Глава 8

Он поверил не сразу, хотя все шло к тому. Минут пять сомневался, прикидывал – но, сколько ни думай, выходило, что его расчеты верны и других вариантов быть попросту не может.

Наконец им попался небольшой островок, даже не островок, а так – большая кочка, едва-едва приподнявшаяся из трясины, но все ж это была относительно твердая поверхность под задницу и короткий роздых ногам. И во время привала он украдкой сверился с компасом и обрывком бумаги под мутнеющим целлофаном – картой. Карта, разумеется, была даже не так себе, а просто наспех перерисованный контур, но и такая «точность» сейчас годилась – объект, который интересовал Шемяку, был… большим.

Потом они пошли дальше, и через пару сотен шагов Сергей решился.

– Вот и все!

В первый момент они, похоже, ни черта не поняли. Да и во второй – тоже. Айсман усмехнулся.

– Все, – повторил он. – Финита ля комедия! Пришли!

– Что значит «пришли»? – настороженно спросил Энрико.

– То и значит, – откликнулся Шемяка. – «Пришли» в нашем случае означает: «дошли». Дотопали. Добрели. Доползли. Вон та темно-зеленая полоса вдоль горизонта являет собой ваш ненаглядный Большой Остров. У нас был уговор – я должен показать Большой Остров. Так вот, – Айсман взмахнул рукой. – Показываю! Большой Остров – там! Во-он там! Могу еще и ногой указать, если у кого-нибудь с географией полный затык.

– Но, – сказала Анна, – ты ведь сам говорил: «Идти еще неделю как минимум»!

– Верно, – кивнул следопыт. – Соврамши. Было, видите ли, у меня опасение на предмет, что, узнав о близости заветной цели, вы или скиснете вконец… да-да, и нечего на меня глазками сверкать! Или же выкинете какую-нибудь дурость, с нахождением на болотах напрочь несовместную.

– И ты нам врал… – задумчиво произнесла девушка.

– Угу, – подтвердил Айсман. – Самым натуральным образом.

Забавное дело – казалось бы, довел эту чертову парочку, спихнул гору с плеч… впору хоть в пляс пускаться. А вот фиг вам, господа-товарищи, не чувствуется ни малейшего облегчения, нет и в помине. Есть лишь противная, вялая тоска…

«Любопытство тебя сгубит, Лопоух», – раз за разом повторял ему когда-то Рудольф. Именно любопытство и грызло сейчас Шемяку, поедом жрало. Что же все-таки нужно этим двоим на Большом Острове, где они – в этом Айсман готов был клясться чем угодно – сроду не бывали! В смысле – даже до войны. Хотя если и бывали – от памяти о довоенных экскурсиях в скелете вреда куда больше, нежели пользы. Он ведь теперь именно что скелет, а не город, и живет по новым правилам.

Эти двое правил не знали. Вернее, знали что-то – урывок там, кусочек сям… что, в общем-то, даже паршивей абсолютного неведенья, потому как дает иллюзию…

Брось, приказал он сам себе, брось! Они и до скелета-то не дойдут, со своими дурацкими саблями-катанами. И, главное, со своей долбаной самоуверенностью, что с ними ничего плохого не может случиться. Точно, не дойдут, ведь клановцы хоть и те еще олухи, но эту парочку даже и они не упустят – чертовски сложно не заметить двух идиотов, точнее, одного идиота и одну кретинку, которые ведут себя так, словно им сам Господь гарантии пообещал. Словно и не живые люди, а по-ло-жи-тель-ные пер-со-на-жи, герои какого-нибудь тупого довоенного приключенческого романчика для детей младшего и среднего школьного возраста, твердо знающие: до конца книги автор их дотянет, сквозь все вражеские орды и природные катаклизмы, деться ему некуда, законы жанра нерушимы.

«Километра не пройдут, – зло подумал он, – ну пять – никак не больше. Нарвутся на патруль… положат его, а затем облава прихлопнет их, будто мух.

…а я так и останусь с этим проклятым вкусом прикосновения к тайне. Настоящей, с большой буквы – Тайне».

Пройденные по топи километры не приблизили – как он, откровенно говоря, надеялся – разгадку ни на шаг, слишком уж замыкалась в себе эта странная парочка. Анну еще пару раз получилось слегка разговорить – ни о чем существенном, так, ерундовый пустой разговор. Треп на общие темы: а почему на вашем Востоке все не так, как у людей, в смысле, здесь, у нас. А вот псевдо-испанец, похоже, с удовольствием бы сожрал собственный язык, если б не понимал, что возможность издавать связные звуки может иногда быть необходимой для пользы дела.

– Что ж, – Энрико сбросил рюкзак, тряхнул головой, а руки его при этом повисли вдоль туловища так расслабленно, что ладонь Сергея сама по себе, без всякого понукания со стороны головы дернулась назад и вверх, к надежной шершавости накладок Сашкиной рукоятки.

