И снова все повторилось. Но теперь уже в обратном порядке. Тяжесть все меньше, меньше, и прохладой повеяло. Да это же декомпрессия, соображаю, вот что это такое. В этом, с зеленой крышей, давление атмосфер пять, если не все восемь, вот в перемычке между мирами какая-то добрая душа кессон устроила. А то бы выдернулся без компенсации – и прощай, Маруся, дорогая.

Вот бы еще, думаю, с этой доброй душой сесть где-нибудь в уголочке и потолковать, что это за чертовщина здесь творится.

В этот раз меня наружу с чмоканьем выкинуло. Осмотрелся – слава те, господи (или это местным богам хвалу возносить? Да хоть товарищу Сталину за мое счастливое детство) – трава под ногами зеленая, земля коричневая, а небо серое, но не само по себе, а потому, что опять все облаками затянуто. Мутный, конечно, пейзаж, но после зеленого аквариума – словно дома очутился. Местность и та знакомая. Те самые холмы, где я рыжую нашел, на свою голову.

А вот и сама рядом, никак в себя прийти не может.

Ладно. Скинул я мешок, вытащил гранаты, осмотрел – мало ли что, не рассчитывали их все же на такие фокусы. Вроде все в порядке. Ну, я тогда запалы вставил, две «лимонки» на ремень подвесил, а остальные обратно в мешок сложил.

Заодно обойму в «ТТ» поменял. Пусть, думаю, лучше девять в пистолете будет, чем после четырех выстрелов обойму менять.

– Дай гранату.

Ого. Быстро же девочка оклемалась. И даже слово правильное произнесла.

– Нет.

– Боишься, не умею бросать?

А то. Знаем мы таких гранатометчиков, насмотрелись. Так бросит – и себя подорвет, и меня заодно. Только под танк и посылать.

– Боюсь, – говорю, – что умеешь. И бросишь. А сколько народу на этот грохот сбежится, ты подумала? Всю округу хочешь на уши поставить? Рыжая, наша задача тогда будет считаться выполненной на «отлично», если мы придем, уйдем – и ни одна травинка не шелохнется, и ни одна живая душа не заподозрит, что мы тут были.

– А мертвые?

– А что мертвые?

– Мертвые души. Они ведь тоже могут поднять тревогу. Да и сами…

– Знаешь что, – говорю, – давай будем с живыми разбираться, а покойники уж как-нибудь без нас обойдутся. И вообще, – говорю, – я по мертвецам невеликий специалист. Я больше по тому, как из живого покойника сделать.

– Если бы черный маг, – заявляет Кара, – узнал твое настоящее имя, он бы даже после смерти заставил тебя служить своей воле.

– Черный маг? Этот самый Гарик Охламон? Так я ему целых два раза свое имя повторил. И имя, и звание, и даже часть свою назвал.

Кара на меня с таким ужасом уставилась, что я и впрямь струхнул малость. Чем, думаю, черт здесь не шутит, а вдруг этот Гарик меня и вправду выудить по имени может. Прихлопнуть не прихлопнуть, но запеленговать – уже хреново. Арчет же намекал что-то насчет того, что он на той стороне появиться не может, потому что его на расстоянии чуют.

– Да нет, – говорю, – бред. Он бы меня уже давно выловил. А он мне даже приснился – и все равно найти меня не мог.

– Он был в твоем сне?! И ты жив!

– Только щипать меня не надо, – говорю. – То, что я живой, – в этом я уверен. Вот насчет здравости рассудка – сомневаюсь.

– Ничего не понимаю, – шепчет Кара. – Гор-Амрон давно должен был наложить проклятье на твое имя. Если он сумел узнать твое полное имя.

И тут до меня дошло. Вспомнил я, как он на первом допросе меня спрашивал – и что я ему ответил.

Сел на землю и заржал во весь голос.

Кара на меня смотрит – и ничего не понимает. Только винтовку поудобнее перехватила, на тот, наверно, случай, если проклятье только сейчас подействовало. А я хохочу – остановиться не могу.

– Пусть, – сквозь смех выдавливаю, – накладывает. На живых и, главное, на мертвых пусть накладывает. На всех мертвых 134-й стрелковой дивизии. От Днепра до Волги и обратно до Днепра, за три года – ох и много же мертвых на его зов из братских могил повстают. И таких плюх ему навешают, таких проклятий поналожат – до самого Страшного суда не проикается.

– Да объясни ты, – рыжая меня даже за плечо начала трясти, – толком.

– Я ему свою часть назвал, – хохочу. – Вэ-чэ номер такой-то. Хорошо хоть полевую почту не приплел. Это… ну, как тебе объяснить… если б я сказал, что я воин дружины барона Лико, а он на всю дружину такое проклятье… наложил, много бы толку с него было?

