Рим 60 г. н.э.

Митрохин вскрикнул. Только что он стоял посреди мощенной булыжником мостовой, а теперь падал с весьма внушительной высоты. Он приземлился на колени, да так и остался стоять, похожий на серую, припорошенную пылью веков статую – вокруг их было в избытке. По большей части площадку украшали застывшие в гордых позах атлеты и девы в едва прикрывающих наготу простынях.

Но имелся здесь и целый пантеон грубо вылепленных голов и бюстов: многие скульптуры были совершенно неотличимы друг от друга. То ли скульптор не слишком заботился о сходстве с оригиналом, стараясь придать облику изображаемого как можно больше благообразия, то ли ему просто не хватило мастерства, чтобы создать оригинальное произведение искусства.

Как только Иван Васильевич обрел слух, он услышал, как где-то вдалеке безостановочно кричит ребенок и гомонит на странном наречии толпа. Затем в нос ему ударило такое стойкое зловоние, что он прослезился, застонал и свалился.

Медея возникла в новой реальности с некоторым опозданием. Нарисовалась в десятке шагов от Митрохина и сшибла метровую колонну, на которой стояла круглая шишковатая голова. Голова слетела с постамента и с грохотом раскололась. Колдунья с самым озабоченным видом кинулась собирать осколки, как будто это была голова ее покойной бабушки. Потом заметила стонущего Митрохина и поспешила ему на помощь. Иван Васильевич приходил в себя тяжело. На ноги он смог подняться только после того, как Медея сотворила какое-то простое колдовство. И все равно каждый малый шажок давался ему непросто. Медее пришлось взять Митрохина под руку. Она довела его до ступеней какого-то дома и помогла сесть на них.

– Кошмар! – подал голос Иван Васильевич и сердито глянул на Медею. – Не скажешь, как получилось, что я едва вдребезги не разбился?..

– Такое бывает при перемещении, я же предупреждала, – начала оправдываться колдунья и вдруг замолчала.

Митрохин обернулся. Неподалеку разворачивалась отвратительная сцена. Какой-то толстяк с грубым лицом в ярости охаживал дубинкой маленькую девочку. На шею бедняжки был надет ошейник. Иван Васильевич вскочил, забыв о боли в отбитых коленях, и крикнул возмущенно:

– Ты что делаешь?!

Русская речь возымела совсем иной эффект.

Пара вооруженных мужчин, шедших вдоль улицы по каким-то своим делам, остановилась, переглядываясь. Толстяк отпустил девочку и уставился на Митрохина во все глаза. Он смотрел настороженно, но при этом не выказывал и тени страха. Затем проговорил что-то на своем языке и погладил малышку по голове.

– Кажется, он предлагает нам ее купить, – заметила Медея.

– Ты что, его понимаешь? – удивился Иван Васильевич.

– Это латынь, я в институте учила немного. Он понял, что мы чужестранцы, и решил объяснить нам местные законы. Он сказал, что имеет полное право бить свою рабыню. Она сбежала из его лупанария. Еще он говорит, на ошейнике написано, что каждый, кто ее поймает, должен вернуть законному владельцу. Именно так следует поступать, если мы не хотим оказаться за решеткой.

– Откуда она сбежала? – переспросил Митрохин.

– Лупанарий – это что-то вроде публичного дома, – просветила Медея банкира скорбным голосом.

– Да она же совсем маленькая! – Иван Васильевич глянул на толстяка с отвращением, девочке на вид было не больше десяти.

Толстяк снова заговорил. На этот раз голос его звучал увереннее и громче.

– Он что, угрожать нам взялся? – мрачно поинтересовался Митрохин.

– Говорит что-то о заключении под стражу.

– Вот негодяй. Спроси его, не хочет ли он получить люлей от одного очень сердитого банкира?

– Вы этого не сделаете.

– Конечно, сделаю… Что за порядки в этой чертовой стране.

– Судя по всему, мы в какой-то очень давней эпохе. Похоже на Древний Рим, – с тоской заметила Медея, – не знаю, сколько мы тут сможем оставаться, но давайте-ка лучше двигать отсюда, а то как бы нам самим в рабство не угодить. Рабы в Риме лишены всех привилегий.

