Отошли мы от графского шатра шагов с полсотни, и тут я как раз закуток между палатками подходящий приметил. Везде вокруг народ суетится на манер мурашей всполошенных – кроме этого местечка. И причина тому есть, вполне уважительная – запашок оттуда шибает… хороший такой, густой. Это с учетом того, что в остальном лагере тоже далеко не благоухает. Ну да запах, думаю, не пули, пригибаться не надо.

– Давай-ка, – киваю Шаркуну, – отойдем.

Десятник на меня искоса так глянул.

– Как прикажете.

Нравился он мне чем дальше, тем больше. Уверенностью своей спокойной. Другой бы на его месте вокруг нового командира такие фигуры высшего пилотажа выписывал – не всякий истребитель уследит.

Подошли к закутку. Я один раз носом повел – нет, чувствую, переоценил свои силы. Не выйдет тут постоять… долго. Не знаю уж, как в соседних фургонах это амбре переносят, но мне без противогаза совсем неуютно стало.

– Извини, – говорю. – Еще чуть пройдем.

А вот тут он улыбнулся. Первый раз за все время.

– Как прикажете.

– Орлы-то твои, – спрашиваю, – то есть наши, где?

– Их с самого рассвета на учебу погнали. Десяток лиг туда, десяток обратно, да поединки учебные. К вечеру приползут.

– Я бы тоже с ними отправился, – продолжает Шаркун, – да нога от этой сырости разошлась.

– А что, – спрашиваю, – лошадь по штату не положена?

– Не знаю, как «по штату», – отвечает он, – а простым десятникам не положена.

– Ясно.

Вообще-то я думал с пряником подождать. Приглядеться поближе для начала… прокачать… а с другой стороны, кто мне, если что, помешает его обратно разжаловать, как не оправдавшего доверия.

– Вопрос, – говорю. – Как у вас тут присвоение очередного звания обставляется? Непременно церемония с мечами и фанфарами или просто свиток с печатями в канцелярии сварганить?

– От случая зависит. Тонкий…

– Тогда, – говорю, – будем считать, что вам, товарищ старший десятник, как раз такой случай выпал.

А вот этим его проняло. Остановился, шрам зачем-то потрогал.

– Позвольте спросить, господин граф?

– Спрашивай. И… давай без этого графа. Непривычен я к нему. Товарищ старший сержант, а лучше просто – Сергей. И на «ты».

– Как прикаже… прикажешь, Сергей.

– Ну а тебя, товарищ старший десятник, как величать? – спрашиваю. – Шаркуном все время… неудобно как-то.

– Иногда, – улыбается товарищ старший десятник, – я отзываюсь на имя Ралль.

Ралль, значит. Забавно, почти как Ральф звучит. Не запутаться бы.

– Так что за вопрос-то?

– Может, господин непривычный граф недостаточно осведомлен… в королевской армии трудно стать десятником, а старшим десятником еще труднее.

– И?

– Следом за старшим десятником идет сотник, – продолжает Ралль. – Чин, дающий право на герб… на родовое имя.

– Дворянство, в смысле? – уточняю.

– Да.

Ну да, припоминаю, у нас тоже что-то подобное было. Петр Первый ввел. Как там эта штука называлась – Табель о рангах? Только там сначала личное дворянство давалось, а до потомственного дослужиться – это если крупно повезет. У нас на улице жил один… аккурат перед Октябрем прапорщика получил. Напился он однажды до синих чертиков, так что поперек улицы на четвереньках полз и все орал, чтобы его «их благородием» называли. Хорошо, мужики душевные попались – сволокли их благородие в сторонку, под забор.

– Так что за вопрос-то?

– Это ж какого дракона, – тихим таким, напряженным тоном спрашивает Ралль, – какого черного магистра угробить нужно, если за это заранее чины под ноги швыряют?

– Хороший вопрос. А ответ – не знаю. Только, – говорю, – драконом да магом дело вряд ли ограничится. С такими делами я и один хорошо справлялся.

Ралль на меня глянул… даже не знаю, как назвать… с ужасом, но веселым.

– Так это ты тот самый красмер?

– Как-как ты меня назвал?

– Красмер. Так мы называем пришельцев из вашего мира.

Да это же они, соображаю, над словом «красноармеец» поиздевались.

– Не знаю, тот или нет, – говорю, – но с драконом мне уже познакомиться довелось, да и черным магом тоже. Результат, что называется, налицо.

– Ты хочешь сказать, – медленно произносит Шаркун, – что раз ты здесь и не похож на привидение, умереть пришлось им?

– Ага. Именно.

– Не уверен, – задумчиво говорит Ралль, – что бывший имперский центурион подойдет такому великому герою, как ты.

– А ты, – с ехидцей легкой интересуюсь, – значит, героем себя не ощущаешь?

– Нет.

– И даже представить не можешь?

– Нет.

– А ведь, – вздыхаю, – придется.

Шаркун на меня недоуменно воззрился – а у меня рожа каменная… вулканического камня, потому как краснеет изнутри постепенно. С минуту друг дружку взглядами мерили, а потом как расхохотались одновременно – лошади у соседней коновязи забеспокоились.

