Белочка вышла из салона в теплую метель цветочного пуха, под прокаленный купол нежно-жемчужного городского неба. За семь знойных дней последней недели асфальт, казалось, поплыл, сделавшись мягким от жары – едва ли не увязали каблучки. Крупные шары “пуховичков” на клумбе наполовину облезли – парашютики семян разлетелись в стороны и теперь лежали у поребриков уютным слоем поддельного снега.

Джулия щелкнула замочком плоской голубой сумочки, ручное зеркальце охладило горячие пальцы. Круглый кусочек стекла метнул солнечного зайца и отразил матовое лицо, точеный носик и длинные пушистые ресницы над теплыми глазами чайного цвета. Под глазами залегли едва заметные серые круги. Пока едва заметные…

Белочка поправила литую массу волос, остро срезанных чуть пониже ушей, и убрала зеркало. Проспект Обретенного Покоя разворачивался вдаль, раскаленный тротуар серел бесконечной лентой. Ни одного такси… Она повесила сумочку на плечо и неторопливо побрела в сторону зеленого флажка остановки стандарт-каров. День кончен. Еще один день – который? Проспект перебежала, смешно взбрыкивая задом, молоденькая черная собачка – жалкий гибрид оскорбленных мезальянсом благородных пород. Белочка едва не рассмеялась – ее разума коснулась яркая ментальная аура щенка. Прикосновение было слишком слабым, чтобы вызвать боль, но достаточным для создание четкой пси-картинки. В мыслях песика фигурировала ласковая смесь цвета, звуков, запахов: катящийся желтый мяч, хруст карамели на клыке, свист сурово-гордого своими семью годами загорелого мальчугана. Собака была счастлива…

Джулия вздрогнула и выставила пси-барьер. Солнце в вечернем безветрии палило нещадно, но Белочка шла вперед, сжавшись, словно от удара ледяного ветра и охватив плечи руками…

* * *

Перспектива воспоминаний уходит назад трубкой калейдоскопа. Цветные кусочки стекла – обломки несостоявшейся мозаики складывают прихотливый узор реализованного случая. Тот, другой щенок остался в прошлом. Коричневый, гладкий, он скулил от боли и обиды. Маленькая Джу положила пальцы с обломанными ногтями на розовый животик, и щенок умиротворенно затих. Зато самой Джу стало плохо – можно терпеть, конечно, но яркие краски мира словно бы потускнели, задернутые частой черной сеточкой.

Когда восемнадцать лет назад флегматичный Реджинальд Симониан впервые заподозрил у четырехлетней дочери паранормальные способности, он сказал только “Ух”. Это “ух” позволило ему десять лет питать изысканные, но тщательно замалчиваемые надежды, за год пережить горькое разочарование, два года вести глухую борьбу с судьбой, после чего махнуть рукой на пропащее потомство.

Белочка, измученная постоянным компромиссом между собственной сущностью и страхом отторжения, основательно подзабыла детство – остались так, обрывки. Красные, сухие и сильные руки матери, некрасивой, молчаливой и во всем согласной с образованным супругом. Чеканный стиль отца – баланс между официальной элегантностью и добавкой точно просчитанной небрежности ученого-либерала. Гулкие, просторные – стекло, сталь, пластик – лаборатории Центра Калассиана, которые заместили в ее жизни зелень пригородных лугов Параду, желтый мяч и черного щенка.

Джулия, тогда еще не Белочка, оказалась в Центре в двенадцать лет – минимальный возраст, дозволяющий обследование. Отец сам отвез ее туда на своем низком, бесшумном, раскрашенном под малахит каре – последний писк моды для граждан средней руки. Джулия, придавленная ожиданием, молча лизала холодный, розовый, шершавый цилиндрик мороженного, больше всего боясь измазать сиропом хрусткую кожу сиденья.

Центр с равнодушным дружелюбием принял ее в необъятную стеклянно-блестящую утробу, ярко полыхнул контроль-индикатор пси-турникета. Женщина в белоснежном тугом колпачке (и ведь ни одного волоска не разглядеть!) под расписку приняла потомство Реджинальда. Родитель по традиции на несколько минут остался с ребенком-сенсом наедине. Он что-то говорил: о даре, долге, блестящих перспективах, но с тех пор время беспощадно опустошило память Белочки. Зато она точно помнила, почему плохо слушала отца: по пластиковому стеклу панорамного окна полз, расправляя зеленые крылышки, твердобокий круглый жучок. Отец ушел не оборачиваясь – прощально мелькнула сутуловатая спина в вельветовом пиджаке и блестящие задники остроносых ботинок.

В Центре Калассиана она провела год…

Скрип тормозов – и воображаемый калейдоскоп сломался, а яркие стеклышки воспоминаний бойко разлетелись во все стороны.

– Привет, Белочка! – лохматый тип высунулся из окна притормозившего кара, —Подвезти?

– Джейк?

Полузнакомый клиент салона “Виртуальных приключений” весело кивнул и распахнул дверцу. Климатическая установка машины обдала Белочку свежестью, легким ветерком и запахом горного озона.

– Куда – юго-восток? Нет проблем. Поехали.

Ментальная аура Джейка приятно успокаивала – по тем же соображениям людям порой нравится искусство примитивистов. Тихо жужжал двигатель. Белочка закрыла глаза, подставляя лицо фальшивому ветерку кондиционера – незаметно вернулся калейдоскоп.

…В Центре Калассиана она провела год – чистый, стерильный, как стеклянные стены. “Черепок”, который выписывал Джу, был краток – тринадцать лет пациентки предполагали возможность понимать если не все, то главное. Реджинальд Симониан, слушая, кусал побелевшие губы. Да, у его дочери сильный врожденный дар. Нет, полноценным псиоником она не будет. Сорокалетний доктор философии попытался оспорить тридцатилетнего доктора пси-медицины – палевобровый, словно выцветший, “черепок”, беззлобно отмахнулся.

– Оставьте, коллега. Она “сострадалист” – и этим все сказано.

– …?

– Ну да, правильно, правильно… Верх ее возможностей – снять болевой синдром, стимулировать резерв организма контактера. Словом, все то, что история и легенды приписывают знахарям и целителям. Поздравляю, у вас прекрасная дочь, Симониан – добрая девчушка. Но боевым псиоником ей не быть никогда – она чувствует, понимаете, чувствует боль контактера как свою, мало того, воспринимает его… психическую и физическую целостность как собственное благо.