Толстяк тем временем громкими криками привлек внимание парочки прохожих. Вооруженные короткими мечами мужчины в тогах и плащах, скроенных из козьих шкур, решительно направились к чужакам. Вид у них был весьма угрожающий. Иван Васильевич одернул пиджак и принялся засучивать рукава.

– Что вы делаете?! – уставилась на него Медея.

– Надоело мне бегать! – коротко пояснил Митрохин. – Это ж не балансировщики. Обычные люди. Драться буду!

– Не надо… – у колдуньи из горла вырвалось что-то похожее на стон, очки сползли на самый кончик носа. – Они же подготовленные бойцы.

И, кажется, гладиаторы. Прирежут за милую душу.

– А что ты предлагаешь?! – спросил Иван Васильевич.

Мужчины тем временем остановились возле разбитой головы. Один из них выдал какую-то длинную тираду, из которой Митрохин различил одно только слово – «Сенека», затем оба обнажили мечи и пошли на них. Владелец девочки злорадно скривился, схватил рабыню за ошейник и потащил прочь, время от времени охаживая ее дубинкой.

– Ну вот, – сказала Медея, – не успели перенестись, а уже попали в неприятности.

– Это мы еще посмотрим, у кого неприятности, – откликнулся Митрохин, – делай, как я!

Он схватил с постамента каменную голову и запустил ею в нападающих. Голова не долетела до римлян, разбившись о камень. Подобное поведение чужеземцев вызвало у воинов временное замешательство, что позволило Ивану Васильевичу сграбастать мраморный бюст. Этот был много меньше каменной головы, и метать его было удобнее. Римляне ринулись в бой, и бюст угодил одному из них в лоб. Медея не растерялась, толкнула изо всех сил колонну, которая завалилась на второго. С ее верхушки слетела голова лобастого философа и ударила врага по макушке. Меч выпал у воина из ослабевшей руки, и Митрохин немедленно завладел оружием.

Некоторое время озадаченные воины стояли напротив вооруженного мечом Ивана Васильевича и Медеи. Потом один из них выкрикнул на латыни какое-то ругательство.

– Валите отсюда, – угрожающе сказал Митрохин, – пока я добрый…

Воины посовещались между собой и попятились назад. Тот, которому досталось по макушке, что-то угрожающе процедил сквозь зубы.

– Валите, я сказал, – банкир нахмурился.

Римляне побежали прочь и скрылись за мрачными каменными постройками, окрашенными белой известью.

– Испугались, гады, – проворчал Иван Васильевич с гордостью.

– Нам это дорого будет стоить, – предупредила Медея.

– Ничего, прорвемся, – ответил Митрохин, стараясь засунуть короткий меч за ремень. – Не на тех напали! У-у-у-уроды!

– Лучше нам оказаться отсюда подальше, пока они не вернулись с толпой единомышленников, – заметила колдунья.

– Так пошли, – Митрохин потрогал отбитые колени и констатировал:

– Да ты просто волшебница, Медея, почти не болят…

– Я рада. Последний раз, когда я пробовала лечить колени, человек не мог ходить несколько дней.

– Что, серьезно, что ли?! – опешил Митрохин.

– Нет, шучу, – колдунья улыбнулась.

– Хе-хе, шутница. Ну вперед, что ли? – Иван Васильевич решительно зашагал по одному из проулков. Медея поспешила за ним.

За причудливо одетыми пришельцами из далекого будущего увязалась целая толпа зевак. Вслед им кричали непристойности. Мальчишки швыряли камни в спину и разбегались, как только Митрохин, выходя из себя, принимался орать и грозить кулаком. Чтобы избавиться от праздношатающихся римлян, они прибавили шагу. Но толпа не отставала, продолжая разрастаться. Необычная одежда привлекала всеобщее внимание.

– Лучше бы нам куда-нибудь свернуть, – сказала Медея. Митрохин насторожился. Впереди и в самом деле что-то происходило. Довольно бесцеремонно расталкивая толпу, по улице спешили несколько крепышей в металлических нагрудниках поверх кожаных жилетов. Диковато выглядела юбочка из кожаных ремней, из-под которой выглядывали голые ноги. Картину дополняли тяжелые сандалии на ногах. Головы защищало подобие немецкой каски времен Второй мировой войны, только с массивным красным гребнем – от затылка ко лбу.