– Знаешь, – заявляет Ралль, отсмеявшись, – много у меня командиров было… глупых и не очень, храбрых и трусов… герои тоже попадались. Разные были. Но, сдается мне, такого, как ты, – не было.

– Ну, что ж, – говорю, – все когда-нибудь в первый раз случается. Посмотрим. Не знаю, как насчет глупости и храбрости, но одно могу уже сейчас твердо обещать – скучно тебе со мной не будет.

– О да, – кивает Шаркун, – в это я верю!

Ладно.

Изложил я ему свой план действий на завтра – с рассвета смотр личному составу, ознакомление и тэ дэ, поговорили еще чуток, ну и разошлись. Он в свою сторону, ну а я к замку.

Далеко, правда, не ушел.

На полпути от лагеря гляжу – несется мне навстречу что-то до боли в ушах знакомое. Пригляделся – ну точно, рыжая.

Быстро же, думаю, она оклемалась. Тоже небось без магии дело не обошлось.

– Куда ты пропал? Мы тебя по всему замку ищем.

Вот так. Ни здрасте, ни до свиданья. Ищут они меня, видите ли.

– Ходил.

– Где?

– Где надо, – говорю, – там и ходил. А в чем, собственно, дело? И кто «мы»? Я пока одну тебя вижу.

– Мы – это я и… твой друг. Который, между прочим, должен тебя сопроводить и все показать… а не ждать, пока ты ходишь неизвестно где.

– Ну и где же, – интересуюсь, – этот самый друг? Хотя… вопрос снимается. Сам вижу.

Я уж было заопасался, что мне в проводники Рязань подкинут. А он парень, конечно, хороший, но Сусанин при этом еще тот. Пригляделся внимательнее – нет, не похоже, идет более размашисто, а на голове… ну да, берет набекрень. Дальше можно и не смотреть.

Подождал, пока он поближе подойдет…

– Ну, – говорю, – наше вам здравствуйте, мсье Жиль де Ланн.

– Я тоже очень рад тебя видеть, Серж, – улыбается француз. – Хоть нам с мадемуазель Карален и пришлось за тобой побегать.

– Звиняйте, не знал.

– Дело в том, что мсье Клименко приказал мне сопроводить тебя… устроить что-то вроде экскурсии…

– Сначала, – вмешивается рыжая, – он пойдет смотреть комнату, которую для него нашла я.

Интересно, с чего б это такая заботливость? Даже подозрительно как-то.

– Ты-то хоть себе крышу над головой нашла? – интересуюсь.

– Я, – вздергивает носик Кара, – буду жить в комнате Елики, в другом конце замка.

– А-а, понял. Это ты специально мне комнату подыскала, чтобы я, часом, где поближе не поселился.

– Ты…

– Друзья, друзья… – Жиль так руками на нас замахал, что хоть парус поднимай. – Прошу вас, не ссорьтесь. Серж, я думаю, тебе следует извиниться перед мадемуазель Карален – ведь одна действовала из самых благородных побуждений.

– К твоему сведению, – выпаливает мадемуазель, – из комнаты для гостей тебя бы вечером выставили вон.

Страшно, аж жуть. Ну, переночевал бы в «Аризоне», под брезентом. По сравнению с болотом просто отель класса «люкс».

Вслух я этого, понятно, говорить не стал, даже наоборот – «хенде хох» сделал.

– Извиняюсь, – говорю, – благородная мадемуазель Карален, и благодарю за заботу. Гроссе данке унд мерси.

– О, так намного лучше. – Жиль, галантная душа, от моих слов прямо расцвел. Зато рыжая на меня крайне подозрительно уставилась. Она-то меня лучше знает и кое-какие издевки выявлять уже научилась.

– Если ты… – начинает.

– Что?

Рожа у меня в тот момент была как раз для картины маслом – полное раскаянье пополам с удивлением. Глаза распахнуты, брови подняты, рот скривлен соответствующе… на дождевом черве не подкопаешься.

– Ничего. Пойдем, пока эту комнату другому не отдали.

Это верно. Хоть этот замок и предполагался как королевская резиденция, такого наплыва, они, похоже, не планировали. А я, хоть и свежеиспеченный граф свиты Ее Высочества, но при этом все же личность, плановым регламентом не предусмотренная.

Ладно.

Следующие минут десять мы втроем ловили крыльевого, в смысле, управителя того замкового крыла, в котором мне угол выделили. Неуловимый… прямо как этот… из «Золотого теленка»… тут он только что был, отсюда уже ушел. Два раза вообще на двор посылали – там какое-то строительство в разгаре, я мельком глянул – то ли бараки строят, то ли трибуны.

Еле-еле на третьем этаже зажали. Типчик, доложу, еще тот, судя по объему пуза – либо он в свободное время от пивной бочки не отлипает, либо не ладно что-то в королевстве датском. Но нас троих массой он бы точно задавил. Я, конечно, честных толстяков встречал, только не на хлебной должности. Впрочем, худые не меньше тащат, а, порой, и больше.

