Глава 11
Три каскадера по пескам
Плелись едва-едва,
Один ловушку прозевал,
И – их осталось два.
АЙСМАН
Что-то в произошедшем все же казалось ему глупым и нелепым, хотя на самом деле в случившемся не было ничего такого уж… необычного. Не они первые. И наверняка – не последние.
Просто в какой-то момент тетке Фортуне наскучило приглядывать за ними. Быть может, всего на секунду она отвернулась, отвлеклась на кого-то другого – только вот они были в скелете. И здесь, в любимом заповеднике смерти, к ее услугам имелось несчетное количество возможностей заполучить то, что старуха с косой сочла хорошей прибавкой к уже имеющейся коллекции.
Точнее – того.
Айсман заподозрил неладное минут через двадцать. Слишком поздно – впрочем, поздно было, скорее всего, и с самой первой секунды. Кашель ведь был всего лишь внешним проявлением, а сколько длился инкубационный период заразы? Минуту, две, час… день, месяц – теоретически рассуждая, она вообще могла сидеть в Энрико еще с первых послевоенных лет. Как часовая мина с поломавшимся заводом – лежит себе, лежит, а потом какая-нибудь крохотная ржавчинка, которую и в микроскоп-то не разглядишь, возьмет и разрушит хрупкое равновесие, и пружина снова начнет раскручиваться…
Можно сказать, им не повезло вдвойне – характерные признаки основных скелетных зараз Шемяка помнил тверже, чем порядок сборки-разборки Сашки, но вот незадача, кашель-то среди этих признаков и не значился. И потому вначале он даже пошутил: «Похоже, приятель, и у тебя аллергия на респиратор имеется».
Такое могло быть запросто – и бывало не раз, в конце концов, эти маски не вчера с завода вывезли.
Он всерьез дернулся лишь два десятка минут спустя, когда очередной приступ кашля едва не согнул Энрико напополам.
– Пять минут на перекур!
Курить, и вправду, хотелось распрозверски, но при любом другом раскладе он бы уж как-нибудь дотянул до реки – ну или хотя бы еще квартал прошел. Здесь же, как услужливо подсказала ему память, неподалеку, на карте Анны расползалось нечто зеленоватое со щупальцами – словно крохотного болотного спрута придавили. Что за смысл таила эта каракатица, знал, похоже, только сам художник – нынешняя владелица карты лишь озадаченно хмурилась, – но Айсман считал, что ничем хорошим эта клякса быть не может. По элементарной причине – ничего хорошего в скелете нет в принципе. И та, помеченная жирным красным крестом фигня в левом верхнем углу наверняка тоже в итоге окажется какой-нибудь дрянью, что бы там ни воображали по этому поводу Анна с Энрико.
– Сними маску, отдышись.
– Сейчас…
Шемяка потянулся за кисетом… да так и застыл в виде статуи Наполеона.
– Чего это у тебя на подбородке? – резко спросил он.
– Где? – недоуменно переспросил Энрико, потирая упомянутую часть лица, а секундой позже и он замер, оцепенело глядя на кончики собственных пальцев…
…испачканных чем-то красным.
– Рик, что случилось?
– Назад!
До сегодняшнего дня Айсман считал выражение «не своим голосом» исключительно дурацкой выдумкой. Однако сейчас он свой голос не узнал. Вернее, он и не подозревал, что способен говорить ТАК!
– Рик!
– Назад, я сказал!
Она все еще не понимала, а скорее – не могла поверить, и Сергею пришлось хватать ее за пояс и оттаскивать. Хоть драться не начала, и на том спасибо.
– Анна, не подходи.
– Рик… да что ж это…
– Ты раньше когда-нибудь так вот кашлял? – быстро спросил Шемяка.
– Нет.
– Так… – Айсман с трудом удержался от добавления еще одного слова – возможно, жопа была еще не настолько уж полная.
– Когда ты первый раз прокыхыкал? Полчаса назад?
– Вроде того.
Энрико, сбросив рюкзак, медленно опустился на мостовую.
– Так… – повторил Сергей. – Кроме кашля, еще что-нибудь чувствуешь? Жарко, холодно, башка ноет, кишки винтом крутит? Ну, быстрее! Соображай!
– В груди режет, – Рик сплюнул розовым. – Думал; ерунда, дыхалка сдает, не мальчик все-таки, набегался… или фильтр воздух пересушивает.
– Б**, ну не бывает в скелете ерунды! – Шемяка, крутанувшись, что было дури саданул ногой по стене. – Б**, говорил же – как только чего необычное почувствуете, сразу в голос орите! Немедленно! Язык, б**, стер – и как дробью по броне!
– Извини.
– Да что мне теперь с твоего «извини»?! Что я с ним делать буду?! На хлеб вместо варенья мазать?!