– В чем-то это даже хорошо, что ты нам врал. Потому что мы также были не до конца откровенны с тобой. Насчет твоей платы…

– Дурак! – отчеканил Айсман. Запрокинул голову и с видимым удовольствием повторил: – Ду-рак! Что у вас, окромя той, авансовой двадцатки, золотишка ек, я уже к вечеру пятого дня сообразил! Тоже мне – Главный Секрет НАТО!

– Сообразил? – недоверчиво переспросила девушка. – И все равно шел?

– А чего ж было не сходить, – пожал плечами Сергей. – За двадцать-то монет. По мне, так плата более чем, деньги все вперед уплатили – хорошо, а что вам при этом еще и наобещать захотелось с три короба, лапши глупому следопыту на уши развесить… ну так эта беда – не проблема. Главное, монетки-то я получил, а теперь и работу сделал, так что могу вам ручкой помахать со спокойной душой и чистой совестью.

«А ведь это и в самом деле так, – подумал он, старательно пытаясь убедить то ли себя, то ли кого-то… кого-то, напряженно вслушивающегося в его мысли. – Я их довел, все, как и просили, а чего будет дальше – это не моя забота, ну никак не моя».

– Да, – задумчиво проронила Анна. – Можешь.

– Ты свое дело сделал.

Что-то в голосе Энрико заставило Айсмана поежиться. Глупость, конечно же, – даже скуластый не может быть настолько глупым, чтобы предполагать, будто те золотые он потащил с собой. А никакой другой причины для попытки сподличать напоследок быть не может.

Или все-таки может?

Между ними сейчас было чуть меньше двух метров. Вроде бы и немного, но если взять в расчет ушедшие в грязь чуть ли не на треть голенища сапоги… чего бы там Энрико про свою быстроту ни думал, он должен соображать, что мгновенно ему до следопыта не добраться. Конечно, остаются эти его любимые метательные снежинки-шестеренки, ну и, само собой, автомат, но в эту забаву ведь можно играть и вдвоем – вдвоем, потому что Анна пока вне игры, четко…

– Ты свое дело сделал, – повторил скуластый. – Можешь уходить.

Как он и рассчитывал, с мотоциклом все было в порядке – по дороге «туда» храмовники слишком торопились, чтобы всерьез подступиться к проблеме неведомо как научившегося карабкаться по деревьям транспортного средства. Ну а уцелевшим было тем более не до разгадывания секретов механизма лебедки. Автоматная очередь по насмешливо чернеющему в кроне мотоциклу – вот максимум, который они могли бы себе позволить, но и без этого обошлось. Повезло.

«Впрочем, – подумал Швейцарец, – даже преврати они его железного коня в решето – сейчас это уже было не суть важно. Неприятно – но не более того. Похромали бы еще пару дней… а дальше уже б и пошли, ведь ступни у девчонки почти зажили, да и на его собственное копыто тоже почти можно ступать… можно, если осторожно. Удивительная вещь эти синие лианы, и Агеев, по-видимому, ничуть не кривит душой, говоря, что довоенные биологи, ознакомившись с их действием, ими же с горя бы и удавились. Втрое-вчетверо ускоренная регенерация – это в чем-то даже значимей, чем антибиотики, это едва ли не былинная живая вода. Или мертвая – кажется, именно мертвой водой спрыскивали порубленных на куски богатырей, дабы получить пригодный к дальнейшему оживлению труп. За одни только эти лианы раньше бы светила вернейшая, железобетонная „нобелевка“… и Агеев, похоже, если о чем и жалеет, так это о невозможности покрасоваться на той самой сцене. В остальном же этот новоявленный доктор Менгеле вполне доволен, а местами даже и счастлив – ведь у него есть уникальная возможность двигать любимую науку, без оглядки на всякие там морали, к его услугам множество подопытных мышек… двуногих… разумных. И, что самое паршивое, он со своей людоедской арифметикой: десять исцеленных, вытащенных буквально с того света, за каждую жизнь, хладнокровно принесенную на „алтарь науки“… он прав. Потому что те, добрые и высокоморальные… тщетно пытавшиеся крохотными горстями уцелевших довоенных лекарств даже не остановить – хоть на самую малость замедлить победный марш вырвавшихся из шкатулки Пандоры чумных легионов… они проиграли и ушли, а Петр Агеев спасает здесь и сейчас. Исцеляет… и убивает.

Меня ведь не стошнило тогда, в первый раз, когда он начал рассказывать… с подробностями, он слишком долго держал это в себе и вот, найдя, как ему показалось, достойного слушателя… как он меня назвал? Человеком, способным на столь же рациональный ход мыслей…

Он тогда был очень откровенен… а я – я был рационален и вовсе не собирался расставаться с завтраком. Напротив, слушал с живейшим, отнюдь не наигранным интересом, и уже через пару часов мы стали друзьями-не-разлей-вода. И этот хренов Айболит не просто пустил меня в свои закрома, но и едва не обиделся, когда я заговорил о плате.