Зажали мы его в угол, навалились дружно организованной толпой. Говорила, точнее стращала, в основном, рыжая, свитком моим графским размахивая. Ну и Жилю удавалось иногда слово-другое вставить. Я, соответственно, обеспечивал общую моральную поддержку, а заодно и с тылу охранял, на случай, если стража на вопли сбежится, потому как вопили они здорово, особенно управитель. Орал, словно с него скальп снимают, до пяток включительно. Хорошо, слуги местные к этим воплям привычные оказались – хоть и шныряли мимо, но стражу никто так и не вызвал.

Втроем додавили. Толстопуз еще пару раз взревел напоследок, слезы со щеки смахнул, прошелся до лестницы на этаж и нормальным уже тоном велел тамошнему лакею комнату мою показать. Пожелал напоследок чего-то от местных богов – я так и не понял, проклятье это было или наоборот – и умчался.

Лакей зато никуда мчаться не стал. Да он, по-моему, и не сумел бы, даже если бы до такой мысли додумался. Прямой, словно на штык уселся, ливрея сверкает, аж глазам больно, и вообще не ходит он по земле, как простые смертные, а вышагивает. А уж важности в нем… на четверых баронов хватит и еще на виконта останется.

Повел он нас по коридору. Идем, двери рассматриваем. А они, что занятно, чем дальше от лестницы, тем меньше и уже. В первые «фердинанд» мог проехать, не особо напрягаясь, а вот дальше… а мы все идем и идем.

Сейчас, думаю, запихнут в каморку для швабр и буду там на полочке калачиком сворачиваться.

– Далеко еще?

Ливрейный на меня даже не покосился. Прошествовал еще шагов десять, наклонился и распахнул… ну, называется это, наверное, дверцей, только у сундука с казной, что я давеча тягал, крышка не намного меньше.

– Прошу вас, – выгибается, – взглянуть на отведенные вам покои.

Зашел я внутрь, огляделся… однако действительно покои. Тридцатьчетверке разве что тесновато будет – мало пространства для маневра. А взвод запросто разместится. Причем половина – на кровати. Кровать эта три на три метра, да еще с этим… ну, палатка сверху… балдахином.

Интересно, думаю, а что ж тогда за теми, первыми, дверями? Степи украинские?

– Ну, что ж, – говорю. – Комнатушка неплохая. Вот только роспись на стенках больно унылая. Обоями, что ли, ее обклеить?

Тип в ливрее аж задохнулся.

– Но, милорд, – сипит. – Это же фрески работы самого Эльехо!

– А что, – спрашиваю, – отставать будут? Подошел к кровати, рукой провел – здорово! На такой кровати я последний раз спал… да никогда в жизни я на такой кровати не спал! А вообще на нормальной постели с нормальный бельем – в госпитале.

– Ух ты. А как этот матерьял называется?

– Это, – почтительно так отвечает ливрейный, – белый аксамит. Ткань, чрезвычайно ценимая особами королевской крови за ее способность сочетаться с бриллиантами.

– Ага, – говорю. – На маскхалат, значит, тоже сгодится.

Тут тип и вовсе лицом стал на этот самый аксамит похож. Ладно.

Зачем комбриг мне эту экскурсию устроил – я, честно говоря, так и не понял. Может, потому, что я теперь сам какое-никакое, но командование, а командование обязано представлять возможности местного отечественного производства. Хотя… Во-первых, представил-то я по большей части невозможности этого самого производства, а во-вторых, мне ж за линию фронта идти! На кой же, спрашивается, ежкин кот, мне мозги секретной научно-технической информацией забивать?!

Для начала нас в лабораторию повели. Алхимическую. Выглядело это точь-в-точь как наш школьный химкабинет, только более мрачновато, и стекляшек всяких поменьше – видно, порох тут уже получили. Да, и вытяжного шкафа у них тоже нет – я об этом еще в коридоре догадался. Не знаю, как там постоянный персонал выживает, а вот для посетителей стоило бы противогазы предусмотреть. К ним, конечно, не экскурсии ежедневные, но заходят иногда со стороны. Мы вот с рыжей, например, зашли.

Алхимичили в лаборатории двое. В халатах типа сутана, первоначальный цвет неопределим ввиду полного исчезновения под… наслоениями мелового периода. А также известкового и множества других. Один седой, грива вокруг головы топорщится – короче, точь-в-точь как на портретах всяких первооткрывателей изображают. Менделеева или, например, Миклухо-Маклая. Второй чуть постарше меня: волосы ежиком, глаза огнем горят не хуже горелки, и худосочный – одни кости в обтяжку, мяса и на полпайка не наберется. В нашу сторону он в самом начале один раз покосился, сморщился досадливо – мол, ходят тут всякие, от работы отрывают – и все. Целеустремленный… молодой человек.

Зато старший перед нами прямо-таки соловьем разливался. Особенно передо мной. Уж я-то, человек, только что прибывший – это он так хорошо выразился – из мира, где науку ценят и поднимают на должный уровень… ведь наука уже по сути своей имеет громадное преимущество по сравнению с магией… что великий Лаэрто доказал еще…

В общем, уши у меня начали в трубочку сворачиваться уже через минуту, а когда он начал свои «разработки» демонстрировать и терминами сыпать, я и вовсе заскучал. И внимание рассеялось. Как выяснилось – зря.