Сухая рука отца жестко, до боли сжала пальцы Джу – она безуспешно пыталась выдернуть онемевшую ладонь.

– …нет, коллега, ее специфические способности не могут быть нами использованы. Сами посудите – кому нужен врач-сенс? Техника и препараты лучше справляются с теми же проблемами. Вы бы позволили чужаку ковыряться в своей душе, если бы могли обойтись пилюлькой? – Так не считайте же, прошу вас, дураками других…

“Палевый” убедительно заломил бровь. Симониан уже не слушал нравоучений – лакированные башмаки доктора философии четко печатали шаг на выход – по стандартной тропе неудачников. Пойманная за руку Джулия семенила, пытаясь успеть за отцом. Штурм твердыни пси-карьеры закончился для нее сокрушительным поражением…

Калассиановская клиника научила Джу кое-каким полезным вещам. Например, ставить пси-барьеры, без этого жизнь сострадалиста со временем грозила превратиться в зеркало, безвольно отражающее колебания чужих желаний и затаенных страхов. Родитель глухо переживал крушение надежд – в его глазах дар ребенка фатально обернулся разновидностью уродства. Мать молча уходила на кухню – плакала она там или просто еще раз вытирала и так до блеска протертые чашки? Это не имело особого значения. Через год Центр Калассиана оказался жертвой иллирианской диверсии – голубая дезинтегрированная пена, в которую превратился стеклянный монстр, пышно оседала: на площади – несколько часов, в умах распалившихся журналистов – недели. Еще через два года шестнадцатилетняя Джулия, покинула школу, назло судьбе, медиком-студентом вступила в университет полиса Параду и съехала из родительского дома навсегда. Выбор не в пользу родному Порт-Калинуса во многом определялся нарастающим нежеланием видеть смуглое, презрительное лицо отца.

Параду, город-курорт на западном побережье, встретил Белочку обольстительным великолепием. Когда-то над созданием райского уголка вовсю потрудились не только архитекторы Каленусии, но и художники. Виды на залив, стремительно-легкие сооружения и парки сначала рисовали вручную (символ чудовищного излишества роскоши), и лишь потом воплощали в зелени и камне.

Цвели магнолии, шумел белопенный прибой, щебетали капелью генетически модифицированные птахи, и пели птицами подсвеченные голограммами фонтаны. Обильно натыканные в укромных местах детекторы улавливали настроение публики, на ходу меняя программу цвета и звука – зрелище получалось феерическое, от багрово-пламенной страсти, до жемчужно-серой грусти, со множеством промежуточных оттенков. С заливом тоже поработали на славу. Здесь было все – и “дикий” берег с валунами, и рукотворный риф, и водяной театр, с непременными прогулками верхом на сиренах. У причалов покачивались почти настоящие древние парусники (имитация, которая дороже оригинала). Буйство красок, ограниченное строгими рамками академически-точного замысла, завораживало. Изнанка роскошных декораций – дешевые, насквозь пропыленные отели и сомнительные притоны юго-восточной окраины – без нужды не мозолили глаз фешенебельной публике.

Университет, впрочем, тоже устроился в некотором отдалении от шумного суетного центра и не участвовал в увеселениях. Здесь царила деловитая атмосфера, присущая каленусийским храмам науки.

Все университеты Каленусии либеральны. Однако парадуанский почитался за цитадель. Может быть, сказывалась тонкая аура города развлечений. Архитектура alma mater полностью соответствовала уклончиво-двойной сущности постлиберализма: обилие мрамора портиков снаружи и новейшие пси-системы внутри.

Джулия полюбила, закрыв глаза, нежиться в мягком библиотечном кресле из квази-кожи. Сигнал невысказанных предпочтений легко считывается из разума сенса, пси-установка хранилища понимала ее “с полумысли”. На темном экране опущенных век легко складывалась мозаика извлеченной из машины ментальной самонаводки – картины, движение, мягко плывущий текст. Джулии нравился “свободный поиск”: контролируемый волей разум задает лишь общее направление, подсознание добавляет конкретики. Результат “библиотечных раскопок” порой оказывался ошеломляющим. Например, общементальная проблема накрепко сцеплялась с разведением коричневых терьеров, а древнее абстрактное искусство Иллиры – с вправлением переломов в полевых условиях.

И еще… Нейтрально-инертный, покорный человеку псевдоразум ментальной машины не заставляет удерживать пси-барьер.

Первый год пребывания в Параду подходил к концу. Газеты топорщились патриотическими заголовками – полыхал Третий межгражданский пограничный конфликт. Джу плакала вместе со всеми, стоя в непривычно-скорбной толпе под ультрамариновым небом рукотворного рая: полиса развлечений достигла весть о массовых “зачистках” каленусийских колонистов в Ахара. Под вечер люди высыпали на улицы, шли по широким, враз посеревшим проспектам молча, держась за руки: незнакомец с незнакомцем – общность горя и страха объединяет. На главной площади Параду, обсаженной бледно-розовыми магнолиями, под голыми, линялыми звездами (к ночи буйную россыпь неоновых огней притушили) шел стихийный, искренний в сдержанной скорби митинг. Джулия сняла пси-барьер – ее захлестнули волны скорби. Визуальная аналогия пришла мгновенно. Так в открытом море поднимаются порой штормовые волны – первозданные холмы почти черной воды без единого клочка белой пены. Джу терпела, сколько могла, мысленно утешая самых отчаявшихся. К утру усталые люди, выплеснув ярость, разошлись.

…Официальный траур длился три дня. Потом (“время – деньги”) с разрешения властей рекламу увеселительных заведений раскочегарили вновь. Измотанная пси-перегрузкой студентка Симониан брела по беломраморным коридорам Медицинского колледжа, совершенно придавленная изменчивостью людской натуры. Ее окликнули. Незнакомый парень, парой лет старше, белозубо улыбался, протягивая “свободной гражданке” листовку “студенческого инициативного комитета за возвращение утраченных территорий”. Листовку она взяла, нехотя остановилась поболтать с агитатором. Так Джу встретила его.

