Глава 20
Спал я плохо, несмотря на то что перед сном выпил стакан коньяку. Выпил в одиночку, Бескровного будить не стал — пожалел старика. И напрасно, потому что среди ночи он проснулся, включил в холле телевизор на полную громкость, а затем принялся возбужденно бродить по дому. Звукоизоляция в особняке прекрасная, но я спал с открытыми окнами, к тому же Валентин Сергеевич, пару раз зайдя ко мне, но не решившись разбудить, оставил двери открытыми, так что я слышал сквозь сон и бормотание телевизора, и шаги писателя по дому. Но просыпаться принципиально не хотел — возбужденному мозгу был крайне необходим отдых, иначе точно стану параноиком. И без того симптомы налицо.
Под утро, когда писатель утихомирился, приглушил звук телевизора и, очевидно, прикорнул в кресле, ко мне пришел кот. Нагулявшись за ночь, он устроился в ногах поверх одеяла, и только тогда я наконец по-настоящему заснул. Говорят, кошки хорошо снимают нервное возбуждение.
Проснулся я от щебета птиц. Не скажу, что хорошо выспался, но и не чувствовал себя разбитым, как накануне. Кот ушел на утреннюю охоту, лишний раз подтвердив, что все представители его породы гуляют, где и когда вздумается, и живут сами по себе. Хотел бы и я так…
Умываясь, я неожиданно обнаружил в волосах седину. Вот вам и пожалуйста — передряги последних дней. Не думал, что мои переживания могут так сильно отразиться на метаболизме. В моем-то возрасте…
Внимательно рассмотрев себя в зеркале, я, в дополнение к седине, заметил тоненькую морщину на лбу. А вот это уже не лезло ни в какие ворота. Слышал, что от нервных стрессов люди за ночь седеют, но чтобы появлялись морщины…
Одевшись, я спустился в холл отнюдь не в радужном настроении. Несмотря на открытые двери, в холле было накурено так, что дым сизым облаком висел в воздухе. Хоть топор вешай. Валентин Сергеевич сидел на диване, сумрачно смотрел телевизор и курил как паровоз, одну сигарету за другой, На столике стояла начатая бутылка коньяку, пустая рюмка и большая пепельница, полная окурков. Лицо у писателя было хмурым, осунувшимся, обычно опрятная борода всклокочена.
— Доброе утро, — сказал я.
— Что? — Бескровный вздрогнул, будто его разбудили посреди тревожного сна. — Ах, это вы… Здравствуйте, Артем. Кому утро доброе, а кому… — Он махнул рукой.
— Меньше пить надо, тогда похмелье не такое тяжелое.
— При чем здесь пить? Я всю ночь на ногах и почти не пил. Рюмку только.
— Я и вижу… Из этой бутылки. Давайте окна открою, а то накурили, дышать нечем.
— Открывайте, — равнодушно пожал плечами Бескровный. — Похмелье у меня не от спиртного, а от новостей. Вы смотрели вчера телевизор?
— Смотрел, — сказал я, распахивая окна. Сквозняк в мгновение ока вымел клубы табачного дыма. — В очередной раз имел сомнительное удовольствие созерцать полную беспомощность российского правительства.
— При чем туг российское… — начал Валентин Сергеевич и, запнувшись, недоуменно посмотрел на меня.
Я ответил ему таким же взглядом.
— Так вы ничего не знаете… — протянул он. — Правильно, я ведь смотрел прямые репортажи с места событий…
— Каких еще событий? Неужели купол пытаются атаковать вооруженные силы?
— Да, — очень серьёзно сказал он, и губы у него задрожали. — И все из-за того, что за последние сутки на Земле появилось около двадцати таких куполов, как наш. Четыре в Европе, одиннадцать в Азии, два в Африке, три в Соединенных Штатах Америки… В Южной Америке уж и не помню сколько. Все купола образуются вокруг населенных пунктов с электростанциями, как здесь у нас.
— Вот, значит, как… — Я опустился на стул. — Значит, это не единичный эксперимент, а полномасштабное вторжение…
— Три часа назад состоялось экстренное заседание Совета Безопасности ООН.
— И что там решили?
— Версия о нашествии признана самой правдоподобной, но, пока нет аргументированных фактов, принято решение воздержаться от военных акций и ограничиться наблюдением.
