Глава 5

– Дурак ты, щенуля, – задумчиво глядя на пивную кружку перед собой, произнес Евграфыч. – А я-то тебя за умного держал.

Они сидели в подвале «Ослика», в углу, и после уличного пекла шедшая от камня прохлада словно выдергивала из Сергея какой-то неощутимый внутренний стержень. Ему хотелось, забыв обо всем на свете, прижаться спиной и затылком к стене… зажмуриться… неторопливо поднести к лицу кружку с ледяным, до ломоты в зубах, пивом. Отхлебнуть – сначала пену, – затем провести заветной посудиной по щекам, прижаться лбом… еще раз отхлебнуть, с трудом сдерживая стон удовольствия. И только потом приоткрыть один глаз и лениво глянуть – пока еще только издалека глянуть, примериваясь, – на блюдо, до краев наполненное жареными стрекотухами.

Ужасно хотелось, но разговор был важнее.

– Это почему же? – вскинулся Айсман. – Объясни.

– Потому что на «у» заканчивается.

– Я серьезно.

– Так и я не шуткую… почти, – осклабился старик. – Подумай сам… впрочем, если б ты думать умел, черта с два бы в это дерьмо полез!

– Слушай, дед, – обиженно пробурчал Шемяка, – дураком я и сам себя назвать сумею. А что-нибудь более… информативное ты высказать можешь?

– Могу, – кивнул Евграфыч. – Хошь, поспорим, что на Острове твои подопечные долго не задержатся?

– Ну, это и болотному ежику понятно, – хмыкнул Сергей. – Мое какое дело? Они платят за дорогу в один конец. Если хватает дурости вообразить, что назад смогут вернуться и сами…

– С чего ты решил, будто они вообще собираются возвращаться?

– Ну а как иначе? В тамошнем скелете, что ли, жить попытаются? И? До осени, может, протянут, а дальше?

– У каждой палки есть два конца.

– А у горгоны есть два рога, – Сергей потянулся к стрекотухам. – Только у носорога все равно длиннее и толще. И что с того?

– Айсман, – после минутной паузы настороженно спросил Евграфыч, – тебя, случаем, по башке сегодня ничем не били?

– Не припоминаю такого прискорбного факта.

– А ты затылок-то пощупай. Может, ты хоть и не помнишь, а шишак имеется.

– Евграфыч! – Айсман перешел на шепот. – Хватит! Я с тобой посоветоваться пришел, а не ребусы ребусить!

– А они полезные, ребусы-то, – старик пристукнул по столу опустевшей кружкой. – Мозгам застыть не дают.

– Евграфыч! Ну ладно: я дурак, ты умный – это ты хотел услышать? Думалка у меня ресурс на сегодня расстреляла. Ну, в чем подвох? Давай, выкладывай!

– Имей терпение. Сейчас Танька мое пиво поднесет…

Шемяка заглянул в свою кружку – в ней оставалась еще примерно треть.

– Хорошо устроился Евграфыч, – пробормотал он темной пузырящейся жидкости. – Вон как лапой своей у Таньки под юбкой шарится.

Ему вдруг стало тоскливо и противно, а торопливый глоток пива приобрел вкус медной гильзы. Сергей попытался вспомнить сначала Наташку-пряху… затем подумал о желто-зелено-красных фургончиках «Горизонтального цирка» в южном секторе базара… но память отчего-то упрямо подсовывала лицо разноцветноглазой – такой, как он видел ее час назад, на пороге. Она чуть повернула голову вправо и прищурилась, словно целясь в него из невидимого пистолета…

Красивая – хоть и чокнутая.

Пожалуй, такой шикарной девчонки у него в жизни еще не было ни разу. Ну, если не считать тот случай два года назад – а считать его не стоит. Две ночи – это, ей-же-ей, не любовь, даже мимолетная, а так, курям на смех.

Интересно, они с Энрико все-таки любовники или как? В простую дружбу верится слабовато… но и на любовника собак также не очень-то похож. Во всяком случае, на удачливого любовника, вроде Лешки Максимова.

– Щенуля, ты меня вообще слушаешь?

– Я тя вижу.

– Вот из-за «вижу» я и спросил, – проворчал старик. – А то больно взгляд у тебя отсутствующий только что был.

– Ну да, душа вышла на перекур, а телу при этом скомандовала: «Сидеть».

– Зря смеешься, – старик наклонился поближе к Айсману. – Я на своем веку повидал много чего… такого, что и в бессмертную душу поверишь… и в черта лысого, не к ночи будь помянут.

– Угу… душа, мыша… Евграфыч, помнишь, была такая мелкая секта: фатумцы. В судьбу верили, мол, предопределено все на свете заранее и потому рыпаться особо не фиг – как ни прыгай, а сбудется лишь то, чего назначено.

– Припоминаю, – кивнул старик. – Была… а кажись, даже и есть до сих пор. На севере, две-три деревеньки.