Авель был великолепен. Авель был сама искренность. Авель (несмотря на тщательно удерживаемый пси-барьер) угадывал ее мысли, как свои. Авель был чист и красив красотой античного трибуна. Авель любил ее. Они вместе шли в залы Колледжа и на улицы Параду. Он первым назвал ее “Белочка” – за слитный, коротко обрезанный поток волос цвета самого темного каштана. Кипела пеной весна идей. Инициативный комитет требовал от властей активного вмешательства в проблему Ахара. Слышали ли власти эти призывы – “мировой разум весть”, однако, университетских крикунов, несмотря на полувоенное время, по традиции не трогали. Департамент Обзора целомудренно молчал, предоставляя молодняку Каленусийской Конфедерации свободно выпускать пары. Белочка, закрыв глаза, на память диктовала ментальному копировальщику текст листовки. Как только стемнеет, пачку еще теплых, свежих прокламаций предстояло разместить в самых пригодных для этого местах. Владельцы магазинов яро скребли пятна клея на стеклах, вычурно поносили университетских, однако держать сторожа-человека дорого. Увы, ни обученные терьеры, ни дешевые пси-контроллеры не в состоянии отличить наглого расклейщика от простого зеваки у витрин.

Авель и Джулия отправились на задание вдвоем – Аристотель, кругленький, очкастый лидер-политик восемнадцати лет, разрешил это энергичным кивком головы: он умел ценить полезные качества сенсов.

Кварталы ночных увеселений остались в стороне. Цокот каблучков Белочки отскакивал от спящих стен, наполняя задором пустое, чопорное пространство. Джу верным часовым устроилась на углу, Авель окатил из распылителя хрустально-чистое стекло – подклеенная на мокрое прокламация белым обвиняющим пятном устроилась на фоне изысканно-фиолетовых кружевных колгот и каркасных, платиновой проволоки (самый шик!) бюстгальтеров.

Борцы за идею успели обработать с полдесятка витрин, когда наступил полный провал. По чести сказать, подкачала сама Джу – сказывалась привычка держать пси-барьеры. Одинокий полицейский в форме уличной безопасности вывернулся как из-под земли. У блюстителя хватило ума не хвататься за свисток – он в полном молчании в три прыжка настиг девушку и ухватил ее за то, что “ближе лежало”. Должно быть, сказались воспитательные навыки, приобретенные пожилым полицейским в собственном семействе, но ближним предметом на теле Белочки оказалось ухо. Толстые пальцы-сосиски больно вывернули мочку. Перепуганная Джу неистово заорала.

Авель, как всегда, оказался на высоте – струя вонючего клея ударила из распылителя прямо к лицо фараона.

– …!

Как ни странно, полицейский так и не выпустил Джулию, тогда она, извернувшись, полоснула его острыми зубками по запястью.

– Ах ты, сучка!

Блюститель обеими руками скреб залепленные безопасной, но цепкой дрянью глазницы, потом, поняв бесполезность не подкрепленных растворителем усилий, на ощупь ухватился за свисток.

Яркие переливы свиста насквозь пронзили растерянную ночь. Эхом отозвались свистки нарядов безопасности. Джулия и Авель, схватившись за руки, пустились бежать в душистую, прохладную темень парка. Магнолии кронами укрыли их от прожекторов. В кустах возились разбуженные полуручные птицы. Беглецы быстро миновали геометрически расчерченные квадраты сквера и углубились в путаницу тропинок “дикой” природы. Джулия сбросила туфли и взяла их в руки – так быстрее бежать. Пахло мятой и ночными цветами, песок дорожки мягко поддавался под босой ногой. В почти настоящем лесу что-то тихо потрескивало. Белочка вспомнила, что там устроены напоказ настоящие медвежьи ловушки – уступка естественному желанию всуе пощекотать нервы посетителей. Псевдо-медведи в парке, конечно не водились, но почему-то сейчас в этом не было полной уверенности.

Они потеряли дорогу через полчаса. Джу устала наступать на колючие шишки и попыталась незаметно снова надеть туфли – ноги отекли и не залазили под ремешок. Авель потянул ее в сторону, там, между зарослями остролистых кустов смутно желтело пятно.

– Переждем здесь.

Пятно оказалось заведением для игры в статистический бильярд: это развлечение сочетало в себе ловкость рук и подачки фортуны, скупо производимые генератором помех. Белочка никогда не играла в стабильярд, ее позабавил большой, как ковер, стол на массивных тумбах-ногах. Стол покрывала туго натянутая зеленая ворсистая ткань. Сверху пологом нависал пресловутый генератор.

В углу обнаружился запертый бар. Они сидели на полу, прижавшись спинами к тумбе и по очереди отхлебывали экстазиак из единственной найденной под стойкой бутылки. Джулия нервно смеялась, припоминая бегство через лес. Здоровенный стол напоминал ей какой-то чрезвычайно смешной роман, обнаруженный пси-библиотекарем в “вольном поиске”, но подробности все время коварно ускользали.

Белочка никогда не пила экстазиака и понятия не имела, как он подействует на ее паранормальные способности. Оказалось – удивительно. Барьер смыло мягкой, теплой волной, пространство вокруг, парадоксально оставаясь темным, взорвалось ярко-розовыми, смешными пузырями. Пузыри чуть-чуть светились и скакали, упруго отскакивая от стен. Джу ахнула – вокруг головы Авеля светилось нежно-бирюзовое кольцо ауры. Руки самой Белочки мягко мерцали бесчисленными золотыми блестками.

– Смотри…

Авель непонимающе ловил ее взгляд, классически-правильное лицо, оставаясь прекрасным, чуть поглупело.

– Смотри, это звездная пыль…

Он медленно провел пальцем по ее руке, сдвинул в сторону косой срез ореховых волос и осторожно поцеловал гладкую щеку возле уха…

Она была слишком возбуждена, чтобы все-таки припомнить, в какой из библиотечных историй герои занимались любовью на бильярде.

…Они расстались через три дня.