– Т-ты… т-ты…

– Я. Сергей Малахов, старший сержант разведывательной роты 134-й стрелковой дивизии! – ору. – Именно так я ему и сказал, идиоту лысому. Два раза повторил. И фамилию и имя и… тьфу, а отчество-то забыл.

– Что за отчество?

– Ну как бы тебе объяснить, – говорю. – У нас, в моем мире, в мое полное именование еще и имя отца входит. Так что ни черта у лысого Охламона не выйдет.

– Ну, Ма-алахов, – говорит Кара, – ну… знаешь, мне даже убивать тебя немного расхотелось. Очень хочется посмотреть, что ты еще выкинешь.

– Слушай, – а я еще, дурак, не отсмеялся до конца, – а за что ты меня так не любишь?

Тут рыжая сразу смеяться перестала.

– А за то, – шипит, – что ты меня три раза побеждал. Три раза, Ма-алахов.

– Могу и в четвертый, – усмехаюсь. – Мне понравилось.

А вот в этот раз очень больно было. Потому как сапогом по лицу. Хорошо еще вполсилы, зубы целые остались.

Поднялся кое-как, кровь вытираю.

– Ты что, – спрашиваю, – совсем одурела?

А она мне платочек протягивает. С кружевами.

– Пошли. Нечего тут рассиживаться.

Развернулась и зашагала.

Черт, думаю, хлопнуть бы ее в спину – и вся проблема.

Нет, но это ж до чего меня довести надо, чтобы мне такая мысль вообще в голову пришла!

Даже захотел было догнать ее и вперед пойти, так ведь дороги не знаю.

По холмам продирались где-то час. А то и больше – часов-то нет. Неприятное место эти холмы, очень уж для боя несподручно – пока за очередной гребень не перевалишь, что за ним – не видишь. А для засады в самый раз.

В таких холмах и лощинках минометчики любят располагаться. Поди определи их тут.

Ну а за холмами лес. Старый знакомый. Тоже вроде и живой, но все равно словно мертвый. Неприятный лес.

Я даже с рыжей заговорил, первый раз с тех пор:

– Что с лесом-то случилось?

А рыжей вся эта местность тоже сильно не по нраву – озирается во все стороны, винтовку держит так, будто из-за каждого куста на нее рота выпрыгнуть может, и крадется – ни один сучок не хрустнет. Я, глядя на нее, тоже «ТТ» на изготовку взял.

– Этот лес, – говорит, а слова будто выплевывает, – он выглядит живым и здоровым, но душа его умерла. Ее убили. Но она еще может отомстить – и она мстит каждому, кто заходит сюда. Это очень плохое место.

Душа леса. Неплохо. Я даже разогнулся.

– Знаешь, – говорю, – ты меня всеми этими мистическими штучками не загружай. Душа леса – это, конечно, высокая поэзия, только вот мина натяжного действия лично мой организм куда больше волнует, можно сказать, за живое задевает. И вообще, я привык конкретных вещей опасаться. Эсэсовец с автоматом или, допустим, этот зеленый, как, бишь, его там, орк с дубиной – это просто, понятно и вполне излечимо девятиграммовой пилюлей с высокой начальной скоростью. А душа…

– А что, Сергей, – шепчет Кара. – Ты веришь только в то, что можешь потрогать руками?

– Вообще-то… – начал и осекся.

В самом деле, думаю, Малахов, а электрический ток ты тоже руками щупал? Или радиоволны? А ведь взглянуть на это дело со стороны – пошептал чего-то в черный ящичек, точно как Кара в свой амулет, и откуда ни возьмись – эскадрилья штурмовиков. Причем, что характерно, именно по той балочке, по которой танковый батальон на исходный рубеж атаки выдвигается. Показать это какому-нибудь товарищу папуасу, который о Попове слыхом не слыхивал, что он скажет? Правильно, на колени бухнется и завопит во весь голос: «Колдовство!»

И в баллистике с тригонометрией ты, Малахов, тоже не очень хорошо разбираешься, примерно как в этике с эстетикой. Что вовсе не мешает этой самой тригонометрии на твою, Малахов, голову вполне исправно снаряды обрушивать и весьма прицельно.

Так что, товарищ старший сержант, скатай свои сомнения в скатку и засунь поглубже. Ты местный чародейский техникум не кончал и тамошнего диплома не имеешь. Да и вообще, в образовании твоем, с точки зрения местных реалий, белые пятна размером с Антарктиду. И если высунется из воздуха рядом с тобой бела рученька и схватит тебя за горло, что тогда будешь делать? Кару на помощь звать? Так ведь не сможешь.

А пулями, товарищ Малахов, далеко не все проблемы решить можно. А то бы их еще в 17-м кардинально разрешили. Пулями, товарищ Малахов, можно снять только некоторые проблемы, причем не главные и часто всего лишь на время. По прошествии которого они опять встают во весь рост.

– Далеко еще?

– До замка? Две лиги.