— Ну, понятно… — Я был воплощением сарказма. — Чем Совет Безопасности ООН лучше российского правительства? Тактика затяжек и проволочек всегда была ярчайшим показателем деятельности как одних, так и других.
— Слушайте, Артем, — взорвался Валентин Сергеевич, — вы мне надоели со своими узколобыми политическими сентенциями! Вам бы все ядерными ракетами бомбить, как американцам!
— Что?! — обомлел я. — Американцы…
— Да, американцы! — выпалил он. — Плевать они хотели на решение Совета Безопасности! Они оставили за собой право нанести превентивный ядерный удар по одному из куполов. Причем фарисеи выбрали купол не на своей территории, а на территории Ирана! И напрасно вы надеетесь на мягкотелость командования российских вооруженных сил. Наше командование ничем не лучше американского. Сегодня утром я наблюдал, как на куполе, на высоте около километра, рвутся снаряды. Купол выдерживает, но вы представляете, что будет, если по нему ударят баллистической ракетой с ядерной боеголовкой?! И это непременно произойдет сегодня, завтра, через неделю, но НЕПРЕМЕННО, потому что уже сейчас силовым структурам ясно — обыкновенные снаряды купол не пробивают!
Я внимательно посмотрел на Бескровного. Он сидел серый, мрачный, не выспавшийся, левая рука с зажженной сигаретой мелко дрожала.
— Боитесь? — спросил я.
— Да, — ответил он. — А вы?
— Тоже боюсь. Но не за себя. С теми, кто под куполом, ничего не случится. Это будет конец человечеству. После первых ядерных ударов, которые не принесут ощутимых результатов, последует массированная ядерная атака, и все, кто вне куполов, будут обречены. А те, кто останется в куполах, — это уже другое человечество, если его так можно назвать.
— Откуда у вас сведения, что купол выдержит ядерный удар? — Бескровный недоверчиво сверлил меня взглядом.
— Пока вы вчера, будучи пьяным, храпели на диване, здесь побывал Ремишевский. Помните, я вам о нем рассказывал? По его словам, куполу не страшна ядерная атака и, как я думаю, ядерная зима при его высоте около пятидесяти километров.
— М-да… — неопределенно протянул Бескровный, глубоко затянулся сигаретой, обжег пальцы и загасил окурок в пепельнице. — Значит, такие дела…
Он посидел немного в задумчивости и вдруг участливо спросил:
— Послушайте, Артем, вы завтракать хотите? Я передернул плечами. Ничего мне не хотелось.
— А я хочу, — сказал он. — Сейчас на двоих приготовлю, вы не против?
— Делайте что угодно.
Он встал, выключил телевизор и вышел на кухню, а я остался сидеть, бездумно уставившись в погасший экран.
«Значит, такие дела…» — крутились в голове слова Бескровного. Привычный мир рушился в одночасье. Нельзя сказать, что он мне нравился, но я в нем родился; жил и не чувствовал отторжения, как в этом розовом раю. Слово «родина» для меня всегда было пустым звуком (из-за чего, в частности, и был отчислен из спецшколы, не пройдя тест на толерантность к коллегам), но сейчас, осознавая, что старый мир человечества кардинально меняется, я почувствовал, как щемит сердце. Не помню, кто сказал: «Где тепло — там й родина», но раньше я этого тепла не ощущал. Однако сейчас мне было холодно. Настолько холодно, что бил озноб.
В этот раз Валентин Сергеевич не роскошествовал, а приготовил легкий завтрак — гренки с сыром, овощной салат, кофе. Кофе был очень горячим, и я, взяв ледяными руками чашку, прихлебывая и обжигаясь, выпил до дна. Кофе ли, а может быть, то, что он был горячим, подействовало, и ледяная пустота в душе отступила.
— По рюмочке? — предложил Бескровный, участливо заглядывал мне в глаза.
— Давайте…
Мы выпили, и общепризнанное лекарство от душевных мук окончательно отодвинуло дискомфорт в душе на задворки сознания. Но больше я пить не стал.
— Не думал, — признался Бескровный, старательно отводя взгляд в сторону, — что боюсь смерти. После похорон жены относился к этому философски — чему быть, того не миновать. Но одно дело — наблюдать за смертью со стороны, и совсем другое — прочувствовать на собственной шкуре. Много, ох много в нас от животного…
Я покачал головой.