– Так вот: встречаются два мужика. Один из них несет на плече пулемет. Второй, с ружьишком, спрашивает: «Куда это ты, сосед, намылился?» – «Да вот, – отвечает второй, – на болота сходить решил, для хозяйства чего полезного поискать». – «Странно, – говорит первый, – я-то думал, что ты из этих, фаталистов». – «А я и есть из фаталистов». – «А разве вы не верите в то, что не помрете, пока ваш час не стукнет?» – «Нуда, я верю, что пока не придет мое время, не помру». – «А за-фиг тогда тебе пулемет?» – «Так эта, сосед, – говорит фатумец, – мне ведь может встретиться болотник, чье время пришло».

Евграфыч закашлялся.

– Ну, щенуля, – выдавил он. – Ты бы… хоть бы кружку дал на стол поставить. Я ж из-за тебя, считай, четверть расплескал.

– Я думал, ты слышал… старая ведь байка.

– Думал он… – старик, наполовину отвернувшись, звучно прочистил сначала правую, а затем и левую ноздрю. – Во, видал! А я, промежду прочим, это пиво вовсе не нюхать собирался.

– Зато нос продезинфицировал. И вообще, Евграфыч, – сказал Шемяка, – сбрил бы ты свои усищи, ей-же-ей. Отрастил клок мочала…

– У самого, можно подумать, райские кущи прямо под носом – рот разинешь, яблоки падают, – ворчливо отозвался Евграфыч. – Да еще и с бороденкой. На Максимова небось загляделся…

– При чем тут Лешка? – Сергей огляделся, но ни зеркала, ни просто сколь-нибудь отражающей поверхности в подвальчике не наблюдалось.

– У Лешки хвостик его болтается, на манер козлиного, а у меня аккуратно все, кругло. И вполне себе.

– Ну, это на твой вкус «вполне себе», – насмешливо произнес Евграфыч. – Как на мой, так бороденка, даже в твоем жалком варианте, пригодна лишь для одного – чтобы в ней крошки и всякий прочий мусор застревал.

– Млин, Евграфыч, ты у нас прямо эстамп!

– Во-первых, не эстамп, щенуля, а эстет. Нахватался вумных словей, так хоть бы узнал, чего ими обозначают. А во-вторых, – весело добавил старик, – ты мою тягу к прекрасному своими немытыми лапами не замай.

– Угу. Видели мы твою тягу к прекрасному… лапами… аж пять минут назад как.

– Вот если дотянешь до моих годов, щенуля, – Евграфыч прервался, в два глотка допил остатки пива и резко, но при этом почти беззвучно, поставил кружку на стол. – Поймешь, что лицо в женщине далеко не главное.

– …а главное лицо у ней под юбкой, – кивнул Айсман. – Во-первых. А во-вторых, старым хрычам не до разборчивости.

– Ну, положим, кой-кому молодому тоже иной раз и дерево за бабу сходило, – заметил Евграфыч. – В котором дупло сыскалось подходящего калибра.

– Это кому же?

– Шурке-Викингу.

– А-а-а… ну ты, Евграфыч, нашел кого вспомнить. Шурка, что называется, в прынципе на башку стукнутый был. Он и не такие номера откалывал, по три раза на день.

– Бывало и такое. Но, опять же, не все с Шуркой так уж просто, щенуля. Ты с ним в одной рейд-группе сколько ходил?

– Полтора раза, – Сергей с сожалением покосился на пустое блюдо. Вроде бы и много было стрекоталок, горка высилась! А под пиво да разговор – хрум-похрум, и за пару минут все подмел, подчистую.

– Полтора – это потому как с одного рейда на полдороге возвращаться пришлось. Нарвались на стаю кроличьих волков… из девяти человек непогрызенным один только механик остался.

– Ну а я – пять. И потому говорю ответственно: тараканов у Шурки в голове, канешна, хватало, ну да у кого их нет. А вот когда он реально чудил, а когда над остальными втихаря потешался и репутацию чудика поддерживал – судить не возьмусь. Башка-то у него при всех тараканах варила что надо, командир группы с ним на равных советоваться не гнушался. И точно уж, – усмехнулся старик, – Шурка не стал бы с девкой связываться, по виду более чокнутой, чем он сам. Ну как вдруг укусит…

– Скорее, ужалит. Языком. Так все-таки, Евграфыч, – вставая из-за стола и выкладывая рядом с блюдом медно звякнувшую россыпь, произнес Айсман, – почему мне не стоило браться за эту работенку? У палки два конца, а дальше?

– Дальше с Большого Острова есть два пути, – серьезно проговорил Евграфыч. – Назад… и вперед.

Айсман замер.

– Старик, ты чего? – потрясенно пробормотал он. – Какое еще «вперед»? Куда?

– А это уже вопросец не ко мне, – Евграфыч пожал плечами. – Тут я пас. Это, – добавил он, – ты у своей девки спросишь… когда до Острова дойдете.

На фотографии она улыбалась. Обещающе. «Интересно, – подумал Швейцарец, – случайный ли ветер перечеркнул пол-лица рассыпавшимися прядями? Или этот эффект – придумка фотографа?»

В любом случае, получилось отлично. Напрочь отсутствует характерная «мертвящая» статичность – наоборот, каждый миг ждешь, что замершая на полдороге рука продолжит движение, смахнет упавшие на лицо… золотые? Похоже, хоть и по черно-белому снимку точно не скажешь… смахнет упавшие на лицо золотые нити, улыбка станет шире и…

– Эту фотографию, – вкрадчиво произнес иерарх Дяо, – вы можете забрать себе.