Знал бы он, чего мне стоило удержаться и не пристрелить его на месте!

Но я был рационален, а он был мне нужен… «Он и сейчас мне нужен, – тоскливо подумал Швейцарец, – и я могу лишь утешать себя мыслью, что когда-нибудь… когда-нибудь настанет день…

Главное – не думать о том, что мы с ним действительно похожи».

– Зачем ты меня спас?

После дождя в лесу было сыро, а подступающая ночь оставляла не так уж много времени на пионерские игры со щепочками и травинками – и Швейцарец даже не пытался в них сыграть, решив дело проще и радикальней, с помощью трети литра бензина. Расточительство, но весело полыхнувший огонь того стоил – яркое рыжее пламя, такое же, как и сотни тысяч лет назад, на заре человечества, верно служащее преградой между человеком и опасностями ночной чащобы. Кое-кого из ее обитателей, правда, огонь мог скорее привлечь, чем отпугнуть, но таких в здешних краях, по мнению Швейцарца, имелось немного – и почти все они были вполне по «зубам» трофейному обрезу двустволки.

– Можно я сначала котелок над огнем повешу?

Котелок тоже был трофейным. Вообще, они неплохо накрысятничали, как ехидно сказал после сам Швейцарец, поначалу собиравшийся всего лишь подыскать Тайне чего-нибудь более подходящее под определение «одежда». Другой вопрос, что и оставшегося на «поле боя» добра хватило б на дюжину мародеров – одной стрелковки с боеприпасами телегой вывозить…

– Прости…

– За что? – удивленно переспросил Швейцарец.

– Ну… мне не надо было задавать этот вопрос.

– Вообще-то, – серьезно заявил Швейцарец, – я ждал его много раньше.

– Я и хотела спросить раньше, – тихо сказала девушка. – Но… почему-то боялась.

– Правильно.

– Правильно?

Швейцарец вздохнул:

– Правильно боялась.

Кажется, она слегка побледнела… впрочем, это мог быть всего лишь эффект игры огня и тени.

– Зачем ты меня спас?

– Мне нужен ответ. – Проступившее после этой фразы на личике Тайны явственное недоумение едва не заставило Швейцарца улыбнуться… если бы он не был занят подбором правильных слов. – Нет, не так, вернее, совсем так. Мне нужен кто-то, способный ответить на мои вопросы.

– Какие вопросы?

– Зачем храмовники захотели нанять меня?

– Но… я не знаю.

– Ты знаешь, – мягко возразил Швейцарец. – Скорее всего, знаешь. Просто не можешь правильно воспользоваться этим знанием.

– Я была всего лишь наложницей. Куклой для удовольствия.

– Мне известно, кем ты была.

– Тогда… если тебе нужны только сведения, почему же не взял кого-то другого? Из слуг… приближенных к иерархам. Они ведь наверняка знают то, что нужно тебе, и знают много больше, чем я.

– Именно поэтому.

Он снова вздохнул, потер виски.

– Так же, как и ты сейчас, – медленно произнес он, – подумают и в Иерархии. Уволоки я за собой, к примеру, личного секретаря Дяо, и сам Дяо сразу же просчитает, к каким тайнам тот был допущен. А простая наложница… что серьезного может она знать? Почти ничего… следовательно, дело не в информации, а в чем-то другом. Да, это похищение – тягчайшее оскорбление Храма, но угрозы планам Храма оно не таит… и потому в погоню за нами послали четыре десятка воинов, а не целую сотню.

– С сотней бы не справился даже ты?

– Справился, – девушка почти с ужасом осознала, что Швейцарец ничуть не шутит, – но это стоило б куда больше времени и сил. А главное – мои последующие действия стали бы более предсказуемыми.

На самом деле Швейцарец отнюдь не чувствовал уверенности, которая звучала в его голосе, и причиной тому был толстяк в желто-красном шелковом халате.

Просчитывал иерарх Дяо и такой ход в одной из своих многомудрых комбинаций?

Мог… пожалуй что, этот – мог.

– Человеческий мозг, – произнес он вслух, – штука хитрая и сложная. И то, что мы забываем… оно ведь на самом деле продолжает храниться там, внутри черепа. Чудовищное, невероятное количество информации, когда-то воспринятой, но сочтенной ненужной – и потому отправленной на хранение в дальний чулан с потерянными ключами.

– А у тебя есть отмычка для таких чуланов?

– Да.

– Тогда почему ты медлишь?

– Будет больно. Очень больно.

– Я не боюсь боли, – серьезно заверила девушка. – Уже не боюсь.

Швейцарец медленно качнул головой.

– Ты не представляешь.

– Это ты не представляешь, – тихо произнесла Тайна. – Не представляешь, сквозь что мне довелось… – она замолчала, опустив глаза, и закончила фразу лишь минутой позже, почти неслышно прошептав: – …пройти.