Рик снова закашлял.
– Не психуй! – резко сказала Анна. – Тоже мне… Ледяной Человек. Перестань дергаться и делай.
Шемяка обернулся к ней.
– Что? Делать? – вкрадчиво, четко выделяя паузами каждое слово, произнес он. – Ты. Самая. Умная. Да. Вот. И скажи. Что делать?
– Что-нибудь! Ты говорил, у тебя эти травы-настои болотные на все случаи припасены!
– Что-нибудь ему не поможет, – Айсман говорил уже почти спокойно. Первый всплеск бешеной ярости прошел, оставив после себя лишь тоскливую пустоту. – Кашель и боль в грудной клетке… ни разу про такое не слышал. А пробовать наугад…
– Мутация какой-нибудь легочной дряни, – досадливо поморщился скуластый. – Чахотка или туберкулез.
– Молчи уж… вирусолог…
– Ты хочешь сказать, – глядя в лицо Сергею, медленно процедила девушка, – что не будешь ему помогать?
– Анна…
– Рик, не вмешивайся. И вообще тебе сейчас лучше молчать!
– Анна, – устало вздохнул Энрико. – Он хочет, вернее, он говорит, что не может мне помочь. И он совершенно прав, а я – олух царя небесного. Умудрился…
– Рик, не смей так говорить. Если он не хочет поделиться своими драгоценными заварками, мы сами… – Анна, спохватившись, принялась яростно копаться в мешке. – Мы тоже не с пустыми руками шли.
– Анн, я не хуже тебя знаю, с чем мы шли, – скуластый, дернув головой, охнул. – Чудо-юдо-таблеток, способных одолеть неизвестную доселе заразу, в твоем рюкзаке нет и быть не могло.
– Рик, мы должны пытаться. Слышишь? Рик!
Собравшийся было ответить ей скуластый вновь зашелся в кашле.
Шемяка участия в перепалке не принимал – он стоял чуть в стороне, даже не сняв рюкзак, просто уперся им в стену позади. Для него все уже было четко и ясно, как выстрел в упор. Открытым пока оставался лишь вопрос – пометила костлявая одного лишь Энрико или Сергей и Анна через пару часов получат возможность догнать сотоварища на Последней Тропе? Вопрос этот, впрочем, также не требовал каких-либо экстренных телодвижений – если болезнь уже в них, десяток минут не решают почти ничего, а экстракт дрызг-травы слишком дорог, чтобы накачиваться им в профилактических целях… тем более, когда речь идет о пальбе наугад.
– Анна, послушай, – мягко проговорил Энрико. – Ты упрямая, но поверь, это не подходящий случай… демонстрировать характер. Со мной все… кончено. И смысл тратить лекарства, время, силы, рисковать самим – нет. Извини, что подвел…
– Не смей, – она смотрела даже не на Энрико, а куда-то в воздух прямо перед собой. – Даже не думай. Я запрещаю тебе сдаваться. Слышишь, десятник! Приказываю драться до последнего! Я – приказываю, слышишь!
Неожиданно Сергея словно захлестнула волна. Жалость… досада… сожаление… – он не мог бы выделить, вычленить отдельные компоненты этого сложносоставного, как длинное предложение, чувства.
– Знаешь, куда можешь заткнуть свои приказы? – грубо произнес он. – Раскомандывалась… офицерша недоделанная. Вертела-вертела, как хотела… так хоть помереть спокойно позволь.
Врежь он ей – хорошую такую, полновесную оплеуху, – эффект, наверное, все равно был бы куда скромней. По крайней мере, в первый миг Шемяке показалось, что Анна сейчас вскинет винтовку и полным рожком попросту размажет его по бетонной плите вместе с рюкзаком.
Удержалась. Еще один плюс в пользу бешеной.
– Ты… – прошипела она. – Мразь. Я его спасти пытаюсь, а ты…
– А я пытаюсь не дать совершиться большей глупости, – спокойно произнес Айсман. – Потому как той, что уже имеем, выше крыши хватает!
ШВЕЙЦАРЕЦ
На этот раз он решил не скупиться и оплатил весь вагон. Не пассажирский, хотя его кошелька сейчас бы хватило и на два десятка купе, и даже на весь поезд, – но вполне себе отдельный вагон. «Столыпин» – как обозвал его старший кондуктор. По мнению Швейцарца, данный конкретный товарняк имел с Петром Аркадьевичем примерно столько же общего, сколько и приснопамятный монумент в Новохабаровске. Ладно бы еще сходство, например, с Витте проглядывало… но не с Азефом же!
Впрочем, вне зависимости от именования, вагон ему понравился. Много места, много времени в пути, много сена и отсутствие попутчиков, даже насквозь ходить никто не сможет – именно то, что им с Тайной сейчас и требовалось. Хотелось. Очень.