Черт, думаю, я же так и не узнал, как местные локти с саженями в метрическую систему перекидываются. По поповской-то карте хоть метрами меряй, хоть милями, хоть ананасами в банках – разве что номер текущего года от Рождества Христова выяснишь.

– А если на дерево залезть? – спрашиваю. – Замок виден будет?

– Должен.

– Ну, раз ты у нас Кара, так покарауль внизу, а я пока слажу, осмотрюсь.

Скинул мешок, «ТТ» в кобуру спрятал, гранаты от пояса отцепил. Одну в нагрудный карман впихнул, а вторую рыжей отдал.

– Смотри, – говорю, – швырять только в самом крайнем случае. И швыряй подальше, что есть силы. У нее разлет осколков знаешь какой?

– Знаю, – отвечает. – Двести этих ваших, метров.

Ладно. Полез я наверх, только на пару метров поднялся – что такое? Схватился за сук, с виду совсем нормальный, а он р-раз – и у меня в руках остался. И в месте слома вроде бы древесина как древесина, ни гнили, ни трухи.

Черт, думаю, надо с этими деревьями поосторожнее быть. А то схватишься так, и хорошо если просто вниз загремишь. А можно пролететь пару метров и на еще один сучок с размаху напороться, и уж он-то целым окажется. Не знаю, кто там этим занимается, душа леса невинно убиенного или просто гад ползучий невидимый, но только кто-то мне определенно гадит.

Кое-как взобрался поближе к кроне, осмотрелся – замок. Тот самый, урод ломаный. И не так уж далеко, километров шесть по прямой.

Ну да, все правильно. Когда я из него вылетел, бегом да по ручью – полтора, потом еще пяток с хвостиком, потом деревня сожженная была, а за деревней скоро и холмы пошли. Все верно, никуда он не делся.

Интересно, думаю, а в самом деле, может этот замок, вроде границы ихней, с места на место перемещаться? Надо будет у Кары спросить, когда спущусь.

Черт, мне бы бинокль сюда хороший, вроде того «цейса», что у капитана был. До чего шикарный бинокль – просто слов нет. Не хуже стереотрубы.

Черт, да мне бы хоть какую-нибудь хиленькую оптику! И хорошо бы не забыть винтовку к ней привинтить.

Ладно. Сижу, дорогу вниз мысленно прокачиваю и обстановку – заодно.

Ясно, что соваться непосредственно к замку крайне нежелательно. Лысый, если он не полный идиот, а он, скорее всего, им не является, хотя и очень смахивает, должен был под каждый кустик в радиусе километра по сюрпризу понапихать. И не обязательно, чтобы сразу в клочья разносил. А можно просто тихо просигналить – выпускайте, мол, ребята, собачек погулять, к вам тут гости пожаловали.

Так что к самому замку соваться не стоит. Да и незачем. Пока.

Другое дело – дорога. Если она тут есть, а я думаю, они еще на полное само- или авиаобеспечение не перешли, не настолько они тут великие и могучие, то дорога быть обязана. И по ней в замок и из замка всякое добро доставляется, а заодно и носители информации перемещаются. Зачастую – весьма ценной информации.

Милое дело – проверка на дорогах. Как там наш капитан говорил? Не помню. Чего-то про коммуникации.

Скатился я вниз, очень даже удачно – один только раз полметра не по своей воле пролетел – и к рыжей.

– Ты, – спрашиваю, – окрестности замка хорошо изучила?

– Замка Гор-Амрона?

– Да уж не вашего, – говорю, – как там его, Крохалек?

– Кроханек. Нет, знаешь, окрестности замка Гор-Амрона – он, к твоему сведению, Шагор называется – я плохо изучила. Потому что те, кто это пытался сделать получше, рано или поздно получали для этого прекрасную возможность – с вершины главной башни. Некоторые – во время полета вниз, некоторые – с петлей на шее, а некоторые и вовсе – прикованные к камню.

– Только не надо, – говорю, – меня вашими ужасами доморощенными пугать. А то и я такое могу вспомнить, что у тебя волосы твои рыжие на две недели дыбом встанут. И у вашего Охламона тоже бы встали, даром что лысый.

Да. Концлагерь, например, который мы под Житомиром освободили. И еще много чего. Черт, да просто показать, что простой снаряд иногда с человеком делает – уделался бы от ужаса.

– Ладно, – говорю. – Но хоть примерно начертить, как дорога проходит, можешь?

– Попробую.

– Вот и пробуй.

Мало все-таки двоих. Даже с учетом оружия. Во-первых, никто не сказал, что у тех тоже «шмайссер» не нарисуется, а во-вторых… мало двоих. Не то что засаду нормальную организовать – дозор толком не выставить. Два минус один – сколько будет? Правильно. А ведь дозор надо в обе стороны выставлять. Два минус два равно…

Придется выкручиваться. Потому что подкрепления тебе, Малахов, взять неоткуда. Ты да рыжая – вот тебе и дозор, и резерв, и ударная группа, и боевое охранение. Как хочешь, так и комплектуйся. Сделай и не умирай!