– Это что еще за клоуны-трансвеститы? – буркнул Иван Васильевич.

– Легионеры, – сказал Медея.

Рука одного из солдат взметнулась в воздух, он что-то закричал.

– Он нас заметил, бежим, – Медея подтолкнула Митрохина, и они поспешили прочь. Свернули на боковую улицу и побежали по ней. Толпа за их спинами взревела, предвкушая отличное зрелище.

Но колдунья сделала легкий пасс руками, и воздух за ними сделался серым и совсем непрозрачным.

Римские граждане бродили в густом киселе, наталкиваясь друг на дружку.

А Митрохин и Медея миновали несколько двориков и выбежали на узкую улочку. Римской публики здесь было гораздо меньше.

Иван Васильевич на бегу обернулся и увидел, что погони нет.

– Бежим, бежим! – подбодрила его девушка.

– Так нет же никого, – откликнулся Иван Васильевич, сбавляя темп.

– Бежим! – прикрикнула на него Медея и Щелкнула пальцами.

Митрохин против своей воли прибавил шагу, сиганул за очередной поворот и налетел на огромную вазу, стоящую посреди улицы. Ваза покачнулась и плеснула содержимым в Ивана Васильевича.

Тот едва успел отпрыгнуть, изрыгая всевозможные проклятия. Вокруг расползалась устойчивая фекальная вонь.

Какой-то тип с толстой лоснящейся мордой проговорил что-то на благородной латыни (судя по тону, решил пожурить чужестранца), потом задрал подол светлой тоги и начал, как ни в чем не бывало, мочиться в вазу. Медея поспешно отвернулась.

– Ох и мерзкое место, – проворчал Митрохин, критично оглядывая едва не пострадавшие брюки. – И, кстати, почему здесь так воняет?

– Потому что это нижняя часть города, – назидательно заметила девушка, – состоятельные люди живут на холмах. Вон там, погляди.

– Ясное дело, – Митрохин крутанул головой. – Ждут там небось, пока ветерок подует, и они смогут дышать не только ртом, но и носом.

Мерзкое место! – повторил он. – Я от своих слов не отступлюсь! Пакостное, убогое государство! Не могу от отвращения даже говорить – такое чувство, что прямо сейчас в рот кошки гадят.

– Это же история человечества, – возразила Медея, – и я, к примеру, не считаю, что имею право порицать этих людей, если они ведут себя несколько грубо по нашим меркам. Взять, к примеру, того толстяка, что ловил сбежавшую рабыню.

Наверное, нам не стоило встревать. Это их личное дело. Я хочу сказать, нельзя порицать его за то, что он привык поступать так, как здесь принято.

– А я считаю, что имею право его порицать.

Да, я осуждаю его. Извращенец – он и в Африке извращенец, а мерзавец – всегда мерзавец. В каком бы времени мы ни находились, нравственные законы едины.

– Для вас едины.

– Для всех едины! – заупрямился Иван Васильевич. – И не надо меня переубеждать. А то я решу, что ты гадкая, испорченная девчонка.

– А вы, должно быть, в своем времени служили эталоном нравственности?! – подколола его Медея.

Митрохин покраснел до корней волос, вспомнив службу эскорта и распутных девиц, с которыми он обычно имел дело.

– Я, может, и не служил эталоном нравственности, но за детьми с дубинками не бегал.

– Если бы вы не вмешались, возможно, те двое не стали бы на нас нападать, – заметила Медея.

– Этих негодяев давно следовало проучить, – Митрохин сжал рукоять меча, – к тому же они оказались не такими уж храбрецами.

– Чувствую, нам еще придется об этом пожалеть, – вздохнула Медея, – нам ведь предстоит здесь задержаться. Не хочется больше рисковать.

– Среди этих уродов я не останусь, – объявил Митрохин, вглядываясь в толпу оборванцев. Они стояли в отдалении и наблюдали за ними. Самый высокий ковырял в носу с такой настырностью, словно надеялся отыскать в его недрах несметные сокровища. – Ну и уроды! – проговорил Иван Васильевич. – Нет, мне здесь решительно не нравится. Пора отсюда валить. Давай-ка, отправляй нас куда подальше.

– Куда подальше я могу вас отправить в любой момент! – парировала Медея.