Наверное, каждый из них пытался нагнать, наверстать то, что – как стало ясно сейчас – недобрал от жизни. Жизни, которая вдруг оказалась куда более многогранной и красочной, чем виделось им обоим до этого.
– С чего начнем?
– С примерок? – предположил Швейцарец.
Их утренний проход по здешнему базарчику должен был запомниться торгашам надолго – масштаб опустошений прилавков больше соответствовал вышедшей из глухих лесов ватаге амазонок в дюжину-полторы стволов, чем одинокой девушке. Ну, не совсем одинокой.
А еще правильнее – вовсе не одинокой! Теперь!
Вдвоем они смели все, что хотя бы в первом приближении могло сойти за женские одежду, обувь и, само собой, украшения. Плюс – большую часть одежды мужской. Соответствию размеров внимания почти не уделялось – перешьем, беспечно заявил он, а нет, так на тряпки пустим. Ты не думай, ты покупай, ведь тебе нравится, я же вижу… тебе просто нравится сама возможность с барственной небрежностью указывать пальчиком на очередную тряпку и ронять: «Пожалуй, я возьму и это тоже».
Кажется, вспомнил Швейцарец, до войны подобное удовольствие считалось ненормальным – была на этот счет длинная статья в одном из «общественных» журналов Старика. Шоппинг? Господи, как смешно было читать об этом тогда, качаясь в старой покрышке от заправщика и зная, что на десятки верст вокруг единственные «потенциальные покупатели» – несколько чудом уцелевших охотников. В той статье – они там целое исследование провели, вот ведь скольким людям делать было нечего! – указывалось, что женщины подвержены этому заболеванию чаще мужчин, вывод, в общем, верный, и сегодня Швейцарец узнал, почему. Весь секрет в том, что сильному полу доставляет удовольствие другой процесс – наблюдать, как их женщина… шоппингует?
– А вот и не с примерок! – Тайна, раскинув руки, закрутилась на месте так, что легкая юбчонка взвилась колоколом… остановилась и замедленно, словно вековая сосна, упала в сено. Почти сразу же из места падения ударил настоящий сенной гейзер – как будто копченая трава и в самом деле была водой, в которой самозабвенно барахтался юный гиппопотам.
– Знаешь, знаешь, почему?
– Нет.
– Потому что ты не дашь мне и двух платьев сменить, – торжествующе заявил невысокий стожок. – Набросишься диким зверем, завалишь… я тебя хорошо знаю и вижу насквозь, вот!
– И когда только успела…
– Успела, поспела, пела-ела… ну где ты там застрял?
– Уже иду.
– Понимаешь, – горячо прошептала она, когда Швейцарец оказался рядом. – Все эти платья… это так здорово, ты даже представить не можешь.
– Почему же?
– Не можешь, я знаю, а у меня такого никогда не было, и я хочу ими насладиться. Как ты любишь, – дразняще улыбнулась Тайна, – вдумчиво, не спеша…
– Ах, значит, не спеша…
– Ай!
– Не спеша, говоришь… ну хорошо, ну держись…
– Сдаюсь, – поспешно вскрикнула она, – Вик, не надо, пожалуйста… милый, любимый, родной… пожалуйста…
Потом уже не стало ни девушки, которая забыла, что когда-то ее звали Тианэ, ни мужчины, который вспомнил…
…вспомнил, как вышедший из тайги мальчишка ответил на первый вопрос бородача в потертой летной куртке.
ВИКТОР
Не было ни мужчины, ни женщины, а лишь одно большое, теплое существо, которое ворочалось в сенных глубинах. Существо, судя по издаваемым звукам, старое и больное, страдающее всевозможными артритами, ревматизмами, мигренями, кольями во всех боках – потому и тратящее такую уйму времени на то, чтобы умять для себя как можно более удобное лежбище. Оно ворочалось долго – не имея, впрочем, ни малейшего представления о существовании времени – и, наконец, затихло.
А потом вновь исчезло – до срока.
«Кажется, в чем-то Самый Главный Храмовник все же прав, – лениво подумал Швейцарец. – С внутренней энергией у женщин ситуация обстоит явно иначе, чем у мужиков. Как по-другому объяснить, что у него едва хватило сил оттащить свое почти бездыханное тело в сторону и подгрести под верхнюю часть полутрупика три-четыре соломинки, а Тайна, устроившись в дверном проеме, активно занимается причесыванием, точнее вычесыванием, – сена рядом с ней уже набралось на приличную вязанку.
Определенно, какой-то резон в аскетизме имеется – но только цель, ради которой стоит лишать себя этого, я вообразить не могу, фантазии не хватает».