Полюбовался я на Карину схему, подбородок потер – черт, ну и щетина отросла, срочно бриться надо, а то потом лезвие не возьмет, – и спрашиваю:

– Вот сюда вывести можешь?

– Запросто.

Судя по этой ее схемке, там дорога изгиб делает подходящий. И просматривается неплохо в обе стороны, особенно если опять на древо взгромоздиться, и до замка не так близко: если стрелять придется – не услышат.

– Ну, тогда пошли, – говорю. – Посмотрим на этих гадов поближе, полюбуемся, какие они. Может, даже разведать удастся, какого у них цвета кровь и с каким звуком кишки наружу выпадают.

Рыжую от этих слов аж передернуло. Тоже мне, разведчица.

– А хотя, – продолжаю, – в любом случае чертовски неприятный, наверно, звук. А уж запах…

– Заткнись, а?

– Вежливей надо быть, – говорю. – Заткнись, пожалуйста, Сергей.

И немедленно на выставленный локоть налетел. Поднимаюсь, отряхиваюсь, и вот тут рыжая говорит:

– За-аткнись, по-ожалуйста, Ма-алахов, а то мне так хочется язык твой отрезать.

– А больше ничего?

– А-атрезать, на ме-едленном а-агне поджарить и тебе обратно в пасть запихать. Ма-аленькими такими кусочками.

– Значит, так, – говорю. – Всю лирику – люблю-ненавижу – отставить! Ясно?

– Ясно.

– Тогда вперед. И понеслись.

Местность, оказалось, и в самом деле для засады – то, что надо. Просто идеальная. Дорога вокруг пригорка заворачивает, лес почти вплотную подступает и видимость вперед от силы метров на пятьдесят. Милое дело – подпилить пару деревьев и пулемет в кустики.

Да вот только нет у меня пулемета.

Вышел на дорогу, осмотрелся. Колея накатанная, но не от машин, а тележная. Поуже, чем у немецких армейских. И следы подков. А один след совсем непонятный. Треугольный, словно птичий, только лапа у этой птички даже не сорок пятого размера, а хорошо побольше. Но ходит эта птичка на двух лапах и взлетать не пытается.

Подозвал Кару.

– Вот такое, – на отпечаток показываю, – кто мог оставить?

– Не знаю. Никогда таких не видела.

Да уж. Разведка тут у них явно не на должной высоте. Ладно. Выбрал я дерево подходящее, с которого дорога из замка хорошо видна, а рыжую на другую сторону пригорка в кусты послал. Там, вообще-то, пригорок весь – метров десять, но так уж получилось – или в одну сторону обзор, или в другую.

Сам снова на дерево влез, примостился в развилке, веток вокруг себя натыкал и сижу – воронье гнездо изображаю.

Черт, если бы я сам на задании такое вот гнездышко углядел, то непременно бы его автоматной очередью прочесал. А что делать? Бинокля-то нет.

Вот так все. Пока рядом, пока под рукой – не ценим. А вот когда нет, а надо позарез – вот тогда и воем, как волки на луну.

Странно, кстати. Я за всю войну волчий вой всего пару раз слышал. А самого волка видел и вовсе однажды. Казалось бы – жратвы для них. Ан нет. То ли шума боятся, то ли вовсе от людей шарахаются – люди-то нынче все с оружием.

Зато в тылу, наверно, обнаглели до предела. Охотников-то нет.

– Эй!

– Что? Едут?

– Нет. Просто… ты совсем не шевелился. Тьфу!

– А что я, по-твоему, – шепчу, – крыльями должен размахивать?

– Я просто подумала…

– Ты не думай, ты за дорогой следи.

Эх, девочка, не встречала ты настоящих «кукушек». Они в таких «гнездах» сутками сидят – не шевелятся. Хороший снайпер – это похуже батареи шестиствольных. Не то что в бинокль глянуть – палец из траншеи не высунуть. А у фрицев снайпера хорошие. Но и у нас не хуже.

Помню, когда этой весной в обороне стояли, напротив 372-го полка такой снайпер объявился. За два дня – одиннадцать человек уложил. И всех – наповал, ни одного раненого. Ну, командование туда наш снайперский взвод направило. Целую дуэль устроили. Двух наших этот немец ухлопал, а на третьем кончилось его счастье. Мне потом старшина этот, Ерохин, винтовку того немца показывал. Хорошая винтовка, штучной работы, наверно, еще до войны на заказ делали. И прицел оптический на ней тоже сильный, не стандартный армейский.

Документы, правда, с того немца вытащить не удалось. Только винтовку и погон капитанский, гауптмана. А интересно было бы в его книжку глянуть, сколько он, гад, народу нащелкать успел, пока сам на прицел не попал.