– А вот, – говорит этот… алхимик в маскхалате, – наше самое последнее достижение.

Налил он из чашки на стол маленькую такую лужицу, чашку спрятал подальше и достал с полки крохотный синий пузырек.

– Вот, – говорит, – смотрите внимательно, что сейчас будет, – и капнул из пузырька на лужицу.

Хлопнуло. Хорошо так хлопнуло. На взрыв не потянуло, но склянки все и прочие колбочки со стола смело. Вместе с алхимиком. Я-то к таким штукам привычен, и то еле на ногах удержался.

– Ну, – говорю, – ну…

Алхимики… Знаем мы таких алхимиков. Руки бы им поотрывать… если до сих пор сами себе не поотрывали… А еще лучше – головы поскручивать, потихоньку так, незаметно. А если кто хватится – сказать, что так и было!

Следующим пунктом программы местный арсенал был. Мне-то всякое колюще-рубяще-шинкующее и прочий металлолом без особой надобности, зато Кара еще от входа так головой извертелась – прямо пропеллер. То меч схватит, примерится, отложит с тяжким вздохом и тут же за копье хватается, хоть оно с виду уже раза в три неподъемней. Благо железяк этих – рядами до потолка и вглубь, три лагеря новобранцев вооружить хватит и еще столько же останется. Пустили, называется… дите в кондитерскую лавку. Экскурсовод наш, местный смотритель, на нее с таким умилением глядел – только что не сюсюкал. Даром что не мужик, похоже, половину его арсенала опробовала.

Я тем временем вперед прошел, смотрю – лежат на полке рядами… честно говоря, походили они больше всего на детские куличи, те, что из песка лепят, но что-то в них было… характерное.

– Это, – спрашиваю, – что такое?

Каптерщик неохотно так от созерцания рыжей отвлекся, подошел.

– А-а, – ворчит, – новомодное изобретение. По примеру оружия из вашего мира. Гранаты называется.

Я чуть на пол не сел. Это – гранаты?!

– Так, – говорю, – а можно чуть поподробнее?

Гранаты эти, оказывается, гномы делали. Ну, те коротышки с бородами. То еще, доложу, чудо средневековой технологии. Весят они почти как противотанковые, запал сильно хитроумный, кислотный, семь раз черта помянешь, пока нажмешь правильно. А взрывчатка в них хилая и, главное, оболочка не стальная, а из глины какой-то. В общем, те еще гранаты. Как сказал смотритель: «Орка пришибить можно, если прямо в лоб влепишь и если на нем шлема не будет».

А вот самострелы, или, как их тут еще называют, арбалеты, мне понравились. За сто шагов из такой штуки запросто часовому в горло стрелу влепить можно – и шуму почти никакого. Опять же кошку на стену закинуть или, например, антенну от рации на дерево повыше – очень даже просто. А местные еще и стрелы к нему, болты, тоже хитрые делают, такие, что на полтораста метров панцирь пробивают и внутренности на наконечник наматывают.

В общем, полезная в хозяйстве штука, жаль только, тяжелая. И тащить ее на авось… Вот если бы они еще и до складного додумались.

Рыжую из этого арсенала пришлось на буксире вытаскивать. Дай ей волю, она бы на себя столько навесила, что «Аризоной» не увезешь.

Зато уж в следующем подвале мы с ней ролями поменялись.

Я только за порог ступил и сразу глазами… разбежался в разные стороны.

В этом подвальчике только что пушки не было. Зато минометы наличествовали. Целых три штуки. Два 80-ти, наш и фрицевский, и ихний же ротный 50-миллиметровый. В 42-м, помню, мы такой две недели таскали, пока мины не кончились. У мин его, кстати, взрыватель просто зверски чувствительный – пленный фриц шпрехал, что во время ливня могут в воздухе взорваться.

– Ты, что ль, Малахов будешь?

Поворачиваюсь – ну и ну. Завскладом этим вырядился – вылитый пират с потопленного барка. Одноногий Сильвер. И костыль в наличии имеется, равно как и полное отсутствие чего-либо ниже правого колена. А еще – роскошный камзол, до пупа расстегнутый, под ним тельняшка дырявая. Плюс бляха с каменьями на золотой цепи – это на груди – и старшинские погоны на плечах – чем не былинный персонаж. Усы только подкачали – не запорожские, а так, щетка для обуви.

– Ну, положим, я.

– Класть будешь ложку в пасть! Отвечай как полагается!

– Виноват, товарищ старшина. Старший сержант Малахов согласно приказу комбрига Клименко прибыл для получения снаряжения.

– Так-то лучше, – ухмыляется пират и руку мне протягивает: – Держи пять, разведка, дружить будем. Старшина Розвалюк Василий Петрович, морская пехота. Для наших – Вася. Давно оттуда?

– Сергей. Недавно.

– Как… там?

– А хорошо, – отвечаю. – Бьем фрицев в хвост и гриву!