— Вы забыли сентенции Сэра Лиса. Животное не воспринимает время, жизнь и смерть, хотя и постоянно с ними сталкивается.
— Категорически не согласен. Слышали такой термин: загнанное животное? Не лошадь, загнанная седоком до смерти, а волк, загнанный в угол. По-вашему, он не чувствует приближение смерти? Не готов драться за жизнь? Страх насильственной смерти — основа выживаемости вида.
Мне ничего другого не оставалось, как развести руками.
Валентин Сергеевич пригубил кофе, закурил.
— Будете еще? — кивнул на бутылку.
— Нет.
Он с сожалением посмотрел на пустую рюмку, но тоже пить не стал.
— Просьба у меня к вам, — глухо попросил он, снова отводя взгляд в сторону, — отвезите меня на кладбище…
— Да бог с вами, Валентин Сергеевич, о чем это вы? Он недоуменно посмотрел на меня, затем невесело
улыбнулся.
— Не в том смысле, — уточнил он. — Жену проведать хочу.
— Ах вот вы о чем! Конечно. Прямо сейчас?
— Если можно.
— До Судного дня я совершенно свободен, — горько пошутил я.
Но выехать сразу нам не удалось. Стоило вывести «Жигули» из гаража, как машина остановилась и на дисплее зажглась надпись: «Необходимо пятнадцать минут для подзарядки». Я вылез из машины и зашел на кухню, где Валентин Сергеевич укладывал в большой полиэтиленовый пакет провизию.
— Минут пятнадцать придется подождать.
— А в чем дело?
— Машина подзаряжается… Это вы запроектировали под особняком гараж?
— Да, — с гордостью сказал Валентин Сергеевич. — И попросил машину туда загнать. Вам гараж понравился?
— Чрезвычайно, — съязвил я. — Теперь, по вашей милости, ждем-с. Машину надо на солнце оставлять, чтобы она подзаряжалась.
— Я хотел как лучше, — обиженно пробормотал он. — Чтобы никто не угнал ночью.
— Кто? — Что — кто?
— Кто в этом мире может угнать машину?
— Гм… — окончательно стушевался Бескровный. — Действительно не подумал… Откуда мне было знать, что она работает от солнечной энергии?
— Валентин Сергеевич, я же вам рассказывал…
— Валентин Сергеевич, Валентин Сергеевич… Ну, я — Валентин Сергеевич! У меня что, семь пядей во лбу мелочи помнить, когда такое вокруг творится? К тому же я проектировал особняк в шутку…
Я только крякнул с досады, махнул рукой и направился к выходу.
— Кота покормите, пожалуйста! — попросил он. — Неизвестно, когда вернемся, а он голодный будет.
— Чем?
— Вот, блюдечко возьмите.
Я вернулся, взял блюдце. На нем горкой высилась остро пахнущая студенистая масса коричневого цвета.
— Вы уверены, что он будет это есть? — с сомнением спросил я. — Может, лучше гриль?
— Это по моему собственному рецепту! — гордо заявил Валентин Сергеевич. — Все утро ингредиенты подбирал — лучше всякого «Whiskas» должно получиться.
— Ну, ежели по собственному рецепту… — уважительно покивал я. — А вы сами пробовали?
— Артем, не морочьте мне голову! Идите, кормите кота. За уши не оттянете.
Я вышел к бассейну, поставил блюдечко на плиты и позвал, как меня учил Бескровный, «по-человечески»:
— Пацан, кушать! Кот не отозвался.
— Кыс-кыс-кыс! Тот же эффект.
Нагнувшись, я поискал кота на земле, в кустах, затем задрал голову и обследовал цветущие ветви деревьев. Кота нигде не было. То ли прятался, то ли ушел в дальние странствия. Я отошел от особняка чуть Дальше и посмотрел на крышу — любят коты гулять на верхотуре. Кота и там не было, а над особняком гигантской тучей нависала розовая стена. Циклопическое сооружение давило на психику, вызывая атавистический страх клаустрофобии. Век бы мне не видать края нашей маленькой Вселенной…
— Не отзывается? — В дверях особняка показался Валентин Сергеевич, неся два объемистых полиэтиленовых пакета. — Проголодается, придет, — заверил он. — Поехали, пятнадцать минут прошло.
