Проснулся, еще глаз не открыл, слышу – что такое? Где-то рядом, под самым окном, гармонь играет.

Вскочил с кровати, высунулся в окно – точно. Посреди двора королевского замка, в стожке сена – и кто его только тут насыпал, – сидит рязанская рожа в нашей гимнастерке и выводит:

Я быстро оделся, сапоги натянул, махнул прямо через подоконник и иду. А этот – хоть бы хны, даже бровью не повел. Словно тут каждый день полковники табунами ходят, а уж простые сержанты и вовсе ротами маршируют. Сидит себе и наяривает:

Я рядом стал, дослушал до конца.

– Эх ты, – говорю, – Рязань. Что ж ты вытворяешь? Такой аккордеон замечательный, не какая-нибудь там фабричная работа, а настоящий мастер делал, да еще небось и на заказ. Этому трофею цены нет, а ты на нем, как на трехрядке, наяриваешь, на одних басах. За такую игру на кухню вне очереди отправляют.

Рязань голову поднял – глаза до чего голубые – и усмехается.

– Ты, что ли, лучше сыграешь?

– Да уж получше тебя, – говорю.

– А ну, попробуй, – и аккордеон мне протягивает. Ну, я рядом с ним сел, ремни надел, по клавишам прошелся – загляденье. Такой глубокий и чистый звук – давно не слыхал.

– Чего играть-то? – спрашиваю.

– А чего хочешь.

– Ладно, – говорю, – получи. И начал.

Рязань до конца дослушал и говорит:

– Хорошо играешь. Но тоже не Шаляпин.

– От Лемешева и слышу, – отвечаю. – А ну, сам покажи.

Рязань аккордеон обратно забрал и как врежет:

– Ну, вот, – говорю, – опять ты его на одних басах терзаешь. А ну, отдай вещь.

У меня-то слух натренированный – в темноте кромешной шаги часовых ушами ловить. Ну а если артиллерия концерт начнет, могу не хуже любого дирижера – эта немецкая стапяти-… это наши дивизионные; гулко, с оттяжкой – «тигр» из своей дуры долбанул. Тот еще оркестр.

Исполнили мы с ним на пару «Темную ночь», потом из «Трактористов» – «Броня крепка и танки наши быстры», потом «Синий платочек» – это совсем хорошо было, ну и, само собой, «Катюшу». Народ местный вокруг нас собрался. Ну, картина и в самом деле на раз – в черт-знает-каком-мире, посреди двора королевского замка, развалились двое славян и наяривают себе.

Сыграли так еще с десяток песен, и тут Рязань говорит:

– Это я все и без тебя знаю. А новое чего-нибудь?

– Новое? – спрашиваю. – А ты новую «Лили Марлен» слыхал? Образца 44-го?

– Нет.

– Ну, вот и лови, и давай на этом концерт заканчивать.

И сыграл.

– Ну, – Рязань говорит, – шикарно играешь. Хоть в королевские менестрели записывай.

– Ладно, – говорю, – поиграли, и будет. Ты лучше расскажи, кто ты есть и чего здесь валяешься?

– А чего рассказывать, – говорит. – Ты сержант?

– Старший.

– А я просто. Ты пехота?

– Бери выше, – говорю, – дивизионная разведка.

– Ну а я артиллерия. ИПТАП, слыхал про такое?

– Как же, – говорю, – сорокапяточки. Смерть врагу, конец расчету. Наслышаны, знаем.

– У нас уже новые были, – говорит, – 57-ми. Вот с одной такой я сюда и угодил.

– А здесь, – спрашиваю, – чего делаешь?

– А я, – говорит, – замковым ПВО заведую. В правом крыле одна наша зенитка стоит, 85-ти, в левом – фрицевская, восемь-восемь. И еще «эрликон» на главной башне торчит, только к нему снарядов вечно нет.

– Тут я как раз помочь могу, – говорю. – У нас недавно «фоккер» хлопнулся, 190-й, там этих снарядов штук пятьсот – если подойдут, конечно.

Рязань аж подскочил.

– Слушай, – говорит, – да за такое, за такой подарок я… я…

– Ты бы, – усмехаюсь, – хоть имя свое сказал. Я вот, например, на Сергея Малахова, бывает, отзываюсь.

– А чего имя, имя у меня простое – Рязанцев Николай.

– Точно, – говорю, – я как твою рожу из окна увидел, сразу подумал – Рязань-матушка.

– Тоже мне – разведка.

– Ну вообще, – интересуюсь, – давно здесь кантуешься?

– Да уж, – зевает Николай, – с полгода.

– О, – говорю, – так ты небось и новостей-то последних не знаешь?

– Откуда. У нас же тут до последних двух недель такое захолустье было – мухи от скуки на лету дохли. Пока там, – на замок кивает, – не решили, что королевский двор сюда переберется. Тут-то все, понятно, забегали, как ошпаренные.

– Ну, тогда лови.

Выложил я ему сводки Софинформбюро за последние месяцы – и про Белоруссию, и про второй фронт, и про наши украинские дела.

Коля только вздохнул завистливо.

– Вот, – говорит, – это да. Это люди дела делают. А мы тут…

– А что, – спрашиваю, – вам злыдни местные не сильно досаждали?

– Да не. Покуда тихо было. Но, скажу тебе, тишина эта такая, нехорошая тишина. Ну, знаешь…

– Как перед большим боем.

– Во. В точку.

– Ну а разведка ваша куда смотрит? Или, – говорю, – она тут вообще отсутствует как диагноз?

– Да был один попик, – отвечает Рязань. – То есть чего был, он и сейчас есть… где-то. Затаился, крыса церковная. Выпить не дурак, да девок дворовых за зады щипать, а насчет дела… какие-то сведенья он выдавал, а откуда брал, леший знает. Мне одна… бойкая… рассказывала, что у него в часовне шар хрустальный есть, в который видно, чего на той стороне творится. Еще слух ходил, что он с птицами общаться умеет, хотя по этой части больше друиды мастера. Есть тут такие… лесники-агрономы.

Коля это так спокойно говорит, с ехидцей, а меня злость начала разбирать.

– С чертями он зелеными общался, – говорю. – А смотрел небось в бутылочные донца. Знаешь, сколько там полезной информации высмотреть можно? А уж зеленые черти – это и вовсе источник воистину неоценимый. Таких новостей порасскажут – свеженьких, прямиком из преисподней.