Джу тупо смотрела на классически-правильные, искаженные нервной судорогой черты любимого. Он говорил много – и убедительно: о долге, том, почему они не могут пожениться, когда страдает Каленусия. Белочка прекрасно знала, что это ложь, но спорить не хотелось – она и так знала правду. “Ты вошла в мою душу и сердце мое. Я не знал, что это может быть так страшно,” – его первые слова после той ночи объясняли все. “Вы бы позволили чужаку ковыряться в своей душе, если бы могли обойтись пилюлькой?”. Белочка сама не заметила, как произнесла вслух афоризм “черепка” из давно уже ледышкой истаявшего Центра Калассиана. Пораженный Авель остановился на полуслове, дернул плечом и, беспомощно скривив рот, пошел прочь…

Преподанный урок Белочка усвоила. Не то, чтобы собственная природная сущность стала казаться ей уродливой – нет, студентка Медицинского колледжа университета Параду не разделяла фобий Реджинальда Симониана. Просто сознание трагической исключительности сделалось для нее второй натурой. А исключительность (в отличие от избранности) – она ведь, из круга избранных, из среды ли иной, но исключает…

Белочка вернулась в библиотеку – старое кресло из синтекожи терпеливо и верно ожидало ее возвращения. Зима придавала бурному веселью морского курорта иной колорит – ярче пылали вывески казино и ночных клубов, завывали саксофоны на фешенебельных танцульках. Серый песок пляжа, вымокший под мелким, настойчивым зимним дождем, пустовал. Она сдвигала на лицо прозрачный, испещренный водяными потеками, капюшон широкого пластикового плаща. Черные волны размеренно били в берег. У самой кромки прибоя из песка выступал крутобокий зеленый от морской травы валун. Белочка устраивалась на непокорном стихии камне, подстелив от сырости старый экземпляр “бюллетеня инициативного комитета”. Иногда, если море оставалось спокойным, ловко метала вдаль плоские голыши. Камешки беззаботным пунктиром скакали по воде, но в конце концов все равно тонули.

До полудня Джу много работала – пришлось наверстывать упущенное в пустом коловращении студенческой политики. Она, стиснув зубы, спускалась в виварий – бусинки звериных глаз смотрели с немым укором. В анатомичке было полегче – аура мертвых тел давно угасла, оставив лишь подобное невесомой пыли дрожание где-то на самой границе изощренно отточенного восприятия…

Семестр отщелкивался за семестром, трехлетний, предварительный цикл медицинского образования кончался. Сито бюрократического отбора замаячило перед студенткой Симониан еще раз – попасть в привилегированную обойму высшего цикла считалось трудным делом. Джулия не спала ночей – в уголках чайных глаз залегли синеватые тени – но умудрилась набрать восемьдесят пять процентов стандарт-рейтинга. Результат более чем приличный. Она то и дело поправляла жесткую форменную конфедератку, стоя в тесной группке взволнованных студентов – листок со списком переведенных долговязый секретарь приколол слишком высоко, приходилось запрокидывать голову.

Джу просмотрела список раз, другой – фамилия Симониан там не обнаружилась. Белочка потрясенно замешкалась, поймав на себе сочувствующий взгляд Диззи, толстенького, кругленького студента-фармацевта годом младше ее. Хэмп, секретарь деканата, подошел сзади и осторожно тронул ее за плечо: “Тебя к Птеродактилю”. “Птеродактиль”, декан медицинского колледжа, сухой костистый старик с седой клиновидной бородкой долго молчал, протирая зачем-то и так чистые до пронзительно-ледяной прозрачности очки (припомнились материнские чашки). Джулия настороженно жалась в гостевом кресле. Птеродактиль, наконец, окончил чистку очков, сковырнул еще одно незримое пятнышко и гортанно откашлялся.

– Я понимаю, вы удивлены, Симониан. Прошу вас выслушать меня со вниманием. Я не стану скрывать – ваш балл позволяет перевести вас, но я не буду этого делать.

Птеродактиль постучал по столу длинными, жесткими бледными пальцами и уставился куда-то в верхний угол, поверх головы Белочки.

– Вы молчите, Симониан? Осуждаете? А вы не торопитесь осуждать старого, упертого ретрограда. Знаете, сколько средств отрывают нам от сердца власти Параду? Не знаете – я вам не скажу. Но поверьте мне на слово, это очень мало. И вот я, старый ретроград, оказываюсь перед выбором, кем заместить вакансию – упорным середнячком, который с неба Селену-прим не тащит, но через три года станет прекрасным военным стандарт-лекарем Конфедерации. Или умненькой, талантливой девочкой, из которой, увы, не выйдет ничего…

Белочка подняла на Птеродактиля чайные глаза в пушистых ресницах. Старик на миг поперхнулся.

– Я знаю, вам обидно, вы не верите мне. Поверьте, девочка, сенс – плохой врач. Что вы делали до сих пор? Потрошили лягушек, тщательно укрывшись за пси-барьером? Вскрывали трупы? Делали инъекции в учебной клинике? Милая моя – это так мало… Вы их жалели – всех, всех, и трупы тоже. Там, где смерть больного врач встречает лицом к лицу, там нет места жалости. Милая, пожалеть больного, которого нужно резать – все равно что убить его. Я один раз взял на душу грех перед медициной, приняв вас на начальный цикл. Пусть мировой разум простит старика – я не повторяю своих ошибок.

– Меня отчисляют?

– Нет. Я не такой негодяй, дорогая моя девочка, и не пойду на подлог – я прошу, слышите, смиренно прошу вас уйти добровольно. Не занимайте чужого места, этим вы спасете больше жизней, чем, если паче чаяния, все-таки сделаетесь врачом. А сейчас – ступайте, подумайте. И простите меня, старого дурака…

Выйдя от Птеродактиля она выбросила жесткую конфедератку в пустую, стерильно-чистую мраморную урну. Джулия навсегда покидала белый портик и яркое солнце сушило дорожки слез на ее щеках…

* * *

Скрип тормозов на повороте, рушится калейдоскоп, летят прочь пустые, легкие стекляшки мыслей. Джейк, на выпуская руля, на секунд озабоченно поворачивается к девушке:

– Эй, Белочка, что с тобой?

– Ничего. Все в порядке.

– Может, скорость сбросить?

– Нет, не надо, со мной все в порядке.

– Ну, как знаешь.

Летит кар, шуршат колеса.