– Эту?

– Были другие, – сухо отозвался Шио. – Анна сумела позаботиться о них.

– А ее спутник?

– На простых солдат, думаю, вы понимаете, редко расходуют столь ценную вещь, как фотопленка, – сказал толстяк. – Даже на десятников, даже на тех, чье рвение и заслуги неоднократно отмечались иерархией. Вот… эти портреты, исполненные лучшими художниками Храма, по заверениям бывших товарищей Энрико, весьма схожи с… хм, оригиналом.

«Энрико. Что-то не похож ты на испанца, Энрико, – вглядываясь в тонкие линии карандашных набросков, подумал Швейцарец. – Конечно, испанцы бывают… вернее, испанцы были разные – что стало с родиной Сервантеса сейчас, точно известно лишь волнам Атлантики. Но все же… что за книжка запала тебе в душу? «Он песенку эту твердил наизусть… откуда у хлопца испанская грусть! Ответь, Александровск, и Харьков, ответь: давно ль по-испански вы начали петь?»

– А почему, – вслух произнес он, – вы не послали за ней своих воинов?

– Мы послали за ней своих воинов.

– Но тогда, – не дождавшись продолжения, сказал Швейцарец, – получается, что вы не верите в успех вашей собственной погони.

– Мы верим, что погоня завершится успехом к вящей славе Храма.

Толстяк был не прост, ох не прост. Хитрая лиса старой, довоенной закалки… его игру с ходу не просчитаешь. Нет, даже не так – его Игры, ведь подобные умники редко ограничивают себя одним лишь планом. Зато сложные, многоходовые, взаимодополняющие, частично перекрывающиеся и тому подобные комбинации такие вот Дяо любят столь же сильно, как рыба любит плавать в воде.

– Итак, – резко произнес Шио, – что ты решил?

– Шио, – толстяк укоризненно качнул подбородками. – Вовсе нет нужды торопить нашего гостя с принятием решения. Когда речь идет о деле столь исключительной важности, поспешность может лишь навредить, тогда как разумная взвешенность, обстоятельность…

– Я был не прав. Разумеется, нашему гостю нужно время на подумать.

Вид «попугая», впрочем, явственно свидетельствовал как раз об обратном, а именно об испытываемом иерархом Шио крайнем нетерпении. Какого хрена, беззвучно кричали его пальцы, перемещавшиеся вдоль края столика со скоростью, достойной пианиста-виртуоза. О чем тут думать? Есть задание, весьма несложное по виду, есть неслыханно высокая награда – какие могут быть раздумья? Примкнуть штыки, прогорланить «ура!» – и вперед, на врага!

– Я правильно понял, – тихо спросил Швейцарец, – что моя задача сводится исключительно к ликвидации?

– Вы поняли абсолютно правильно, – толстяк с предельно задумчивым видом разглядывал стоящий перед ним полупустой бокал. – Вам нет нужды рисковать, пытаясь захватить их целыми и невредимыми… и вообще живыми.

– Какие доказательства выполнения задания вас устроят?

– Вашего слова будет более чем достаточно.

«Не подозревал, что мое слово стоит таких чертовых деньжищ, – мысленно поразился Швейцарец. – Разве что… Разве что иерархи уверены – выплачивать эти деньги им не придется.

Нет, не то. Слишком просто, слишком банально… для Его Толстомордия иерарха Дяо. Шио мог бы – да что там – почти наверняка и мечтает поступить именно так. Но не Дяо».

– Это радует, – сказал Швейцарец. – Не люблю таскать дурнопахнущие предметы на большие расстояния.

– Я-то думал, тебе этот запашок по нраву, – фыркнул Шио.

Швейцарец аккуратно положил рисунки на столик и посмотрел на «попугая».

Он не пытался вложить в этот взгляд ничего особого – всего лишь представил себе, как на переносице иерарха возникает круглая темная дырочка… и как эта же голова, неумело, несколькими ударами отделенная от тела, стоит на блюде посреди столика.

Он просто смотрел, как стремительно побледневший Шио отворачивается, пряча взгляд.

– Расстояние, увы, вам необходимо будет преодолеть и в самом деле немалое, – вздохнул толстяк. – За прошедшие с момента побега недели… две… они могли пересечь большую часть Сибири.

– Они уже на побережье.

Эта фраза прозвучала неожиданно даже для самого Швейцарца. Всплыла из глубины подсознания. Но произнеся ее, он вдруг понял – так оно и есть.

– Ничуть не удивлюсь, если так оно и есть, – сказал Дяо. – Восстановление Транссиба является одним из самых больших послевоенных достижений…

«…Почти невероятным», – мысленно закончил Швейцарец, если вспомнить, через территории скольких «независимых» новообразований тянутся сейчас рельсы. Даже с учетом того, что большая часть инфраструктуры сохранилась с довоенных времен, гильдиям купцов и перевозчиков за этот подвиг стоило бы отлить чего-нибудь вроде золотого паровоза в натуральную величину. Впрочем, при назначаемых ими ценах…

– Не большим, чем строительство Храма, – резко бросил Шио.