– Эй.

– Что?

Ну, если ей опять привиделось…

– Едут. Телеги. Пять штук. И конные.

– Сколько конных?

– Десяток.

– Оружие видно? Моего мира?

– Нет, только мечи.

Я быстро прикинул. Десять на конях, плюс на каждую телегу по возчику – черт, а на телегах еще кто есть? Но все равно – пятнадцать человек, это много. Ну, положим, гранаты бросить, и потом в два ствола ударить – нет, думаю, все равно слишком рискованно. Слишком много шума. Да и нам лучше кого-нибудь из замка перехватить – новости посвежее будут.

Прикинул все это, и рыжей вниз шепчу:

– Сидим и не высовываемся.

Приготовил на всякий случай гранату – черт, мешок внизу остался и противотанковые в нем. А они бы сейчас кстати были. Разлет осколков, правда, поменьше, чем у «лимонок», зато в зоне поражения – блоха и та не уцелеет. Ну, разве что очень везучая блоха попадется.

Показались. Впереди четверо конных – дозор, надо понимать, хотя те еще дозорные – за десять метров от первой телеги едут, байки друг другу на весь лес травят и смотрят, в основном, тоже друг дружке в пасти. Сразу видно – ошалели от безнаказанности, ни черта не боятся.

Эх, автомат бы мне, автомат! Даже не «шпагин» – я бы и со «шмайссером» всю эту колонну с одного рожка бы положил! Тоже мне – страна непуганых идиотов! Смотреть больно.

У возчиков некоторых, правда, самострелы под рукой валяются, но взведенные, я так понял, – только у двух.

Интересно, думаю, что ж у них на телегах такое? Возы-то сверху хорошо рогожей укутаны, а из-под рогожи сено выбивается. Как же, просядут они так с одного сена. Напхали, чтобы изменить конфигурацию, мы эти штуки хорошо знаем.

И тут один из конников рожу свою к лесу развернул – я чуть с дерева не свалился. Что за черт! Прямо перед моим деревом, верхом на вороной кобыле, гордо прет мой старый бородатый знакомый. Мунгор. Да как же это, я ведь ему лично, собственным ножом горло перерезал! И сдох он, скотина, прямо у меня на руках. Точно ведь сдох, уж я-то мертвеца от полудохлого отличить сумею, навидался.

А может, у него брат-близнец был? Такой же бородатый?

Тут он снова обернулся, и на этот раз я его повнимательнее рассмотрел.

Точно, он. Тот самый.

Только выглядит этот Мунгор что-то нездорово.

Совсем нездорово. Как труп. Не двухдневной свежести, но… часов семь-восемь.

Ну да, думаю, если у них тут «Доджи» оживают, чего бы мертвецу не ожить. Тем более, вспоминаю, Арчет как раз такой штуки и опасался.

Ладно, думаю, гад. В следующий раз, когда я тебя убивать буду, то противотанковой не пожалею. Посмотрим, как ты из кусочков будешь собираться. Как там рыжая говорила: «Ма-аленькие такие кусочки». Хорошо поджаренные притом. А пока – живи. Тьфу. В смысле – ползай.

Проехали. Подождал я, пока они на приличную дистанцию удалятся и вниз, к рыжей, скатился.

– Видела? – спрашиваю.

– Что?

– Как что? Мунгора этого вашего. У него что – жизни как запаски у машины? Один раз горло перерезали – взял нитку, заштопал и дальше?

– Ах, это. Нет, ты убил его, все верно. Гор-Амрон сумел вернуть Мунгора к жизни, но частично. Он теперь зомби.

– Не знаю, какой он там зомби, – говорю, – но выглядит он как самый натуральный оживший мертвец.

Ну вот, опять она на меня как на сумасшедшего взглянула.

– Зомби, – шепчет, – это и есть оживший мертвец.

Весело.

– И как, – интересуюсь, – его обратно в могилу загнать можно?

– Ожившего мертвеца можно убить только волшебным заговоренным оружием. Хотя и обычным его можно разрубить на части так, что они не смогут срастись снова. И еще его можно спалить.

– Ага. А он будет стоять и ждать, пока у него под ногами костерчик разводить будут. Нет, уж я лучше противотанковой. Для надежности.

Так-то, Малахов. Тут не автомат нужен, а огнемет ранцевый.

– Кстати, – спрашиваю, – насчет волшебных заговоров. А пулю заговорить можно?

– Пулю?

– Ну да. Заодно и мозгов ей малость добавить, чтобы в цель получше попадала, не всегда дурой была. Как ты иногда!

– Не знаю. Заклясть против нечисти, наверно, можно. Хотя обычно так заговаривают только серебряное оружие. А в цель… так умеют заговаривать стрелы только эльфы.

– Что значит – одиннадцатые?

– Какие одиннадцатые?