– Ты поосторожней, – проговорил он вслух. – А то наведется на твои коленки чего-нибудь вроде крылоящера.
– Мне хорошо, – Тайна отложила гребень и мотнула головой, на мгновение сделавшись похожей на экзотический одуванчик. – Я ведь ни разу еще не каталась на поезде, Вик.
– Совсем ни разу, – улыбнулся Швейцарец. – А два дня назад…
– То было не в счет, – перебила его девушка. – Тогда я еще не жила. А сейчас… сейчас мне хорошо. Так бы всю дорогу сидела и смотрела.
– И ночью?
– Нет, на ночь я бы отыскала другое занятие, – Тайна оглянулась, и Швейцарец с удивлением почувствовал, как его тело, словно само по себе, оживает под ее взглядом. Темных глаз, до краев наполненных нежностью… теплотой… лаской… мечтательной задумчивостью… ага и щами с компотом, мысленно закончил он и едва сдержался, чтобы не расхохотаться на весь вагон.
– Ты своих родителей помнишь?
– Да, а что?
– Просто интересно, – сказал он. – Кем они были? А то гляжу на тебя и совершенно затрудняюсь классифицировать.
– А, ты в этом смысле… Вик, во мне просто ужас чего намешано. Мать считалась русской, но на самом деле она наполовину маньчжурка, а папа ее, мой дед, – из казаков-эмигрантов. И у отца – от немцев до цыган, представляешь…
– Цыган?
– Ну да. До войны…
– То-то я думаю, – не дослушав ее, довольно произнес Швейцарец, – что-то в тебе южное проглядывает! Нечетко, расплывчато, пальцем не ткнешь – нос характерный или изгиб скул, – но чувствуется, ловится на косвенных ощущениях! Особенно когда ты, как вот сейчас, вполоборота сидишь.
– Серьезно?
– Абсолютно.
– Я забыла, как звали эту бабушку, – садясь рядом со Швейцарцем, грустно продолжала Тайна. – Даже странно, ведь ее саму помню много. Как гуляли вместе… как танцевать меня учила… как с мамой ругалась, а я за кровать пряталась.
– Хочешь, помогу вспомнить?
– Пилюлей доктора Самоделкина?
Голос ее оставался прежним, но где-то в глубине она вздрогнула, коснувшись той, едва затянувшейся раны…
– Нет, ну что ты, – успокаивающее пробормотал Швейцарец. – Есть множество других способов. Пусть более долгих и менее эффективных, зато совершенно безболезненных.
– Каких?
– Например, гипноз. Правда, – задумчиво проговорил он, – если твоя бабушка в самом деле была цыганкой, то еще неизвестно, кто кого загипнотизирует.
– А давай не будем, – тихо и очень отчетливо произнесла девушка. – Пусть прошлое останется в прошлом, хорошее и плохое. А я хочу жить сейчас. Хочу… ой, – совершенно по-детски вскрикнула она, вскакивая. – Платья! Совсем про них забыла. А все ты…
– Я?! – поразился Швейцарец.
– А кто же еще?
«Логика аргумента просто убийственна, – подумал он, – страшнее картечного дуплета!»
– Ладно, я.
– То-то же. Лежи и смотри!
Вот так и становятся подкаблучниками, вздохнул Швейцарец, любуясь торжествующей спиной Тайны и ее же ничуть не менее торжествующим… всем остальным. Черный Охотник, мрачная легенда, смерть во плоти – ну кто поверит? Да никто!
И уж тем более не поверят, что ему это нравится.
СЕРГЕЙ
– Я не…
– Анна, вали к чертовой матери, – четко выговорил Энрико. – Дай нам поговорить.
Она вспыхнула мгновенно, от подбородка до кончиков ушей, словно факел поднесли. Вскочила, подхватила рюкзак и винтовку и, не оглядываясь, каждым шагом старательно вбивая подошвы в асфальт, промаршировала за угол.
– Так-то лучше, – довольно улыбнулся скуластый и тут же вновь зашелся в приступе кашля.
– Хреново дело.
– Да уж, – Энрико, разогнувшись, искоса глянул на Сергея. – Но ты не думай… пулю на меня тратить не придется. Сам справлюсь – все равно автомат мой, да и прочее барахло тут и останется, верно? Рисковать нельзя, как эта дрянь передается, ни ты, ни я понятия не имеем.
– Может, все-таки попробовать… – неуверенно начал Айсман.
– Да прекрати, – вяло махнул рукой Рик. – Эти твои травки-заварки вам еще во как пригодятся. А мне ты уже ничем помочь не успеешь, точно говорю.
– Да тут всего-то пара минут, костерок сварганить и…
– Отставить, я сказал.