– Да говорил я управляющему нашему, – мигает Коля, – графу Эльварду, я его Эдиком зову, что гнать надо этого алкаша в три шеи, пока до беды не довел, а на его место из столицы толкового мага вытребовать. И чтобы исцелял заодно. А то стыдно сказать – во всем замке из медпресонала коновал дядя Фотт. Никто, понятно, к нему и не обращается, дураков нет, все, случись что, на болото топают, к бабке Пиго – тоже та еще старушка, Баба-яга чистой воды. Во, – оживляется Рязань, – самогонку-то бабка тоже гонит, уж не ведаю с кого. Пойло на вид отвратное, на запах и вкус тоже, но коли сумеешь заглотнуть не проблевав – забирает, доложу тебе, не хуже наркомовских.

– Ты, я погляжу, – говорю, – неплохо тут устроился. Вжился, можно сказать.

– А то, – опять Коля мне подмигивает. – Вы, разведка, канешно, аристократия, но и мы, пушкари тоже кой-чего… о, а вон и второй наш канонир идет.

Я голову лениво так повернул – гляжу…

– Эй, – шепчу Кольке. – Это ж фриц.

– Не, – мотает головой Николай. – Он не фриц. Австриец.

– Один леший, – говорю. – Сам-то… Адольф тоже ведь из австрийцев.

– Ну, ты загнул, – говорит Рязань. – Рудольф нормальный парень, по нашим не стрелял…

– Точно?

– Будь спок. Ты что думаешь, стал бы я с фашистом так, запросто… я его солдатскую книжку со всех сторон обнюхал. Он с 40-го в ПВО рейха барабанил, против союзничков. В расчете восемь-восемь. Под этим… Дюссельдорфом. Наши туда точно не дотягивали.

– А сюда как попал?

– Им прямо на позицию сбитый бомбер шлепнулся, – улыбается Николай. – Американский, стратегический. Со всеми бомбами, представляешь?

Да уж, думаю, тут энергии – хоть залейся. Раз двадцать туда-обратно можно.

Немец этот, то есть австриец, уже совсем близко подошел. Я, понятно, первым делом на форму – все верно, комбез рабочий от Геринга, и значок зенитной артиллерии поблескивает, как и положено.

Ладно, думаю, чего уж там… раз он здесь не враг, а вроде даже и свой…

Встал и руку ему протягиваю:

– Сергей Малахов.

Австриец этот оценивающе так на меня посмотрел… волосы у него черные, а глаза, что характерно, голубые. Ладно, хоть целиком на белокурую бестию не вытягивает.

– Рудольф Вельт.

Первый раз вот так с немцем… тьфу, с австрийцем, за руку здороваюсь.

– Меня искал? – спрашивает Рязань.

– Тебя. Отвертки где?

– Где всегда. Под кроватью, в ящике.

– Смотрел, не нашел.

– Плохо смотрел. Они там в ветошь замотаны, а сверху напильники лежат.

– Я ведь, – говорит Рудольф, – сейчас проверю.

– Валяй. А то, – оживляется Рязань, – может, с нами посидишь?

– Времени нет, – отвечает австриец. Развернулся он ко мне, глянул… с прищуром, но не зло, а так… спокойно.

– Чуть позже, – говорит, – с делом закончу, тогда подойду. С новым человеком поговорить всегда интересно.

– Он нам, – встревает Колька, – снаряды к «эрликону» пообещал.

– Что ж, – задумчиво кивает австриец. – Они нам пригодятся.

Повернулся и пошел.

Ну, думаю, первое впечатление, можно сказать, неплохое. У меня, по крайней мере.

– В самом деле, – говорит Колька, – Вельт хороший мужик. Мы с ним уже, считай, четвертый месяц в одной комнатушке вместе.

– И ты его, – улыбаюсь, – в партию вступить еще не сагитировал?

– Пытался, – вздыхает Рязань. – Только… Руди-то парень начитанный, даже в университете поучиться успел, а у меня что – всего образования три класса да коридор.

– Да, – киваю, – тогда, конечно, тяжко. Когда в черепушке вакуум наблюдается. Кстати, – спрашиваю, – а когда этот Вельт успел так здорово натаскаться по-нашему шпрехать? Твоя работа?

– Не-а. Ему, когда он в этот мир попал, один маг знание языка вложил.

– Да ну? Вот так, запросто?

– А им это, – говорит Колька, – очень даже просто. Как нам палочку обстругать. Они, маги эти, и не такие номера откалывают.

Хорошо, думаю, устроились. Может, и мне таким ускоренным методом какой-нибудь язык выучить? Тот же немецкий… надоело в глаголах путаться.

Смотрю, а через двор что-то совсем уж несусветное идет. Похожее на… был у нас в дивизии снайпер один, Федор Николаевич, вот он из своего плаща похожую штуку соорудил. Ветками обшил, корой – с двух шагов не заметишь. Вот и этот тоже шел – кустик. Не знаю, кто как, а я себе именно таким лешего представлял.

– Это еще, – спрашиваю, – что за чудо-юдо?

Колька на локте приподнялся, глянул.

– А-а, – говорит, – это эльф. Лесной. Они тут партизанами работают.

– Ну-ну.

Эльфов этих тут, я гляжу, развелось, лесных и всяких прочих… недорезанных. И туда же, в партизаны. Уж не знаю, какие там из этих эльфов партизаны, а только посмотрел бы я, как бы они от, скажем, «Брандербурга-800» бегали.

– А не сыграть ли, – говорит Николай, – нам…

Тут он враз осекся, аккордеон в сторону отбросил, за воротник схватился.

– Ша, – шепчет. – Начальство.

Ну я тоже поднялся, себя оглядел – вроде в порядке, разве что сено кое-где пристало. Ладно, думаю, чего уж там, мы сначала на это начальство вблизи посмотрим.

Был, помню, один случай… мы как раз на рассвете с той стороны вернулись, ну и, понятно, кто в чем, кто где был – попадали, будто одной очередью срубленные. В голове даже мыслей нет, точнее, одна на всю голову – спа-ать!

И тут появляется этот… старший лейтенант и начинает нас строить. Нас, разведчиков, с задания вернувшихся, по стойке «смирно» строить. Я в первый момент, как на ноги поднялся, вообще не сообразил, чего он от нас хочет. Да что там – я его и не видел толком. Маячит чего-то перед глазами, надсаживается, упасть обратно не дает.

Первым из нас Коля Аваров опомнился, и он-то этому лейтенантику и выдал – горячий горский человек. И про маму… и прочих родственников… Я от этих оборотов даже проснулся… немного.