– Эт, – мечтательно так говорит старшина, – хорошо есть. Жиль, – на француза кивает, – уже тут всем нашим уши про свою la belle France прожужжал. А вот как там мой родной Николаев поживает – это он спросить не догадался.

– Ну, – говорю, – сводку голосом Левитана я тебе не воспроизведу, но то, что свободен твой любимый город, – это такая же правда, как то, что я сейчас перед тобой стою.

– Я, – Василий замолк, зубами скрипнул… – Он же мне по ночам снится. Как в 39-м на Северный флот угодил… всего один раз на побывку вырвался.

– Так ты что, – спрашиваю, – с корабля сюда?

– Еще скажи «с кораблем». Сюда я, братишка, прямиком из города Сталинграда. Мамаев курган – слышал про такое?

– Доводилось.

– Вот на нем меня и приложили. Да так, что аж сюда зашвырнуло. Не всего, правда, – на ногу кивает, – ну так лучше здесь на одной скакать, чем с обеими в земле лежать.

– И то верно.

– Еще бы. Ну че, разведка, пойдем, покажу, чем богаты-рады.

– Мне-то, – говорю ему, – много не надо. На десятерых.

Василий остановился, оглянулся на меня…

– Ну, ты, разведка, даешь – много не надо! Я тут, понимаешь, над каждым штыком трясусь, а ты… у тебя ж, говорят, арсенал уже собрался – не меньше моего.

– Да мало чего, – говорю, – люди скажут. Минометов вот у меня нет.

– А пушки?

– Пушки нет, снаряды имеются. К нашей 76-ти, полная полуторка. Нужны?

– Нам, – бурчит старшина, – все нужно. Ты мне только палец дай, а уж руку до плеча я и сам оттяпать сумею.

– Добрый вы, – говорю, – дяденька, аж прямо страшно. Снаряды те в полном порядке во дворе замка Лико складированы, даже часовой при них имеется. Поправочка – два ящика я уже на взрывчатку перевел, а остальное в целости и сохранности.

– На взрывчатку… – ворчит старшина, – делать тебе, как я погляжу, нечего было. Взрывчатки я б тебе местной отсыпал, – ну да, думаю, синих пузырьков давешних, – а снаряды тут ни х… не сыщешь. Вытапливал, что ли?

– Ага.

– Хорошее дело, особливо когда без градусника.

Я уж не стал ему рассказывать, чем эти мои эксперименты закончились.

– А что, – спрашиваю, – с боеприпасами совсем худо?

Мне-то патроны нужны были, пожалуй, побольше самого оружия. С оружием-то… у Кары винтовка и «вальтер», да мои трофеи… для начала хватило бы. Да толку в том оружии, если патронов к нему даже не кот наплакал, а того меньше. А без них… стрелять-то научить можно, а вот попадать – фигушки!

– С припасами полегче, – говорит Василий. – Тут гномы наладились патроны переснаряжать, так что совсем на голодном пайке держать не буду. Но… чтобы гильзы сдавал все до последней, ясно? Утром гильзы, вечером патроны – только так и никак иначе. Усек?

– Аллес гемахт.

– Оружие мы тоже клепать пытаемся, – продолжает старшина, – помаленьку. Жиль вон – автоматы, Алеша Нилов, он сейчас в столице остался, – тот пытается с гномами станки водяные наладить. Если получится – тогда и стволы можно будет нормальные делать, с нарезами и вообще…

– То-то вы Жиля как простого курьера почем зря гоняете.

– Серж, – вмешивается француз, – ты не есть прав. Я сам вызвался служить коронным курьером. Собирать автоматы я могу очень редко… нет деталей.

– Может, – осторожно так начинаю, – я, товарищ старшина, чего-то не понимаю, но вы тут на скудость и безрыбье жалуетесь, а по окрестностям, между тем, добра валяется – выходи и подбирай. Мне наш поп с ходу три позиции выдал.

А старшина хитро так в усы ухмыляется.

– Небось, – говорит, – было это день, этак, на второй-третий?

– Положим.

– Ну а после поп твой еще такие подарки подкидывал?

– Нет, а что?

И ведь верно, думаю, ничего мне больше Иллирий не сообщал. Я-то значения большого не придал – мало ли что, может, затишье на фронте или просто не сезон.

– А то, – отвечает Василий, – что не один ты у нас такой умный… к счастью нашему. Голову я тебе всей этой небесной механикой забивать не буду, тем паче что и сам в ней рублю не очень. Если очень хочешь – сам какого-нибудь мага найдешь и допросишь с пристрастием. А по сути – вещи в этот мир попадают обычно следом за человеком.

И вот тут уж я стал как вкопанный. Как там Жиль говорит – о-ля-ля. Выходит, «студер» и полуторка с истребителем – это мое как бы приданое.

– Стоп, – говорю, – а как же… вон в замке Лико полный подвал всякого хлама нашенского. И все задолго до меня насобирали. «Додж» мой тоже первым сюда угодил.