– Разумеется, разумеется. Утверждать иное было бы ересью.

Швейцарец задумчиво смотрел на мешочек перед толстяком. Небольшой, из темно-красного бархата, он выглядел так, словно был туго набит… чем-то тяжелым.

К примеру, четырьмя десятками золотых монет. Что составляет, как несложно подсчитать, сорок процентов от сотни и в таковом виде изображает собой аванс. Он же задаток, он же предоплата.

Он же – цена двух жизней.

Предатели Храма, сказал толстяк. И добавил – увы, но в наше прискорбное время нельзя верить даже, казалось бы, самым достойным. Намек?

Двое беглецов, которые, однако, не пытаются раствориться в джунглях, а выбирают поезд. Либо им кажется, что безопаснее удрать как можно скорее и дальше…

…либо у них есть какая-то вполне конкретная цель.

И Храм явно не желает, чтобы они этой цели достигли. Храм… или только иерарх Дяо?

– Это задание, – медленно произнес Швейцарец, – выглядит более сложным, чем любое, выполненное мной до сего дня.

– То есть ты отказываешься? – недоверчиво переспросил «попугай».

– Шио, – укоризненно качнул головой толстяк. – Ты невнимателен. Наш уважаемый гость вовсе не сказал «нет». Он лишь озвучил ту сумму аванса, которая, по его мнению, более соответствует предстоящей миссии. Пятьдесят, если я правильно расслышал.

– Ваш слух, – откликнулся Швейцарец, – не оставляет желать.

Вы любите принимать ванну? Лично я – обожаю. Удовольствие, получаемое от нескольких часов лежания в обезвоженном керосине, для меня почти сравнимо с процессом стрельбы. Только во втором случае оно сконцентрировано в миллисекунды выстрела – в секунды очереди, если повезет, – а здесь растянуто. Лежать, забыв обо всем, чувствуя, как жидкость, просачиваясь в поры металла, «отъедает» частички нагара и ржавчины. Затем насухо протереться, наложить рабочую смазку – и чувствуешь себя словно бы заново сделанным!

Если б имелась возможность, то я принимал бы ванну каждый день – под музыку. Особенно мне нравится фагот, звуки которого совершенно чудным образом резонируют в стали, заставляя грязь выходить едва ли не вдвое быстрее.

К сожалению, мир в целом весьма уступает по совершенству некоторым его обитателям, и потому я изо дня в день вынужден довольствоваться обычным «техобслуживанием в полевых условиях», что подразумевает порой и мыльный раствор и даже золу от костра. Керосиновая же ванна в таких условиях числится по разряду роскоши, причем по большей части – недосягаемой.

Но сегодня вечером Серега, видимо, решил – гулять так гулять. Я получил и ванну, и чистку новеньким латунным ершиком… к моменту сборки мне казалось, что я вот-вот начну плавиться от удовольствия.

И на этих ощущениях, на испытываемом блаженстве я сосредоточился настолько, что едва не прослушал негромкий стук в дверь. Спасибо Шемяке – он хоть и уделял мне сейчас большую часть своего внимания, однако ушки держал где положено и контроль за обстановкой не терял.

– Кто?

Поскольку я все еще пребывал в полуразобранном виде, целиться в дверь на этот раз выпало моей молчаливой напарнице.

– Мне… можно войти?

Сергей опустил ракетницу и тяжело вздохнул:

– Входи.

Тихо скрипнули петли…

– Ты занят? Извини, я не…

– Ой, – Эмма смущенно навелась на потолочную балку… – Наверно, я не очень вовремя…

Некое подобие смущения испытывал и я, хотя, казалось бы… но все же одно дело общаться с красивой винтовкой, когда ты собран, все детали на месте – и совсем другое, когда лежишь на полотенце, не защищенный даже тонким слоем смазки, и эта винтовка может… гм, оценить длину твоего бойка…

– Все в порядке, – быстро сказал Сергей. – Я уже заканчиваю.

– Эн…ко зн…т, ч… вы зд…сь? – спросил я.

Эмма отрицательно качнула стволом.

– Анна ему точно не говорила.

Что ж… впрочем, у скуластого будет не так уж много вариантов для раздумий на тему: куда могла бы пойти его спутница.

– Х…шо. То есть хорошо, – дождавшись, пока Шемяка закончит сборку, расшифровал я. – Эмма… только пойми меня правильно – я ничего не имею против Макса, но мне кажется, что…

– Чувства, испытываемые мной к Максу, – подчеркнуто ровным тоном произнесла черная винтовка, – являются исключительно дружескими.

– И кстати, – добавила она после короткой паузы, – наши хозяева также не являются любовниками, если тебе это интересно.

– Оч-чень интересно, – задумчиво протянул я. – Даже я бы сказал: весьма.

Айсман прикрутил фитилек лампы почти до минимума, но я все равно сумел разглядеть, как блеснула мушка черной винтовки.

– Сергей, – переложив Эмму поперек колен, девушка присела на край топчана, – я пришла…

– Ты пришла, – повторил Шемяка двумя минутами позже, когда стало окончательно ясно, что Анна заканчивать фразу не собирается. – Это и мои глаза подтверждают… и даже нос. И что?