– И все же ты НЕ представляешь, – четко выделив «не» сказал Швейцарец. – Не можешь. Верю, что тебе довелось пережить… многое. Но ты жива – и, следовательно, кожу, всю, до последнего миллиметра, с тебя не сдирали, равно как и девяностопроцентных ожогов ты не получала.

– Все дело в нервах, – продолжил он. – Тех самых проклятых нервных окончаниях, благодаря которым ты и я чувствуем… ощущаем… и загвоздка в том, что снадобье, которое может заставить твой мозг припомнить ВСЕ… это чертово варево не ограничивает свое действие головой – оно ударяет по всем нервным клеткам. Всем! И уйти – потерять сознание или, – Швейцарец хмыкнул, – умереть от болевого шока – эта дрянь тебе также не позволит.

– Очень хорошо, – улыбнулась Тайна. – Умирать я теперь уже не хочу.

– Ты не представляешь, – в третий раз повторил Швейцарец.

– Вы только не стреляйте друг в друга, мальчики, – быстро сказала Эмма. – Пожалуйста.

– Не волнуйся, – щелкнул я. – Все будет хорошо, вот увидишь. Не будет никакой пальбы… правда, Макс? Ведь если у твоего хозяина и зачешутся все полграмма мозгов… на кончике указательного пальца… ты-то ведь понимаешь, что иногда стрелять вовсе не стоит, даже когда очень хочется?

Старый «АКМС» промолчал, и это было, в общем-то, не очень хорошим знаком – последние дни, по мере того как мы с Эммой… как наши с ней отношения становились все более дружескими, Макс мрачнел и замыкался в себе, делаясь все больше похожим на своего хозяина. Я до сих пор считал, что естественным ходом вещей является тот, когда оружие меняет «под себя» человека… но, видимо, из любого правила всегда найдутся исключения.

– Вот и ладушки, – натянуто улыбаясь, произнес Айсман. – Расстанемся… пока хорошие. Так вроде бы в подобных случаях говорят, а?

Неожиданно хозяйка Эммы сбросила свой мешок прямо в жадно чавкнувшую жижу и, сделав шаг вперед, оказалась между мной и Максом.

– Только без глупостей! – резко произнесла она. – Прекратите! Оба!

– Да я, собственно, ничего и не начинал, – пробормотал Сергей. Впрочем, взгляд Анны и был направлен вовсе не на него.

– Рик!

– Он может нас выдать, – медленно выцедил сквозь стиснутые зубы Энрико. – Разболтать.

– Кому?! – голос Анны звенел от ярости. – Этим… жабам-гребешкам? Болотникам?

– Приятель, если что, так я могу и это… подписку о неразглашении подмахнуть, – вставил Шемяка. – Ну, или там, честное пионерское…

– Помолчи!

В Эмминой хозяйке сейчас было почти невозможно узнать ту… я на миг замялся, пытаясь найти подходящее определение… холеную… да, холеную блондинку, с которой мы познакомились на базаре. Волосы, несмотря на регулярные попытки мытья, давно уже сбились в нечто несусветное, а две-три торчащие из серо-зеленого колтуна светлые пряди только усиливали эффект. Лицо – в грязевых потеках, по оттенкам которых, при наличии желания, можно легко восстановить наш маршрут, а одежда и вовсе…

Прежними оставались лишь глаза.

…и все же в этот миг она была просто чудо как хороша. С точки зрения автомата, разумеется.

– Тем, кто придет за нами, – тихо произнес Энрико.

– А разве это будет иметь хоть какое-то значение?!

Несколько длинных, почти невыносимо долгих секунд они – Анна и Энрико – стояли, глядя так, что даже я почти услышал лязг перекрещивающихся взглядов, треск высекаемых искр, скрежет… одна воля ломала другую, почти столь же неподатливую, но именно это «почти» и было сейчас решающим!

– Не знаю, – отворачиваясь, буркнул скуластый. – Я – не знаю.

– Зато я знаю!

– К слову, – снова встрял в разговор Сергей. – И я бы тоже не прочь кой-чего узнать.

– Что же?

– Ну-у, – задумчиво протянул Шемяка, – например, какого черта вы так рветесь на этот самый Большой Остров?

– В самом деле?

– В самом деле – что?

– В самом деле хочешь узнать?

– А то. Не хотел – не спрашивал бы.

– Узнать, – повторила Анна с таким видом, будто слово это было каким-то диковинным печеньем довоенной выделки, и она, откусив кусочек, пытается понять, можно ли счесть данный продукт лакомством или же он решительно и бесповоротно перекочевал в разряд археологических окаменелостей. – Узнать. Что же… следопыт… нет ничего проще. Для этого надо всего лишь пойти с нами.

– Анна!

Не уверен, кто из двоих мужчин удивился больше, но, судя по возгласу, таковым был все же Энрико.

– Пойти… – теперь дегустатора ядов изображал уже Шемяка. – С вами. Угу. И денег, конечно же, вы за это ну совсем никаких не заплатите.

– Ты ведь сам недавно сказал, – спокойно напомнила девушка, – что у нас нет больше денег. Золотишка ек… кажется, так?