– Разведка, – кривится старшина. – Я ж тебе простым русским языком говорю – сам в этом не силен. Ежели ты без того, чтобы все до основанья раскопать, жить не можешь, так я тебе благодатных лекторов обеспечу. А пока давай тем делом займемся, за которым тебя непосредственно прислали.

Наклонился он над ящиком и вытаскивает на свет… ну, ствол у этой штуки, положим, от «сударева», а вот все остальное…

– Товарищ старшина, – возмущенно так говорю, – вы, извиняюсь, за кого меня держите? Мне ж во вражеский тыл ползти, а не к теще на блины!

– Во-во, – кивает Василий. – Ты во вражеский тыл, а потом орки нас из наших же автоматов лупить будут.

Я только руками развел.

– Ну, спасибо, – говорю, – дядя. Утешил, нечего сказать. Как по тебе, погляжу, так лучше, чтобы все это оружие тут и гноилось. Плевать, что люди без него будут головы класть, главное – чтобы подотчетный инвентарь был в сохранности. Так, что ли?

– Нет!

– А вот… создается впечатление.

Дальше уже знакомый… как это… ритуал пошел. Торговля, гром и молнии на голову оппонента. «Выбивать» – это ведь тоже искусство тонкое. Видели, знаем. Простых разведчиков все эти снабженческие щуры-муры не касались, а вот меня наш старшина порой припахивал, как самого образованного. Благо я еще и с баранкой дружен. Так что пришлось поездить. Ну и насмотрелся. В общем, все, как и в любом другом деле, от человека зависит. Другой и с десятью «гумагами» «законного» не получит, а вот наш старшина с пустым кузовом никогда не возвращался. Понятно, что разведка фору имеет – всякие там портсигарчики да зажигалочки, но все равно – мы лично твердо знали, что если старшина Раткевич сказал «достану» – хоть яблочки молодильные, хоть личное авто Геринга! – через неделю будет. Ну а если капитан приказал – то будет завтра.

Вот и сейчас припомнил я кое-какие его уроки нехитрой житейской мудрости – и сторговались мы с Василием на трех винтовках и двух «шмайссерах». Плюс еще кой-чего в хозяйстве настоятельно необходимого – диск запасной к моему «ППШ», часы наручные, а то без точного времени совсем уже неуютно стало, а главное – бинокль. И не какой-нибудь хлам, а настоящий «Карл Цейс». Хоть и спорить за него пришлось чуть ли не больше, чем за все остальное, вместе взятое, ну да он того стоил.

Ладно.

Дальше уже не так интересно было. Пришлось, конечно, еще по замку побегать взмыленной савраской, да так, что и не заметил, как вечер наступил. А вечером…

Я сначала вообще на этот праздник идти не хотел. Потом подумал – а почему бы и нет. Тем более что от Рязани, по всему видать, по-хорошему было не отвязаться – вбил человек себе, как говорил его тезка Аваров, «мысэл» в голову – и хоть ты кол на ней после теши.

Ладно. Вышли мы во двор, там уже трибуны – все-таки их весь день сооружали – готовы, тканью обтянуты, народ на них вовсю ломится. Вокруг всей арены получившейся товарищи с факелами почетным караулом стоят – в общем, параду быть!

– Ну что, – спрашиваю Кольку, – пойдем себе место отбивать?

Рязань по случаю праздника вырядился. Камзольчик новый синий – на ощупь почти как шевиот – нацепил, бляхи все полагающиеся. И аккордеон тоже не забыл.

– Не, – говорит, – наверх нам лезть ни к чему. Да и видно оттуда будет хуже. У меня другая идея была.

– Мне твои идеи… – говорю, – с меня и одной хватило для ознакомления.

– Во-он там, справа, – показывает, – видишь?

– Вижу. Бревно. Небось еще и деревянное.

– На него и сядем. Только сначала подкатим поближе.

Ну… гениальное техническое решение, просто сказать нечего. Странно, что он бочонок из замка приволочь не попытался. А то бы поставили рядом да булькали кружками.

– Слушай, – спрашиваю, – а аккордеон ты зачем приволок? Тоже выступать собираешься?

Рязань мяться начал.

– Да я, – смущенно так бормочет, – в общем-то не собираюсь. Разве что попросит кто.

– Ну-ну.

– Брось. Мы ж дворяне, кто нам чего сделает?

Тоже мне, думаю, боярин морской.

Кое-как подтащили мы бревнышко к факелоносцам, сели. Со стороны, наверное, прямо две кумушки деревенские на завалинке – только стакана семечек недостает для полноты образа. Народ окружающий косится, но не комментирует. То ли дворянам и впрямь такие выходки с рук сходят, то ли это они конкретно к Колькиным выкрутасам притерпелись.

Я еще головой повращать успел на предмет высматривания знакомых лиц. Разглядел комбрига в этой… королевской ложе и там же Виртиса засек – фигура у их сиятельства характерная, не спутаешь. А больше никого, как ни старался. «Цейс» бы… да не захотел я его с собой тащить. Толпа все-таки. Второй бинокль, если что, мне выдадут веков так через пять-шесть, когда товарищи с бородами технологию как следует отработают.

