Зимняя равнина, прорезанная конфедеральной магистралью, – зрелище на любителя. Голое скучное пространство, подмороженная зеленая изгородь у обочин, пение ветра и мерзлая пыль из-под торопливых колес. Сквозняк треплет надорванную обшивку фургона, отгибает ее угол, водитель в кабине и не смотрит назад – он пристроил вместо себя миниатюрного сайбер-водителя и пытается согреться, прикладываясь к бутыли с безалкогольным горячительным. Потом открывает окно и зашвыривает флакон с остатками суррогатного пойла в глубину кустарниковой изгороди.

– Ну и дрянь попалась.

Поселок близ линии горизонта – ровные чистые домики с весело раскрашенными стенами из пластикофанеры. Поселок кажется игрушкой на ладони. Игрушка растет, обретает тысячи подробностей и медленно, но верно лишается первоначальной чистоты. Свора крошечных собачек выныривает из-за угла, провожает транзитную машину визгливым тявканьем. Усатый водитель вылезает из отсека и, не оглядываясь, бредет в теплую глубину маленького придорожного ресторанчика. Надорванный угол обивки кузова сдвигается, выпуская на волю озябшего пассажира. Тэн Цилиан отходит в сторону, чтобы его не заметил водитель, и пытается согреться. Дорожный указатель обещает триста километров до Мемфиса. Веселая, обклеенная картинками дверь ресторанчика распахивается внезапно – владелец фургона спешит залезть обратно в кабину и тут же трогает с мета – Тэн ловко запрыгивает на ходу. Холод пробирает до костей. Чтобы согреться, Цилиан передвигает пластиковые ящики с консервированными фруктами, сооружая вокруг себя подобие замкнутого пространства.

«Ничего, два часа, и я на месте».

Дорога близ Мемфиса охраняется. Двое закутанных «кукол» в форме пси-жандармерии тормозят фургон.

– Пси-патруль. Вылезайте, проверка.

Водитель снимает темные очки, стаскивает меховую шапочку с длинным козырьком и равнодушно подставляет свои виски под детектор.

– Все чисто.

Младший жандарм тем временем заглядывает в кузов машины.

– Эй, Аварт! Здесь притулился заяц.

– Не понял?

– Этот парень вез незаконного пассажира.

– Отлично. Проверь заодно и пассажира.

Цилиан хладнокровно выдерживает проверку, раздосадованный жандарм длинно сплевывает в чистую пелену придорожного снега.

– Этот недоумок в норме. А все же предъявите свой конфедеральный жетон, свободный гражданин.

– Я его потерял.

На широком лице жандарма появляется понимающая ухмылка. Он тянется к уникому, собираясь ввести в Систему приметы беглеца.

«Сейчас или никогда». Цилиан разворачивается и бьет младшего жандарма каблуком в грудь. Тот падает молча и лишь на земле издает короткий всхлип, пытаясь нащупать под одеждой быстро растущее мокрое пятно. Его товарищ, словно бы медленно-медленно, а на самом деле очень быстро вскидывает излучатель, готовясь поразить обоих – и Цилиана, и водителя. Тэн, сбивая прицел, уходит в сторону, и опустевшая обочина дороги вмиг вскипает от выстрела – кудряво пенится пластик поребрика, испаряется растаявший от нестерпимого жара снег. Ошеломленный Аварт ведет ствол следом за мелькнувшей фигурой противника. Цилиан не ждет, он перекатывается, прячась за колесом фургона. Здесь, рядом с протектором, в чистой лужице воды, блестит увесистая гайка. Бывший инспектор Пирамиды поднимает ее и швыряет в Аварта – в верхний край виска, чуть пониже сдвинувшегося обруча пси-защиты. Жандарм валится ничком, с грохотом роняя излучатель…

Шокированный водитель (глаза в пол-лица) с гадливым интересом окинул взглядом победителя Цилиана.

– Ты кто такой – мутант драный?

– Нет. Вы сами видели тесты.

– Шпион принцепса, что ли? Иллирианец?

– Холера вас подери! Нет, конечно, какой из меня шпион? Я служил только Каленусии. Подвезете до города?

– Иди туда сам. Пошел вон, мне не нужны чужие проблемы – своих хватает.

– Вы что – не понимаете? Они были вне себя, вас собирались убить за компанию. Я минуту назад спас вашу жизнь.