* * *

…Домой, к отцу, бывшая студентка не вернулась. Через три недели сидения в номере и скитаний по дешевым ресторанчикам предместья кончились деньги – теперь их не хватило бы даже на билет в стандарт-кар до Порт-Калинуса. Еще через неделю, в скромной забегаловке на углу, к ней подошел угрюмый, плотно сбитый тип с пестро татуированными фалангами.

– Скучаешь, крошка?

Белочка, уже наученная горьким опытом, сжалась, стараясь принять вид замухрышки и тщательно избегая смотреть в наглые глаза верзилы. Тот, однако, не отставал – придвинул поближе круглый табурет и расположился с удобствами, вытянув бревноподобные ноги: явно приготовился к долгой осаде. Джулия прикинула, как бы шмыгнуть прочь – получалось, что только перепрыгнув через задранные ходули громилы. Татуированный насупил брови, что, видимо, было у него эквивалентом доверительного вида, и спросил вполголоса:

– Ищешь работу? Могу помочь.

Джу затошнило. Характер предлагаемой работы не вызывал сомнений. Она отодвинула бумажную тарелку с недоеденной сосиской, схватила плоскую сумочку и бросилась к выходу, ловко перепрыгнув через ноги сутенера. Крутящаяся дверь отрезала ее от полутемной забегаловки. Белочка торопливо пошла, почти побежала, торопясь уйти подальше, пока “слон” не очухался и не пустился вдогонку.

Он догнал ее уже за углом.

– Ты чего испугалась? Подумала что?

“Слон” приглушенно заржал, однако вид имел слегка смущенный.

– Ты о себе много не воображай – ни на панель, ни в бордель ты не годишься, куколка.

– Тогда свали и не приближайся.

Громила обиженно хмыкнул.

– Не пыли. Работа для тебя есть – чистая работенка. Ты сенс-сострадальщик?

Белочка едва не до истерики расхохоталась – то, в чем ей отказывал сначала Конфедеральный ментальный Центр, потом университет Параду, просто вот так, на заплеванной, пыльной улице, предлагает человек с лицом и силуэтом вышибалы.

“Слон” примирительно трубил:

– Ты не подумай чего, куколка, я тебя не в шлюхи приглашаю – кому ж ты в шлюхи-то нужна, от девок с такими мозгами парни как от звездной чумы бегают.

– И что я должна делать, если не в шлюхи?

Верзила помялся и вывалил назревшую идею разом:

– Ты приключения, такие, чтоб дух захватывало, чтобы мурашки по шкуре и сердчишко в ходилки падало – любишь?..

Так Белочка познакомилась с Дереком.

“Слон” Дерек содержал салон виртуальных приключений. Идея заведения оказалась гениальной в своей простоте – посетителя помещали в гидрокресло, чуть подкачивали слабым растормаживающим, после чего в дело вступал наемный сенс. Салон предлагал скромный стандарт-список пикантных ментальных наводок: путешествие в горах (с лавиной и лохматым горным монстром), пустынные приключения (с песчаной бурей и почему-то голым монстром), охоту на иллирианских диверсантов (с обильной стрельбой до победы и торжественным приемом в Калинус-Холле). Список потихоньку пополнялся – по мере процветания бизнеса. Узко-сексуальных наводок в заведении не держали – услуга псионика обходилась подороже хорошей девки. Из-за этого благополучие экзотического салона подвергалось колебаниям сродни зубцам ментаграмма, но громила не желал сменить профиль дела на более традиционную проституцию.

Дерек гудел низким басом, мучительно очерчивая проблему:

– Ты пойми, куколка, я ж художник. Мастер иллюзий в натуре. По молодости хотел сенсом стать – башка подкачала, не годен ни с какого конца. Теперь дело держу. А ты мне нужна – позарез. У вашего брата, сенса поиметого, претензий ого-го и еще немножко. А клиент, он натура тонкая, с пришибом, подавай, чтобы и страшно, и хорошо, и с шиком, и кажный раз новое – и за те же бабки. Раз кинули, два кинули – потом ни ногой…

Джулия с трудом пробивалась сквозь корявую речь “мастера иллюзий”, ловя главное: свое место в комбинации. Место обнадеживало. Проблема Дерека оказалась не надуманной. Средний посетитель, зашуганный невротик в реальном мире Каленусии, хотел от заведения Слона ярких и – самое главное – новых и каждый раз неожиданных переживаний. Нанятый Дереком псионик-классик честно отрабатывал свое, загоняя монстров и террористов в изнуренные сидением в офисе и расслабленные наркотиком мозги посетителей. Реальность и качество цвето-звуко-обонятельно-осязательной картинки по первости впечатляли. Разочарование наступало позже – виртуальному миру не хватало простых, но трудно моделируемых малостей – сочувствия и неожиданного, трепещущего чуда спасения.

– …они, куколка, хотят, чтобы все взаправду было – как в снах при мамке и мечтах сопливых. И всем разное подавай. Кому охота, чтобы больно, кому – чтобы страшно, кому, чтоб носили на руках. А я что – у меня сенс программу гонит, бабки гребет и мурло гордо отворачивает. Мне не просто сенс – мне сострадальщик для дела нужен… В общем, я тебе все сказал. Или соглашайся – или замочу тебя, подруга, да и дело с концом.

Верзила, пугая, свирепо выставил вперед низкие дуги бровей.

Белочка хладным разумом поняла – это шанс. Оставалось подержать марку. Она попросила у недоумевающего от таких тонкостей Слона время на раздумья, но уже уходя, уже прощально стуча острыми каблучками по фигурной плитке тротуара, она знала, что согласится.

* * *

“Виртуальные приключения” открывались поздно вечером, в тот час, когда тонкая аура ночи, пронизанная светом фар, будит воображение. Мелкий, как пыль, дождик, эфемерными бриллиантами оседал на ресницах, на кончиках волос, Белочка, придерживая плащ, взбегала по широким, выкрашенным под золото ступеням. Ручка двери “Приключений” (штамповка, прикинувшаяся литьем) изображала задумчивую морду псевдо-медведя. В укрощенных ноздрях торчало внушительных размеров кольцо. Джу тянула за кольцо, срабатывала сенс-автоматика, и массивная на вид дверь легко откатывалась, в сторону.