– Ты, стервоза, не хами старшим, а делай что тебе говорят, а то я здесь брошу – и вон те типы будут решать, кому ты достанешься на завтрак, обед и ужин.

– Не понимаю, – сказала Медея, – как вам вопреки вашему мерзкому характеру удалось занять такое высокое социальное положение в России. Вы же всегда всем недовольны.

– Не вопреки моему мерзкому характеру, а благодаря, – ответил Иван Васильевич, – с таким характером, как у меня, знаешь ли, города можно брать. Москву, к примеру, можно взять только наглостью. Чем и пользуются многочисленные приезжие. И я тоже, между прочим, из Белгорода в Москву приехал. Правда, у меня к тому времени все уже на мази было – и деньги крутились, и дело росло, и вышки нефть качали…

– Не понимаю, – повторила Медея.

– Не понимаешь – и не поймешь! – отрезал Митрохин. – И вообще думай лучше, что нам теперь делать. Я в Риме жить не хочу. Тут такие нравы царят, что ой-ой-ой… Я тоже, между прочим, кое-что читал о местных укладах. Не серость какая-нибудь. Университет кончал. Они тут любят друг дружку всеми возможными способами. А я, между прочим, человек православный, – вспомнил Иван Васильевич, – нечего мне тут среди грязных язычников обретаться. И вообще я гомофоб.

– Между прочим, Римская империя – не худшее место, куда нас могло занести, – сообщила Медея, – надо только выяснить, в правление какого из Цезарей мы попали – и тогда я решу, что делать дальше.

– А какая разница? – буркнул Митрохин, раздосадованный, что не может похвастаться подобной эрудицией, – по Цезарю она, понимаешь ли, определит, эпоху и как им действовать, ишь ты. – Древний Рим – он и есть Древний Рим, – проворчал банкир.

– Не совсем так. Власть менялась, и вместе с ней менялись устои.

– И откуда только ты все знаешь?! – вконец разозлился Митрохин.

– Читала много умных книжек.

– Это я уже слышал. Когда только успела, не пойму. Сама пигалица вон какая, а про местные устои все знает.

– А про Древний Рим я читала особенно много, – поделилась колдунья. – Вряд ли вам это известно, но здесь обитали очень сильные ведьмы и колдуны… Точнее, обитают, – поправилась она. – Правда, магия их – исключительно темная. Они используют в своих ритуалах внутренности жертвенных животных, а еще кровь и органы невинно убиенных детей.

– Невинных младенцев? – уточнил Митрохин. – Слышал… знаю…

– Нет, не младенцев. Как правило, детей трех-четырех лет. Для колдовства важно, чтобы некоторые компоненты в теле успели дозреть. Дойти до нужной кондиции. Только тогда колдуны могут выдать точное предсказание и использовать эти компоненты для приготовления зелий.

Иван Васильевич сердито посмотрел на Медею.

– И что, все эти вещи ты изучала?

– Да, – девушка кивнула, – чтобы быть сильным практикующим магом, нужно принимать к сведению любой опыт, каким бы темным он ни был. Теория очень важна. Не менее, чем практика.

Теория – это основа. Обладая большим количеством теоретических знаний, я могу самостоятельно развивать практические навыки, не прибегая к помощи специальной литературы.

– Мог ли я раньше подумать, что весь этот бред существует, – покачал головой Иван Васильевич, – мне и сейчас иногда кажется, что все это мне только снится. И что вот сейчас я проснусь и окажусь в Москве. Поеду на работу, в офис.

– Все это правда, – вздохнула Медея и шмыгнула носиком, – а мне ведь бабушка говорила: не занимайся ты этой магией, не доведет она тебя до добра. А я не слушала, делала то, что считала нужным. И вот…

– Да ладно, не унывай, – решил Митрохин приободрить колдунью, – ты и не потеряла почти ничего, потому что у тебя ничего и не было. А мне, знаешь, как тяжело лишиться всего, что у меня было! Я же все это потом и кровью получил. Вот этими вот трудовыми руками… – Иван Васильевич вытянул перед собой ладошки. – Работал, работал… А они явились, понимаешь, баланс наводить в антро…попа… тьфу ты…

– Антропоморфных, – помогла Митрохину Медея, – есть теория, что существуют такие поля, от которых зависит равновесие нашей планеты.