Шемяка, однако, все еще колебался. Даже мешок снял. Хотя симптомы Риковой заразы были не похожи на «серую лихорадку» в ее обычном виде, шанс все же был. Хилый, слабый, дохлый, почти никакой – но имелся. В конце концов, экстракт дрызг-травы представлял собой, по высокоученому выражению деда Павла, «сильнейший антибиотик общего действия». Айсману не раз доводилось слышать о случаях, когда он творил подлинные чудеса, вытаскивая больных и раненых с того света – хотя, разумеется, на каждый такой случай приходилось по два десятка тех, кому не повезло.
Шанс был, да и времени требовалось не так уж и много, воду-то надо было не кипятить, а лишь подогреть.
Только вот скуластый уже сдался. Не сломался, а просто решил: его час пришел. Скорее всего так оно и было, у людей, битых судьбой, на подобные вещи чутье редко дает осечку, но даже если Рик ошибается – спорить с ним, переубеждать… вот на это времени нет, совершенно точно. Анна пыталась, но там явно не светило, в таком деле играет не командирский голосок – авторитет, а откуда ему взяться у девчонки? Подчиняться-то скуластый ей подчинялся, но в глубине души наверняка ведь считал себя опытнее… нет, ничего бы она своими воплями не добилась, подумал Айсман, а вот глупостей натворить могла. Будь у них чуть-чуть больше времени, он бы сам… но сейчас уже поздно. Экстракт в силах дать шанс лишь тому, кто будет сам драться за жизнь, а если человек для себя этот бой уже проиграл… все. Хана!
Энрико вновь закашлялся. Не, тут ничего уже не светит, глядя на стекающие по бетону красные брызги, окончательно решил Шемяка. Если легочная ткань наружу пошла… чем бы ни была жрущая Рика хворь, работу свою она делала быстро и надежно.
– Выслушай меня, парень! – Скуластый болезненно скривился, и Айсман вздрогнул, живо представив, какой ценой ему должен даваться каждый произнесенный звук. Будто десятком ножей изнутри…
– Я поначалу о тебе плохое думал…
– Забудь, проехали, – быстро сказал Сергей. – Я про тебя тоже много чего разного думал… не важно все это!
– Уже не важно, да. – Рика, похоже, на какое-то время отпустило, по крайней мере, гримасы после каждого слова он корчить перестал и даже сумел изобразить слабое подобие улыбки. – Я о другом хотел… ты присмотри за Анной. Она, конечно, не подарок, та еще… она не плохая, нет – она… сложная.
Айсману вдруг почудилось, что именно эти слова он уже когда-то слышал. Он честно попытался вспомнить – не вышло. «Дежа вю какое-то дурацкое, – подумал он, – а вернее всего, просто нервы».
– Она ведь еще совсем девчонка, жизни толком не знает. Глупости в ней много, ветра в голове… но и хорошего тоже немало.
– Она для тебя вообще кто? – неожиданно спросил Шемяка.
– Дочь командира, – усмехнулся Энрико. – Если сугубо формально. Она… черт, объяснять долго, а времени нет. Короче, я поверил не в тех людей, но слишком поздно понял, в какое дерьмо вляпался, понял, когда было уже не отмыться. С ног до головы… и руки по локоть… А она сумела мне дать новый смысл, новую идею. Потому-то я за ней на край света и пошел, не раздумывая.
– Идею?
– Идею, смысл – то единственное, ради чего жить стоит.
Айсман покачал головой. Впрочем, спорить с умирающим человеком о том, ради чего именно стоит жить, – это даже и не смешно вовсе.
– Скажи, – Рик прервался, его опять скрутило всерьез, и в какой-то миг Шемяка было решил, что этим приступом все и окончится. Но нет – скуластый все же разогнулся, тыльной стороной ладони вытер, точнее, размазал вытекшую изо рта кровь по щеке и подбородку и требовательно уставился на следопыта.
– Скажи… откровенно… мне-то уже… она тебе нравится, так?
– Да.
Айсману как-то, был случай, приходилось врать умирающему, и большого греха он в этом не видел – пару слов выговорить нетрудно, а человеку хоть какое-то облегчение. Но Энрико даже в своем нынешнем состоянии вполне мог суметь отличить на слух фальшь, и потому Сергей был рад…
…очень рад, что никакой нужды лгать у него сейчас не было.
– Я… почему-то… так и подумал. Хорошо. Присмотришь за ней?
– Ну а куда я денусь.
– Обещаешь?
– Слово следопыта. Могу еще честное пионерское дать.
– А ты, что… – Энрико осекся, но в этот раз его достал не кашель – за пару секунд лицо Рика сменило цвет с бледно-розового на землисто-зеленый и обратно.
– …в пионерах успел отметиться?
– Ага. Мне и галстук повязали, настоящий, довоенный. Все честь по чести.