– Ну, эльф – это ведь одиннадцатый?

– Не знаю я, – пожимает плечами Кара, – ни про каких одиннадцатых. Эльфы – это древний народ, который жил еще в те времена, когда людей и в помине не было.

– Интересно, – спрашиваю, – если людей в те времена и в помине, как ты говоришь, не было, то откуда же известно, что эти, эльфы, тогда были? Вы что, археологические раскопки проводите?

– Ну как же? – удивляется рыжая. – Сами эльфы нам и рассказали. В их летописях записано все-все. И про то, как боги сотворили людей, – тоже.

Ясно. С критическим подходом ребята явно не в ладах. С теорией товарища Дарвина, впрочем, тоже. А эльфы эти, не знаю, как там насчет стрел, но зубы, судя по всему, большие мастера заговаривать.

– Ладно, – говорю, – с этим вопросом мы как-нибудь потом разберемся. Кто там из чего первого человека сделал – бог из глины или камень из первобытной обезьяны. А пока – по-о местам! И глаз с дороги не спускать!

Следующие три часа на дороге ни одна живая душа не появлялась. И мертвых душ тоже вроде бы не просматривалось. Не очень, видно, оживленное у них тут движение. Мне-то ничего, я к таким засадам привычен, а вот рыжая два часа спокойно просидела, а потом вертеться начала, устраиваться поудобнее, пару раз было заговорить порывалась, но я эти ее попытки пресекал на корню. Сидишь в засаде – ну и сиди. А наговориться еще успеем.

Наконец где-то к середине четвертого часа – ох и хреново без ходиков время определять – даже не столько услыхал, сколько почувствал – едет кто-то. Наклонился поближе к земле – ну, точно, топот. Гонит кто-то на лошади со стороны замка, и гонит во весь опор. А вот и показался. Все верно, один и мчится, что у лошади есть духу, – только плащ за конем стелется.

Ну, думаю, Малахов, вот и настал наш черед. Кто в одиночку да еще с такой скоростью гнать будет? Правильно, только связь. Курьер. Фельдъегерская почта.

Носитель ценной информации.

– Эй, рыжая, – шепчу, – вот тебе случай проявить свои снайперские способности. Коня с одного выстрела завалить сможешь?

– Коня?

– Ну не всадника же, – говорю. – Его нам дырявить никак нельзя. Он нам нужен живой и, крайне желательно, невредимый.

– Но…

– Не-рядовая Карален… Выполнять приказ!

Замолкла. Я «ТТ» приготовил, прикинул – черт, а фиг я эту зверюгу на полном-то скаку из пистолета остановлю. Он и с очереди-то, наверно, не сразу завалится.

Брякнуть бы перед ним на дорогу гранату без рубашки – мигом бы затормозил. И стрелять бы не понадобилось – всадник бы от такой остановки кубарем через голову кувыркнулся. Да вот нет у меня гранаты без оболочки, не догадался сделать, пока возможность была. Чего ж еще кони-то боятся? Змей? Так и змеи у меня под рукой нет. Ну, есть вообще-то одна, змеюка первосортная, но ее под копыта не выкинешь.

Ладно. Буду стрелять в голову, а там посмотрим. Не с первой, так с третьей, глядишь, и завалю.

Всадник меж тем все ближе, ближе… Я только подумать успел, что маленький он какой-то, и тут как грохнуло над самым ухом. Конь на полном скаку словно споткнулся, через голову перевернулся, всадник из седла вылетел, покатился, замер – и прежде, чем он очухаться успел, я к нему подлетел и носком сапога в висок заехал. Он и отрубился.

Гляжу – а парень-то весь зеленый. Словно ему на рожу пересадку кожи от лягушки сделали. И морда у него – почти как у тех тварей на гобелене, орков. Тоже клыки в пасти не помещаются. Только вот на орка он никак не тянет – росту в нем хорошо если полтора метра наберется.

Тут рыжая подбегает, с винтовкой наготове.

– Кто это? – спрашиваю.

– Гоблин.

Час от часу не легче. То у них тут орки, то у них тут эльфы какие-то, то у них мертвецы ожившие объявляются, теперь вот еще гоблины. Чего дальше будет? Танковая дивизия СС «Мертвая голова» в полном составе?

А воняет от этого гоблина так, словно не мылся он не то что с рождения, а и за девять месяцев до этого.

Ладно. Гоблин так гоблин. Как дерьмо ни назови… Нагнулся, отстегнул меч, отбросил подальше, поискал – нет больше ничего. Только собрался за пазухой пошарить – вдруг эти ребята уже и до внутреннего кармана додумались, – а этот гад ожил и как вцепится в руку своими клыками. Хорошо хоть в левую.

Но все равно больно жутко. Я чуть не взвыл, врезал этой зеленой гниде рукояткой по башке – гоблин снова обмяк.

– Что случилось? – рыжая подскакивает.