— Поехали, — кивнул я.
— Двери бы закрыть надо, — озабоченно сказал Бескровный, — но «строители» ключей не оставили…
— Валентин Сергеевич!.. — укоризненно покачал я головой.
— Ах, ну да, какие воры…
От садового товарищества «Заря» не Осталось и следа, за исключением самого сада. Ни одного домика, ни здания правления, ни даже дорог, кроме одной — по краю обрывистого берега к особняку Бескровного. Выбился писатель «в люди», но, по-моему, это его не радовало.
Местность изменилась неузнаваемо. За садом тянулись ухоженные поля, причем будущий урожай созревал чуть ли не на глазах. Если два дня назад мы видели, как сельскохозяйственная «сколопендра» высаживает ростки, то сейчас они превратились в мощные растения, будто прошло минимум два месяца. На одном участке я по широким темно-зеленым листьям узнал «паториче к пиву», росший кустами наподобие капусты, на другом — по белым мясистым стеблям — бакамарсту. На прочих участках были еще какие-то незнакомые растения — оранжевые клубки тонких ползучих стеблей без листьев, грушевидные «тыквы» угольно-черного цвета, голубовато-белесая мелкая травка, сплошным ковром покрывающая землю…
— Вот чем теперь нас будут кормить, — неприязненно процедил я.
— Напрасно встречаете это в штыки, — не согласился Бескровный. — Вы ели когда-нибудь гороховый кисель? А похлебку из чечевицы или пареную репу?
— К чему вы клоните? — не сразу понял я.
— Это была основная растительная пища наших предков, кроме хлеба, разумеется, — сказал он. — С открытием Америки к нам пришли картофель, томаты, кукуруза, подсолнечник, которые вытеснили исконно потребляемые продукты, причем настолько основательно и бесповоротно, что вы нигде не встретите посевов ни репы, ни чечевицы. Да что там посевов — единичных экземпляров не увидите.
— Почему же не увижу? Репу видел, на рынке продавали…
— Желтоватые клубни, чем-то напоминающие картофель, а по вкусу, как кочерыжка капусты?
— Да.
— Это не репа, — усмехнулся Валентин Сергеевич. — Топинамбур, тоже американское растение, родственник подсолнечника. Кстати, от него здорово пучит.
— Все-таки то земные растения, а это… — упрямо гнул я свою линию. — От наших живот пучит, а от этих как бы заворот кишок не случился.
— Перестаньте, право слово! — фыркнул он. — Смотрите, как быстро растут. При такой интенсивности роста урожай можно снимать раз в неделю, если не чаще. Представляете, сколько людей можно прокормить?
— Вы мне еще об удоях расскажите и яйценоскости… — буркнул я и покосился на писателя. Откуда у него такая тяга к сельскому хозяйству? Ах да, с дачи едем, занимался он землей, что-то в этом смыслит…
Но тут мы выехали на очередной пригорок, с которого открывался вид на алюминиевый комбинат, и все мысли о сельском хозяйстве мгновенно испарились. Вместо корпусов завода возвышались странные витые конусы, блестящие на солнце, как елочные игрушки. Однако первое впечатление оказалось обманчивым — когда подъехали ближе, стало понятно, что солнце здесь ни при чем. Его закрыла тучка, а конусы продолжали блистать сами по себе. Мне даже показалось, что блики перепрыгивают с конуса на конус, как солнечные зайчики.
Завораживающее по красоте зрелище.
— Их энергетическая станция… — восхищенно прошептал Бескровный.
Я покосился на него, и очарование чужеродной красоты пропало, уступив место тягостной безысходности. Вспомнилось, что почти такие же конусы рука самопроизвольно рисовала вчера на бумаге. К чему бы такая аналогия? Ясно, не к дождю.
Город практически не изменился. Только стал чище — ни на улицах, ни на тротуарах не было ни соринки, и дома стали наряднее, словно вчера каждый подвергся молниеносному капитальному ремонту. Что ж, пришельцы это умеют, на домике писателя, за ночь превратившемся в особняк, лично убедился. Но почему тогда каждому горожанину не предоставить особняк вместо тесных квартир в многоэтажках?
