Глава 31

Весь путь до моста через Лузьму меня на приличном расстоянии сопровождали два стопохода, которые, не приближаясь, следовали слева, между мной и энергостанцией. И только когда я, обогнув станцию, свернул на мост, они прекратили сопровождение. Небывалая терпимость эго к моей личности поражала. Нет человека, нет проблем — таково политическое кредо нашей цивилизации, не признающей за террористами права не только на свободу, но и на жизнь. Здесь же меня не собирались устранять и даже не ограничивали в свободе передвижения. В пределах купола, разумеется. И это лишний раз заставляло меня сомневаться в правоте Тонка.

Холмовск встретил меня неприветливо. Низкие тучи, несмотря на «веселую» розовую окраску, действовали на сознание угнетающе, как красный свет аварийного освещения, С лиц горожан исчезли улыбки, из глаз — чувство жалости и снисходительности. В то же время никто не выказывал открытой неприязни, хотя из кабины медленно плетущегося стопохода я то и дело ловил на себе настороженные взгляды.

Я въехал к себе во двор и остановился возле подъезда. Посидел немного, оглядываясь по сторонам, словцо вернулся домой из длительной командировки. Вокруг ничего не изменилось. Те же дома, та же детская площадка с качелями и горками, то же кафе с вывеской «Наш двор», разве что тополя оделись молодой листвой да трава на газонах подросла. Однако складывалось впечатление, что отсутствовал я несколько лет. Напряженные события последних дней с лихвой перекрывали всю предыдущую жизнь, к тому же не настоящую, а искусственно созданную в памяти.

И только выбравшись из стопохода, я понял, чем этот двор кардинально отличается от давешнего — на скамейках у подъездов не сидело ни одной старушки. И дело даже не в пасмурной погоде — старушки помолодели и собирались жить очень долго. В отличие от меня.

В квартире висел застоявшийся запах гнилых продуктов — уходя, не думал, что надолго, а получилось чуть ли не навсегда. Зайдя на кухню, увидел, что яблоки в вазочке сгнили, хлеб в полиэтиленовом пакете покрылся зеленой плесенью. Холодильник открывать не стал, предчувствуя, что внутри плесень свешивается с полок. Открыл настежь форточку, прошел в комнату, распахнул балконную дверь, и сквозняк погнал по квартире свежий воздух. Из глухого угла комнаты я выдвинул тумбочку с телевизором, стал на корточки и, отвернув угол линолеума, достал из тайника «беретту» с запасной обоймой.

С некоторым сомнением взвесив пистолет в руке, вздохнул и сунул его назад, в тайник. Нет, не за «береттой» я приходил — разве это оружие против эго? Закрыв тайник, задвинул тумбочку на прежнее место и огляделся, пытаясь по наитию определить, что же меня привело на старую квартиру?

Мои поиски напоминали игру с завязанными глазами — взгляд медленно скользил по комнате, а подсознание подсказывало: «Холодно… холодно… прохладно… теплее… теплее… тепло…»

Самым «теплым» местом в квартире оказалась пошлая чеканка на стене, изображавшая витязя в тигровой шкуре, разрывающего пасть тигру. Уж и не помню, по какому поводу и кто мне ее подарили, мало того, настоял на том, чтобы я повесил на стену. Наверное, кто-то из женщин, сам бы никогда не решился — витязь разрывает пасть тигру, а сам уже в его шкуре! Глядя на чеканку, я всегда вспоминал бронзовый памятник вождю мирового пролетариата в городском парке. Вождь стоял на гранитном постаменте в канонической позе — в плаще, кепке, с простертой в коммунистическую даль правой рукой. При этом в указующей руке у него была зажата еще одна кепка.

Повинуясь наитию, я подошел к чеканке, снял ее и приложил ладони к стене. Стена под ладонями завибрировала, лопнули обои, и передо мной открылась небольшая ниша, внутри которой лежал идентификатор имени и странный браслет из витого зеленовато-желтого металла. Тайник, которым я должен был воспользоваться после своей инициации в качестве агента.

Идентификатор имени мне был ни к чему, а вот браслет заинтересовал. Я вынул его из ниши, повертел в руках, рассмотрел, надел на руку. Браслет мягко обвил запястье, и я тут же понял, как им пользоваться. Сжать руку в кулак — и появляется оружие дальнего боя, стреляющее сгустками высокотемпературной плазмы, расставить пальцы — из браслета выпрыгивает парализатор, выставить указательный и безымянный пальцы — электрошокер. А если потереть пальцы один о другой, то потом можно скатывать медяки в трубочку. Теперь ясно, что привело меня на старую квартиру.