Уже на этот шум старший лейтенант Светлов прибежал – он в тот раз с нами не ходил, потому, наверное, и вник в ситуацию с ходу – отвел этого… тоже лейтенанта в сторонку и объяснил ему… понятно. В общем, больше мы его не видели.

Начальство бывает свое, а бывает… Может, он вообще не с нашей дивизии! Подумаешь, лейтенант старший. Голову ведь тоже иногда использовать надо… По назначению.

Смотрю – идет к нам через двор мужик, лет сорока, плотный такой, с усами такими пышными, в точности как у начштаба дивизии, в нашей форме – ремни, портупея, все как полагается, и форма, что характерно, комсоставская. Только… что-то в ней было неправильное, а вот что – это я сообразил, только когда он почти до нас дошел.

Старая это была форма. Комбриговская, с ромбами вместо четырех шпал. У меня самый первый комполка тоже до войны переаттестоваться не успел, так до 42-го в документах и писал – командир полка комбриг Ломов. А многие, я слышал, и после аттестации так ромбы в петлицах и таскали – все-таки, что бы там ни говорили, а полковник – это полковник, ну а комбриг – это было почти как генерал.

Интересно, думаю, а он вообще в курсе, что у нас погоны снова ввели?

Ладно. Честь я ему отдал, все, как полагается, Коля – так тот вообще вытянулся, словно штык проглотил, глазами начальство ест вместе с сапогами. Сапоги, кстати, у этого комбрига не офицерские, а солдатские кирзачи. Я вниз тихонько посмотрел – у меня-то как раз хромовые, из «Студебеккера». Прямо неудобно как-то получается. Не буду же я ему объяснять, что нам, разведке, такие вещи – типа сапог офицерских или там сукна, не то чтобы разрешены, а, скажем, не подлежат наказанию.

Комбриг нам тоже коротко так откозырял, руки за спину заложил и на меня уставился.

– Кто такой? – отрывисто спрашивает.

– Старший сержант Малахов, – рапортую. – Разведывательная рота 134-й стрелковой дивизии.

– Малахов, значит, – повторяет комбриг и смотрит при этом… испытующе. – Старший сержант.

– Так точно, товарищ комбриг.

– Довелось мне тут, – говорит и улыбается уголками губ, – почитать про твои подвиги.

Ежкин кот, думаю, да что это такое вокруг меня происходит? Кого ни встречу – все про меня знают. Что ж это за рапорт про меня Аулей накатал? Представление к званию виконта, не иначе.

– А еще, говорят, ты вчера отличился.

И тут меня вдруг пробрало.

– Разрешите, – говорю, а сам куда-то поверх комбригова плеча смотрю, – доложить. Вчера в ходе выполнения боевого задания по обеспечению следования колонны с высшим командованием местных жителей мною и добровольцем из числа местных жителей была обнаружена диверсионная разведгруппа противника. В ходе завязавшегося боестолкновения четверо диверсантов были уничтожены на месте, а шестерым, из которых один, вероятно, тяжелораненый, удалось с места огневого контакта скрыться. Ввиду малочисленности личного состава и необходимости выполнять основную задачу преследование организовано не было. С нашей стороны потерь нет, взяты трофеи – автомат «ППШ» с полным диском – одна штука, пист…

– Хорош, – обрывает меня комбриг. – Когда мне от тебя полный рапорт потребуется, я тебе прикажу, не волнуйся. А по этому делу ты будешь либо герцогу Виртису докладывать, либо принцу Рондо.

Интересно, думаю, что это еще за принц такой? Логически рассуждая – если Виртис, который герцог, личной охраной принцессы ведает, то принц – следующее звание – должен чем-то более крупным заправлять. Всей госбезопасностью, например.

– А у меня на тебя, – продолжает комбриг, – другие виды есть… старший сержант Малахов… разведывательной роты… 134-й стрелковой дивизии.

Посмотрел еще на меня… на Рязанцева…

– Ладно, – говорит, – ты отдыхай пока… старший сержант. Явишься ко мне в половине двенадцатого.

– Слушаюсь. Только… товарищ комбриг…

– Что?

– Разрешите доложить… часов у меня нет.

Ну у него-то самого цепочка из кармана свешивается.

Комбриг хитро так прищурился.

– А что, – спрашивает, – тебя, разведка, по солнцу время определять не учили?

– Так точно, учили, – отвечаю. – С точностью до получаса.

– Ну и явишься… с точностью до получаса.

– Слушаюсь.

Комбриг напоследок Колю глазами смерил – а тот все время словно солдатик оловянный стоит, – повернулся и прочь зашагал. Я глаза скосил – а из Коли будто воздух выпустили – обмяк, сгорбился.

– Уф, – шепчет, – пронесло. А то вчера, по приезде, ему не до меня было, а сегодня, думал, точно огребу свое по полной… со скипидаром и иголками патефонными.

– А за какие хоть грехи? – интересуюсь. – И чего тогда ты тут валяешься? Бежал бы, глядишь, чего бы и поправить успел.

– В том-то и дело, что не за грехи, – вздыхает Рязань. – За грехи-то он бы меня сразу и на месте… А вот плановая… для профилактики, так сказать… это мне светит.

– Как его звать-то? – спрашиваю.

– Клименко, – тоскливо так говорит Коля, – Павел Ефремович. Комбриг. Сюда еще в 41-м угодил. Он в свите состоит, навроде начштаба, ну и за всех наших, иномирцев, отвечает. Суровый мужик.

– Да брось ты, – говорю. – Слышал, что он мне приказал – отдыхать. Вот и будешь мне в этом тяжком занятии способствовать. Я-то и вообще в этом мире человек новый, ну а в замке этом и вовсе. Как у вас тут с культурным досугом? Wo ist die nachste Stadion? Ich wurde gern ein klassisches Konzert.

– Так себе, – отзывается Коля. – Про самогон бабкин я тебе уже говорил, да и тащиться за ним – три версты по болоту. Пиво – эль по-местному – здесь только гномы делать умеют и дерут за него, доложу тебе, три шкуры.

Эй, думаю, а это хороший вопрос. Как мне тут на довольствие поставиться, денежно-вещевое.

– Можно, – продолжает Коля, – вина попытаться достать. Вино здесь слабое, местные его, почитай, заместо воды употребляют. Да и то сказать, от здешней воды так пробрать может – мало не покажется. Вот с культурной компанией проблемы. В свите-то наверняка всякие интересные личности имеются – менестрели там, фрейлины опять же, только знакомство я с ними пока свести не успел.