– Хочу поговорить с тобой.

– Э-э… ну, говори.

– Сейчас… – коротким, порывистым движением Анна отбросила с лица упавшую прядь. – Я… пожалуйста, дай мне немного времени. Не знаю, с чего начать…

– Пусть попробует начать сначала, – шепнул я Эмме. – В таких случаях обычно именно этот вариант – самый оптимальный.

«М16» промолчала.

– Наверное… наверное, прежде всего я должна поблагодарить тебя за сегодня. За то, что ты сделал.

– Ух ты, – восхищенно прищелкнул я, – ну надо же. И полгода не прошло.

– Не стоит, – махнул рукой Сергей. – Подумаешь… ну, срезал я тех двоих… повезло.

– Саш, не надо так, – тихо сказала Эмма. – Она… Анна в действительности не такой уж дрянной человек. Как бы это сформулировать… она не плохая, нет – она… сложная.

– Вроде тебя?

– Да… наверное.

– Прости, что не сказала этого сразу, еще там, – девушка вздохнула. – Дело в том, что Рик…

– Попробую угадать, – хмыкнул Шемяка. – Твой суровый напарник уверен, что те двое пришли по мою душу. А полицаи меня попросту прикрывают как местного, своего?

– Не совсем… то есть да, примерно так. Но, Сергей, пойми…

– Да не хочу я ничего понимать! – резко произнес Айсман. – Делать мне больше нечего, кроме как всякой ерундовиной башку забивать! Пусть твой Энрико воображает себе хоть турусы на колесах… я взялся провести вас до Большого Острова, я это сделаю, а дальше…

– Дальше будут уже не твои проблемы!

– Вот-вот!

«Интересно, – подумал я, проследив за направлением Серегиного взгляда, – а не нарочно ли он ее злит? Кажется, подобный вид „бурно вздымающихся“ молочных желез у особей женского пола считается повышенно-привлекательным?»

– Зато твой хозяин, – заметила Эмма, – больше похож на капсюльный состав.

– Не суди поспешно. Когда мы окажемся на болотах, уверен, всем станет очевидно, что прозвище Айсман мой хозяин заработал вполне заслуженно.

– Послушай… Айсман… ты меня нарочно злишь, да?

– С чего ты взяла?

– У тебя глаза не совпадают по тональности со словами.

– Чего-о? И потом, – Сергей кивком указал на слабо трепыхающийся сквозь закопченное стекло лампы огонек, – ты хочешь сказать, что при таком вот освещении различаешь у меня в глазах какие-то там тональности? Сам-то я у тебя даже белки от зрачков с трудом отличаю.

– А я и не вижу. Чувствую.

– Это как?

– Как женщина. – Анна расправила плечи, потянулась… и плавным движением откинулась назад.

Лично я, правда, не счел бы, что получившаяся в итоге поза – с упором основанием шеи в стену – выглядит удобной, но… судя по тому, как напрягся Шемяка, что-то в ней было.

– Любая женщина чувствует, какими глазами смотрит на нее мужчина.

Сергей встал.

– Может быть, – подойдя вплотную к топчану, хрипло прошептал он, – женщина так же чувствует, что мужчина собирается с ней сделать?

– Я чувствую, – шепнула мне черная винтовка, – меня сейчас поставят куда-нибудь в угол… или даже отшвырнут в сторону в порыве страсти.

Звук, изданный мною в ответ, был – по крайней мере, по моим представлениям, – весьма удачным аналогом человеческого хихиканья. Гнусного.

Он смотрел на раскинувшуюся – это определение казалось Шемяке наиболее уместным – девушку сверху вниз и удивлялся. Себе.

Анна и впрямь была не просто симпатичной девчонкой, а чертовски соблазнительной женщиной. Такой… такой у него в жизни еще не было – и очень может быть так, что и не будет.

И тем удивительнее было то, что сейчас, глядя на нее, Сергей испытывал лишь одно желание. Холодное, яростное… взять паршивку за горло и пару раз хорошенько приложить к стенке!

– Неужели я так похож на идиота? – с горечью произнес он.

В первый миг она не поняла. Затем томно полузакрытые глаза широко распахнулись, ленивая расслабленность вдруг проступила сталью натянутых струн…

– О чем ты?

Вопрос прозвучал запоздало и нелепо – как реплика задержавшего за кулисами актера.

– Видишь ли, Аннушка, – имя он буквально выплюнул, словно давно испорченную конфету, – может, у вас на Востоке бабе и достаточно раздвинуть перед мужиком ноги, чтобы тот враз отключил всю соображалку. Но здешние, а особенно те, кто ползает по болотам и скелетам, давно уже превратились в законченных параноиков. Которые при виде любого неожиданного подарка тетки Фортуны начинают чесать в затылке и прикидывать – а нет ли тута какого подвоха?

– Парень я, конечно, видный, – с усмешкой продолжил Айсман. – На заглядение. Однако ж мысль о том, что при виде меня одна смазливая, но очень расчетливая су… ма-де-муазеля воспылает любовью невероятной силы, – это слишком даже для моего чрезмерного самомнения.