– Да вот, – показываю, – ладонь, гад, прокусил. Слушай, у него зубы, случайно, не ядовитые? А то болит зверски.

– Надо, – озабоченно так Кара говорит, – перевязать.

– Да знаю. У тебя индпакета не завалялось? У меня лично нет.

Опять, наверно, придется гимнастерку драть.

– Подержи винтовку.

Я второй рукой за ствол взялся, а рыжая откуда-то – вроде ж и карманов у нее на этой кожанке нет – белый лоскут выудила и пакетик какой-то.

– Бинтов ваших у меня нет, – говорит, – но пока можно этим перевязать, а в замке отец Иллирий посмотрит. Только потерпеть надо будет, потому что мазь целебная очень жгучая. Она, как же это по-вашему, дез-инф-ицир-ующая.

– Давай быстрее, – говорю, – а то мы на этой дороге как чирей на… лысине. Потом будем с вашей антисептикой разбираться.

Кара мне начала руку перетягивать – я в самом деле чуть не заорал. Еле-еле сдержался, только зубами заскрежетал. Да уж, думаю, от такой мази не то что микроб какой-нибудь или там бактерия – кто угодно сдохнет.

Ладно. Перетянула рыжая мне руку кое-как. Я пальцами пошевелил – вроде действуют. Ну и хорошо.

Пнул зеленого – все еще без сознания, сильно я его второй раз приложил со злости. Пошел к лошади, смотрю – к седлу сумка небольшая приторочена. Сорвал – хорошо, что на том боку, который сверху – и только открывать собрался…

– Нет!

– Ты чего?

– Не вздумай открывать! – кричит. – На сумку наверняка заклятье наложено.

А ведь и верно, думаю, что им стоит сюда мину-ловушку запихнуть. В клочья, положим, не разнесет, но без второй руки остаться – это запросто.

Ну и черт с ними, думаю, притащу попу – пускай разминирует.

Подошел к гоблину, пошевелил его сапогом.

– А ну, – говорю, – вставай, тварь. Лежит.

Я «ТТ» из кобуры потащил.

– Кончай, говорю, – прикидываться, скотина. А то ты у меня и в самом деле тут лежать останешься.

Ага, понял. Зашевелился, глаза открыл, увидел пистолет – и мигом на ноги вскочил. Знакома ему, значит, эта штука, и прекрасно он знает, что ею сотворить можно.

– Вот так-то лучше. А ну, – стволом повел, – ком, божья коровка, только сначала хенде хох. Грабли подыми.

– Что ты с ним, – рыжая спрашивает, – делать собираешься?

– Нарезать, – отвечаю, – ма-аленькими такими кусочками, поджарить и…

Тут гоблин взвыл и на колени бухнулся.

– Не надо, – вопит на весь лес. – Не убивай меня, доблестный воин, пощади! И ты, благородная госпожа, молю тебя, попроси своего друга, чтобы он сохранил жизнь старому Крэку.

Знакомая картина. Слабоваты у зеленого поджилочки оказались. Черт, как бы он и в самом деле не обделался с перепугу, и так несет от него хуже, чем от выгребной ямы.

Гоблин было метнулся Карин сапог целовать, но рыжая ему так прикладом врезала – кубарем покатился.

– Ах ты, мразь, – шипит рыжая. – А когда ты и тебе подобные сжигали Горот-тейн, когда вы живьем жарили людей на ваших кострах и ржали, что мало досталось младенцев, а у стариков очень жесткое мясо, когда…

И винтовку наводит.

– Ну, хватит, – говорю. – Мы его не для того живым брали, чтобы тут же кончать. Остынь, Кара. Успеешь еще настреляться. Тем более – на эту мразь и патрона-то жалко тратить.

– А мне не жалко.

– Отставить, я сказал.

Кара на меня злобно зыркнула, но приказ выполнила. Поставила винтовку на предохранитель и на плечо закинула.

Гоблин башку приподнял, увидел, что живой, и ко мне пополз.

– Благодарю тебя, – скулит, – благороднейший воин, за то, что сохранил…

– Встать, – командую. – И лапы вверх поднять не забудь.

Гоблин поднялся.

– Жить, – говорю, – пока будешь. Но дышать – только с моего разрешения. Посмеешь вздохнуть без него – этот вздох и будет последним. Ясно?

– Да, хозяин. Старый Крэк все будет делать так, как вы скажете.

– Посмотрим. А ну-ка, хватай свою кобылу за копыто.

– Это еще зачем? – рыжая спрашивает.

– Да оттащим ее с дороги, – говорю. – Хоть немного. Темнеет уже, ветками закидаем – никакая зараза не найдет. До утра.

Рыжая вдруг заозиралась по сторонам и сразу побледнела.

– Боги, – шепчет. – Темнеет. Мы не успеем пройти лес до темноты.