– Да ладно, – говорю. – На вино – набегут.

– В крайнем случае, – подмигивает мне Коля, – я девок из местной обслуги позову. Есть тут у меня одна… бойкая. А… нет, ты погляди только! – и челюсть у него – раз и отвисла.

Я за его взглядом проследил и сам чуть пасть не разинул.

Идут, значит, по замковому двору… две. Дамы. Одна стройная, черноволосая, платье на ней эдакое, темно-синее, повыше колен, все какими-то узорами да блескучками расшито, сапоги тоже темно-синие, и тоже повыше колен заканчиваются. Пояс широкий, с бляшками. На поясе справа мешочек бархатный – то ли кошелек, то ли это у них женские сумочки такие. В правой руке посох несет, легко так, без усилия, хотя посох с виду здоровый. Тоже затейливый весь из себя, резной, темного дерева, а на конце синий то ли шар, то ли кристалл вделан.

А вторая – вся в доспехе, почти как давеча у эльфа того, черно-белого, только не белом, а начищенной стали, но тоже ажурный такой, даже на груди – и то выделан… соответствующе. Полный доспех – сапоги, перчатки, наголенники там с прочими нарукавниками и шлем с крылышками. В руке лук несет – и лук костюму под стать. В общем – вылитая валькирия, хоть сейчас в эпос про Нибелунгов вставляй.

Но только вот волосы у этой валькирии из-под шлема струятся подозрительно знакомые. Рыжие волосы.

– Так, – говорю, – это еще что за бал-маскарад?

Коля на меня удивленно так вскинулся.

– Ты что, – спрашивает, – знаешь их?

– В синем, что слева, – отвечаю, – первый раз в жизни вижу, а вот та, что справа… есть у меня подозрение, что ее я знаю лучше, чем мне бы того хотелось.

И пока я эти слова говорил, шлем с крылышками как раз в нашу сторону повернулся… замер… девицы о чем-то между собой перешепнулись и – цок-цок, а сапожки-то, думаю, подкованы – уже рядом.

– Вот, – сладеньким таким голоском Кара щебечет. – Это и есть тот самый Малахов.

– Старший сержант, – добавляю. – Не забывай, пожалуйста, – а сам на черноволосую гляжу.

Вблизи она очень даже ничего оказалась. Брови черные, как там в таких случаях говорится… ах, да, соболиные, а глаза – точь-в-точь как у моей рыжей – огромные и зеленые. Только за ресницами она не в пример лучше следит и ухаживает.

– Позволь представить, Сергей Малахов, – раздельно произносит Кара, – мою двоюродную сестру Ринелику Пато. Чародейку Второго Круга Посвящения.

– Правильно говорят – магичку, Лен, – усмехается черноволосая и изящным таким жестом мне руку протягивает. – А для друзей я просто Елика.

– Ну а я, – говорю, – просто Сергей, – и руку ей пожал.

Выглядела она после этого пожатия слегка удивленной. Ну да, конечно, у них-то руки дамам целовать принято. Лобызать. А я и позабыл. Мужлан-с, однако, что девушка и констатировала.

– Очень приятно, – говорю. – А это, – на Колю киваю, – Николай Рязанцев. Ни барон, ни граф, ни друг, ни брат, а такой же, как я, простой русский солдат. Прошу любить и жаловать.

Вот Коля-то не сплоховал – видно, успел за полгода пообтесаться. Аккуратненько за самые кончики пальцев руку взял и еле-еле губами коснулся, что у одной, что у второй. Тоже мне – аристократия.

Ладно, думаю, мы тоже не лыком шиты. Просочился вперед и, прежде чем девушки опомнились, обоих под локотки подхватил.

– А не пройти ли нам, милые дамы, – говорю, – куда-нибудь.

– Можно, – благосклонно так кивает Елика. – Мы не возражаем. А какие будут варианты?

Я на рыжую кошусь – у нее на личике внутренняя борьба аршинными буквами. И возразить мне хочется, и сестре перечить неохота, да и вообще интересно.

– Есть тут, – оживляется Рязань, – одно местечко…

Местечко еще то, как выяснилось. Он нас к нему долго вел, подвалами какими-то. Хлама там – немерено. Похоже, туда все барахло чуть ли не от основания династии сваливали. Его бы разгрести – на танковую роту хватит, и денег вырученных, и металлолома. А люди здесь почти что и не ходят. В самом начале еще попадалась какая-то обслуга, косились на нас странно, а потом уже вековая пыль пошла и только посреди коридора тропинка протоптана. Я пригляделся для забавы – четверо тут ходило постоянно и двое из них – Коля со своей… бойкой. Еще один, вроде старик – ходит в чем-то вроде тапок и к тому же пришаркивает. А еще один в сапогах местных, причем, что характерно, этот меньше всех наследил, словно специально старался с тропинки не сходить.

– Слушай, – говорю тихо Рязани, – ты эти ходы вообще как знаешь?

– Хреново, – также шепотом Коля отзывается. – Только до комнатушки и обратно. Мне ее дворецкий по пьяному делу в карты продул. Он-то по здешним подвалам спец.

– Так, – говорю, – а кроме него, кто здесь бродить может?

– Да никто, – удивляется Коля. – Крысы разве что.

И только он это сказал – как проскакнет из одного угла в другой. Даже я разглядеть толком не успел. Тень серая, лапками быстро-быстро перебирает, крупная, сволочь… Коля замер, рыжая рот начала раскрывать – для вопля, не иначе, – я за пистолетом тянусь, и тут Елика коротко так рукой взмахнула – шар-pax – словно у нее в рукаве все это время мячик огненный был запрятан. Бабахнуло, как от винтаря, искры брызнули, и паленым запахло.

– Ты это… – Коля в себя пришел и на Елику начал руками размахивать. – Чего? Совсем уже… файерболами кидаться. Тут же… как полыхнет…

Елика на него посмотрела жалостливо так, ладошку перед собой выставила, дунула – и весь угол комнаты с пятном обугленным враз инеем покрылся.

– Так, – спрашивает, – лучше?

Коля стушевался, покраснел, а я пистолет в руке держу, и ствол у него, что характерно, подрагивает, прямо как стрелка у компаса.

Может, конечно, привиделось – всякое бывает, не каждый день все-таки перед носом девушки шарами огненными швыряются. Да вот только я своим глазам доверять привык, а раз так – мелькало что-то впереди, как раз в тот момент, когда мы все за крысой охотились. Черное, ростом примерно с человека.