Некое общее излучение человечества. Есть предположение, что излучение это как-то связано с гравитацией. Планета сама дает людям возможность селиться в определенных местах, чтобы повысить равновесность. Эта теория перекликается с другой теорией.

Якобы все во вселенной взаимосвязано. И каждый человек – частичка вселенского цикла. Своего рода – гравитон.

– И откуда ты этого нахваталась?

– Книжки умные читаю.

– А что это ты таким тоном это повторяешь, словно я ничего не читаю?! У меня дела, знаешь, сколько времени занимают… – Митрохин замолчал, осознав, что зачем-то пытается оправдаться перед девчонкой. А ну ее вместе с ее нахальством и явным презрением к тому, чем он занимался в жизни! Главное, чтобы помогла ему выкарабкаться.

Остальное его не волнует.

– Нечестно это, – угрюмо буркнул Иван Васильевич, – не заслужил я того, чтобы бегать от них. И все так хорошо было, так славно. Ну чего я им сдался. Чего?!

– Их ваш балансовый двойник вызвал, – напомнила Медея.

– Да знаю я, будь он неладен. Джон Смит распроклятый. Надеюсь, балансировщики его крепко потрепали. Да и не может быть такого, чтобы не крепко. Я же выбрался с той дачи, где меня пытали швейной машинкой.

– Швейной машинкой?! – ужаснулась колдунья.

– Да ладно, – отмахнулся Митрохин, – что было, то было… Сейчас мы, по крайней мере, на свободе. И то хорошо. А страха у меня больше нет.

Ты не думай. Поначалу я очень боялся, а сейчас как отрезало. И даже злость появилась. Любому готов в глотку вцепиться, как питбуль.

– Это я заметила, – Медея усмехнулась.

Они вышли на площадь, где на расстеленных на земле циновках полулежали взрослые и дети. Римские граждане смотрели вверх, все, как один. Митрохин поднял голову и увидел, что на привешенной к башне платформе выплясывает странный человек. К рукам его было привязано нечто отдаленно напоминающее крылья.

– Вот видите, – заметила Медея, тронув Ивана Васильевича за рукав, – здесь тоже много хорошего. Театр, например. Актер показывает детям миф об Икаре.

– Так они детишек обучают, – понял Митрохин, – заба…

Договорить он не успел. Актер раскинул руки и шагнул с платформы. Тело врезалось в землю с тошнотворным шлепком.

– Мать твою! – выкрикнул Иван Васильевич, самоубийца лежал в каких-нибудь десяти шагах от него. Под ним растекалась кровавая лужа.

– Что… что это? – забормотала пораженная колдунья, глядя, как организаторы назидательного зрелища уже приковывают к стене новую жертву, рядом стоял человек с орлом. – Пойдемте отсюда, – Медея потянула Ивана Васильевича за рукав. – Это не театр, это кошмар!

– А?! – очнулся Митрохин, он никак не мог прийти в себя, глядя на останки того, кто еще недавно стоял наверху, демонстрируя сделанные им крылья.

– Пойдемте отсюда, сейчас они будут показывать детям миф о Прометее…

– Не понимаю, – проговорил Иван Васильевич.

– Орел будет выклевывать у человека печень.

– Да что же это?! – вытаращился Митрохин. – Зачем они все это детишкам показывают?

– Наверное, считают, что так мифы лучше усваиваются, – сказала колдунья с отвращением.

Митрохин посмотрел на детей, сидящих на площади. Большинство в голос рыдали, но были и такие, что смотрели на разворачивающееся действо с нескрываемой жадностью. Их внимание в основном привлекал крупный орел-людоед.

– Прочь отсюда, – скомандовал Митрохин и первым поспешил с площади. Медея направилась за ним. Сзади слышались крики прикованного к «скале» «Прометея» и орлиный клекот.

– Куда мы идем? – поинтересовалась Медея.

– Куда подальше из этого поганого места.

Митрохин хмуро оглядывался по сторонам. Во взгляде Ивана Васильевича читалось неодобрение – Рим ему решительно не нравился. Хотя прежде после прочтения пары-тройки приключенческих романов у него были довольно идеалистические представления о жизни в древнем мире. Во всяком случае, о жизни людей состоятельных, имеющих отношение к финансовым сферам.