Неповоротливого разума Дерека хватало на то, чтобы всуе не показываться клиентам. Днем делами заправлял наемный бухгалтер, ночью – лощеный менеджер Раф и молчаливые, замкнутые братья-близнецы Валериус и Хэлиус: секьюрити заведения. У Хэлиуса к тому же были острые уши – плод косметической хирургии и зигзага моды Параду.

Раф рассматривал Белочку со сдержанным скепсисом, однако, придираться не пытался – вручил письменные инструкции, кассету с пачкой стандартных сценариев и дал добро на испытательный срок. Джу с толком и расстановкой просмотрела свое хозяйство – сценарии оказались в меру убоги, но, в целом, годились: ей самой предстояло насытить деталями и эмоциями сухую кальку шаблона. Белочка даже испытывала некое подобие креативного зуда, знакомого людям искусства – ощущение ей определенно понравилось.

Раф не разделял энтузиазма и предложил поэкспериментировать на Валериусе – близнец-охранник принял роль кролика со стоической готовностью, но без особой радости. Белочка извлекла из сумочки игральную кость, подула на удачу – выпала тройка, “охота на иллирианского террориста”. Охранник, открыто ухмыляясь, залез в кресло и повозился, устраиваясь поудобнее. Кресло весело забулькало наполнителем. Белочка присела за пульт, приложила к вискам крошечные, холодные диски датчиков – “монетки” тут же сами приклеились – и закрыла глаза.

– Мотор!

Она послала осторожный импульс. Сознание Вэла откликнулось – звон стали, твердая ледяная поверхность, высверк холодного огня. Сталь, лед, неоновый свет. Она подчерпнула из собственной памяти картинку и, мысленно слепив информацию в комочек, попыталась найти трещинку в ледяном барьере. На миг ее ослепило, и тут же погасло, зеленоватое пламя. Ничего не происходило. Виноватая улыбка застыла на растерянном лице Белочки – твердая, блестящая стена, огородившая сознание Вэла, не пропускала ее. Джу сидела неподвижно, боясь разлепить сомкнутые веки, и сгорала от яркого, победно пламенеющего стыда – она поняла, что позорно провалилась.

* * *

…Она бросила Параду. Порт-Калинус был ей отвратителен. Рейсовый аэробус увез Белочку на восток. Мелкие, чистеньки города поселенцев Ахара охотно принимали мигрантов. Джулия работала сезонной работницей на фермерских полях, официанткой в ярко-нарядных провинциальных ресторанчиках. Постепенно обида истончилась. Закаты в Ахара отливали оранжевым золотом. Растопыренные пальцы природных менгиров одиноко чернели на фоне медового великолепия небес. Стлался в воздухе запах горькой полыни…

Когда пришли иллирианские солдаты, Белочка бежала. Сначала – одна, и сухие стебли полыни рвали юбку, царапали похудевшие ноги. Потом – в массе растерянных людей с почерневшими от горя и тревоги лицами. Беженцы медленно, обреченно шли на запад и жирный дым пятнал горизонты за их спиной. Ночью, под колкими звездами, Белочка подбрасывала в походный костер сухие стебли бурьяна, горящий бурьян тоже отдавал горечью. Она ела, что придется – хлеб, поспешно захваченный из дому, зеленые султанчики сладкой травы. Пахла полынь. Беззаботно пели цикады.

…Иллирианцы настигли их через пять дней. Выстрелы излучателей скосили задние ряды беженцев. Три сотни уцелевших людей метались, окруженные огнем прожекторов, лаем собак и стеной равнодушного презрения. Фермерами, гидрогеологами, служащими мелких контор набивали грузовые вертолеты. Груженые машины уходили на восток. Белочка вздохнула с облегчением, попав в железную утробу винтокрылой машины – тех, кого собирались убить, убивали на месте. Стадион в окрестностях Ахаратауна стал местом заключения выживших. Белочка не могла спать – скученные люди сидели вместе, вплотную, локоть к локтю. Их не кормили три дня, потом перестали приносить воду в серых жестяных ведрах. Умершие от сердечных приступов двое суток оставались вместе с живыми, сидя – упасть было некуда. На шестой день за Белочкой пришли. Она шла навстречу страху, обхватив руками похудевшие, острые плечи. Коридор повернул направо, сухой, желтый свет ламп уступил место голубоватому солнцу свежего утра. Ветер принес слабый запах полыни. Прямо перед нею был запущенный дворик и выщербленная в центре, закопченная стена – тусклая побелка сошла пятнами.

Белочка шагнула в проем, туда, где вовсю разгорался жемчужно-нежный рассвет Ахара.

…Первый выстрел излучателя прожег ее плечо…

* * *

Джу очнулась. Полыни не было. Не было ничего – ни трусливого бегства из Параду, ни войны, ни солдат-иллирианцев, ни страшной стены в бурых разводах. Кто-то твердо и вместе с тем заботливо держал ее за плечи – Раф? Остроухий Хэл осторожно бил по щекам потерявшую сознание сострадалистку. На заднем плане Вэл со странным образом окаменевшим лицом как раз закончил выпрастываться из вязких объятий гидрокресла. Тихо пел кондиционер – прямо в ноздри точеного носика Джу ударила струя свежего воздуха.

– Очнулась? Привет, подруга!

Шелест воздуха, хлопки ладоней, приглушенную брань Валериуса – все заглушил трубно-приветственный бас Слона. Внезапно нарисовавшийся Дерек, кажется, вовсе не был обеспокоен.

– Раф, плесни ей экстазиака.

Раф что-то недовольно пробормотал.

– Нет опыта? Оставь. Все образуется. Эксперимент был нечистым – у парня пси-чувствительность чуть повыше нуля.

Дерек, казалось, больше не слушал менеджера. Он жадно следил за Вэлом. Тот выпутался, наконец из проводов. На чуть порозовевшем лице охранника, обычно таком замкнутом, было запечатлено удивительное выражение. Всего лишь одно, зато в чистом виде и в превосходной степени. Это было трепетное, свежее, как весенняя травка, неописуемое счастье. Такое счастье незабываемо, но всегда кратковременно. Это счастье человека, действительно спасшегося от смерти.

* * *

Всего за неделю ”Виртуальные приключения” приобрели бешеную популярность.