Жалко, думаю, что тут освещение такое хилое. А с другой стороны, если прикинуть, как мы по лестнице спускались, никак в эти щели не могут прямые лучи светить, будь они хоть трижды под самым потолком. Но светят.

Коля на меня смотрит, на пистолет…

– Ты чего, – говорит, – разведка, контузию схлопотал?

А я все никак не могу дрожь унять. Прямо мистика какая-то.

– Там, – пистолетом показываю, – впереди, что?

– Серьезно? То же, что и сзади. Пыль да мусор. Черт, думаю, неужто и вправду почудилось? Ходить по этим подвалам… мы-то больше по лесам да болотам привычные. Там воздух, простор. А вот в городах пока как-то не доводилось. Зато я, когда в госпитале валялся, сталинградских раненых наслушался, про их подвальную войну. Жуткое, говорили, дело.

Главное, не развернуться здесь толком. А то, как мы сейчас стоим – одной очередью всех положить можно. Про гранату я и не говорю.

– Ну что? – это Коля волнуется. – Идем или так и будем вперед пялиться?

– Лично я, – Елика заявляет, – ничего не чую впереди. Но если ты опасаешься… – повела рукой, и сразу вокруг нее забавное такое сияние возникло. Облачко, не облачко, а словно крохотные новогодние снежинки вокруг нее кружат, причем не абы как, а по орбитам. Тоже мне, думаю, пояс астероидов в миниатюре.

– Защиту поставила? – Рязань осведомленность свою демонстрирует. – «Серебряная броня», да?

– Это заклинание называется «Ледовая броня», – улыбается Елика. – Хочешь испытать на прочность?

– Нет уж, – Рязань аж в сторону шарахнулся. – Знаю я ваши магические штучки. Как долбанет, что твоя электростанция…

– Вот видишь, – поворачивается Елика ко мне. Посмотрел я на эту… магичку, на сияние… Пальнуть бы по ней для пробы, да только куда? Юбка короткая, рукава, правда, широкие, ну да мало ли что у нее там запрятано. Попасть-то я попаду, куда хочу, а ну как полыхнет там очередной шарик, что тогда? Огнетушителя тут в пределах видимости как-то не наблюдается.

– Вот что, – говорю ей, – ноги раздвинь.

– Что-о?!

У нее поясок был хороший. Из парчи с позолотой или там чего похожею – я-то такие только в кино видел – шириной с ладонь, накладочки фигурные, пряжка с чайное блюдце, а свободный конец, что характерно, свисает чуть ли не ниже юбки.

По нему-то я и пальнул.

Грохнуло, вспыхнуло. Елика чуть ли не под потолок подпрыгнула.

– Ты! – Это уже рыжая на меня орет. – Малахов! Совсем ума лишился?! Даже тех крох, что были?!

– Может быть, – соглашаюсь. – Только давай сначала посмотрим, куда я попал.

Елика, похоже, меня на месте испепелить собиралась. И отнюдь не взглядом. Но как только мои слова до нее дошли – нахмурилась, глянула вниз, а там, на самом кончике пояса аккуратная такая дырка. Калибра семь, шестьдесят два, что характерно.

– Ой!

– Вот то-то, что «ой».

– Не думала, – бормочет, – что этой штукой можно пробить защиту третьего уровня.

– Век живи, – замечаю, – век учись.

– Малахов! – У Кары, можно сказать, вопль возмущенной души получился. – Чего. Ты. Хочешь!

– Я? – переспрашиваю. – Я-то хочу всего лишь того, чтобы мы соседнюю комнату спокойно прошли.

– Слушайте, – озабоченно Коля говорит, – а может, ну его, подвальчик этот. Я и другие места знаю. В малой трапезной, например, можно очень даже здорово в уголочке пристроиться. Там, правда, шумно, зато…

– Нет уж, – заявляет Елика. – Раз уж мы сюда пришли – я желаю идти дальше. И если там, впереди, что-то есть, – тут она руку ладонью вверх протянула, а на ней р-раз – еще один огненный шарик возник и подпрыгивает так легонько, вверх-вниз, вверх-вниз, словно она его как мячик подкидывает, – то пусть это «что-то» знает – я весьма рассержена тем, что мне испортили новый пояс.

– К сведенью некоторых, – продолжает Елика, – это был не простой кусок ткани, а магический артефакт.

– Надо же, – вздыхаю. – Кто ж знал? Продырявился совсем как обычный.

– Ну что, пошли?

– Погодите, – говорит Рязань. – Застращал ты меня, разведка, своими предосторожностями.

Прошел он в угол комнаты, заскрежетал там чем-то. Пыли сразу такое облако взлетело, что Кольку в нем и не видно почти, только чих молодецкий доносится.

Вылез он из него и тащит, нельзя же не сказать, меч. Длиной эта сабля метра полтора, так что держать ее в руках как положено, лезвием вверх, у Кольки не получается – потолок мешает. Наоборот, впрочем, тоже, только на этот раз по причине пола. Лезвие изогнутое, волнистое, отчего напоминает мне этот меч исключительно штопор.

– И как же ты, – интересуюсь, – с эдаким ломом здесь орудовать собрался, а? Тебе же размахнуться – коридора не хватит!

– Апчхи, разберемся, – сипит Колька.

– Ну-ну.

Пошли. Впереди Елика с ее шариком ручным, следом я с «ТТ». Кара лук свой новый на изготовку взяла, а Рязань я в самый тыл задвинул. А то – есть там кто или нет, это пока неизвестно, а вот если он начнет со своей железкой Василия Ивановича изображать – точно кого-нибудь порежет.

Ладно. Шагнули мы с магичкой через порог, посмотрели дружно по сторонам, потом друг на друга.

– И? – осведомляется Елика. Ласковым таким голоском, нежным. – Где оно?

– Хороший вопрос, – отзываюсь. – Кто б ответить взялся?

Ежкин кот, думаю, неужели и в самом деле привиделось?

Осмотрелся еще раз, обстоятельней – и тут до меня дошло.

– На пол, – говорю, – гляньте, ваше магичество.

Елика глаза опустила, потом снова на меня подняла. Более злобные, чем до этого.

– И что?

– Ничего не заметила?

– Нет. А что, позвольте узнать, должна была заметить?

– Показываю. В предыдущей комнате от двери к двери тропинка протоптана, заметная такая. А здесь нет. Догадаешься почему или подсказать?

