже сорвался на крик Шеланов.
Кажется, я впервые увидел Нордвика растерянным. На нашей станции было всего два бота. Но один, с Льошем Банкони, находился сейчас неизвестно где, дрейфуя с сожженным двигателем где-то в космосе, а второй был здесь. И тут впервые жуткий холодок неприятной струйкой побежал по моей спине. Стало похоже, что восхищенные взгляды девушек могут уже никогда не коснуться моих шевронов. Какие только глупости не лезут в голову!
Но я ошибся в Нордвике. Он быстро оправился. То ли у него был в запасе еще один вариант, то ли его голова в этой ситуации работала быстро, трезво и четко. Как компьютер.
— Тогда — не мешай, — жестко сказал он Шеланову и отключил внешнюю связь. Затем повернулся к капитану «Градиента» и посмотрел на него внимательным взглядом.
— Значит, так, сынок, — тихо сказал он. — С прической тебе придется расстаться… Запустишь двигатели ты. Надеюсь, не забыл, что такое прямое нейроуправление?
Чеслав Шеман съежился.
— Нет… — прошептал он.
— Что значит — нет? Не забыл, или прически жалко?
Нордвик бросил быстрый взгляд на таймер. Я тоже. Оставалось тринадцать минут.
— Я не смогу…
— Что значит — не смогу?! — взъярился Нордвик. Глаза его недобро сузились. — А ну, марш в душевую!
— Я не смогу… — снова пролепетал Чеслав Шеман и тут же быстро затараторил: — Когда мы в институте сдавали зачеты по нейроуправлению, я с трудом укладывался в три минуты…
Нордвика перекосило.
— Черт бы тебя побрал! — выругался он и, резко повернувшись к пульту, включил селектор внутренней связи. — Внимание по всему кораблю! — сдерживая себя, проговорил он. — Прошу пассажиров, имеющих права пилотов, отозваться. На отзыв — одна минута. Повторяю: в течение одной минуты.
Секунд через пятнадцать отозвался чей-то голос:
— Микробиолог Бахташ Тарма. Двести шестая каюта. Имею любительские права…
— Спасибо, не надо. Прошу отозваться пилотов-профессионалов не ниже первого класса.
Минута прошла в напряженном ожидании. Больше откликов не поступило. Нордвик подождал еще лишних секунд десять, затем отключил связь и повернулся к Чеславу. Лицо Нордвика было страшным и одновременно жалким. Смесь ярости и страдания.
— В таком случае… — прохрипел он, лицо его исказилось, и он часто-часто задышал, — на боте пойдешь ты. Твоя задача… по моему приказу… направить бот в супермассу…
Я похолодел. Так вот какой второй вариант был у Нордвика! И без того потерявший свою розовощекость Чеслав Шеман побледнел еще больше.
— Нет… — Он испуганно замотал головой. — Я не смогу…
— Сможешь. Больше это некому сделать.
Шеман продолжал как заведенный мотать головой. А я стоял и с ужасом наблюдал, как один уговаривает другого пойти на смерть.
— Надо… Надо, сынок, надо… — хрипло выдавливал из себя Нордвик, не глядя на Шемана. — Я бы сам пошел, но никто не сможет тогда вывести лайнер. А послать туда этого микробиолога…
Чеслав Шеман только сильнее замотал головой. Казалось, еще немного, и с ним случится истерика. И в это время пикнул таймер, оповещая, что у нас осталось всего десять минут.
Нордвик вздрогнул и поднял глаза на Шемана. Лицо его посуровело, и он жестко проговорил:
— В таком случае я тебе приказываю сесть в бот и направить его в супермассу. Как старший по званию. Выполняйте приказ!
И тут словно что-то сместилось в моем сознании. Будто меня прилюдно ударили мокрой, холодной, грязной тряпкой по лицу. Плюнули в мою совесть. Растоптали при мне человеческие достоинство и гордость, право на выбор, право на поступок, право на жизнь.
С детства нашу психологию формировали на безмерной ценности чужой жизни. И сейчас на меня дохнуло варварством средневековья, будто при мне кладут на алтарь человеческую жертву.
— Да какое ты имеешь право приказывать! — гаркнул я в лицо Нордвику. — Посылать человека…
Закончить я не успел. Лицо Нордвика исказилось яростью, он повернулся ко мне и ударил. Страшно, сильно — у него была опора в невесомости на магнитные подошвы.