– Ну, положим, я на всезнание не претендую, мог и ошибиться. Да и вообще… пару минут обратно думал одно, а сейчас вот поразмыслил и решил, что два десятка золотых – сумма уж больно ровнехонькая. Вдруг да ошибся, и монеток у вас все-таки было не двадцать, а, к примеру, двадцать четыре?

– Ошибся. Двадцать три.

– Ага. Но платить все равно не будете.

– Даже гильзы стреляной не получишь! – твердо заявила Эммина хозяйка. – И скажи спасибо, что я с тебя ничего не требую, хотя зрелище, которое ты увидишь в итоге… поверь, очень многие захотели бы на него посмотреть.

– Что ж вы торговлю билетами не открыли-то? – ехидно спросил Айсман.

– Не догадались… а тебя спросить забыли.

– Во-во, – проворчал Сергей. – Эт точно.

Я отлично чувствовал его: Сергей Шемяка по прозвищу Айсман, двадцати трех лет от роду, бродяга, «горелый следопыт», был зол… растерян… испуган…

…но решение он принял почти сразу же, не раздумывая.

– Пойти, значит, с вами. Без денег, за так. На Большой Остров… в пасть клановцам, да еще вдобавок почти наверняка – в скелет. Та еще прогулочка… с возможностью сдохнуть три раза на шаг. И ты мне это предлагаешь всерьез. Черт… – Сергей улыбнулся, – до чего же привлекательно звучит! Ну просто невозможно сказать «нет»!

– Ты узнал то, что тебе было нужно? Это было первое, что спросила она.

– Да.

– Это хорошо. А… что с моими руками?

– С ними все будет в порядке.

– А…

– Ты их в костер сунула, – чуть помедлив, сказал Швейцарец. – Прости. Я не подумал.

– В костер… но зачем?

Говорить ему явно не хотелось, но промолчать тоже было нельзя.

– Думаю, – тихо произнес он, – тебе показалось, что в огне им будет прохладней.

Бульоном Швейцарец накормил ее сам, не позволив сделать ни одного лишнего движения.

– Повязки могут сползти, – пояснил он. – А целебная мазь стоит дорого.

Мазь была хорошая – сейчас девушка почти не чувствовала боли в распухших пальцах. Осталась только память о ней – дикой, ошеломляющей, накатывающей яростно-багровой волной – и о холодном, словно родниковая вода, голосе из-за края сознания.

Потом Швейцарец принес одеяло и помог девушке завернуться в него – все теми же ловкими, аккуратно-выверенными и… на миг она почти с ужасом подумала, что эти движения можно было бы назвать нежными.

Сам он устроился в двух шагах от нее – просто лег на плащ и, скрестив руки под головой, принялся внимательно разглядывать усеянное звездами небо над лесом.

Она не знала, о чем он может думать, а если бы могла узнать, то наверняка бы удивилась.

Швейцарец думал о ней – и улыбался. Мысленно, разумеется.

И вспоминал.

«А вот если… – голос Старика звучал еще скрипучее обычного, – ты возьмешь щенка и станешь бить его и ласкать абсолютно случайным образом… знаешь, что он подумает?»

«То же, что и этот комочек под одеялом», – мысленно закончил Швейцарец. Даже не глядя в ее сторону, он отлично знал, что она сейчас не спит, а смотрит на него.

Смотрит… и пытается понять.

А-а, к черту все, подумал он. Прав был Агеев…

– Я не злой! – громко сообщил он перечеркнувшей черный небесный бархат туманности. – И не добрый. Я – рациональный. А теперь – спи! Завтра будет долгий день.

И звезды мигнули ему в ответ.

Сам Швейцарец спать не собирался. Пока. Слишком уж много ему необходимо было продумать и лучше сделать это спокойно, не на ходу. Час-полтора он урвать ото сна вполне может.

А вот ей надо выспаться.

Ей…

Отвечая на вопрос Тайны, он ничуть не кривил душой – те немногие косвенные обрывки воспоминаний, которые чертово снадобье выцепило из серой пелены забытья, были для Швейцарца хоть и не ключевыми, но и отнюдь не маловажными фрагментами мозаики. Лгал он в другой момент – когда говорил о своих мотивах.

Тридцать-тридцать пять процентов. Именно это число выщелкнули костяшки счет в его голове тогда, в коридоре. Вероятность того, что личная игрушка одного из иерархов могла знать что-то важное. Вероятность, достаточная, чтобы окупить риск – не столь уж большой дополнительный риск, потому что к той минуте Швейцарец уже твердо решил уходить шумно.

Шум был для Швейцарца ответным ходом в предложенной иерархом Дяо Игре – как очень надеялся Швейцарец, ходом, НЕ относящимся к разряду «естественных». И для шума требовался повод, хороший, убедительный, а раз так – почему бы в кои-то веки не сделать доброе дело, да еще с тридцатипроцентной вероятностью отыграть при этом пешку.