– И какого же, по-твоему, хрена я сюда приперлась?!

– Ну, это про-осто, – сказал Сергей. – Ты пришла за дополнительным поводком.

Он едва успел отшагнуть назад. Анна вскочила с топчана, словно подброшенная мощной пружиной. Вот сейчас она была именно красива – не искаженная злобной гримаской обезьянья мордочка, как, например, у Машки, а хорошая такая ярость. «Можно даже сказать – благородная», – подумал Шемяка, одновременно прикидывая, куда будет направлен первый удар и как от него лучше уклоняться в не столь уж просторной комнатушке. По всему выходило, что сначала в ход пойдет колено, следом – прикладом снизу в челюсть… впрочем, нет, приклад ее черной игрушки для подобных забав малопригоден…

– Дур-рак! – выдохнула Анна. – И выскочила из комнаты, напоследок громыхнув дверью так, что вздрогнули стены. Айсман устало опустился на стул.

– По-моему, это были ругательства, – сообщил он Сашке. – Ну, эти ее последние слова. Что-нибудь насчет мужского бессилия.

Автомат молчал.

– Тут она, конечно, не права, – вздохнул Сергей. – Так не права, что аж сидеть больно.

– Скажешь, надо было ее валить и не маяться? – продолжил он. – В смысле, валиться на нее. Быть может. Но вот ведь как хитро получилось – пока она из себя шлюшку-потаскушку строила, никакого желания-то и не было. Хотя… ее это навряд ли бы остановило.

Шемяка вздохнул еще раз и тоскливо уставился на дверь.

– Аи, да ну его все к черту! – решительно произнес он тремя минутами позже. – Пойду, схожу до базара. Даже если «Цирк» уже закрылся, то кабаки окрестные уж точно всю ночь напролет двери нараспашку держат.

– Вот и пришли. – Храмовник крутанул вокруг ладони связку ключей, и Швейцарец в очередной – третий за минуту раз – представил, как легко и просто было бы стереть с лица земли этого… нет, эту – эту мерзопакостную тварь с масленой улыбочкой и толстыми, словно сардельки, пальцами. Ты ведь даже порошинки не стоишь – просто встать сбоку от тебя, аккуратно так покачнуть, и вся гниль, которая заполняет твой череп, окажется разбрызганной по стене. Легко и просто, даже халат не запачкается, зачем зря портить хорошую вещь, ее ведь потом отстирывать придется.

Черт, но как же здесь душно! Рвануть бы ворот, чтобы пуговицы градом по полу!

Швейцарец медленно поднял руку… расстегнул верхнюю пуговицу и улыбнулся.

– Жарко тут у вас.

– Это все девочки, – хихикнул ключник. – Горячие они, как на подбор. Опять же – одежды им лишние ни к чему, вот и проявляем заботу, чтоб не застудились ненароком.

– Понимаю.

– Выбирать можешь почти любую, – храмовник подмигнул Швейцарцу. – Иерархи уже на сегодняшнюю ночь себе отобрали, а перед остальными допущенными у тебя, хи-хи, преимущество.

А ведь эта гнида – кастрат, понял вдруг Швейцарец. Просто недавний, вот его и не успело еще разнести до бочкообразного состояния. Странно, что я сразу не сообразил, едва только услышал этот писклявый голосочек. Конечно… ну кого еще могли назначить на должность евнуха кроме евнуха?

– «Почти» – это звучит интригующе, – произнес он вслух. – Чем, если не секрет, оно вызвано? Если, как ты говоришь, у меня преимущество перед остальными… соискателями…

– Остальными, ага, – дойдя до первой справа двери, ключник развернулся, но Швейцарец словно бы ненароком загородил собой замочную скважину.

– Просто у куколки, которую иерарх Бур последний месяц, хи-хи, пользовал, сегодня как раз эти… женские дела приключились. А Бур, он по нашей части требовательный и, хи-хи, изобретательный – с богатой фантазией человек. Больше месяца мало кто у него выдерживает. Прежде, – ключник покосился в сторону лестницы и, перейдя на полушепот, продолжил: – Прежде, когда он еще в иерархию не продвинулся, его даже взгрели пару раз за порчу имущества. И то сказать – берет молодую, здоровую девку, и через семь-восемь недель ее, понимаешь, закапывать – чистый же убыток для Храма выходит.

Удача?!

Швейцарец очень надеялся, что на его лице в этот миг ничего не отразилось. Удача?! Нет, не может быть… не бывает такого везения.

– Определенно, ты меня интригуешь, – медленно произнес он. – Уникальной возможностью обогатить мой, к сожалению, не столь уж богатый опыт… по нашей, как ты говоришь, части.

– Думаешь ее взять? – удивленно переспросил ключник. – Не, не стоит. Она сейчас пластом лежит… и потом, я ж говорю, дела у нее.

– Моя профессия – не для брезгливых, – усмехнулся Швейцарец. – И потом, есть же варианты. Так что…

Замерев с полуоткрытом ртом, ключник зачарованно пронаблюдал, как блестящая монетка несколько раз проскользнула между пальцами гостя – так, что храмовник сполна успел насладиться видом свежеотчеканенной пятерки. Секундой позже что-то удивительно схожих размеров холодно коснулось его собственной руки в кармане халата.