– У тебя талант, девочка, – только и сказал Слон.

Джулию мучило любопытство: что видел Вэл. Наверняка совсем не в точности то же, что и она. Скорее, это была некая вариация иллюзии с учетом пола, возраста и биографии охранника. Спрашивать Белочка не решалась. Вэл отмалчивался, задумчиво щурясь в пустое пространство за спиной сострадалистки. Талант Белочки и ее место в деле оформились вполне – тонкое, неосознанное прикосновение разума сострадалистки формировали ярчайшие иллюзии, в которых сплетались тайные движения души, страхи и мечты клиента. Сюжеты получались индивидуальные и всегда неожиданные, от посетителей не было отбоя. Жесткий, кровавый реализм сменялся тонкими, акварельно очерченными переживаниями, экзотически приключения – запутанными головоломки изощренных преступлений. До самой Белочки долетали лишь отраженные, приглушенные и измененные под ее мерку копии переживаний. К счастью – даже бледного оттиска чужих страстей хватало, чтобы держать ее в состоянии неострой, но непреходящей усталости.

Белочка органично вросла в компанию, научилась ладить с Вэлом-Хэлом и ценить Рафа, истинную, незаметную ось, на которой вращалось “иллюзионное” дело. Сам Раф молча отдавал ей должное – и только. Тайный скепсис менеджера как бы уравновешивал буйство слоновьей предприимчивости. Дерек ликовал, восторгаясь ценной находкой, но втайне продолжал считать Джу дурочкой и при случае мухлевал в наличных расчетах. На такие попытки враз повзрослевшая студентка Симониан огрызалась – с неожиданной для нее самой четкой, дозированной жесткостью, впрочем, Дерек принимал такие контрдемарши как должное. Финансовые дела “Приключений” процветали. “Золотые” ступени вели в бастион благополучия. Небо оставалось безоблачным.

Джулия не замечала сгущавшихся тучек лишь в силу естественной неопытности – десятки мелких подробностей указали бы более проницательному человеку на обратное. У Слона давно “протекала крыша”. Дела шли своим чередом, полностью оправдывая известный афоризм насчет того, что обстоятельства, предоставленные сами себе, имеют обыкновение изменяться в худшую сторону уже безо всякой помощи дураков.

Кульминация закулисной возни наступила в один из пронизанных бледным неоном весенних вечеров, когда под градом булыжников витрина “Приключений” разлетелась на тысячу мелких, веселых осколочков и стеклянной крупкой усеяла и газон с пуховичками, и тротуар, и золотые ступени.

Вслед за этой специфической визитной карточкой, но уже не через окно, а через дверь, в салон ввалилась семерка типов того толка, который университетские “черепки” любили именовать “продуктом деструктивных процессов в социосфере крупных городов”. “Продукт” сильно залежался – пахло экстазиаком, а, может, и еще чем покруче. Джу, не скрываясь, зажала нос. Кругленький, липкий субъект с прилизанной челкой и ухватками хозяина громил, развязно-галантно раскланялся: “Хастерс Буллиан”. Его эскорт уже вовсю опоражнивал выдвижные ящики стола управляющего – скрепки, магнитные кнопки, цветные карточки и кассеты, маркеры вкупе с портативным сайбером Рафа образовали на полу яркую, неряшливую кучу. Самого Рафа, попытавшегося защитить хозяйство, немедленно отправили “в отпуск” нокаутом. Джу растеряно попятилась от Буллиана, ее остро затошнило. Студентка Медицинского Колледжа была отлично осведомлена по части анатомии, но увы, никогда еще не сталкивалась с прямым физическим насилием в форме причинения серьезных увечий.

Шестерка бандитов второго сорта тем временем вовсю пыталась устроить из рафовского сайбера костер. Сайбер, оценив ситуацию, слабо дергался, собираясь высвободиться из-под груды папок с финансовыми бумагами и тем самым избежать аутодафе. Долговязый, тощий налетчик загонял его обратно кованым носком башмака. Второй примерялся вспороть складным ножом гидрокресло – толстая и прочная, как пресловутая кожа беса, оболочка лишь вяло колыхалась.

– Мочи их, парни!

Хастерс оценил взглядом поджарую фигурку Джу. Он явно остался недоволен, потом махнул рукой – выбирать, собственно, было не из чего, и от плеча рванул с нее кружевной джемпер. Жест, позаимствованный из популярного уником-сериала, на практике оказался на редкость неэффективным. Синтетическое волокно эластично самортизировало, джемпер не собирался ни рваться, ни сниматься. Предводитель шестерок опешил перед нетрадиционной технической проблемой. Белочка, мстительно улыбаясь, добавила от себя – слабенькая ментальная наводка на синтезированную тему “вторая иллирианская эпидемия космической холеры” не отличалась тонкостью и не требовала помощи датчиков, однако громила поспешно схватился за живот.

Казнимый сайбер воспользовался заминкой и на шести коротких ножках порскнул за дверь.

Опомнившийся Хастерс грубо ткнул сострадалистку в плечо – та наотмашь, плашмя ударилась спиною о стену. Он занес кулак, примеряясь сломать девчонке нос, но Джу выскользнула ужом и тут же приложила мерзавца каблучком по причиндалам. Лицо Хастерса враз посерело, стало живо напоминать тесто, и вроде бы даже поплыло.

– Ах ты, сучка!

Драка в заведении бурлила кипятком – кого-то впопыхах сунули в уцелевшее гидрокресло. Сенс-автоматика трона приключений, одурев от множества противоречивых ментальных импульсов, вяло пережевывала добычу, пытаясь правильным образом сориентировать и зафиксировать беспокойного клиента. Раф лежал без сознания – из породистого римского носа менеджера сочилась кровь. Остроухий Хэл и Вэл Обыкновенный жестоко и молча схватились с эскортом Хастерса.

Роль решающего резерва сыграл Слон – он, стуча башмаками, ворвался в разносимое на части заведение. Рев оскорбленного в лучших чувствах Слона сотрясал стены, кулачищи молотили без устали…

Ну что еще можно добавить?

Налетчики (кроме приспособленного-таки креслом по назначению) разбежались. Джулия сначала истерически хохотала до слез, потом горько и бесполезно плакала от безысходной остроты чужой боли: на этот раз пси-барьер не устоял под натиском разгулявшихся эмоций.