Тогда он не мог и предположить, что пешка…

Перестань! – скомандовал Швейцарец сам себе. Времени мало, и тратить его на дурацкие отвлеченные темы… девчонка – фактор в уравнении, не более! А присмотреться к этому фактору детально у тебя еще будет множество, целая прорва возможностей.

О главном надо думать, о главном!

Швейцарец усмехнулся, вспомнив, что поначалу Старик сопровождал данную сентенцию щелчком – как правило, ложкой – по вихрастой макушке.

Итак! Девица – по крайней мере, на момент побега – Анна, дочь… единственная и любимая, заметим… одного из ближайших к персоне Самого иерархов неожиданно срывается в побег, захватив с собой горсть милых девичьему сердцу безделушек типа американской винтовки, золотых из папочкиного сейфа и одного из преданнейших делу Храма гвардейцев. Причины?

Темна вода в облацех, с уверенностью можно заявить лишь об отсутствии стандартной – никто и не думал побуждать девицу Анну стать суженой для нелюбимого старца… или молодца. Равным образом посягнуть на честь обожаемой дочурки… перзамвторсекпред ЦК, если я правильно понял эту их дурацкую систему… так вот посягнуть мог безнаказанно позволить себе разве что Сам. Однако ж по слухам, близким к достоверным, основатель и глава данного балагана к женщинам равнодушен… к мужчинам, мальчикам, а также крупному и среднему рогатому скоту, впрочем, также – аскет он у нас, бережет свою внутреннюю энергию для великих целей.

Что же тогда? Любофф? Дочка сановника и гвардейский десятник, это, конечно, мезальянс… но знают ли в Ордене столь сложное французское слово? Вернее, знала ли его любимая и, как непременное следствие, балованная юная дурочка? Сомневаюсь… по крайней мере, она должна, обязана была попытаться разыграть «я хочу-жить-без-него-не могу»…

Да и такой ли уж мезальянс? С детьми, по крайней мере, законно признанными, у товарищей иерархов не так, чтобы очень. Искать подходящую кандидатуру вне Храма… до королевских балов, мысленно хихикнул Швейцарец, наш доморощенный феодализм еще недоразвился, пока еще не только потенциальные Золушки, но и мачехи слишком озабочены вопросами повседневного выживания. А этот сержантик, Энрико… не безусый юнец, отмечен, увенчан и так далее – с таким зятьком, если его преданность и впрямь не будет вызывать сомнений, вообще-то можно было бы рассмотреть немало интересных комбинаций.

Конечно, любофф и логика – вещи, как показывает жизнь, мало совместимые, но все же…

«Ее обучали самые лучшие учителя, – вновь прошелестел в ушах Швейцарца вкрадчивый голос иерарха Дяо. – Особенных же успехов она добилась в кэндо… и математике».

Дяо… Дяо не похож на человека, способного пукнуть без пяти минут предварительных расчетов. Кэндо и математика…

Швейцарец честно попытался вспомнить все, что ему было известно про японское фехтование. Без агеевской отравы выходило не очень – вспоминалась лишь история об основателе школы Иаи-дзюцы.

Впрочем, и пилюля навряд ли сумела бы выцепить из его памяти что-либо существенное.

Хорошо. Леший с ним, с кэндо, – что есть фехтование вообще? Дурость, говорил Старик, когда ты, в очередной раз насмотревшись или начитавшись каких-нибудь пиратов-мушкетеров, принимался браво размахивать воображаемым абордажным тесаком а ля нож кухонный. Дурость, повторял он, и немедленно перестань ею маяться – для сверления в мишенях отверстий существуют куда более подходящие предметы, называемые пулями, а ножом тебе еще хлеб резать.

Припомнив эту картину, Швейцарец вновь усмехнулся: нож на его поясе, серповидная смерть из лопатки самолетной турбины, для резки хлеба подходил неважно – а вот с неосторожно подставленными шеями дело обстояло строго наоборот.

Вспоминаем дальше? Вспоминаем…

Реально значение остро заточенных железяк было ничтожно уже в эпоху Наполеона, а то и раньше… Старик прерывается, смачно хрумкает луковым пером… смысла тратить часы обучения на это вроде бы и нет, но с другой стороны… знание хотя бы основ рукопашного и штыкового боя вызывает у бойца пропорциональное увеличение самооценки вкупе со сбалансированным проявлением реалистичного восприятия окружающей опасности. Фехтование – туда же! Когда у бойца боллз накачиваются равномерно с мышцами – это правильно!

Так… уже теплее…

Лежать на камнях больно… в особенности когда по твоей спине неторопливо прохаживаются два сапога… отнюдь не пустых.