Я вспомнил, что говорил Ремишевский о форме «спецназовцев», и понял — точно так они отнеслись и к жилью, не стали менять привычный уклад жизни. Это уже потом, когда «новообращенные самаритяне» привыкнут к своему трансформированному сознанию…
Остановившись по просьбе Бескровного у цветочного магазина, я остался в машине, предоставив ему возможность самому выбирать цветы. Отсутствовал он минут пятнадцать. Наконец появился на крыльце с двумя букетами в руках и выглядел растерянным. Остановился и долго переводил взгляде одного букета на другой. Красные гвоздики смотрелись невзрачно рядом с броской красотой бело-фиолетовых причудливых зевов неизвестных цветов другого букета.
Бескровный сделал пару неуверенных шагов к машине, как вдруг его лицо перекосилось, он резко изменил направление, подошел к урне и сунул туда букет с неизвестными цветами.
— Зачем же выбрасывать? — пожурил я его, отъезжая от магазина. — Можно было в магазин вернуть.
— Там орхидей — море… — поморщился он. — Глаза разбегаются.
— Это орхидеи?
— Так написано…
— Но в урну-то зачем?
— Сил не было вернуться. Будь Таня жива, непременно подарил бы. А так… Она гвоздики любила.
Я не стал ничего говорить — есть в душе каждого человека такие воспоминания, которых постороннему лучше не касаться.
Город словно вымер. Пока мы ехали по улицам, увидели всего пару машин, да и прохожие на тротуарах встречались редко. С упразднением торговли должна была высвободиться громадная армия людей — интересно, куда они все подевались? Какую работу «новообращенным самаритянам» нашли пришельцы?
На повороте к кладбищу лас обогнал стопоход. Управляла им женщина, а в салоне сидели трое мужчин.
«Уж не матриархат ли здесь?» — с иронией отметил я.
Не обращая внимания на большой крюк, который делала дорога перед Щегловским косогором, стопоход пошел напрямик по крутому склону, и я позавидовал высокой проходимости машины. Пройти здесь не смог бы даже танк.
— Не понимаю, почему снаружи до сих пор не разобрались, что происходит внутри купола? — сказал Бескровный, глядя, как стопоход лихо взбирается по крутому склону. — Со спутника-шпиона пятак на ладони можно сфотографировать, а такую машину не заметить?
— Плохо слушали, что по телевизору говорили, — сказал я. — Обратили внимание, что солнце словно размытое? Сильная дисперсия света, поэтому четкие снимки получить невозможно.
— Ну ладно стопоход, но не заметить энергостанцию пришельцев… — пожал плечами Бескровный. — Знаете, сколько я теорий о происхождении куполов за ночь наслушался? Десятка два. Самая бредовая — что Земля живая, а купола — своеобразные нарывы на ее теле, появившиеся в результате деятельности человечества. И когда эти гнойники прорвет…
— Не забивайте голову откровенной дурью, — поморщился я.
— Дурь-то дурь, — со вздохом согласился он, — но лучше бы она оказалась правдой, чем то, что есть на самом деле.
Я мельком глянул на Бескровного. Не пойму его что-то. То с восторгом отзывается об обществе «новообращенных самаритян», то сожалеет о его возникновении. Сплошное противоречие, а не человек. Может, таким и положено быть писателю — не примыкать ни к чьему мнению и оставаться независимым в суждениях?
— Приехали, — сказал я, останавливаясь у обочины напротив знакомой оградки.
Мы вышли из машины, Валентин Сергеевич взял с заднего сиденья один из пакетов, раскрыл и начал доставать садовый инвентарь: лейку, небольшую мотыгу с короткой рукояткой, саперную лопату…
Я огляделся. Стопоход стоял у второй опоры высоковольтной электропередачи, и никого в нем не было. Что ж, в конце концов, «новообращенные самаритяне» тоже люди, и нет ничего странного в том, что они приехали проведать могилу своих родственников. А то, что стопоход стоял точно на том же месте, где я несколько дней назад оставлял свои «Жигули», простое совпадение. Хватит выискивать во всем скрытый смысл — чтобы обнаружить черную кошку в темной комнате, надо вначале ее туда запустить.