– Здесь нет пыли, – ошеломленно так Елика бормочет. – Кто-то смел всю пыль.

– Именно, – киваю. – Вот узнать бы, кто и зачем.

– Может, – предположил Коля, – это дворецкий мой подмел.

Ага, думаю, в одной комнате из всего подвала. Тоже мне… артиллерия, Шерлок Холмс… с тремя классами образования.

– Ты бы, – говорю ему, – перестал своей железякой пол царапать.

– Надо, – заявляет Кара, – немедленно сообщить об этом начальнику стражи замка.

– Надо, – вздыхаю, – один только ма-аленький такой вопросик, прежде чем ты побежишь, доспехами гремя. Что именно ты сообщать собралась, а?

– Ну… все.

– Все, – говорю, – это понятие расплывчатое. Уточни-ка, битте, для наградного листа, что ты лично под ним понимаешь?

Рыжая рот распахнула… и так стоять и осталась, секунд пять. А потом закрыла, так ничего и не сказав.

– Дошло? – участливо так осведомляюсь. – Мы тут собрались вчетвером весело время провести, устроили охоту на крыс, потом одному из нас неизвестно что почудилось, а в результате в подвале обнаружена комната с подметенным полом? Так, что ли? И как думаешь, долго он нас слушать будет?

– Коль, а Коль, – спрашиваю, – у вас тут в замке гауптвахта есть или сразу в штрафники записывают?

Елика в это время стену в углу изучала.

– Если буду говорить я, – сообщает она, не оборачиваясь, – меня послушают. Но ты прав, Сергей, нам пока не о чем говорить. Здесь, – тут она запнулась, словно слов не могла нужных подобрать, – что-то есть, что-то висит в воздухе. Я чую. Но, – на угол показывает, – за этой портьерой пять шагов сплошного камня.

– Слушайте, господа хорошие, – у артиллерии, похоже, нервы уже не того, – пойдемте отсюда, а? Или вперед, или назад, только здесь задерживаться не надо. Я хоть и не маг, но тоже чую… чегой-то нехорошее в воздухе.

Интересно, думаю, как же ты с такими нервами немецкие танки на кинжальный подпускал. Хотя… там вокруг простор, в руках оружие, врага видать и друга рядом – тоже. А тут – даже и не явная опасность, а черт-те что с черт-те чем напополам.

Ладно.

– Пыль ты чуешь, – говорю, – в воздухе. Далеко хоть идти еще?

– Еще метров сорок, – отвечает Колька, – а потом по лестнице вверх.

– То есть как это «вверх»? – удивляется Елика. – Так это твое место не в подвале?

– Нет, конечно, – тоже удивленно Рязань отзывается, – что я, дурак, в этой темноте сидеть? Там, наверху, есть одна комнатушечка… стол, скамьи, все, как полагается, уютная такая, там еще печь открытая…

– Камин, – говорю, – так эта штука называется.

– А скажи мне, пожалуйста, воин Николай, – медленно так рыжая произносит, – за каким троллем ты потащил нас в этот проклятый богами подвал?

– Ну, – замялся Рязань, – я… вообще-то…

– Давай-давай, – подбадриваю, – колись… Коля.

Долго же, думаю, он с духом собирается. На гадость какую хотел подбить, не иначе.

– Я хотел, – выпаливает Колька, – чтобы вы вино выбрали. Ну и того… донести помогли, а то уж больно эти бочонки неподъемные. Дворецкий говорил, тут самые что ни на есть лучшие королевские вина хранятся. Марочные, во.

Ну все, думаю, приехали. Сейчас рыжая этого олуха убивать будет.

Переглянулся с Еликой, и тут мы с ней как заржем – чисто кони. Меня прямо согнуло. Весь этот тремор нервный дурацкий наружу прорвался. Хохочу, аж слезы текут – и остановиться не могу.

Рыжая из-под шлема на нас с Еликой посмотрела, на Колю.

– Слушай, Малахов, – спрашивает, – у вас там все такие умные или вас все-таки специально отбирают?

– Конечно, – сквозь смех выдавливаю, – отбирают. Как же можно… такое ответственное дело на самотек пустить. Самых… что ни на есть… отборных.

– Оно, – вздыхает Кара, – и видно.

Отсмеялся кое-как, разгибаюсь – черт, аж пузо ноет, а Коля смотрит на нас так удивленно-обиженно – конфетку у дитятки отобрали.

– Вы это… чего? Я ж серьезно.

– Ладно уж, – говорю, – веди нас… Сусанин, показывай свой погребок заветный.

Погребок-то и в самом деле оказался капитальный. Одна дверца чего стоит – железом оббита, что твой танк, да и по толщине соответствует. Ну и замочек на ней – в самый раз Кощея Бессмертного к скале приковывать, заместо Прометея. Хорошо еще, что у Кольки ключи были. А за ней…

– Вот, – гордо так Рязань говорит, – подвальчик.

У меня только челюсть о пол клацнула.

В подвальчике том от пола до потолка метра два, сколько по бокам – не видать, а уж про протяженность и думать страшно. Все это стройными рядами бочек заставлено – под потолок и в темноту тянутся. И паутина кругом.

Ох, не фига ж себе, думаю, погребочек. Тут спиртного на дивизию, да что там… корпус полного состава споить можно.

– Ну что, – говорю, – девушки. Командуйте. Я уж, извиняйте, в местных виноводческих обозначениях не силен.

Елика медленно вдоль бочек пошла, рукой коснулась…

– Невероятно, – шепчет. – Такое богатство… если про это станет известно, сюда сбежится полкоролевства. Только посмотри на даты, Лен! Эти запасы сделаны еще во времена Отступления Тьмы!

– Я, – мечтательно так говорит рыжая, – чувствую себя попавшей в пещеру к дракону.

– Любой дракон, – подхватывает Елика, – не задумываясь, отдал бы половину своих сокровищ в обмен на содержимое этого подвала. Смотри! Узнаешь эти значки? Это клеймо Рамгарского монастыря, а ведь он пал три века назад!

На меня от их восторгов аж зев напал. Стою, моргаю.

– Эй, – зову, – благородные дамы. Мы сюда на экскурсию пришли или по делу? Если вам тут хорошо, значит, будем в гости – правда, Коль? – наведываться. А пока давайте выберем что-нибудь одно и желательно подъемное.

Елика только вздохнула с тоской.