– Надо же, – задумчиво пробормотал Энрико. – И кто бы мог…
Этот приступ был еще сильнее предыдущего, и Айсман поспешно шагнул назад – перспектива заполучить даже крохотное пятнышко алой мокроты его совершенно не вдохновляла, да и Рик вряд ли обрадовался бы такому своему «достижению».
– Похоже, с разговорами пора кончать. Вот что… уводи ее отсюда быстро… чтобы не услышала. Да и вообще – мало ли кто на звук приползет.
– Так и сделаю. – Сергей отступил еще на шаг назад, подхватил рюкзак. Хотелось напоследок сказать еще что-то, но все важное было уже сказано, а устраивать сцену лирического расставания – декорации не те, да и актеры подкачали.
– Прощай!
– Удачи вам!
Бывший десятник Гвардии Храма Энрико, бывший сержант пограничных войск Комаров Эдуард Генрихович привалился к стене и закрыл глаза.
Ему было хорошо. Впервые за последний час. Даже боль куда-то ушла, отступила вглубь, напоминая о себе лишь ноющим покалыванием. Он знал, что вскоре она Наверняка вернется, и знал, что его здесь уже не будет.
Но это было не главное. Главное он успел сказать. Жаль, что не вышло самому, но парень не подведет. Раз пообещал мне – не подведет, как и мой старик Макс.
«Анюте с ним будет так же надежно, как со мной… а в чем-то даже и лучше, – подумал он и усмехнулся: – Молодость-молодость. Удачи вам, ребята, и пусть у вас все будет хорошо!»
Он снова закашлялся, не открывая глаз, перетащил автомат на колени. Прислушался – нет, шагов не слышно. Похоже, Сергей с Анной уже были достаточно далеко, но все же лучше выждать еще немного, для гарантии, тем более что время пока терпит.
Потом он услышал шум, который узнал не сразу. А вспомнив наконец, даже не особо удивился – конечно же, это ревели турбины «вертушки», «Ми-8Т», рабочей лошадки пограничного десанта, и он снова сидел в его грохочущем брюхе. Край жесткого сиденья вдавился в ногу, каска то и дело норовила сползти на глаза, а в проеме мелькала ведомая «восьмерка». Они вновь летели «за речку», и уже через пару минут их начало мотать, вертолеты снижались «кленовым листом», виляя по курсу и крену, чтобы те, на земле, черта с два могли взять правильное упреждение. Лейтенант рявкнул «Пошли!», и он вторым, сразу за пулеметчиком, вывалился в облако взвихренной лопастями пыли, влево-влево-влево. Здоровенный «дух» поднялся из-за камня, словно чертик из табакерки, выпрыгнул, ствол «бура» уже был направлен ему в лицо, и он нажал спуск, почти не веря, что успеет первым…
…но так и не расслышал выстрела.
ВИКТОР
– Ну как я тебе?
– Это – плащ! – медленно проговорил Швейцарец. – Мой рабочий плащ. Он лежал в стороне от кучи высотой в полтебя.
– И ничего-то ты не понимаешь…
Тайна, придерживая полы, продефилировала перед Швейцарцем вначале справа-налево, затем обратно.
– Пожалуй, он мне походит.
– Он у тебя по полу волочится.
– Укорочу. Вот возьму твой страшный ножик и чик-чик… Вик, ты чего?
– Не смешно.
– Вик!
Плащ улетел в сторону, отброшенный так, словно в каждом из его многочисленных карманов и кармашков обнаружилось по скорпиону.
– Ну прости-прости-прости… я ведь шутила, Вик, ну неужели было непонятно?
– Понятно.
– Тогда почему… – девушка на миг запнулась, – у тебя вдруг такое лицо сделалось?
– Какое – «такое»? Уродливое?
– Нет, хуже… страшное. Ты на меня посмотрел… Вик, пожалуйста… если я что-нибудь опять сделаю не так, лучше ударь меня.
– Перестань. Все в порядке.
– Нет, не в порядке! – запальчиво возразила она. – Если ты на меня так смотришь… не может быть в порядке! Я…
– Ти-хо.
Швейцарец совсем негромко произнес это короткое слово – и Тайна даже не сразу поняла, что ее тело выполнило команду прежде, чем она ее поняла. Сначала был холодный, словно каскад ледяной воды, удар, заставивший все мышцы застыть, закаменеть, и лишь потом она осознала услышанное… и что стоит на коленях, полусогнувшись в нелепой позе, с открытым ртом. И не дыша.
Ее собственное тело предало ее, шевельнуть мизинцем сейчас казалось тяжелее, чем минуту назад сдвинуть пудовый камень. Верными остались только глаза, ими-то она и попыталась крикнуть: «Что случилось?!»