Даже в шинковании, лениво цедит Старик, даже в пресловутом шинковании ближнего своего железяками различной степени кривизны и заточенности главное – именно выбор правильной стратегии. Не важно, запомни, не важно – пистолет у тебя в руках, двуручный меч, украдкой подобранный камень, горсть песка или кукиш без масла. Если правильна стратегия – ты победишь! Если же ты умудрился загнать себя в стратегическую жопу… что ж, шанс выкрутиться на тактическом уровне у тебя, возможно, останется. Но! Учти – на каждого выкрутившегося Македонского в науке истории припасено по десятку Ганнибалов, Карлов Двенадцатых, Наполеонов и прочих блестящих тактиков, одержавших кучу блестящих же тактических побед и в итоге блистательно просравших все и вся.

Горячо? Пожалуй, что совсем горячо.

В черном бархате над его головой начали медленно разворачиваться пастельные полосы. Когда-то, вспомнил Швейцарец, это сияние звалось северным… когда-то… до войны.

Анна… Аня-Аннушка добилась в шинковании, тьфу, в фехтовании успехов. Особенных успехов, сказал наш ничего не говорящий впустую иерарх Дяо. И – математика. Аннушка умеет считать, умеет мыслить стратегически… эге, да, похоже, товарищ Дяо чуть ли не открытым текстом намекнул, что Анюта у нас не по годам расчетливая сука, достойная наследница своего высокопролезшего папаши. Если это и в самом деле так, подумал Швейцарец, то бедному десятнику Энрико можно лишь посочувствовать – как и любому другому, кого эта барышня возжелает использовать в качестве подстилки для вытирания сапожек.

Так?

Так, да не совсем.

«В кэндо… и математике». Дяо, Дяо, дятел ты долбаный, почему же ты назвал обе дисциплины. Почему «и»? А и Б сидели на трубе, А упало, Б пропало… И служило в КГБ?

Швейцарец вздохнул.

Черт, может, я вообще слишком много думаю? Излишне богатое воображение иной раз способно навредить куда хуже, нежели отсутствие этого самого воображения напрочь. Может, на самом деле этот Дяо вовсе не Ришелье с Фишером в одном лице, а обычный перекрасившийся партайгеноссе? И я тут навосстанавливал скелет динозавра по косточкам курицы из позавчерашнего бульона? Устроил мысленную дуэль с ветряной мельницей?

Нет. Я был там, я видел эту жирную хитрую тушу. Иерарх Дяо – это очень умная, нет, очень, очень умная сволочь. И я молился, если бы знал, как это делать… молился бы, чтобы он был в этом проклятом замке, когда я… Прекрати! Прекрати и забудь, не смей даже думать об этом – до срока!

Швейцарец резко сел. Закрыл глаза. Медленно – очень медленно – досчитал до сотни. Выдохнул. Прислушался. Кровь в висках стучала привычно-размеренно… глупость какая, он что, детектор лжи собрался обманывать, по той забавной стариковской методе…

Глупость.

Думай, голова, думай, зло приказал он. Папаху куплю, атаманом назовусь.

Анна… почему же ты вдруг сорвалась с места и бросилась вместе с этим десятником через всю нынешнюю Ойкумену? Что погнало тебя? Неужели это и в самом деле были четыре слова, которые один из подручных иерарха Бура выкрикнул своему шефу, не обращая внимания на замершую у стены полуразобранную куклу?

Принято радио на немецком!

Звезды кололи глаза холодными лучиками-льдинками. Швейцарец моргнул, с силой потер виски… задавил начавший было накатывать из глубины зевок.

Немецкий – это да, это было сильно. Ладно бы английский либо, скажем, французский – второй основной, если верить книжкам, язык Канады, не представлявшей собой особо важной мишени. Ну или все же испанский. Хотя Латинскую Америку должна была здорово пришибить отрыжка Судного дня – серия потрясших израненную планету «природных» катаклизмов. Старик говорил, что им одних цунами должно было хватить выше крыши – большинство крупных городов там были приморскими…

А немцы… по обеим Германиям, что называется, «от души» помолотили тактическим ядерным еще до Апокалипсиса. Плюс океанские воды… откуда, черт побери, там возьмутся уцелевшие? С мощным радиопередатчиком, способным пробиться через электромагнитное безумие нынешней атмосферы.

У этого вопроса был и другой ответ, но сейчас Швейцарец сознательно придерживал его – хоть и считал куда более вероятным. Подождет… до встречи со Стариком.

Итак, храмовники принимают радиограмму – и меньше чем через две недели Анюта учиняет побег. Не в пустоту, не абы куда – девушка явно имеет перед собой четкую цель… на Западном побережье… или еще дальше? За Волжским морем, в землях, где водятся драконы, как любили писать на старинных картах… то есть мутанты… а может, и не водится там никто, даже тараканы, а есть лишь спекшаяся в шлак почва, все еще сочащаяся невидимым ядом. Старик уверяет, что если американцы сумели запустить хотя бы половину своих баллистических «пташек», то вся европейская территория Советского Союза превратилась бы в сплошное пятно радиации. 300 рентген в час. Физическая смерть всех и всего от Бреста до Урала включительно. Минус правительственные бункеры и те, кто в ракетных шахтах и прочих укрытиях. Впрочем, Старик в этом вопросе пессимист – Судный день отпечатался в его душе куда глубже, чем у прочих… и порой мне кажется, что я знаю – почему.