– Я бы, – говорит, – унесла отсюда половину и еще столько же. Такие вина… наверное, их и не найти больше нигде, разве что в таком же забытом подвале. По паре бочонков у драконов… в башнях Гильдий магов… заветные бочки старинных родов… у моего отца стоит одна бочка, на обручах которой выбито: «Открыть, когда исполнится пророчество».

И замолчала.

– А что за пророчество-то? – спрашиваю.

– Увы, – разводит руками Елика, – этого не знает никто в замке. Прапрадед погиб в битве при Урмии, когда наследника еще носили под сердцем. Маги помогли восстановить часть фамильных заклятий, но многое было утеряно безвозвратно.

– Ужас-то какой, – говорю. – Прям кошмар. А просто взять да и открыть эту бочку никто не пробовал?

– Нет.

– Почему-то, – сочувственно вздыхаю, – я именно так и думал.

Ладно. Выбрали мы, в смысле, девушки наши, бочонок средней нетранспортабельности, ну а мы с Колькой его на раз-два взяли и потащили. Тяжелый, зараза, оказался, хоть и небольшой с виду. Пока его волокди, я раз пятнадцать пожалел, что в этом подвале на «Аризоне» не развернуться. Три четверти тонны – и кайне проблем. Не то что у меня – грузоподъемность в одну человеческую, то бишь солдатскую, силу. А Кольке и того тяжелее – он еще и дорогу объяснял.

По дороге, кстати, наткнулись на пятерку бородатых коротышек… ростом метр с хвостиком, плотные, даже, я бы сказал, кряжистые, что твои пеньки. Все в кольчугах, у двоих топоры с них самих размером.

Я на них уставился – а рыжая меня сзади толкает.

– Малахов, ты что стал? Гномов не видел?

Гномы, значит. Ну-ну. Кто следующий? Дюймовочка? Или сразу трехдюймовочка?

Кое-как дотащили. Уронили бочонок рядом со столом, плюхнулись, я ворот рванул, чувствую – гимнастерка на спине к телу прилипает. Надо же, думаю, всего ничего волокли, а взмок, словно после марш-броска хорошего.

Колька, кстати, не лучше выглядит. Тоже весь в потеках, хоть выжимай, не снимая. Плюс на спине пятно здоровое, уж не знаю от чего.

Зато девушки бодрые, веселые. Елика гобелены на стенах изучает, Кара мигом четыре кружки раздобыла – хорошие такие кружки, по пол-литра каждая – и принялась их платочком протирать.

Зальчик, кстати, и в самом деле ничего, уютный. Можно даже сказать… эта… располагающая. К душевному времяпрепровождению. Печь типа «камин», рядом специальная вешалка для… этих самых. Я хоть и рассказ товарища Зощенко читал, но как «кочерга» во множественном числе будет, так и не понял. Стены гобеленами завешаны, на полу шкуры, медвежья у камина, а у стола, судя по голове, волчья, только я бы на этого волчару меньше чем с «ручником» идти не рискнул. А еще лучше – в танке. Ну и, само собой, стол, скамейки, все дерево, уж двести лет как потемневшее – я такое как-то в трофейном журнале видел. Фото баварской пивной, где бесноватый фюрер карьеру свою начинал – речуги толкал, в перерыве между пивом и сосисками. Подумать только – подавился бы тогда сосиской или какой-нибудь бюргер, пива перебравший, за скамью схватился… а скамьи, что там, что здесь, такие, что можно одним махом отделение Адольфов положить – и еще на двух Геббельсов останется.

В общем, очень симпатичный зальчик, и девушки с ним тоже хорошо сочетаются, разве что малость экзотично. А вот мы с Рязанью из общего гармонического ряда явно выпадаем – как по содержанию, так и внешне.

Посмотрел я еще раз на Колькино пятно… умные слова припомнил.

– Уважаемые дамы, – говорю, – вопрос у меня к вам. Если я сейчас до пояса разденусь, никого из присутствующих этим не шокирую?

– Не знаю, как Лен, – рассеяно так отзывается Елика, не отрываясь от гобелена, – она у нас девушка юная, а меня ты не шокируешь, даже если разденешься весь.

– Ну, – говорю, – настолько-то я и еще не одичал.

– Неужели? – а вот это уже рыжая. Посмотрел я на нее… ничего не сказал, вздохнул только и гимнастерку через голову потащил. Снял, глянул – вроде никуда не вляпался, кроме потеков ничего не наблюдается. Что ж, думаю, и на том спасибо. Здесь-то «Студебеккера» под окнами нет.

Положил гимнастерку рядом на скамью, глаза поднял – а девчонки-то обе, даром что такое равнодушие изображали, так на меня уставились, будто я не я, а картина какая, редкостной художественной ценности. Мне прямо неловко стало от такого внимания. Главное – абсолютно непонятно с чего. Я ведь даже наколками не баловался, хотя у нас многие делали. Не хотел, и все. Оно, конечно, может, когда и полезно бывает… при опознании, например. Только ведь заранее не угадаешь, какая именно часть от тебя после попадания сохранится, а все руки-ноги под хохлому расписывать – это уже будет не разведчик, а беглый экспонат этнографического музея.

– А что это, – спрашиваю, – вы на меня так смотрите? Поэму Лермонтова на мне вроде бы никто не писал.

Главное, смотрят так… если у Елики в глазах еще какой-то женский интерес мелькает, то у Кары взгляд… восхищенно-жалостливый.

Тут еще Рязань от созерцания бочки своей отвлекся, и на меня свои ясны очи навел.

– Да уж, паря, – говорит, – видно, потрепала тебя жизнь. И погрызла.

Я вниз гляжу – ничего не понимаю. Вроде пузо, как пузо, через ремень пока не свисает, грудь тоже вполне человеческого вида. Не такая, конечно, покрышка, как у Олефа, да и Арчет, пожалуй, тоже меня по этому показателю запросто перекроет. У меня-то больше жилы…

А рыжая осторожно так руку протянула и самыми кончиками пальцев плеча касается.

– Бедный, – шепчет, – где ж это тебя так?

Тут только до меня дошло.

– Ах, это, – улыбаюсь. – Не бери в голову. Оно только выглядит страшно, а на самом деле – ерунда, царапины.

Это в меня один олух три месяца назад итальянской гранатой запулил. А у нее осколочное действие совершенно никакое, метр-два от силы. Ну, посекло слегка. Гимнастерка, конечно, уже восстановлению не подлежала, а в остальном – все хорошо, прекрасная маркиза. Эти итальянские наступательные – системы «ОТО» или Бреда – такой, по совести говоря, хлам… у них даже запал не с замедлителем, как наш «УЗРГ», а ударного действия. То есть в снег, в грязь – не срабатывает сплошь и рядом.