Когда я пришел в себя, Чеслава Шемана в рубке уже не было. Я висел под потолком, левой стороны лица не чувствовалось — она была словно под действием анестетика, — видел только правый глаз. В рубке горели почти все экраны: на одном, практически закрывая всю его поверхность, темнел близкий «зрачок» супермассы; на втором рельефно вырисовывался уже отшвартованный от лайнера бот; на третьем — лицо Чеслава Шемана в рубке «мухолова»; на четвертом по корпусу лайнера медленно перемещался двигательный отсек, занимая позицию напротив «зрачка» супермассы. На таймере горело время: пять минут сорок восемь секунд. А из кресла пилота торчала бритая голова Нордвика, сплошь утыканная присосками белесых проводов, ведущих внутрь открытого компьютера.
— Подлец! — прохрипел я разбитыми губами. Резкая боль рванула мне челюсть. — Гад!
Где-то в подкорке глупо зафиксировалась толика мелодраматичности этих фраз и всего моего положения. От злости на себя и свою подкорку я попытался оттолкнуться от потолка, чтобы броситься на Нордвика, но у меня ничего не получилось. Я только завертелся в воздухе.
— Не мешай, — не оборачиваясь, спокойно сказал Нордвик. — Если мы начнем сейчас драться, лайнер войдет в супермассу. А здесь восемьсот двадцать три человека, не считая нас.
Я заскрипел зубами от бессильной ярости, но тут же схватился за челюсть. Как он меня…
Тем временем на одном из экранов двигательный отсек лайнера застыл напротив «зрачка» супермассы.
— Внимание по всему кораблю! — объявил Нордвик по селектору внутренней связи. — Всем пассажирам приготовиться к появлению искусственной гравитации.
Он отключил селектор и посмотрел на таймер. Оставалось меньше четырех минут.
— Пора, сынок, — тихо сказал он Чеславу Шеману. Шеман вздрогнул.
— Прощайте… — прошептал он. Лицо его исказилось, совсем по-детски, как от незаслуженной обиды, и экран погас. Он выключил его — наверное, не хотел, чтобы видели его слабость. — Передайте маме…
И все. Может быть, он отключил и связь, а может, у него перехватило горло. И мне почему-то показалось, что сейчас по его лицу текут слезы.
«Мухолов» сорвался с места и канул в супермассе. И, может быть, потому, что не было ни взрыва, ни вспышки и супермасса даже не дрогнула, поглотив бот, — это не показалось страшным. Но мне хотелось кричать.
Радужная вспышка ударила по глазам чуть позже — сократилась диафрагма, — и тут же возникшая искусственная гравитация швырнула меня на пол. Пол подо мной завибрировал, и появился ноющий звук, все более и более усиливающийся. Нордвик активировал двигатели по ускоренному режиму. Обычно двигатели активируют в порту в течение примерно получаса, и это проходит незаметно. Работающих же в полном режиме двигателей вообще не слышно, а когда корабль ложится в дрейф, они работают на холостом ходу, чтобы обеспечить возможность быстрого маневра. Так они и работали на «Градиенте», но диафрагма погасила их. И поэтому Нордвик пытался не только активировать двигатели, но и одновременно двинуть лайнер с места.
Ноющий звук перешел в невыносимый вой, от которого, казалось, крошились зубы, переборки уже не вибрировали, а сотрясались крупной дрожью, но лайнер по-прежнему оставался неподвижным. И только когда время на таймере перевалило за полторы минуты и стало приближаться к двум, к дикому вою добавился еле слышный комариный писк, и «зрачок» супермассы стал медленно отодвигаться.
Я прополз на четвереньках по содрогающемуся полу к пульту управления и, уцепившись за кресло, встал на ноги. Передо мной замаячила бритая голова Нордвика, вся в присосках и проводах. Я крепче ухватился за кресло и выпрямился, чтобы через его голову видеть приборы. Взгляд метался между экраном, на котором проецировался удаляющийся зрачок», гравилотом, спидометром и таймером. Мала скорость, мала! Кажется, я даже грудью навалился на спинку кресла, словно пытаясь подтолкнуть лайнер вперед.
Супермасса сработала как часы. Только на таймере выпрыгнуло время: две тридцать шесть, — как она выплюнула из себя диафрагму. Я еще успел бросить взгляд на гравилот: три тысячи девятьсот метров от супермассы, и на спидометр: одиннадцать и шесть метров в секунду, — как разом умолкли двигатели, радужная вспышка ударила по глазам, и вновь наступила невесомость.
Не успели… До спасения оставалось чуть более километра. Но я ошибся. Несмотря на то что диафрагма усиленно гасила скорость корабля (скорость падала просто на глазах), инерция движения была огромна, и лайнер продолжал, хоть и теряя скорость, уходить от супермассы.