– Мне трудно это объяснить, – начал Швейцарец, и звук его обычной речи сработал приказом «Отомри!» – напрягшиеся мышцы разом обмякли, девушка покачнулась… поняла, что ее удерживают…
… на весу и прижав к груди, будто домашнюю кошку.
– Просто я долго был один, – спокойно продолжил Швейцарец. – И за этот период сформировал ряд привычек. Часть – сознательно, а часть пришла вроде как и сама по себе, хотя само по себе ничего в мире не происходит. А привычки – это только с виду мелочь, а на самом деле у-у какая жуткая штука. Знаешь ведь поговорку?
Девушка качнула головой.
– Нет? – удивился он. – Старая, довоенная поговорка: «Посеешь поступок – пожнешь привычку. Посеешь привычку – пожнешь характер. Посеешь характер…»
– Вспомнила, – сказала Тайна. – Теперь вспомнила. Посеешь характер – пожнешь судьбу!
– Верно. А я… я очень долго и старательно внушал всем и каждому, что трогать принадлежащие мне вещи не просто рискованно, а чертовски опасно. Смертельно опасно. Все, что принадлежит мне, входит в зону моей личной безопасности, посягательство на которую я приравниваю к посягательству на свою жизнь – и реагирую соответственно. Причем, – досадливо нахмурился он, – похоже, на уровне безусловного рефлекса реагирую.
– Бедный ты мой…
– Ты меня еще несчастненьким поименуй, – усмехнулся Швейцарец. – Тайна… поверь, все нормально. Будет нормально. Просто мне требуется некоторое время, чтобы освоить мысль и убедить подсознание выдать тебе допуск… в эту самую зону моей личной безопасности. А пока…
– Я к твоим вещам не притронусь! – пообещала девушка.
– Глупости. Просто не обращай внимания на мои гримасы. Я справлюсь.
– А вдруг не справишься?
– «Вдруг» даже полипы не отпочковываются, – строго заявил Швейцарец. – И уж поверь: я никогда и никого не убивал «вдруг»!
«Я бы хотела тебе поверить, – с отчаянием подумала она. – Очень бы хотела, больше всего на свете! Но – ты не видел, не мог видеть своего лица пять минут назад. А я – видела!»
Сейчас, вспоминая этот момент, она даже не могла толком понять, что же именно так испугало ее. Ведь Швейцарец не корчил жуткой гримасы, не скалился… просто в его лице что-то неуловимо сдвинулось…
…и человек, в которого Тайна поверила, – исчез! А на нее взглянул кто-то… или что-то, что к роду людскому никакого касательства не имело.
Это все бабка, недаром о ней разговор зашел – обычная женщина, небось ничего такого и не почувствовала бы. Подумаешь, глянул парень косо… ерундовина какая!
Но все-таки она вновь и вновь со злым упорством воскрешала в памяти этот миг…
…потому что хотела понять.
Дура-дура-дура, ну зачем ты себя мучаешь? Лучше попроси у него таблетку, от которой, наоборот, можно будет забыть все, и тогда станет легко и весело…
Она вспомнила кривую довольную ухмылочку Бура – и дикий крик, отразившийся от холодных каменных стен.
Нет, не то.
Свист кнута, огненная вспышка боли…
Не то, все не то.
Она даже не замечала, что соленый привкус во рту пришел не из прошлого – просто-напросто до крови закусила губу.
Лесная дорога, короткий стук автоматной очереди, начавший вставать дядя Максим валится с телеги, лошадь храмовника недовольно ржет, а ее хозяин…
…но только девушка, которую еще не звали Тайной, не видит его лица. Потому что ее внимание без остатка поглощено едва заметным дымком, лениво сочащимся из косого среза ствола. А за этим дымком – чернота, которая смотрит ей в лицо: спокойная и уверенная в собственной неотвратимости смерть! «Ты моя, – беззвучно шепчет чернота, – и ты уже мертва, хоть и не знаешь этого. Мертва – потому что я уже взяла тебя на прицел!»
САШКА
Она молчала, и я прекрасно понимал ее чувства. Или, наоборот, не понимал вовсе – трудно сказать что-либо определенное о чужих мыслях. Даже в том случае, когда речь идет о мыслях конструктивно схожего с тобой существа из металла и пластика. В конце концов, куда более похожие друг на друга люди отнюдь не зря придумали поговорку: «Чужая душа – потемки»… а у меня и Эммы различия существенней, чем какие-то там цепочки ДНК. Взять хотя бы схему газоотвода…
– Он ведь не останется там надолго, правда?
– Сложно сказать…
Врать я не умею. Органически не умею, можно было бы сформулировать так, если б это не звучало как издевка. Все, что я могу, это иногда завидовать людям – потому что им это умение доступно.
– Если повезет…
– А если не повезет?