– Проваливай! Проваливай, псих ненормальный, убийца! Засунь это драгоценное спасение себе в самую задницу. Все беды от таких, как ты, – от полоумных бродяг и нигилистов.

– Погодите…

– А теперь мой фургон арестуют до выяснения! Эти ящики с ананасовым компотом ждут не дождутся в «Белой мартышке», а они застрянут в жандармском управлении минимум на неделю, кто будет оплачивать убыток?!

От злости щеки усатого водителя приняли иссиня-пунцовый оттенок, он вцепился в отвороты потрепанной куртки бывшего инспектора Пирамиды и принялся трясти его, выкрикивая Цилиану в лицо:

– Кто? Кто будет? Кто?

– Цертус.

– Чего-чего?!

«Великая Пустота. Он меня не пускает. А время дорого, оно разлетается, как невесомая золотая пыль, и пошел последний отсчет».

Тэн Цилиан одним движением высвободил плечо и обманчиво несильно ткнул усатого под ложечку – тот скорчился, осел и надолго потерял интерес к событиям.

Цилиан вернулся к младшему жандарму (этот слабо стонал) и забрал излучатель с полным зарядом. Потом нагнулся к неподвижному Аварту.

«Боги прошлого и Разум будущего. А ведь я, кажется, убил его». Он тронул запорошенные мелким снежком волосы убитого – и там, под кожей виска, прощупалось плоское тельце чипа. Вокруг уже расплывался багровым тугой кровоподтек.

«Вот оно что. У него был электронный трансплантат. Я случайно разбил схему ударом гайки. Прости, парень, я не хотел, так получилось – это Цертус. Это только Цертус».

Цилиан подобрал второй излучатель, рассовал оружие по карманам, обруч пси-защиты не тронул, подумав, обшарил карманы жандармской униформы. Денег почти не оказалось, зато за пазухой у мертвого Аварта нашлась электронная карточка и упакованный в гибкий пластик портрет трехлетнего ребенка. Тэн оставил карточку себе, а изображение засунул обратно, во внутренний карман чужой куртки.

Вдали высверкнуло – огонек напоминал тревожную мигалку жандармерии. Цилиан оценил ситуацию и отодвинулся в тень фургона. «Поздно. Здесь не обошлось без ментального слежения за дорогой – я упустил из виду такую возможность. Мне некуда бежать, они перекроют шоссе, фургон не пройдет, вокруг голое поле – там не спрятаться, все простреливается насквозь. Можно еще уповать на чудо, но за последние недели я исчерпал свой лимит на чудеса. Сейчас они подъедут и пристрелят меня за неподчинение аресту. В сущности, это правильно. А драться я непременно буду, потому что меня нестерпимо тянет это сделать».

Полицейские кары неслись по шоссе с заунывным ревом, Цилиан ушел в тень колеса, надеясь, что первые выстрелы придутся по кабине. Машины притормозили, полукольцом окружая место трагедии – холмики уже присыпанных снежной крупой тел, застывший в неподвижности фургон, разбросанные вещи.

– Что там по пси-детектору? – спросил незнакомый, хриплый на ветру голос.

– Трое живых, один мертвый. Этот парень кого-то замочил.

Тэн немного высунулся, в тот же миг веер пуль стегнул кузов машины, побежало лучистыми трещинами лобовое стекло, «потекли», оседая, пробитые выстрелами колеса. Бывший инспектор прицелился из излучателя, выбрав чью-то голову в пси-шлеме, чуть придавил, но не довел спуск до конца. Тонкая, как волос, грань еще отделяла его от порыва, за которым начиналось сумасшествие отчаяния. Он переместил ствол и выпустил заряд под ноги полицейским – заснеженный асфальт треснул, взвилось облачко пара, противники мячиками скакнули в стороны.

– Мать Разума! Он еще и отстреливается. Того и гляди убьет заложников.

Ответный огонь пришелся в корпус машины. Не задетый Цилиан перекатился поближе к придорожной канаве, уходя из-под огня. На той стороне не спешили высовываться, должно быть, не желали рисковать.

– Эй, парень! Ты не местный или идиот? Бросай оружие, выходи, руки за голову!

– Кто со мною говорит? – спросил Цилиан, порывом сухого холодного ветра голос его отнесло в сторону, но враг, кажется расслышал правильно.

– Торрес, уголовная полиция Мемфиса. Мы не пси-жандармерия, если тебе это так интересно. Ты псионик?

– Нет.