Пять серебрушек – это было много. Пожалуй, в иной раз ключник бы задумался над причинами столь щедрой мзды, задумавшись же, заподозрил бы неладное и не преминул поделиться своими подозрениями. Но в данном случае храмовника подвела информированность не по чину – знание того, что этот гость покинул кабинет иерарха Дяо отнюдь не с пустыми руками. Для парня с полным кошелем золота серебряная пятерка стоит куда меньше, чем для него самого. А риск – риск немногим больше, чем пустить сюда ночью какого-нибудь десятника, с которого редко удается стрясти и десятую часть серебрянки.

– Хорошо, – тихо произнес он. – Приведу. Только… поосторожней с ней, чтобы за день отлежаться смогла.

Девушка пришла через час.

В первый миг, едва увидев ее на пороге, Швейцарец не поверил своим глазам. Почти. Зрение не могло обманывать его, но и то, что он видел, попросту не должно было существовать.

Секундой позже он уже опомнился и запоздало сообразил, что стоящая перед ним девушка хоть и похожа на редкие фотографии из довоенных журналов и книг, но всего лишь похожа.

Полукровка. Метиска, креолка или как еще их именуют. В любом случае, крови европейской расы в ней оказалось достаточно для того, чтобы выкосивший китайцев, корейцев, монголов, а также подавляющую часть бывшего «коренного населения Сибири» вирус не счел ее ДНК своей законной добычей.

– Можно я войду?

Швейцарец молча шагнул вбок.

Только сейчас он вдруг понял, что вообще не думал, о чем он будет говорить с девушкой и что он будет с ней делать этой ночью. Не до того было. Весь предыдущий час был потрачен, израсходован до последней минуты на то, чтобы хоть как-то – бегло, неряшливыми широкими мазками придать завладевшей им идее контуры более-менее четкого плана действий. Это было важно – скупой на похвалу для своего воспитанника Старик высоко отзывался о способности Швейцарца к импровизации, к действиям в цейтноте, и именно поэтому Швейцарец всегда старался как можно тщательнее свои действия планировать. Швыряться козырями по поводу и без – глупо и опасно. А импровизация к тому же оружие обоюдоострое.

Но в итоге получилось: сосредоточившись на одном, он упустил из виду другое, а это было плохо. Не само по себе, а как возможный первый звоночек о том, что перегруженный мозг начинает идти вразнос.

Аккуратно задвинув щеколду, он прошел обратно в комнату. Девушка уже сидела на кровати, сложив руки на коленях, и смотрела на него… выжидательно. «Угу, выжидательный взгляд породистой легавой, – неожиданно зло подумал Швейцарец. – Нет, бред какой-то – даже если у нее и в самом деле этот взгляд, то знать он об этом не может, потому как легавых собак видел только на старых репродукциях давно испепеленных ядерным огнем картин, а в жизни… ну, попадались ему поджарые псины, но вопрос о породистости там совершенно точно даже рядом не валялся».

Стоять ему не хотелось, а с мебелью в комнатушке было неважно – поэтому он обошел кровать, лег, скрестив руки под затылком, и уставился в потолок. Чуть помешкав, девушка осторожно вытянулась рядом, повернулась на бок…

– Не надо, – предупредил он, ощутив легкое прикосновение к бедру. – Просто лежи.

– Как скажешь…

Легкий акцент в ее речи все же ощущался. Или это просто особенность голоса?

Швейцарец закрыл глаза – и сразу же очень четко увидел ее в тот, самый первый миг, когда открыл дверь: на полголовы ниже него, темные волосы старательно распушены… или правильнее будет – напушены? Тщательно расчесаны и взбиты в чудную гриву, мягкой волной стелющуюся по плечам. Швейцарец попытался вспомнить, как именно называется эта прическа, вроде ведь было у нее какое-то название, но в голове почему-то вертелся улыбающийся с обложки пластинки Пол Маккартни.

А дурацкий голубенький полупрозрачный халатик не скрывал почти ничего – ни темных шариков-сосков, ни треугольника внизу живота… ни многочисленных гематом, в просторечии синяков.

И черная полоска поперек шеи… ошейник.

«Лицо у нее интересное, – подумал он, – не лицо, а прямо антропологическая загадка. Головоломка. Китай, славяне, а еще? Цвет у волос то ли совершенно черный, вороной, то ли все же с оттенком в каштановый… ни черта толком при этих коптилках не разглядишь, на солнце смотреть надо! Да еще татуировка на щеке – иероглиф или что, не понять, но тоже путает, сбивает. Что-то южное проглядывает, определенно… хотя какое там определенно, да и вообще глупость это, тыканье пальцем в потолок – от чтения за костром двух-трех полуобгоревших учебников для вузов никто еще специалистом по черепушкам не становился. Разве что по сбору гербариев…»

– Ты чай заваривать умеешь? – неожиданно спросил Швейцарец.

– Да.