– Нет, не зря Спартак восстал против угнетателей, – буркнул Митрохин и обратился к Медее:

– Что, по-прежнему считаешь, мы не вправе их осуждать?

Медея обреченно кивнула, предчувствуя, какую бурю возмущения вызовет у нетерпимого к отклонениям от общепринятой нормы двадцать первого века банкира.

– Наверное… нам надо достать местную одежду! – на бегу проговорила она.

– Ты со своими очками все равно в глаза бросаешься, надо бы нам лучше еды какой-нибудь раздобыть. А то у меня в животе тоже скоро восстание Спартака начнется.

– Здесь должны быть таверны, – сообщила Медея. – Мы могли там перекусить, если бы только у нас были местные монеты.

– С местными монетами у нас туго, – Иван Васильевич хмуро оглядел одетых в длинные тоги римских граждан. Некоторые из них показывали на пришельцев пальцами и смеялись.

– Не хотите же вы?… – Медея поймала взгляд Митрохина и ужаснулась.

– Именно, – ответил он и сплюнул в пыль. – А что прикажешь делать, когда у нас ни копейки, а жрать охота?

– Может быть, мы сможем найти другой способ заработать денег и купить себе платье.

– Какой именно? – Митрохин смерил колдунью презрительным взглядом. – Будешь фокусы показывать?

– Почему бы и нет, это лучше, чем грабеж.

– Некоторых не грех и пограбить, – Иван Васильевич нахмурился, вглядываясь с ненавистью в толстого, напомаженного гражданина, облаченного в светлую тогу и сандалии с изящной тонкой шнуровкой – этот заливался громче других, да еще тыкал в них толстым, как сарделька, пальцем. – Ну и мерза-а-авец! – протянул Митрохин, сжимая кулаки. – Сейчас я его потрясу на предмет пары римских рублей!

– Пойдемте, – Медея ухватила Ивана Васильевича под руку и потащила прочь, стремясь как можно скорее увести подальше от веселого толстяка. Митрохин нехотя подчинился.

– У меня маковой росинки во рту не было почти сутки, а он ржет, – ворчал он, перемежая свою речь грязными ругательствами, – вот ить извращенец проклятый. Учить таких надо! Нет, ну какая наглость!

Они дошли до площади, окруженной колоннами, подпирающими пустоту.

– Гляди-ка, совсем как у нас в России. Только построили зданьице, а крышу уже скоммуниздили, – заметил Митрохин. – Времена меняются, а нравы те же… Хе-хе.

– Это амфитеатр, – уточнила Медея. – Крыша здесь не предусмотрена.

– Ух ты, любопытно, – Ивана Васильевича заинтересовали вовсе не историко-архитектурные познания колдуньи, а разворачивающееся на площади действо.

Там под тонкую, изысканную музыку флейт ватага мужиков устроила форменное побоище. Иван Васильевич заметил, что на кулаках у бойцов свинцовые накладки. Челюсти соперникам мужики крушили с диким хрустом. Звуки яростной схватки вкраплялись в музыку и делали мелодию зловещей.

Вокруг стояло множество зрителей. Все подбадривали бойцов одобрительными криками, свистели и улюлюкали.

– А вот это настоящий театр, – сообщила Медея.

– Театр? – удивился Митрохин. – Да это же форменное безобразие.

– Другие пьесы пользуются гораздо меньшим успехом, – заметила Медея. – Римскую публику интеллектуальной не назовешь. Каждому времени свои вкусы.

Один из бойцов получил мощный удар по голове и отлетел, рухнув под ноги Митрохину. Тот хотел ему помочь, но Медея остановила его окриком:

– Нет, не делайте этого, зрители нам этого не простят!

Иван Васильевич огляделся кругом и заметил, что театральная публика и впрямь поглядывает на них с подозрением…

– Вот черт! – выдохнула Медея. – Быстро они нас нашли…

– Что?.. – начал Митрохин и увидел: два балансировщика с противоположной стороны импровизированной арены проталкиваются к ним. На парнях были все те же джинсовые куртки, что и на московских агентах, действовали они слаженно и уверенно.

Медея попятилась.

– Куда? – схватил ее за локоть Митрохин. – Давай вперед! Вызовем недовольство публики и всеобщую свалку! Всегда мечтал замутить что-нибудь эдакое, да все повода не было!