– У нас, – Елика аж сглотнула, – редко доводится видеть подобное.

Странно.

– Постой-постой, – говорю. – Может, я чего не понимаю, но, по-моему, у вас наоборот, всякие там бретеры и прочие рубаки должны шрамами щеголять? Они же друг друга такими железяками пластают, что после хорошего боя шрам на шраме должен быть?

Девушки недоуменно так переглянулись… потом Кара вдруг в кулачок прыснула.

– Прости, – выдавливает. – Я совсем забыла, что у вас нет магов-целителей.

– А… – начал я было, и сразу же пасть захлопнул. Вспомнилось, как меня Иллирий пользовал. Точно ведь – рубец снял на «ура», словно и не было там ничего. А с мелочью этой он, наверное, просто возиться не захотел, да и верно – вреда от нее никакого, даже для внешности – чай, не на роже.

– Таким количеством шрамов, – добавляет Елика, – у нас может похвастаться только очень неумелый боец… который постыдился обращаться к целителю.

– Спасибо, – вздыхаю, – за комплимент. Утешила.

– Сергей… я ведь совсем не…

Тут Колька как грохнул по бочке – и сразу в воздухе чем-то повеяло. Ароматным таким.

– Готово, – заявляет Рязань. – Давайте кружки.

Начал он зачерпывать. Я свою кружку пустую забрал, ладонью прикрыл.

– Слышь, – тихонько ему говорю, – мне полкружки, не больше. А то ведь вот-вот к комбригу… если учует или блеск какой в глазах увидит, будет мне такой, как ты говорил, скипидар. С патефонными.

– Малахов, – Елика забавно так личико сморщила. – Не забивай голову.

Брякнула на стол свой мешочек бархатный, порылась в нем и протягивает мне… ну, конфету, наверное.

Размером чуть меньше грецкого ореха и будто шоколадом обмазана.

– Вот, – говорит. – Проглотишь – и можешь хоть к Верховному Жрецу на прием идти.

Колька на эту «конфету» уставился, как на орден Красного Знамени.

– Слышал я… – хрипло так говорит, – про эти пилюли волшебные, вот только видеть не доводилось. Подфартило тебе, Серега. Это ж эк… эк…

– Эквивалент.

– …во, это самое пяти ведер рассола.

– Так что, – добавляет рыжая, – пей спокойно, Малахов.

Я только зубами скрипнул.

– Ну смотрите, – говорю. – Под вашу ответственность.

Отдал Кольке кружку, тот ею зачерпнул, вернул мне. Я в нее носом ткнулся – пахнет просто потрясающе. Я, конечно, всяких там знаменитых французских и прочих вин не пробовал, но сильно подозреваю, что по сравнению с этим они ну са-авсем не играют – так, наливка домашняя.

Рязань встал, кружку торжественно так на уровень глаз поднял.

– Я, – говорит, – никогда не умел длинных и правильных тостов произносить. Поэтому, давайте просто – за встречу!

И к кружке присосался. Ну и остальные… не отстали.

Первые пару глотков я еще осторожничал. Кто его, думаю, знает, во что это вино за лешую уйму лет перебродило? Пахнет-то хорошо, а на вкус?

Вкус у него был – непередаваемый. Кажется, именно это вот ощущение букетом и называют. Не получается его словами описать, у меня, по крайней мере. Это… ну, как рассвет в летнем лесу пытаться описать… гармоничная какофония, вот.

В общем, глотнул я, прислушался, как это вино масляно по горлу вниз катится, как в желудке оказывается – и сразу по телу волна пошла, не тепла, как от спирта, а мягкости эдакой, довольства, словно котяру сливками накормили. Остаток кружки уже залпом выдул. И все.

Коварнейшая штука это вино, доложу я вам. Так внезапно в голову ударило – вроде бы только вот сидел себе, все в порядке – и вдруг, раз, обрыв и дальше уже только рваная кинохроника пошла.

Первым все-таки, по-моему, Николая развезло. По крайней мере, больше всего мне запомнилось, как он своими здешними подвигами хвастался.

– …а на поляне трое орков со «шмайссерами». Сидят и тушенку лендлизовскую из банок выковыривают. Ну, тут уж я озверел. «Я есть темный эльф! – ору. – Нихт шиссен», а сам потихоньку кольцо из гранаты за спиной выдергиваю.

…с дубиной против саперной лопатки. Я с ней на эсэсовцев ходил, а тут тролль. Подумаешь…

Это тоже Колька. Потом, по-моему, Елика что-то втолковать пыталась, причем лично мне.

– …и з-запомни, Сергей, пытаться заставить дракона сделать что-нибудь – это один из способов самоубийства, причем не самый приятный.

– Ну, думаю, теперь-то уж точно в Наульмире гробы подорожают.

Это опять Рязань встрял. И следующая фраза тоже его была.

– Огров там – чуть ли не под каждым кустом. Так что я в те места без «ПТР» не ходок.

А вот дальше уже меня нести начало. А вот что именно я там плел – в упор не помню. Может, оно и к лучшему – не так стыдно.

– Привет, уроды, говорю им. У меня для вас новость, только вот не знаю, насколько приятная. Я вас сейчас убивать буду.

Вот это моя была. И следующие две тоже.

– Ну ладно. Не хотите по-хорошему – умрите геройски.

– Вот так и стою – я с автоматом, да смерть с косой.

– …и когда Сергей вел нас…

Так, а вот это уже рыжая пошла. И главное, имя мое нежно так произносит, напевно. Звучит почти как Сереженька…

– …и когда дракон ринулся прямо на нас…

Все, думаю, сейчас у меня уши начнут в трубочку сворачиваться. А затем вспыхнут и прогорят, и только пепел осыплется.

Потом опять Елика что-то мне втолковывать пыталась. Про гномов. Нет, не про гномов. И не про этих… ну, который зеленый, который еще от насморка скопытился… гоблин, вот. Черт, как же она их обзывала-то? Гниль? Гноль? Не помню. Ну и ладно.

А голова тяжелая – спасу нет. Словно не мозги, а свинец в черепушке бултыхается. Хотя… проку сейчас от тех мозгов.

В общем, не выдержал я. Голову уронил, хорошо еще, что на руки, а не прямо на столешницу. Стук бы вышел знатный – дубом об дуб. Лежу, правым глазом за остальными наблюдаю – хорошо.