Эпилог

Хоронили Данилу Аркадьевича Суворова на Востряковском кладбище, тихо, как будто и не был он никогда Советником и одним из самых влиятельных людей мира. У гроба рядом с вырытой могилой стояли только четверо: двое «медведей», Старший Советник Лян и молодая белокурая девушка в темных очках. Никто не произнес ни слова, никто не поцеловал покойника, только один из «медведей» поправил икону в мертвых руках Суворова. Кладбищенские работники споро и аккуратно закрыли крышку гроба, заколотили ее и опустили гроб в могилу. Все, кроме Ляна, бросили в могилу по горсти земли. Через пару минут могильный холмик был уже готов, и рабочие начали устанавливать гранитный крест. Один из «медведей» положил на могилу венок с лентой, на которой было написано: «Прощай, друг».

Девушка плакала. Из-под темных очков по щекам катились слезы. В руках она держала небольшой сверток. Когда рабочие закончили устанавливать крест, она развернула сверток и достала медную табличку.

– Я хочу, чтобы это установили на могиле, – сказала она.

«Медведь» посмотрел на надпись на табличке и отрицательно покачал головой. Подошел Лян и тоже прочел надпись: «Ты подарил мне Жизнь».

– Нельзя, Вероника, – сказал он. – Вы же все прекрасно понимаете.

– Сергей Кимович, я прошу, – прошептала она.

– Вам же сказали… – тихо пробасил «медведь».

– Уйди отсюда, – кинул ему Лян.

Он забрал табличку из рук женщины и долго смотрел на нее.

– Я бы тоже мог написать так, – наконец сказал он, возвращая ей блестящий медный квадратик, – не в биологическом смысле, конечно. Поверьте, я прекрасно вас понимаю. Давайте сохраним эту табличку до лучших времен.

– До каких лучших? – сквозь плач проронила женщина.

– Вероника, война все еще не закончена, и учитывая… хм… ее особый характер, любая информация может быть использована против того, за что боролся Данила Аркадьевич всю свою жизнь. Тот же Струев даже не захоронен. Вы тоже находитесь в постоянной опасности. Не надо.

– Вы… Вы… – всхлипывала женщина. – Вы не смогли ни помочь ему, ни защитить его, а теперь боитесь даже отдать ему должные почести, господин Старший Советник!

– Не кричите вы так пафосно, Вероника, – тихо произнес Лян. – Этот кусок меди не даст моей Родине больше шансов, а вам покоя. Отдайте его мне. Я сохраню его, пока я жив.

– Сергей Кимович, почему я не с вами? Почему с меня не берут клятву?

– Мы не можем взять вас к себе. Вы же знаете. Вы…

– Да, я дочь Анны Григорьевны и, да, незаконнорожденная дочь…

Лян сделал быстрый шаг к женщине и зажал ей рот рукой.

– Вероника, вы сегодня уже трижды порывались нарушить клятву, – сказал он, – а потом удивляетесь, почему в ней нет никакого смысла. Поймите еще и такую вещь: Данила Аркадьевич тоже нарушил клятву.

Он отпустил девушку. Та покачнулась, он подхватил ее под руку и усадил на рядом стоящую скамейку. Женщина уткнулась лицом в табличку, которую продолжала держать в руках. Лян закурил.

– Будьте разумной, отдайте табличку мне. И не приходите сюда больше. Ладно?

Женщина протянула табличку Ляну.

– Сергей Кимович, где моя старшая сестра?

– Не я прятал вашу единоутробную сестру, Вероника.

– И вы не скажете, кто прятал?

– Я и не знаю. Я дал клятву позже, чем ее спрятали.

– А это правда, что тот, кто прятал, иногда убивал своих подопечных?

– Этого никто точно не знает, Вероника. Но я допускаю, что порой это было единственным выходом. Я не меньше вас хочу найти вашу сестру, и, если она жива, то под нашим присмотром она была бы в большей безопасности.

– Я понимаю, Сергей Кимович… Скажите, я хьюмен?

– Пока нет, – ответил Лян, – возможно, никогда и не станете. Постарайтесь меньше думать об этом.

– А моя сестра?

– Как я могу это знать?

– Я перееду жить в лабораторию завтра утром, так будет лучше?

– Безусловно. Спасибо.

– Не надо меня благодарить. Я это делаю не для вас.

Женщина встала и быстро пошла по дорожке между могилами. Лян смял сигарету в руке, обжигая ладонь. Затем подозвал жестом одного из «медведей».

– Вот что, Серпухов, – проговорил он тихо, – не спускайте с нее глаз. Если она исчезнет из поля вашего зрения или отдалится от приданных вам людей более чем на пятнадцать верст… Вы знаете, как пользоваться пультом.

– Я понял, Сергей Кимович.

Лян встал и пошел прочь. Он все время поглядывал на табличку, отданную ему Вероникой. Когда его привезут домой, он положит ее в ванну и зальет кислотой.

Аня сидела в кресле и куталась в плед. Угораздило ее поссориться с мужем и уехать с новогодней вечеринки от Крутитских! И вроде права была – напился он, как свинья, и стал клеиться к Ленке, а все смотрели на нее и хихикали. А все равно противно и тоскливо было сидеть дома 1 января одной с дочкой. А муж уже второй день околачивался невесть где. «Может быть, все-таки развестись с Виктором?» Аня встала, чтобы посмотреть в окно на детскую площадку, куда выпустила погулять дочку, и тут зазвонил телефон.

– Алло.

– Привет, Анюта, это Данила. С Новым годом!

– Новый год был вчера, Данила…

– Я далеко был… Ты чего такая кислая?

– Я не кислая.

– Кислая, я же слышу. Можно я сейчас приеду?

– Нет, – после паузы отозвалась Аня, – будет неловко, если муж вернется.

– Ё-моё, – услышала она в трубке, – когда ты научишься не замечать пустяков?

– Пустяков по сравнению с чем, Данила?

– Это я тебе года через три скажу.

– Вот и звони через три года, – зло отозвалась Аня и вдавила кнопку отбоя.

Она подошла к окну, посмотрела на дочку внизу во дворе, вернулась в кресло и заплакала. Ей было больно и противно. Ото всего. Но больней и противней всего оттого, что ей очень хотелось, чтобы Данила был прав. А она сама оттолкнулась от него, от его надоедливой правды, злясь на себя и на него за то, что он навязывает ей. Аня взяла трубку и стала звонить Даниле. Звонила всюду: домой, на мобильный, даже на некий служебный номер, который он ей когда-то оставил, и не нашла его нигде.

«Нужна буду, позвонит», – решила она для себя. Настроение почему-то улучшилось. И потом у нее никогда не было такого легкого и спокойного настроя духа, как в предстоявшие ей четыре года обычной жизни.