– Он останется там навсегда! – сухо лязгнул я. Труп самоубийцы в скелете – это деталь пейзажа, не требующая абсолютно никаких дополнительных разъяснений. Одна лишь причина может заставить человека, – человека достаточно сильного и умного, чтобы добраться сюда, – разнести пулей собственную макушку. И другие люди, которые тоже не дураки, эту причину отлично знают и совершенно не горят желанием ее заполучить вместе со старым автоматом.
Даже когда тело исчезнет – если оно исчезнет, кое-каких покойников обходят любые стервятники, включая не боящихся почти никакой заразы тараканов, – вид одиноко лежащего на асфальте «АКМС» все равно будет слишком подозрителен. А в скелете выживают лишь очень осторожные люди – эту нехитрую истину нам только что в очередной раз подтвердили.
Конечно, всегда остается вероятность дождаться кого-нибудь самоуверенного… или хотя бы просто алчного… кто решит, что, как говорят люди, игра стоит свеч, и пара часов кипящей воды смывает любое прошлое.
Бывает и такое…
…только верить в чудеса – не для нас!
– Навсегда, – эхом отозвалась Эмма. – Алекс… наверное, это ведь очень страшно – умирать вот так?
– Я не знаю.
За свою жизнь я никогда еще не оставался в одиночестве. Бывали, разумеется, периоды, когда я не имел конкретного хозяина, но без внимания со стороны людей не был ни разу. Всегда рядом находился кто-то, могущий почистить… проверить смазку…
– А ведь на месте Макса мог оказаться любой из нас.
– Да.
Я не стал напоминать Эмме, что угроза еще не осталась позади и что наши хозяева могут нести в себе те же погибельные семена. Взамен я представил…
…как лежу на коленях мертвеца, и склонившееся надо мной лицо постепенно превращается в скалящийся череп. А вокруг – только серый асфальт и серый бетон, огненный шар солнца прыгает по небу, словно мячик, из одного угла в другой, день и ночь в пулеметном темпе сменяют друг друга, и бешено мчащиеся облака изредка зависают над мертвым городом, чтобы хлестнуть по нему плетьми дождевых струй. Лежать и чувствовать, как неторопливо, микрон за микроном, твое тело начинает становиться чужим.
Это начнется почти сразу. Первый же рассвет осядет на металл капельками росы. Спустя несколько часов их выжгут солнечные лучи, но процесс уже будет запущен. Крохотные рыжие пятнышки начнут расти вглубь и вширь, сливаясь в причудливые узоры… а я смогу лишь бессильно наблюдать за тем, как невесомой пылью отлетает часть меня… пока однажды тяжелые градины не размолотят изъеденный остов до состояния горсти обломков.
Сколько уйдет на это времени? Годы? Десятилетия? Века?
Интересно, как ржавение может сказаться на памяти? Забуду ли я постепенно все, что видел и знал: тепло человеческих рук, ласковые касания масла и то, главное, вытесняющее все остальное, когда вспыхивающий внутри огонь на доли секунды делает тебя равным людским богам. Пусть наполовину – нам не дано создавать жизнь, зато как мы умеем ее отнимать!
Лучше бы забыть… потому как в противном случае хуже подобной смерти может быть разве что подобное бессмертие.
Как и люди, оружие может умирать по-разному. Я видел смерть в бою, когда реакция взрывного разложения, – та же, что и вспыхивающая во мне при каждом ударе бойка, но только в тысячи раз сильнее, – сверхмощным ударом рвет металл. Видел, как рубят все на своем шальном пути горячие осколки. Слышал скрежет попавших под траки – и крики тех, кто в языках пламени таял, словно воск, стекая на залитое горючим днище боевых машин. Это смерть в бою, и каждый из нас от рождения несет в себе ее частицу – ведь мы рождены для боя. И эта участь – лучшая, какую только может желать себе любой из нас.
Мы можем стать ненужными – такое бывает, когда вокруг появляется много более совершенных собратьев… или просто когда людям надоедает слишком уж часто убивать друг друга. Тогда одних ждет консервационная смазка и бесконечность полок, самых же невезучих – пресс и мартен. Это рациональная доброта людей – они помогают нам появиться на свет, и они же заставляют нас умереть. Правда, некоторые говорят: пройдя этим путем, такие, как мы, можем возродиться вновь, более совершенными. Я не верю в это. Красивая мечта, согласен – только пройдет еще немало лет, прежде чем оружие переплавит ее в то, что среди людей принято называть религией.
Но медленное умирание в одиночестве… когда у тебя остается лишь бесконечность, беспомощность и боль.
Это и в самом деле очень страшно.
Интересно, а люди когда-нибудь задумываются о том, что и мы умеем бояться смерти?
Что оружию тоже бывает страшно?