Я отступил на шаг, ниша в стене тотчас затянулась и даже обои срослись. Тогда я навесил на стену пошлую чеканку и направился в кухню проводить генеральную уборку. Не знаю, придется ли когда-нибудь еще побывать в собственной квартире, но оставлять после себя бедлам не хотелось.

Около часа я потратил на то, чтобы загрузить в полиэтиленовые мешки испорченные продукты, помыть холодильник. Затем принял душ, побрился и с неудовольствием отметил в зеркале, что в добавление к седине начала проглядывать лысина. Пока не очень заметная, но волосы основательно поредели.

Одевшись, я закрыл балконную дверь, взял мешки с мусором и вышел из квартиры. Очень хотелось когда-нибудь вернуться, но предчувствие подсказывало, что, скорее всего, покидаю квартиру навсегда.

Выйдя из подъезда, я выбросил мешки в мусорный бак и огляделся, мысленно прощаясь с домом и двором. Взгляд задержался на кафе «Наш двор», и я почувствовал, что голоден. Последний раз ел во время ночного рандеву с Тонкэ у реки, а потом только пил кофе, так что перекусить не мешало. Дорога предстояла дальняя, как первобытному человеку за горизонт, и что меня ждало за горизонтом — неведомо.

Посетителей в кафе не было, но Нюра не скучала, весело болтала с официантом, сидевшим за стойкой спиной ко мне.

— Привет, Нюра! — наигранно весело поздоровался я с порога.

— Здравствуй, родненький! — откликнулась она. — Давненько ты к нам не наведывался. Завтракать будешь?

Своего дежурного вопроса: «Женился, что ли?» — она не задала. В качестве жениха я потерял для нее интерес, да и знала она, где я был и что делал все это время. Как и все «новообращенные самаритяне».

Официант повернулся, и я неожиданно узнал Валеру из ресторана «Chicago».

— Ба, знакомые все лица! — удивился я. — Привет! Каким образом ты здесь оказался?

Валера улыбнулся.

— Здравствуй. Ресторан перевели на самообслуживание, и я ушел сюда. Теперь мы с Нюрой вдвоем работаем. Нравится нам эта работа, и ни на какаю другую менять не хотим.

— Работаете? — хмыкнул я, обводя взглядом пустой зал. — Гм… Смотрю, работы у вас невпроворот.

— А ты пораньше зайди или попозже, — беззлобно рассмеялся Валера. — Утром или в обед места, где сесть, не найдешь. И во время ужина тоже. Что будешь заказывать?

— Яичницу, кофе. Но кофе натуральный.

— Рекомендую фирменную яичницу, — посоветовал Валера.

— Это как? — притворно удивился я. — Со скорлупой? Или желтки навыворот?

— Как это желтки навыворот? — округлила глаза Нюра.

— А вот так: желтки разбиваются, а белки — целые и круглые, как твои глаза.

— Шутишь все… — покачала головой Нюра.

— Фирменная яичница — с беконом, луком, помидорами, брынзой… Пальчики оближешь, — объяснил Валера. — Знаешь, как Нюра готовит?

Как Нюра готовит, я знал, и у меня непроизвольно, словно у собаки Павлова, набежал полный рот слюны от безусловного рефлекса.

— А как Валера блюда оформляет… — мечтательно покрутила головой Нюра.

Они заговорщицки переглянулись, и я понял, что их объединяют не только кулинарные интересы. Нашла-таки себе Нюра «мужика» без моей помощи. Мне даже завидно стало. По-хорошему. Но и грустно одновременно. Мне «бабу» в этом городе не найти…

— Ладно, — махнул я рукой. — Готовьте, оформляйте… Только чтобы из натуральных земных продуктов! — крикнул я в спину удаляющейся на кухню Нюре.

Валера встал и поспешил за ней.

Оставшись один, я огляделся. В кафе вроде бы ничего не изменилось — те же столы, стулья, приборы на столах, образцы блюд на витрине, но в то же время чувствовалось, что сюда пришел профессионал. Столы и стулья расставлены по линеечке, а блюда на витрине оформлены, как произведения искусства. Мало вкусно приготовить, что Нюра умела как никто, важно блюдо еще и подать, чтобы его вид вызывал желание наслаждаться обедом.

Что ж, не всем дано вершить судьбы цивилизаций, есть и такие, для которых кафе — мир их увлечений, их судьба с ее радостями и горестями. Они проживут здесь счастливую жизнь и, умирая, не будут терзаться сомнениями, правильно ли они жили.