Последний переход границы диафрагмы оказался мучительным. Скорость лайнера упала практически до нуля, и я даже увидел, как радужная пленка диафрагмы возникла передо мной прямо из экранов, вошла в меня и словно вывернула наизнанку. Как я остался стоять на ногах, не знаю. Но когда пришел в себя и смог хоть что-то соображать, то увидел в обзорные экраны, что лайнер находится за границей диафрагмы. Мало того, он по-прежнему уходил от супермассы. С небольшой, почти черепашьей скоростью, какие-то метры в минуту, но уходил.
Вышла соринка из Глаза…
На дисплее замигала красная надпись: «Авария в двигательном отсеке!!!» — сжег-таки двигатели Нордвик… Я посмотрел на него. Нордвик неподвижно сидел в кресле, пустыми глазами уставившись в пульт управления. На его вдруг обострившемся лице быстро высыхали крупные капли пота.
Я поморщился и чуть не зашипел от боли. И тогда я повернулся и, с трудом передвигаясь на ватных ногах, пошел в душевую. К счастью, в душевой нашлась аптечка. Я снял боль и кое-как ретушировал кровоподтек, заливавший почти всю правую половину лица. К сожалению, я не врач-косметолог и добиться полного рассасывания кровоподтека мне не удалось. Он разлился по щеке сине-желтым пятном, и, как я ни старался, в нем только больше появлялось зелени. Тогда я оставил синяк в покое, содрал с себя одежду и забрался под душ.
Когда я вышел из душевой, Нордвика в рубке уже не было. Переднюю панель на пульте управления он закрыл, но как-то небрежно, неаккуратно — из-под нее змеились по полу те самые белесые червеобразные провода нейроуправления, вызывавшие гадливое чувство. Очевидно, Нордвик просто отпустил кронштейны панели, и она упала на место, придавив провода.
Неприкаянно побродив по пустой рубке, я попытался пройти в пассажирский отсек, но перепонка двери оказалась заблокированной. Тогда я открыл дверь в пилотский информаторий. За перепонкой оказалась вторая, светозащитная, и я просунул в нее голову. И чуть было не отпрянул от грохота взрыва, швырнувшего мне в лицо комья земли. В информатории шел фильм. Старинное кино, квадратом экрана светившееся на стене.
Фильм был о войне и, наверное, игровой. На экране, за бруствером окопа стоял военный в длинной шинели и папахе (наверное, генерал — я в этом слабо разбираюсь) и смотрел на поле боя в странный, похожий на перископ, бинокль, установленный на треноге. Рядом с ним стоял еще один военный в туго перетянутом полушубке и в каске. Очевидно, офицер.
Я уловил только конец фразы, которую офицер говорил генералу:
— …Вы забываете, что они не только солдаты, но и люди. Что у каждого из них есть матери, жены, дети…
Генерал резко повернулся к офицеру. Лицо его было суровым и решительным, как и положено генералу во время боя.
— Если я буду помнить, что у каждого из них есть матери, жены и дети, — жестко обрубил он, — то я не смогу посылать их на смерть!
Экран мигнул, опять ударил взрыв, картинка вернулась, и снова на экране стояли генерал и офицер, и снова офицер говорил генералу, что солдаты еще и люди, и снова генерал осаживал его. Видно, компьютер раз за разом повторял один и тот же эпизод фильма.
Я посмотрел в темноту информатория. В углу, в мигающем свете экрана, отблескивала лысина Нордвика.
Я отпрянул назад и с треском захлопнул за собой перепонку двери. Ишь, душу свою успокаивает! Оправданий ищет! Я прошагал через всю рубку и со всего маху сел в кресло пилота. Он, видите ли, тоже имеет право посылать на смерть!
В голове стоял полный сумбур. Я, конечно, понимал, что своей смертью Шеман спас жизни всех пассажиров «Градиента». Но в то же время все мое естество, мои моральные принципы не могли примириться с тем, что его заставили это сделать. Заложили, как агнца на алтарь. Не имел права никто заставить его это сделать! Потому, что это подвиг, а на подвиг люди идут сами, жертвуя собой по зову своей души. Приказать же мальчишке… Я не знаю, как там считали в двадцатом веке, но я считаю, что это убийство. Пусть у Нордвика и не было другого выхода, но это — убийство!
А потом я вдруг неожиданно подумал, а смог бы я, если бы умел управлять ботом, пойти вместо Шемана? И не сумел ответить, потому что не смог поставить себя на место Чеслава и во всей той полной мере, которую испытал он, ощутить глубину пропасти между жизнью и смертью. Сказать же: «Да! Я готов!» — слишком просто. Это пустой звук, за которым ничего нет, если впереди — жизнь.