– Вы что?! – отшатнулась от него колдунья. – Я туда не пойду. Меня же затопчут.

– Не затопчут, вперед давай, курица, – Митрохин подхватил выпавший из руки бойца свинцовый кастет и ринулся во всеобщую свалку.

– Сами вы курица… – пискнула Медея, ее слабенький голосок утонул в диких криках.

Публика вопила и стенала, как хор безумцев.

Рядом раздавались хлесткие звуки ударов, вопли и хрип. Чья-то оскаленная морда вынырнула перед Митрохиным. «Ы-ы-ы-ы-ы-ы!» Из перекошенного рта летели брызги слюны. Не потратив и секунды на раздумья, Иван Васильевич двинул гаду в сопатку. Тот, взбрыкнув, повалился в толпу. Митрохин обернулся. Смертельно перепуганная Медея маячила позади.

– Не отставай, не отставай!

Не успел он это проорать, как увидел балансировщиков. Здоровяки бежали к месту побоища, не иначе как собирались извлечь их из общей сутолоки и вернуть в Надмирье. Тот, что бежал впереди, смотрел прямо на Митрохина.

– Не выйдет! – буркнул банкир и сцепился со здоровенным, как слон, бойцом. Тот почему-то выбрал его своей целью и попытался ударить в челюсть. Иван Васильевич отпрыгнул, и кулак со свистом рассек воздух перед его лицом. Он выбросил вперед левую ногу и угодил бойцу в пах. Тот крякнул и, наливаясь краской, сполз вниз. Митрохин перепрыгнул через скорченное тело и побежал дальше.

– Извините, – Медея наступила поверженному воину на живот, так что тот выгнулся и зашипел змеей, и, не останавливаясь, последовала за Иваном Васильевичем. – Это какой-то кошмар! Просто ужас!

– Могла бы не извиняться, – выдавил Митрохин, он хрипел, как кабан, по лбу катились капли, рубашка вся взмокла от пота, давно уже ему не приходилось подвергать свой организм таким тяжелым нагрузкам. Из всех спортивных развлечений на протяжении вот уже многих лет он предпочитал литрбол. – Вон они! Вон они! – закричал Митрохин, увлекая Медею за собой.

Девушка завертела головой, стараясь понять, куда показывает Митрохин, и почти тотчас увидела, как прыгает и летит балансировщик, тянется к нему растопыренными пальцами. Медея рванула прочь с такой скоростью, что опередила Митрохина. Тот уже вполне освоился на арене и раздавал свинчаткой звонкие удары направо и налево, получая от этого действа истинное удовольствие. Хрясь, шлеп, бамс! В глазах Ивана Васильевича зажегся небывалый доселе огонек. Медея оглянулась и с ужасом заключила, что ее спутник почти свихнулся на почве массовой драки. Между тем первый из балансировщиков почти настиг Митрохина. Еще один шаг, и он его схватит… Тяжелый кулак одного из бойцов влетел силату в висок и сшиб его с ног. Здоровяк издал изумленный вскрик и скрылся за фигурами дерущихся. Воины принялись пинать его ногами – им не понравилась странная одежда и габариты нового бойца – таких лучше сразу вывести из строя. Не теряя времени даром, Медея схватила Ивана Васильевича за руку, занесенную для нового удара.

– Бежим! – взмолилась она. – Или нам конец.

– А… а да! – Митрохин немного пришел в себя, развернулся и ринулся прочь. По пути он все же успел пару раз влепить кое-кому по мордам. – Эх, хорош-шо! – гаркнул Иван Васильевич на всю площадь.

Каким-то чудом им удалось выбраться из всеобщей свалки. Миновав колоннаду, они устремились вверх по улице. Звуки побоища и музыка флейт вскоре остались позади. А впереди слышался дикий хохот и звон оружия.

– Что там такое? – крикнул Митрохин. – Не иначе еще какое-нибудь веселье.

– Если бы я знала, – ответила Медея и предложила:

– Свернем налево.

– Давай!