Патруль безопасности объявился только через полчаса.

* * *

После памятного погрома сборщики отступных надолго оставили в покое “Виртуальные приключения”. Дерек открыто, напоказ зауважал Белочку, она же приходила и уходила, ночью проживала пеструю мишуру чужих жизней и бесчувственно отсыпалась днем. Счет в банке медленно, но верно округлялся. Джу обходила стороной студенческие кварталы, избегая бывших друзей – они казались ей нелепо раскрашенными фигуркам полузабытого кукольного спектакля. Однажды встреча все-таки приключилась…

Белочка торопилась домой, стуча туфельками по брусчатке Проспекта Обретенного Покоя.

– Джу!

Симониан нехотя остановилась:

– Здравствуй, Диззи.

Коротышка-фармацевт мигал добрыми, подслеповатыми, голубыми глазами.

– Куда ты подевалась, Джу?

– Разве ты не знаешь?

Голос Джулии показался Диззи непривычно сухим и холодным.

– Да, знаю – он виновато опустил глаза, – но мы тебя потом искали. Да. Мы даже потом бойкотировали занятия Птеродактиля. Честное слово, если бы ты не ушла сама, мы бы смогли все поправить.

– Зачем, Диззи? Он был прав. Так лучше.

Они шли вперед, по проспекту Покоя, и на каждый шаг рослой Джулии приходилось полтора шага семенящего коротышки.

– Джу, тебе плохо?… Нет, ты скажи правду – тебе очень плохо?

– С чего ты взял? Мне хорошо.

Она намеренно-жестоко прибавила шаг, добрый, слабый Диззи почти задыхался, стараясь не отстать. “Что я делаю”, – подумала Джу, – “у него же всегда было слабое сердце”.

– Джу… Я сейчас уйду, я не буду мешать, раз ты не хочешь. Но тебе плохо, я знаю, что тебе плохо – пожалуйста, если тебе будет нужна помощь… Вот, возьми.

Пухлая ладошка сунула в ее холодные, жесткие пальцы глянцевую визитную карточку. Белочка подождала, пока смешная фигура Диззи скроется за углом и не читая, жестко, в мелкие клочки, порвала тугой, тисненый пластик. Белые обрывки мотыльками улетели в подстриженный газон.

Однако в этом разговоре присутствовали некие тонкие вибрации смысла, вынудившие Джулию внимательно присмотреться к себе. Она затворилась дома, в аккуратной, маленькой, недавно снятой квартирке и тщательно осмотрела руки, ноги, ногти, лицо. Результаты не порадовали. В уголках чайных глаз залегли желтые тени – пока едва заметные. Миндалевидные розовые ногти испещрили белые метины “детского счастья”, кожа рук выглядела суше, жестче, чем раньше.

…Врач, бесцветный палевый “черепок”, удивительное сочетание заботливости и цинизма, словно явился из оставленного в далеком детстве пси-Центра Калассиана. Эскулап пропустил ее в кабинет, вежливо выслушал, тщательно осмотрел, долго мыл руки и тер их хрустящей салфеткой одноразового полотенца.

– Ну и? – не выдержала Джу.

– Ну-ну. Не торопитесь. В целом вы здоровы. Пока. Однако я честно предупреждаю вас – если не бросите жизнь, которую вы ведете, то умрете. У вас в запасе от силы год, может быть, полтора. Последние два месяца будут… очень болезненными.

Джу вскинулась – ореховая змейка, готовая к прыжку.

– На что вы намекаете?!

Врач снисходительно фыркнул.

– Вы неправильно меня поняли, свободная гражданка. Вы псионик?

– Да.

– Пси-эмуляция острых переживаний?

– Да.

– Это медленно разрушает ваш мозг и гипофиз. Случай в моей практике не первый. Думается, и не последний, в этом проклятом Парадизе наживаются на всем. Вам, должно быть, платят неплохие деньги. Но эти деньги не стоят жизни. Поверьте мне, милая девушка, если вам дорога ваша личность, уйдите из бизнеса развлечений. К чему такой, как вы, ковыряться мерзостях, которым набиты мозги ближнего нашего? Иллюзии, даже самые непорочные (если такие вообще есть) – дерьмо. Дерьмо, потому что отнимают у нас реальную жизнь. Вы псионик-сострадалист, признаю, не повезло, признаю – ну так займитесь курами и кроликами, это добрые создания. Полгода в деревне, на свежем воздухе, вернут вам форму. А я – я сделал все, что мог – предупредил вас.

Ошарашенная приговором Джулия расплатилась с доктором теми самыми деньгами, которые заработала в “иллюзионном” салоне Дерека, и пошла прочь, едва не кусая костяшки пальцев. Теперь ей стал понятен меланхолически-жалостливый скепсис Рафа.

Что ж, прощайте “Виртуальные приключения”. Белочка решила, что отважно пустится в новую неизвестность, выждав еще полгода. С тех пор прошло только два месяца – но Джу не могла отделаться от видения о черной коробочке – невидимом, сухо и жестко щелкающем счетчике…

* * *

Скрип тормозов, белая, теплая метель пуха за наполовину опущенным стеклом. Калейдоскоп воспоминаний больше не ломается – просто цветные стекляшки кончились, просыпавшись тусклыми камешками между пальцев.

Обходительный Джейк, заложив вираж, останавливает кар у знакомой двери.

– Пока, Джу, старушка.

– Спасибо.

Утро после ночи нежно переливалось золотом. Она вышла, хлопнув на прощание дверцей; как всегда, стуча каблучками, взбежала по крутым ступням. В замочной скважине белела крошечная записочка. Джу вытащила туго свернутый пластиковый треугольничек. Странно – только номер уником-связи: 7-777-777. Телефон мирового разума? Или новая работа? Впрочем, терять все равно нечего, а любопытство брало свое. Она рассмеялась.

На следующий день Белочка позвонит по Номеру Неизвестности.

Еще через день состоится ее первая встреча с полковником Хиллорианом.

Двадцатидвухлетний медик неполного статуса, сенс-сострадалист Джулия Симониан без радости и без печали примет место врача секретной экспедиции Департамента Обзора – а что ей, собственно, оставалось делать?