Непроизвольно вспомнился небольшой рассказ Агаты Кристи. Пожилой полицейский, выйдя на пенсию, поселился в небольшом городке и столовался в пансионе по соседству. Хозяйка пансиона готовила разнообразно и бесподобно. Неожиданно отставной полицейский узнает, что за последние десять лет дамочка похоронила четырех пожилых мужей, умерших с одним и тем же диагнозом — ожирение сердца и оставивших вдове в наследство приличные счета в банке. Верный своему долгу, полицейский начинает расследование. Поскольку за время службы у него накопился в банке приличный счет, он выдает себя за человека, который на старости лет подумывает о женитьбе. Он заговаривает с хозяйкой, и через некоторое время они уже ведут частые задушевные беседы, во время которых она без утайки рассказывает о своих мужьях, их увлечениях, кулинарных пристрастиях, потчуя отставника изысканными блюдами. Через месяц, когда бывший полицейский узнает всю подноготную «подследственной», он предлагает ей… руку и сердце. Он тоже не против умереть от ожирения этого органа.

И опять я позавидовал Нюре с Валерой. Хорошо, когда твое настоящее и будущее предопределено и нравится так жить. Тогда и умирать не страшно. С другой стороны, чем такая жизнь лучше жизни кота Пацана?

Подошел Валера, расстелил салфетку, положил нож, вилку, налил кофе. Затем за стойку вплыла Нюра с подносом в руках и поставила передо мной тарелку с яичницей.

— Ну, как? — спросила она..

— Нюрочка, дорогая, я еще не попробовал!

— Я спрашиваю, оформлена как? — обиделась она. Яичница исходила жиром и паром. Кусочки бекона, колечки полупрожаренного лука, дольки помидоров были разложены в запекшей их яичнице с тщательностью мастера мозаичных панно.

— Бесподобно! — заверил я, взял в руки нож, отрезал кусочек и отправил в рот.

— А на вкус?

Я замычал и восхищенно замотал головой.

— Ясык поготил…

— Опять ты со своими шуточками…

Нюра не обиделась, села напротив и, как в былые времена, стала смотреть на меня. Валера деликатно отошел в сторону.

— Когда ты уже определишься… — с долей упрека; проговорила Нюра.

— Это в смысле семейной жизни? — парировал я.

— Ты сам понимаешь… — покачала она головой. — Просто в жизни.

Я отхлебнул кофе.

— Рекомендую в следующий раз, когда будете готовить кофе, добавить корицы на кончике ножа, — сказал я, раскрывая секрет приготовления напитка Бескровного. — Бесподобно получится.

— У нас, кроме тебя, натуральный кофе никто не пьет. Это последний.

— Я закажу банку зерен на всякий случай, пообещал Валера. — В следующий раз приготовлю с корицей.

— Вот спасибо, уважили! — воскликнул я, хотя был уверен, что больше никогда здесь не появлюсь. Даже если очень захочу, ничего у меня де получится.

— Пора остепениться и выбрать свой путь, — вновь вернулась к незаконченному разговору Нюра.

— Это какой же путь и какой выбор? — все-таки не выдержал я, вступив в разговор. — Те, кто вне купола, погибнут в ядерной катастрофе, а те, кто внутри, выродятся. Ваш выбор равносилен предложению, которое сделали бы приговоренному к смерти, — хочешь, вот перед тобой электрический стул, а не хочешь — газовая камера, А третьего, жизнеутверждающего, варианта нет?

— Жизнь можно рассматривать как промежуток между небытием, — вмешался в разговор Валера. Он подошел и сел рядом. — Выходим из мрака и уходим во мрак. И нужно принимать это спокойно. Как люди смертны, так смертны и цивилизации. В данном случае мы имеем возможность продлить существование человеческой цивилизации. Без нас она бы просуществовала максимум лет двадцать, а с нами — несколько тысяч. Вот и все. Выбирай.

«А это тем временем продолжат экспансию в каком-нибудь другом мире», — хотел сказать я, но не сказал. У меня появился третий вариант пути, правда, не имеющий ничего общего с жизнеутверждающим, однако и о нем я говорить не собирался. Это был мой личный путь, и он уводил меня далеко от двух вариантов судьбы человеческой цивилизации. Надеюсь, пока.

Я молча доел яичницу, выпил кофе, вытер губы салфеткой.

— Спасибо, было очень вкусно, — поблагодарил и встал.

Двое «новообращенных», согласных, как герой рассказа Агаты Кристи, умереть в сытом довольстве, смотрели на меня и ждали ответа. И не было в их глазах жалости.

— Прощайте, — сказал я и направился к выходу.

И это было самым лучшим ответом, который я мог придумать.

Во дворе накрапывал мелкий розовый дождь. Я набросил на голову капюшон, прошагал к стопоходу, забрался внутрь и тронулся с места.