Они забежали на какую-то улочку, где едва не угодили в целую реку с нечистотами. Беглецы пробежали совсем немного, задыхаясь от удушливой вони, и уперлись в тупик. Улочка заканчивалась каменным забором, за которым возвышался красивый трехэтажный дом с колоннами и витыми лесенками. Иван Васильевич развернулся, не зная, что предпринять, и увидел, что из-за угла, отрезая им путь к отступлению, выбегают балансировщики. У одного из них правая половина лица превратилась в большой синяк.

– Отправляй нас дальше, – сказал Митрохин, – отправляй немедленно, пока еще не слишком поздно.

– А если мы попадем куда-нибудь…

– Нас аннигилируют, – напомнил Иван Васильевич, – главное, чтобы не к динозаврам. А то сожрут нас, как в «Парке Юрского периода».

Балансировщики надвигались. Шли медленно, словно чего-то опасались.

– Иван Васильевич, – сказал один из них, напомнив Митрохину первую встречу с Балансовой службой. Тогда его жизнь шла по накатанной колее, и он даже в страшном сне не мог себе представить, что с ним случится что-нибудь настолько необычное. – Хватит дурить, вы должны подчиниться…

Почему они так медлят? Иван Васильевич бросил взгляд на Медею и внезапно понял, почему не спешат балансировщики. Они боялись. Боялись этой девочки в очках, творящей заклятие перемещения. Боялись, что колдовство зацепит и их тоже и перекинет во времени туда, где Балансовая служба не сможет их защитить. Было что-то величественное и жутковатое в тощей фигурке юной колдуньи. Она стояла, выписывая руками округлые фигуры. В ее очках Митрохину почудилось сияние белого огня.

Балансировщики остановились.

– Именем Люцифера приказываю остановиться, – воззвал один из них, – баланс должен быть восстановлен. Прекратите свои действия, и, возможно, вы будете помилованы.

Не обращая внимания на их слова, колдунья продолжала творить магию. Она хмурилась, проговаривая слова, рассеянно поглядывая на Ивана Васильевича, и снова говорила невнятную заклинательную тарабарщину. На частоту мою настраивается, понял Митрохин и решил думать о каком-нибудь светлом времени, когда Балансовой службы еще в помине не было, и где она не сможет до них дотянуться. И у него получилось.

На город опустилась тьма. В ней что-то беззвучно кричали балансировщики, потускнев лицами.

Очертания их крупных тел оплыли, они размазались по городскому пейзажу. Небо опрокинулось, и ярчайший белый свет залил все вокруг.

Это последнее перемещение выглядело очень странно. В отличие от предыдущих раз Митрохин мог все видеть и осязать. Они летели куда-то сквозь сияющий, удивительный мир, наполненный разнообразными объектами. Что-то похожее на огромные капли растягивалось в пространстве, делилось на части и уносилось прочь. Неохватные колонны проносились мимо со свистом. Плоские, напоминающие линейки полосы кружились вокруг, норовя задеть Ивана Васильевича. Он старательно уклонялся от соприкосновения со странными предметами. А потом впереди появилась стена от земли и до самого неба. И они с огромной скоростью неслись к этой стене.

– Мы разобьемся! – крикнул Митрохин.

– Сейчас, я сейчас, – голос Медеи донесся до него издалека, хотя она была совсем рядом. Творила заклинания, шевелила пальцами и кричала, потом сделала козу и несколько раз ударила себя по лбу. После чего случилось что-то очень странное.

Митрохин почувствовал, что превращается в стрелу – в целенаправленный снаряд. Он мчался к цели и испытывал одно только желание – поразить ее. Иван Васильевич врезался в преграду. От страшного удара помутилось в глазах. Но стена пропустила. Он провалился сквозь нее и стал падать вниз. Только тут он заметил, что Медея куда-то исчезла. Потом он увидел, что колдунья тоже преодолела преграду и теперь летит в отдалении, раскинув руки, но по той же траектории, что и Митрохин. Она что-то кричала, но слышно не было.

Потом опять объявились колонны и громадные капли. Митрохин успел подумать, что, пойди такой дождик, немало людей превратилось бы в лепешку.

Он зацепился об одну из капель и закружился, как фигурист на льду. Тело его вращалось все быстрее и быстрее в заданном столкновением направлении.

Вскоре он почувствовал острую дурноту. Желудок подкатил к горлу. Его стало рвать желчью. Он просто не мог больше выдерживать эту небывалую, сумасшедшую скорость и потерял сознание.