– Ну и хорошо, – говорю. – Темнота – лучший друг разведчика. Еще бы дождика, что следы замыл.

Тут гоблин снова взвыл и на брюхо шлепнулся.

– Не губи, хозяин, – воет. – Пощади старого Крэка. Или убей из своей огненной громыхалки прямо здесь, но только не заставляй идти ночью в лес.

Да что они, в самом деле, думаю. Ну ладно, зеленый, у него над ухом хлопни – сразу обделается, но рыжая ведь девчонка не робкая, а туда же. Так в винтовку вцепилась, аж пальцы побелели.

– Значит, – спрашиваю гоблина, – в лес идти боишься?

– Пощади, хозяин, – ноет.

– Тогда слушай сюда, тварь. Еще один звук издашь – вырублю, оттащу подальше от дороги и к дереву привяжу. Ясно? А ну, встал – и за копыто.

Поднялся. Вибрирует правда, как один летчик в госпитале говорил, словно элероны при флаттере. Но на копытах своих кое-как держится.

Оттащили мы втроем конскую тушу с дороги. Я пару веток сломал, кинул сверху – сойдет, думаю. К утру ведь все равно так вонять будет – за сотню метров учуют. Но до утра еще дожить надо.

– Малахов.

– Ну что еще?

– В лес идти нельзя.

Вот те раз.

– А на дороге оставаться – можно? – спрашиваю.

– Нет, но…

– Ну и нечего лишний раз…

– Я, – заявляет рыжая, – в лес не пойду.

Вот те еще раз.

– А что же ты, – спрашиваю, – делать собираешься? На дереве до утра будешь отсиживаться?

– Дерево не поможет, – и, главное, на полном серьезе говорит, – но надо что-то придумать, Малахов.

– Да что в этом лесу такого страшного ночью? – кричу. – Стоим тут, как… суслики на пригорке. Обычный дохлый лес. Подумаешь…

Насчет обычного дохлого леса – это я хорошо ляпнул. Экспромтом, что называется.

– Никто еще, – у рыжей от волнения аж губы дрожат, – не проходил ночью через лес на Темной стороне. Ни живой, ни мертвый.

– Ну так будем первыми, – говорю. – Нет таких крепостей, которые… И вообще – там где пехота не пройдет, пройдет отдельная штрафрота.

Да-а, хреновый все-таки из меня агитатор. Никак не выходит моральный дух подчиненных поднять. Даже одной-единственной подчиненной. Как был он на глубине окопа полного профиля, так там и остался.

– Ты не понимаешь, – шепчет Кара. – На дороге у нас еще будет шанс выжить. Очень маленький, почти никакой, но шанс. А в лесу…

– А ну, хватит, – говорю, – не-рядовая Карален. Если начинать прикидывать, где отсидеться безопаснее, то надо было вообще из замка не выходить. Там-то шансы и вовсе до ста процентов. А если в тылу хорошенько поискать, можно и все сто три отыскать, прямо как в сберкассе.

У нас ведь с тобой задание есть, не забыла? Нам не просто вернуться нужно – нам этого гаврика зеленого вместе с сумкой доставить надо. И сделать это как можно скорее, пока о пропаже курьера не дознались и все планы по новой не переиграли.

– Ты ничего не понимаешь, Малахов, – вот заладила. – В лесу – смерть.

– Так и на дороге оставаться – тоже смерть, – отвечаю. – И вообще – мы на войне или где?

– Смерть, – говорит Кара, – она везде. Но она разная. Та, что ждет нас в ночном лесу, – очень страшна. Слишком страшна для меня. Я не смогу пройти. Ты – может быть…

Ох и надоел мне этот разговор.

– Так ведь и умирать, – говорю, – тоже можно по-всякому. Ага. Можно на дно окопа плюхнуться, голову руками обхватить и ждать, пока тебя немецкий танк в этом окопе заживо не похоронит. А можно под этот танк с гранатой кинуться.

Я и того, и того навидался. В первом бою, понятно, паникеров, ну, не паникеров, просто растерявшихся – большинство. Во втором уже могут и кинуться. А потом, дальше, те, кто жив останется, уже научатся и танки жечь, и через себя их пропускать, и снова жечь, и самим живыми оставаться. Только для этого нужно сначала первые два боя пережить.

– Значит, так, – говорю, – не-рядовая. Боишься к ним в лапы попасть – держи «лимонку» наготове. Успеешь выдернуть – и через четыре секунды тебя никакой Гарик Охламон не заштопает.

И… шагом марш!

В крайнем-то случае можно было ее и здесь оставить. Просидела бы ночь на ветке – глядишь, ума бы и прибавилось. А проходы эти, аквариумные… да черт с ними. Можно и напрямик, через мост. Если с этой стороны у них такая же оборона, как у Трофима, то с пятью гранатами я им такой фейерверк устрою.

Да только разведка своих не бросает!