Как я ни ершился, но Нюра была права — нужно определяться. Пора от голословных заявлений самому себе переходить к действиям. Мне не нравилась человеческая цивилизация за стеной купола, но зла я ей не желал. Мне нравилось общество «новообращенных самаритян» под куполом, но я не верил эго. Я не собирался взрывать энергостанцию, тем более что после попытки Тонкэ меня к ней и близко не подпустят. Я собирался разобраться. Но сделать это намерен был сам, без навязчивой подсказки «новообращенных самаритян» и невзирая на доводы диссидента-террориста. Не верил я ни посулам, ни обещаниям, ни клятвенным заверениям. А угроз Ремишевского не принимал. Подспудно Я ощущал, что эго не против того, чтобы предоставить мне возможность побывать в их мирах, но было одно препятствие — Ремишевский. Сотворенный по образу и подобию человека, с человеческой психологией, он ревностно защищал интересы эго и категорически не желал посвящать меня во все тонкости экспансии.

Но я в своем стремлении был непреклонен. Об одном только жалел, что не попрощался с Бескровным, а позвонить на дачу не мог. Не догадался писатель при проектировании особняка провести телефонную связь, а сотового телефона у него не было.

Черепашьим шагом из-за скудного энергоснабжения стопоход пересек город и выбрался на дорогу, ведущую к Щегловскому косогору. Издали заштрихованное мелкой моросью дождя кладбище выглядело старым и заброшенным, каким вскоре ему и предстоит стать — ближайшие похороны состоятся лет этак через семьсот-восемьсот.

Не став огибать косогор по серпантину, я пустил машину напрямик, как совсем недавно это сделал Ремишевский, догоняя мои «Жигули». Но лихо, как было у Ремишевского, не получилось — на малом энергоснабжении стопоход взбирался натужно, оскальзываясь на раскисшей глине, и меня немилосердно болтало в салоне.

Наконец машина выбралась по склону косогора на грунтовую дорогу, и я увидел у второй высоковольтной опоры, напротив захоронения Мамонта Марка Мироновича, стоящий стопоход. Меня ждали, и я знал — кто.

Подъехав поближе, я остановился и выбрался под дождь. Дверца второго стопохода открылась, и на раскисшую землю спрыгнул Ремишевский.

Наши взгляды встретились, и мы долго непримиримо смотрели друг другу в глаза. Отступать я не собирался..

— Возвращайся в особняк и носа оттуда не показывай, — процедил Ремишевский.

— Нет, — упрямо покачал я головой.

— Что ж, ты сам выбрал…

Он вскинул руку, и сгусток раскаленной плазмы устремился ко мне. Прыгнув в сторону, я кубарем перекатился по мокрой траве, вскочил на ноги… Но второго выстрела не последовало.

— Это последнее предупреждение, — сказал Ремишевский. — Если ты не уберешься, буду стрелять очередями на поражение.

— Напрасно ты так, — покачал я головой. — Американской дуэли не будет.

— А что будет? — ухмыльнулся Ремишевский.

Я посмотрел ему в глаза, и ухмылка сползла с лица Ремишевского. Но выстрелить он не успел.

— Будет Аутонпец!

Ремишевский застыл, словно в детской игре «Замри!», а затем медленно завалился на спину. Как деревянная статуя, не сгибаясь.

Я подошел к нему, посмотрел на распростертое тело. Широко раскинув руки, Ремишевский навзничь лежал на траве и остановившимся взглядом смотрел в низкое серое небо. Мелкая морось дождя била по стеклянным глазам, скапливалась водой в глазницах и стекала по щекам, будто мертвый плакал. Но я не испытывал сожаления. Передо мной лежал мертвый биоробот с жестко заданной программой. Биоробот с человеческим телом и человеческой психологией, которому так и. не довелось стать человеком, как это удалось мне.

Я отвернулся и твердым шагом направился к помпезному надгробию на фальшивой могиле никогда не существовавшего Мамонта Марка Мироновича. Назад я оглядываться не собирался — все, что осталось за спиной, принадлежало прошлому, а мне предстояло разбираться с будущим.

Просыпающаяся память подсказывала, что нужно делать. Детектор пересадочной станции опознает меня по хромосомам Тонкэ как своего и инициирует процесс перемещения в иной мир. Кодов миров я не знал, но, быть может, и к лучшему. Это был мой путь, мой выбор, который я сделал без чьей-либо подсказки, и пройти его я должен сам, надеясь только на себя, чтобы составить непредвзятое мнение как об эго, так и о человечестве. Чтобы потом с чистой совестью положить информацию на чаши весов и посмотреть, что перевесит.

Подойдя к золоченому орлу, восседавшему на гранитной глыбе, я не стал медлить и сунул руку в открытый клюв. Пару секунд ничего не происходило, затем крылья орла дрогнули, блеснули глаза, и клюв со щелчком сомкнулся на ладони, будто компостируя проезд между мирами.