Случайно выцеженная из хаоса мирового эфира радиограмма – и побег. Будем считать, что между этими двумя событиями существует прямая связь, или как? Наверное, все же будем – за неимением иного внятного объяснения.

Разумеется, за ними высылают погоню… до ближайшей станции Транссиба. Интересно, подумал Швейцарец, у них и в самом деле нет чего-нибудь, способного настичь уже севших в поезд беглецов, или было решено, что цель не оправдает расхода столь ценного ресурса? Вроде бы в одном из «оккупированных» Орденом районов имелась пара «Ми-8» «на лету»…

…и уж всяко можно было предупредить своих агентов по телеграфу – в жизни не поверю, что Храм не успел завести таковых по крайней мере на пять-шесть узловых к западу.

А потом иерарх Дяо решает нанять меня.

На что же ты рассчитываешь, а, жирный сукин кот? Чего ты ждешь от меня?

Выполнения заказа? Нет, в подобную глупость ты не верил и секунды. Тебе наверняка известно, как я «исполнил» парочку подобных заказов – в Колышеве и потом, в Верхнем Ирыме. Ты должен это знать, просто не мог не знать.

Что я перебью храмовых охотников и попытаюсь сам настичь Анну и выведать у нее разгадку? Как вариант… но что же он дает лично тебе?

Или ты просто воспользовался первым же подходящим поводом, чтобы затащить меня в Храм и показать? Показать, что Храм давно уже готов к первому подвигу Геракла… а после того, как некий охотник за головами вычистит скопившийся навоз, в освободившуюся тронную залу неторопливо прошествует некто «весь в белом»?

Допустим… и пока что на этом допущении остановимся. Спать пора.

Швейцарец не мог знать, насколько точно у него получилось угадать план иерарха Дяо.

Не знал этого и Шио, которому в отличие от Швейцарца возможность спокойно уснуть в ближайшее время могла обломиться только в мечтах.

– Что, доволен? А? Ты – доволен?!

– Не совсем, – чуть помедлив, отозвался толстяк. – Парень все же сумел удивить меня. Я не ждал, что его уход будет настолько… эффектным.

– Надо же. Великий Дяо и вдруг признает, что чего-то не ждал!

– А еще, – словно не слыша возмущенного соратника, задумчиво произнес Дяо, – я не совсем понимаю, для чего ему потребовалась девчонка. Как источник информации она – почти-ноль…

– Может, он на нее попросту запал? – буркнул Шио. – Как-никак целую ночь его эта *** ублажала. Может, у ней и впрямь на это дело немереный талант… то-то Бур сейчас раненым топтыгиным ревет!

– Бур вопит потому, что счел кражу девки личным оскорблением, – отмахнулся толстяк. – Сама же по себе она никакой ценности не представляла. Ни для Бура, ни для кого…

– …кроме твоего любимого стрелка!

– Да, – толстяк, нахмурившись, с очень сосредоточенным видом пощипывал нижнюю губу. – Зачем-то ему она понадобилась.

– Б**, да забудь ты об этой девке! – взвизгнул Шио. – О другом думай! Нам дали три недели, чтобы изловить этого проклятущего Черного Охотника! Три недели! Слышишь ты, умник!

– Трудно не услышать, – поморщился Дяо. – Своих ушей не жалко, так хоть бы мои поберег.

– Ушей?! Мать твою растак, да через три недели ты свои уши будешь жрать, обжаренными в свином сале! И радоваться, что легко отделался!

– Посмотрим.

– На что! На что, бля, посмотрим?!

– Ты притчу про ишака Ходжи Насреддина знаешь? – неожиданно спросил Дяо.

– Что?! Про какого, нах, ишака?! Что ты мелешь!

– Однажды, – толстяк вновь приступил к ощипыванию собственной губы, – эмир Бухары призвал Ходжу к себе во дворец и спросил его – сможет ли Ходжа научить человеческой речи любимого ишака эмира? Смогу, ответил Насреддин, за десять лет и десять тысяч таньга. Эмир согласился, но пригрозил, что, если через десять лет ишак не заговорит, голова Ходжи украсит собой кол на главной площади Бухары.

– Когда же, – с усмешкой продолжил Дяо, – друзья Насреддина спросили, зачем он взялся за это безумное дело, ясно ведь, что ишак не заговорит ни через десять лет, ни через двадцать, ни даже через сто, Ходжа ответил им так: десять лет – это долгий срок. За это время могу умереть я. Может умереть, да продлит аллах его дни, наш сиятельный эмир. И, наконец, может умереть этот ишак.

– Ты хочешь сказать… – хрипло прошептал Шио.

– Я хочу сказать, – фыркнул толстяк, – когда имеешь дело с нашим новым другом Швейцарцем, то целых три недели – о, это очень, очень долгий срок.