Лично я был убежден, что Айсман просто-напросто упустил отличный повод отстреляться. Вне зависимости от всяких там дальнейших намерений Анны – если перед твоим стволом вдруг обозначилась столь заманчивая мишень, раздумывать не надо: жми на спуск и получай удовольствие. От процесса.

Но Шемяка не любит рисковать. Некоторые даже – за глаза, разумеется, – пытаются приравнять эту его нелюбовь к банальной трусости, однако столь глубокая умственная отсталость и среди людей редка. Моим же сородичам, особенно тем из них, кто не понаслышке знает цену болотному рейду, различие между трусостью и разумной осторожностью очевидно почти всегда. Исключения вроде того короткоствольного кретина… впрочем, ему уже разъяснили всю глубину его заблуждений. Причем без какого-либо моего вмешательства – я узнал о той истории лишь постфактум.

Нет, Сергей не трус, далеко не трус, но в данном случае я был почти уверен, что им руководил не столько расчет, сколько испуг.

Женщины у него в жизни уже были – из разряда полуслучайных связей, рикошетом-по-касательной. Только настоящей среди них пока не попадалось.

Хозяйка же Эммы… черная винтовка была права: Анна – штучка сложная, с хитрой нарезкой. Совершенно иного класса, чем предыдущие шемякинские мимо-пролетные подружки. Вот Сергей и шарахнулся, не приняв ею предложенной игры. Эх, Серега…

– Все будет в порядке, Сашка, – уверенно заявил Айсман. – Вот увидишь!

Кровь на щеке уже успела основательно подсохнуть, и сейчас рана выглядела более-менее пристойно – а в первый момент, увидев эту кровавую жуть, я решил, что так разворотить можно лишь прошедшей навылет пулей. Погулял один такой, называется, совершил вечерний променад! И хватило же ума лезь с голыми руками… ну с почти голыми, при всем уважении к братцу-ножику, против хорошего кастета он – так, зубочистка. Тем паче если противников двое. Определенно, есть какой-то непонятный мне смысл в человеческой поговорке: дуракам везет. А чуть меньше везения – и один такой дурак сейчас бы свои зубы пересчитывал, а не мои патроны.

На боеприпасы Шемяка в этот раз не поскупился. Взял «свежий», из последних предвоенных выпусков, цинк, и эффект, как говорится, налицо: подозрительных всего восемь – это с полного-то цинка – да и те именно что «подозрительные»: пули неравномерно в гильзы посажены. Стрелять-то ими без вопросов, а что разброс по вертикали пойдет – неприятно, не спорю, но куда лучше, чем вмятины или ржавчина. Видел я, что бывает с теми, кто ржавые гильзы на вкус пробовал, – недоделков, кому свой патронник не дорог. У одного вообще затвор к коробке приварило…

Ну, Сергея на этот счет лишний раз учить не надо – он и сам понимает, что лучше в городе полцинка в отход пустить, чем на болоте безоружным остаться!

Впрочем, даже и Айсмана я все равно предпочитал контролировать, внимательно глядя, как продолговатые золотистые тушки одна за другой уходят в четвертый по счету магазин. Доверяй, но проверяй – эту человеческую пословицу я себе на прикладе зарубил едва ли не с рождения!

– А я вот чего думаю, Сашка, – сказал Шемяка. – Коль уж в этот раз и обратно пойдем, считай, налегке… может, гранат лишних пару-две прихватить? Что скажешь?

«Стоп, почему налегке? – удивленно подумал я. – Разве мы только до Большого Острова и обратно? По мне, забираться так далеко в глубь трясин и возвращаться с пустыми руками – глупость перворазрядная. И жадность тут ни при чем – просто, раз уж мы все равно там будем, чего б не набить рюкзак? Золото золотом, но пяток серебрушек тоже кошель не тянут.

– Или понадеемся, что Большой Остров нас добычей порадует? Оно, конечно, было бы неплохо, но как подумаю, сколько народу его до нас вдоль и поперек истоптало…

«Можно подумать, Лосиное Убежище до нас никто не топтал или, к примеру, Осьминожью Заводь – до Горелого с его командой. И все тоже отмахивались – ну чего, мол, копаться в этой райбольнице, если ее чуть ли не в первый послевоенный сверху донизу подмели. Думали-гадали, пока один парнишка в подвале на заваленные шкафы не наткнулся, а в них не какие-то там двадцать раз просроченные таблетки лежали: шприцы, пилы хирургические… ну и тому подобный медицинский инструментарий, который в наши дни дороже золота по весу выходит».

– Опять-таки, – задумчиво продолжил Айсман, – если выпадет с клановцами пересечься, запас артиллерии, хотя б и карманной, может очень даже пригодиться. Сам ведь понимаешь, Сашка, – на подопечных наших рассчитывать бесполезно. Ну, почти бесполезно. Кем бы они там у себя, на Востоке, ни были, на болотах эта парочка будет хуже младенцев – из-за самомнения. Я уже сейчас как представлю, сколько раз их придется из каждой паршивой лужи за шиворот вытаскивать, так руки заранее деревенеют.

Я не говорил, что Шемяка у нас оптимист? Так вот – он большой оптимист! Местами даже до утописта докатывается. Но – быстро выныривает, этого качества у него тоже не отнять.