А потом коротко протрубили трубы, и на арену вышел дедок в ярко-красном – «коронный герольд», Рязань шепчет, – с седой окладистой бородкой. Прошел на середину, дождался, пока шебуршение в толпе окончательно стихнет, развернул перед собой первый метр свитка, который в руке держал, и начал:

– Сего дня, волею Ее Королевского Высочества принцессы Дарсоланы и Светлых Богов наших…

Голос у него был хорошо поставлен. Не хуже, чем у товарища Левитана. А вот с текстом дело хуже обстояло. Пока он свиток до конца дочитал, у меня глаза сами по себе схлопываться начали. А ведь, бывало, за немецким передним краем, где битый час ни одна травинка не шелохнется, наблюдал с рассвета до темна. Потому как раньше никуда с нейтралки не денешься.

Что-то, наверное, есть во всех этих официальных славословиях такое, гипнотическое. С дополнительным усыпляющим эффектом. Интересно было бы на практике проверить. Взять, скажем, какую-нибудь пластинку с речами фюрера и весь день перед атакой через громкоговоритель транслировать. Пластинку, кстати, можно еще и придерживать для достижения дополнительного занудства. И еще…

Стоп, думаю, что-то я растекся… мыслью по древу.

Товарищ в красном наконец зачитку завершил, поклонился – у меня руки сами по себе аплодировать дернулись, хорошо, опомнился вовремя – и ушествовал. А вместо него вышел эдакий старичок-боровичок, в шляпе типа «мухомор» и балахоне цвета пыльной паутины. Стал, повел посохом – я еще краем глаза заметить успел, что люди по сторонам все подобрались, шеи повытягивали – напружинились, как Витя Шершень говорил, – и вверх ракеты осветительные рванулись, золотистые. Взвились над замком и – бабах! – разорвались. Хорошо разорвались, так что замок тряхнуло и даже наше бревно подпрыгнуло. Или показалось, у меня же первый порыв был – «Воздух!» заорать и в щель нырнуть. А небо запылало от края до края – в смысле, от стены до стены, дело-то во внутреннем дворе было.

Салют, ежкин кот! Фейерверк! Их бы… под залп «катюш» разок, живо бы научились иллюминацию устраивать.

Это я, конечно, сгоряча подумал. А чуть погодя, когда отошел маленько и перестал за бревно хвататься, так мне и вовсе нравиться начало. Старичок-боровичок и в самом деле отличным мастером по этому делу оказался. Он и лошадок огненных по небу вскачь пускал, и облака разноцветные, с подсветкой, а под конец выступления соорудил уйму жуков-светляков и изобразил… ну, даже не знаю, как назвать… столкновение галактик, вот. Было в этом зрелище что-то космическое.

Так что, когда он закончил и поклонился, – орали мы с Колькой не хуже всех остальных.

Следом за ним двое выступали – маг и воин при мече и в кольчуге. Они, как я понял, какую-то историю в лицах представляли, Гамлета местного. Маг из дыма всяких чудищ выколдовывал, одно другого рогатее и зубастее, ну а воин этих чудищ, само собой, в капусту рубил. Оно конечно, чего ж дым не порубить, он-то отстреливаться не станет.

Дальше стайка девушек выскочила – группа местного народного танца. Ну а за ними и вовсе разномастный народ повалил. Кто во что горазд. Коротышки с бородами, которые гномы, те топорами доспехи всякие рубили, а на сладкое – железный брус расшалили, сантиметров двадцать в поперечнике. Я прикинул – ствол «тигру» таким топориком без проблем можно отчекрыжить.

После гномов какой-то местный чтец-декламатор вылез. Или поэт. Я так и не понял, свое он творчеспю читал или что-то каноническое. Скорее второе, потому как на вид парень молодой, лет двадцать с хвостиком, а текст уж больно тягучий и унылый.

Я даже заскучал.

И тут Кара выходит.

Платье на ней… то еще. Сверху треугольник алый, узенький, а юбка багряная хоть и прикрывает кое-как колени, но такая воздушная – при каждом повороте до ушей взлететь норовит, и видно ее насквозь. А на ногах ничего, босая.

Вышла она так на середину, кивнула коротко, словно перед схваткой рукопашной, – за кругом кто-то то ли в бубен, то ли в барабан застучал – и пошла.

Я смотрю – и волосы у меня потихоньку шевелиться начинают, и бросает меня то в жар, то в холод.

Чтобы так танцевать… Не могу, слов у меня нет такое описать. Уж не знаю, чей это там дар, бога или богов местных, а только дается такое – раз в сто лет, да и то не подряд.

У нас так разве что цыганки могут, или вот еще испанку одну видел в фильме про интербригады. Но им до Кары, как луне до солнца – свет, да не тот.

А глаза у рыжей полузакрыты, и она даже не идет, а… перетекает, точь-в-точь как пламя. И не то пламя, что от костерка походного, а такое, что до небес, бешеное – не смей подходить! Такое над горящим домом встает! Или над самолетом подбитым, когда ею летчик вместе с бомбами на цель направляет!