Так я и просидел в кресле пилота часа два, пока не прибыли спасатели. К счастью, прибыл не крейсер Нордвика, а другой, находившийся ближе к нашему сектору. К счастью потому, что я не хотел, просто уже физически не мог оставаться на лайнере, где стал свидетелем сцены, противоречащей воспитанной во мне морали, А к Нордвику, если бы прибыл его корабль, обращаться с просьбой, чтобы меня доставили назад на нашу станцию, я не хотел.
Первое время, пока крейсер ПСС швартовался к «Градиенту», брал его на буксир и десантировал ремонтников к двигательному отсеку, я не вмешивался в переговоры спасателей между собой. Но когда их работа вошла в спокойное деловое русло и количество приказов и переговоров в эфире упало, я вызвал их капитана и, отрекомендовавшись, попросил помочь мне вернуться на станцию.
— Так в чем дело? — не очень любезно осведомился капитан. — Берите спасательную шлюпку и летите.
— Я не умею управлять шлюпкой.
— В таком случае сидите и ждите. В настоящий момент у меня нет свободных людей для вашей доставки на станцию.
Я начал было ему снова объяснять, кто я такой и как здесь оказался, но он резко оборвал меня, попросив не засорять эфир и не мешать работать.
— Если не возражаешь, Иржик, — вдруг услышал я за спиной голос, — то это могу сделать я.
Я обернулся. У стены стоял Нордвик и смотрел на меня усталыми больными глазами. Не знаю, да и никому бы не смог объяснить, даже себе, почему я кивнул.
Салон спасательной шлюпки, хоть она и была всего раза в два больше, чем «мухолов», оказался просторным, рассчитанным на большое количество человек. Впрочем, оно и понятно — шлюпке не нужен такой мощный двигатель, как боту. Я подождал, пока Нордвик усядется в пилотское кресло, и сел у самого выхода на жесткое откидное сиденье подальше от него.
Почему-то я ждал, что он обязательно заговорит со мной, попытается как-то оправдаться, объяснить мне… Но он весь путь до станции молчал и не смотрел в мою сторону. И когда мы опустились на причал станции и я вышел из шлюпки, он все так же продолжал неподвижно сидеть в кресле, даже не. повернувшись и не проводив меня взглядом.
У входа на причал станции меня ждали ребята. Наверное, у них была ко мне масса вопросов, но никто их не задал. Все молча смотрели на меня. Не знаю, что на них произвело впечатление — то ли выражение моего лица, то ли синяк. Впрочем, делиться своими впечатлениями у меня тоже не было желания.
— Где Шеланов? — спросил я.
— В медотсеке, — подсказал кто-то.
Я кивнул и, пройдя сквозь толпу, зашагал по коридору в сторону мед отсека. Ребята меня поняли, и никто за мной не последовал.
В медотсеке было трое: Шеланов, Гидас и Долли Брайен — врач станции. Гидас лежал на выдвинутой из стены койке. На его голове блестел шлем психотерапии, а над грудью, свешиваясь с потолка на хромированной штанге, висела платформа диагноста. Гидас плакал. Долли сосредоточенно возилась у пульта диагноста, а Шеланов сидел на стуле рядом с Гидасом и держал его за руку.
— Мне надо было идти… — трудно, с болью выдыхая из себя слова, говорил Гидас. Слез, бегущих по щекам, он не замечал. — Я же знаю «мухолов» как свои пять пальцев… Надо было вывести его из диафрагмы… разогнать… по спирально суживающейся траектории… и катапультироваться… Компьютер бы сам довел…
— Я вернулся, — сказал я.
Шеланов мельком глянул на меня, кивнул.
— Разрешите доложить? — официальным тоном спросил я.
— Потом, — отмахнулся он.
— Не потом, а сейчас. Я считаю, что действия капитана Нордвика на лайнере «Градиент» граничат с преступлением.
Шеланов поднял на меня недоуменный взгляд. Затем отпустил руку Гидаса и встал.
— А ну, пойдем отсюда, — сказал он и, подхватив меня под локоть, вывел из медотсека. — Что ты сказал?! — спросил он, заращивая за нами перепонку двери.
— Я сказал, что действия капитана Нордвика преступлением. Он не имел права приказывать Шеману идти на смерть. Может быть, это можно оправдать сложившейся ситуацией, но с моральной стороны — Нордвик совершил убийство.