— Принесите, пожалуйста, из багажника канистру с водой, — попросил Валентин Сергеевич, раздеваясь и развешивая одежду на оградке.
Я открыл багажник, достал канистру, отнес к оградке.
— Помочь?
— Нет, — категорически отказался он. — Это мое дело.
— Валентин Сергеевич, а зачем разделись? Чтобы не испачкаться? В особняке такой гардероб — чего одежду жалеть?
— При чем тут гардероб? — Он поднял голову, прищурившись посмотрел на небо. — Полезно на солнышке позагорать, редко в последнее время удается.
— Теперь времени будет предостаточно, — заметил я.
— М-да… — неопределенно протянул Бескровный и перевел взгляд на стелу. — Жаль, Таня, — глухо проговорил он, — не дожила ты до сегодняшнего дня. Молодой бы стала, здоровой и меня на семьсот лет пережила бы…
Я тактично отступил в сторону. Не следует вмешиваться в разговоры живых с мертвыми.
За спиной, дробно топоча, пронесся стопоход. Что-то не похоже на проведывание усопших родственников — только приехали и сразу обратно.
На переднем сиденье — двое мужчин, на заднем — две женщины. Стопоход был тот же, но люди… Люди были другие и по-другому одеты — фотографическая память меня никогда не подводила. Была все-таки черная кошка в темной комнате.
— Пойду-ка прогуляюсь, — сказал я Бескровному.
— Да, конечно. Я долго буду возиться.
Место, которое посетили «новообращенные», я определил быстро — им оказалось памятное надгробие бизнесмену Мамонту Марку Мироновичу с жабообразным золоченым орлом на гранитной глыбе. Весенняя фиалка уже отцвела, но здесь запах по-прежнему ощущался. Здесь и только здесь. Больше никаких следов «новообращенные» не оставили, но мне было достаточно и этого.
Что они здесь делали? Почему приехали одни, а уехали другие? Я побродил вокруг памятника, потрогал монументальную глыбу. Обычный гранит, шероховатый, нагретый солнцем. Золоченый орел с короткой толстой шеей недобро нацелился на мою руку, будто собираясь клюнуть, И тогда я вспомнил, что в прошлый раз видел у памятника парня, который затем куда-то исчез.
Я еще раз внимательно обследовал захоронение, но ничего необычного не обнаружил. Кроме самого факта его существования на месте захоронения моих родителей. Понаблюдать бы за ним из какого-нибудь укромного уголка…
Что-то еще здесь было не так, чем-то место отличалось от того, каким оно было в прошлый раз. Я прикрыл глаза, восстановил в памяти недавнее посещение кладбища и понял, в чем заключается отличие. Пропал настырный треск высоковольтных проводов — но как раз в его исчезновении ничего неординарного не было. Обесточили пришельцы линию, прекратив подачу электроэнергии за пределы купола.
Переведя взгляд на опору высоковольтной электропередачи, я вдруг понял, что надо делать. Не совсем просто будет, но все же лучше, чем устраивать засаду между надгробиями.
Когда я возвратился, Валентин Сергеевич уже оделся и сидел за накрытым столиком возле могилы жены. Цветник был прополот, полит водой, слева на постаменте лежали гвоздики.
— Не нашли? — спросил он.
— Что?
— В прошлый раз вы могилу родственников искали.
— Н-нет, — не сразу ответил я. Стыдно было признаться, что о могиле родителей я сейчас не думал.
Но Бескровный не заметил моего замешательства.
— В следующий раз привезу орхидеи в горшочке, посажу. Были в магазине.
— Думаете, приживутся?
— Не знаю. Но некоторое время поживут. Он встал.
— Давайте помянем.
Валентин Сергеевич налил в рюмки коньяку, жестом пригласил к столику. На блюдцах были разложены бутерброды с икрой, салями, швейцарским сыром, стояла открытая баночка с маринованными грибами. Разительное отличие от поминок пятидневной давности.
Я глянул на писателя, и мне на мгновение показалось, что, собственно, ради выпивки он сюда и приехал — в особняке я непременно бы отказался, а тут не смогу. Но я сразу же отмел это предположение. Даже если и так, оно вторично. Когда человеку тяжело, он обращается к самым близким людям. А самый близкий для Бескровного человек лежал здесь.
— Помянем, — сказал я и протянул руку к рюмке.