Ради такого специально родиться нужно. Когда стоишь, словно на краю бездонной пропасти и каждой этой секундой упиваешься. И остановить тебя не может ничто. У меня похожее чувство только один раз было, когда мы с пятого раза в траншеи на высоте ворвались, но там просто злость пьянящая от воронок, от крови, от снега опаленного, а здесь – счастье.

И вдруг дробь барабанная оборвалась. Кара посреди круга замерла, глаза медленно открыла, огляделась. Я только хлопать приготовился, гляжу – а она прямо ко мне идет и руки навстречу протягивает.

Тут Колька меня в бок кулаком пихает.

– Вставай, – шепчет, – и иди к ней. Нельзя сейчас отказываться.

Встал я, в голове черт знает что творится. Что же мне, думаю, изобразить-то такое? Я же городской, плясать в жизни не учился, это деревенские наши что хочешь изобразят – хоть вприсядку, хоть камаринского. А я разве что какой-нибудь фокстрот, да как после такого…

И вдруг вспомнил. Я, когда за год до войны пару недель в танцклассе отирался, нам учитель один раз танго показал, не то, что у нас танцуют, а настоящее, аргентинское. Один раз я его видел, да и то… а-а, была не была.

– Слушай, – шепчу Кольке, – «Утомленное солнце» сможешь изобразить? Вот и давай. Но если ты, Рязань, опять будешь как на гармошке – отвинчу башку и на башню закину.

И Каре навстречу шагнул.

– Ладно, – шепчу, – рыжая, раз напросилась – делай, как я!

Ежкин кот! Чего мы с ней там накрутили – не помню. Я ей чего-то там шепчу, а у самого только одна мысль в голове – как же ты, идиот, сапоги снять не догадался, наступишь ведь своей тушей – только косточки хрустнут.

Кое-как оттанцевал, сел, мокрый весь, словно не девушку невесомую вел, а мешки с углем по этой танцплощадке взад-вперед тягал. Рыжая переодеваться умчалась. Гляжу, а Колька на меня так смотрит, словно я только что «мессер» из винтовки завалил.

– Ну, – говорит, – ну…

– Да что «ну»? – спрашиваю.

– Ну, – говорит, – ты себя сейчас не видел – и до конца жизни об этом жалеть будешь.

Ладно. Остываю потихоньку, на представление поглядываю. После Кары, конечно, смотреть особо не на что. Рыцари эти, как и гномы, все больше разрубить чего норовят, а настоящих бойцов, вроде Арчета, почти не выходило. Я тоже сначала думал вылезти, из «ТТ» по тарелкам пальнуть или очередью чего-нибудь нарисовать, а потом опомнился. В самом деле, думаю, что я им – фронтовой ансамбль песни с плясками? Кара меня вытащила, ладно, заслужила, а на этих патроны еще тратить… ну их, думаю, в баню, а то и куда подальше.

А потом факелы почти все погасили.

– Что, – спрашиваю Кольку, – закончилось представление?

– Тихо, – бормочет, – сейчас самое главное будет. Принцесса выйдет.

– Ага, – шепчу, – а с чего это принцесса будет тут кривляться?

– Молчи, – говорит, – это у них древний обычай. Раз в год кто-то из правящей верхушки должен народу Эскаландер продемонстировать.

Наверно, думаю, показать, что не сперли его за год и в ломбард не заложили.

Выходит. Видно ее с трудом, хорошо еще у меня глаза к темноте привычные. И меч этот ихний в ножнах перед собой держит.

Черт, думаю, как же она все-таки эту железяку тащить умудряется? Я, когда по арсеналу бродил, попробовал один такой двуручный секач приподнять, да махнул им – чуть вслед не улетел. Принцесса, она ведь тоже еще девчонка совсем. А Эскаландер этот против того меча втрое толще. Ей такое – все равно как мне батальонный миномет вместе с плитой на горбу уволочь. Да и длиной он – почти с нее.

И тут словно вспыхнуло. Потащила она этот меч из ножен, а лезвие сияет, как будто на него прожектор направили.

Ничего себе, думаю, иллюминация.

Ладно. Вытащила она его полностью, ножны куда-то в темноту отбросила и держит его острием вверх – добрый метр над головой. А потом я и не понял даже, что случилось. Был меч, и вдруг не стало его, а вместо него – круг светящийся.

Если б я уже на бревне не сидел – так и сел бы на землю. Ни черта ж себе, думаю, я как-то тросточку легкую попробовал вот так крутить – и то пальцы устают. А тут… не-е, думаю, явно без магии не обошлось.

Принцесса стоит себе, даже по сторонам не смотрит, а круги вокруг нее так и порхают, словно мотыльки. То вертикальные, то плашмя, то на всю длину, то у самых волос. Только свист тихий слышится.

И вдруг звон раздался, металлический такой, протяжный взвизг. Все замерли, принцесса тоже, меч чуть наклонила наискось, а на земле перед ней стрела валяется. Короткая, толстая, не от лука, а от самострела.

Я еще подумать успел – на лету отбила, – а потом такое началось. Хватай мешки – вокзал отходит! Меня чуть не затоптали. Еще бы – покушение на главу государства.