— С моральной стороны… — Лицо Шеланова обострилось, стало жестким. — Ты еще назови смерть Шемана подвигом. В результате этого, как ты говоришь, преступления спасено восемьсот двадцать три человека.
— Сейчас не средневековье, чтобы приносить кого-то в жертву! — почти выкрикнул я ему в лицо. — И даже не двадцатый век! Человек должен сам…
— Не двадцатый, — согласился Шеланов. — Поэтому не тебе его судить.
— И не вам!
— И никому… — тихо закончил Шеланов, непримиримо глядя мне в глаза. — Нет для него суда.
— Есть! Суд его собственной совести! Поэтому я хочу, чтобы о его поступке знали все! Тогда посмотрим!
Кажется, я окончательно слетел с нарезки. Хотя все же где-то в глубине сознания уловил фальшиво-театральную патетичность своих восклицаний.
Лицо Шеланова странно изменилось. Будто он во время бега со всего маху наткнулся на внезапно выросшую перед ним стену. И до сих пор не может прийти в себя.
— Не думал, что у меня на станции работают экзальтированные чистоплюи, — хрипло сказал он. — До сих пор я считал, что работаю со взрослыми людьми. Суд совести…
Шеланов вдруг потух, и глаза его стали грустными и невидящими. Будто он жалел меня за что-то. Меня или Нордвика.
— Это он тебя? — спросил он, кивнув на синяк. — Мне тоже хочется… Послушай, а ты знаешь имя того пилота, который бросил свой лайнер на Сандалуз?
Я молчал. Ждал продолжения. Впрочем, вопрос был риторическим, и Шеланов не ждал ответа.
— Это был Нордвик, — сказал он. Я вздрогнул от неожиданности.
— Но и это не все, — тихо продолжал Шеланов. — Там, в пассажирском отсеке лайнера, находилась вся его семья. Жена, трехлетний сын и пятилетняя дочь. Так что совесть у него и так…
Я молчал. Мне нечего было сказать.
— Да и не в Сандалузской катастрофе дело, — снова заговорил Шеланов. — Даже не будь ее, Нордвик имел право на такой приказ! Заруби себе…
Он вдруг осекся и встревоженно спросил:
— А где Нордвик?
— Там, в шлюпке…
— Где — там?
— На шестом причале…
Шеланов стремительно повернулся и побежал по коридору к причалам. Я мгновение недоуменно смотрел ему вслед, а затем тоже сорвался с места и побежал за ним. Я понял, что подумал Шеланов.
Когда мы подбегали к причалам, из тамбура третьей платформы вышли Льош Банкони и сопровождавший его незнакомый человек в форме ПСС. Чуть не сбив их с ног, мы пробежали мимо и вскочили в тамбур шестого причала. Перепонка шлюза медленно затягивалась, но Шеланов успел протиснуться в нее, и она, на секунду Застыв, лопнула.
Спасательная шлюпка по-прежнему стояла на том же самом месте посреди причала. Только входной люк был задраен.
— Нордвик! — тяжело дыша, позвал Шеланов, остановившись метрах в десяти от шлюпки. — Нордвик!
Молчание. Словно в шлюпке никого не было.
— Нордвик, — снова, но уже более спокойно, обратился Шеланов, — ты же знаешь, что не сможешь стартовать, пока на причале люди. А я отсюда не уйду.
И снова молчание. Затем перепонка люка лопнула, и мы увидели Нордвика. Он стоял, держась за края люка, и смотрел на нас. Смотрел долго, думая о чем-то своем. А потом сел, свесив ноги из люка.
— Куда это я должен был стартовать? — с какой-то странной интонацией спросил он у Шеланова. — Все-таки плохо ты меня знаешь…
Шеланов подошел к нему и сел рядом. Они молчали. И я молчал. Стоял и смотрел на них, как истукан. Как дурак.
Нордвик повернул к Шеланову голову и долгим взглядом, словно изучая, словно в первый раз видя, посмотрел на него. Я почему-то подумал, что сейчас он скажет что-нибудь возвышенно-сакраментальное, типа: «Ты знаешь, я перебрал все варианты, чтобы самому… А пришлось послать его» — и уронит голову себе на руки.
Но он неожиданно спросил Шеланова:
— А ты никогда не пробовал чеканить свой профиль на монетах? По-моему, неплохо бы получилось…
Шеланов поднял на него глаза.
— Мало тебя в детстве драли за ухо.
И они горько, вымученно улыбнулись друг другу. Они знали о себе все сплетни.
И тогда я повернулся и ушел.
ПОБЕГ