– Тогда лучше выйди подобру-поздорову. Кстати, оставь мысли о смерти героем, у нас отличный снайпер, ты и задеть-то никого не успеешь.

– А какой холеры мне вообще сдаваться? Стреляйте метко и кончим с этим паскудным делом.

– Если ты, парень, сдашься прямо сейчас и не причинишь вреда тем двоим, может быть, на твоем счету окажется только одно убийство.

Цилиан задумался всего на миг. Предложение полицейского офицера казалось заманчивым, но только для непосвященного. «Гражданская полиция – это не пси-жандармерия, возможно, они не застрелят меня на месте, нужно попытаться объяснить, что я только защищался. Пусть дело дойдет до Трибунала – я мог бы перед судом упирать на случайность, на убийство этого Аварта по неосторожности, и отрицать все остальные обвинения – в первую очередь насчет смерти Сиры и Калберга. По крайней мере, насчет Калберга у меня наверняка бы получилось. Если бы… если бы не Цертус… Он легко собьет с толку защиту и подделает любые улики».

В этот короткий миг Цилиан остро осознал безнадежно пустой и тоскливый холод огромного пространства равнины, ощутил свое одиночество. Земля вокруг промерзла, от такой почвы отскакивает лопата, и мелкое жесткое крошево, смешанное со льдом, приходится долго выскребать – покуда не станет четким черный прямоугольник ямы.

«Эта драка исчерпала мои ресурсы. Я не боюсь, – подумал Цилиан. – Лучше умереть, пока я свободен, по крайней мере, не дам Цертусу вести меня за черту смерти долгим и болезненным путем. Не надо было обещать слишком многого. Эх, Вита!»

Он вытер влажные от холода глаза, еще раз, непонятно зачем, проверил излучатель, поднял ствол, прижал ледяной кружок дула к собственному виску и тут же придавил курок.

И мир зимы, сметенный ударом, рассыпался в прах. Но это не был ни жесткий, горячий толчок пули снайпера, ни обжигающий и сокрушающий выплеск энергии излучателя.

Голову Цилиана коротко обожгло холодной болью электрического разряда. А потом мир и в самом деле умер, исчез и не осталось больше ничего.

Торрес, офицер уголовной полиции, подошел к распростертому телу. Сначала он двигался очень и очень осторожно, потом успокоился и последний короткий отрезок пути прошагал широкими размеренными шагами.

– Хороший выстрел, сержант. Просто великолепный выстрел – вы ему влепили прямо в затылок.

Торрес присел на корточки, взял в свои ладони твердые и холодные руки Цилиана, с трудом высвободил из них излучатель.

– Смотрите-ка, он пытался застрелиться и даже успел спустить курок.

– Почему ему не разнесло голову?

– Не знаю. Это какая-то мистика – излучатель не сработал. Может быть, холод повлиял на электронику.

– Я всегда больше доверял честным пулям – лучевое оружие портит все подряд – технику, интерьеры, даже асфальт, – глубокомысленно заявил сержант.

Полицейские подобрались вплотную к неподвижному Цилиану.

– Он мертв? – спросил невесть откуда вывернувшийся журналист.

– От парализующего выстрела не умирают, – сухо отозвался Торрес. – Очнется через полчаса.

– Куда его теперь? На базу пси-жандармерии? Там его быстро разберут на запчасти.

Полицейский слегка замялся.

– В уголовное управление. Он не псионик.

– Будет скандал.

– Плевать мне на скандалы с наблюдателями. Неважно, кого прикончил этот несчастный – жандарма или не жандарма. Убийства в нашем ведении. Поехали.

Цилиан очнулся только через час – под самым потолком следственного бокса тускло светила лампочка, где-то в гулкой утробе здания дребезжали стальные двери и грохотали чужие шаги. На затылке ныла изрядная шишка.

– Цертус подлец! Придется привыкать жить заново, а у меня так болит голова.

Бывший инспектор, оставаясь в душе фанатиком системы ментального контроля, не мог похвастаться тем скепсисом и замешанным на дерзости оптимизмом, которым отличался в аналогичных обстоятельствах нынешний луддитский диктатор Стриж. Провал дела Короля, предательство Цертуса, несправедливое увольнение, мучения внутри миража, смерть Калберга и Сиры, бегство и метания по дорогам Конфедерации – все это лишь отчасти расшатало лояльность Цилиана. Настроения Тэна мигом приняли бы иное направление, убедись он в невиновности Егеря и Фантома. Оправданный и обласканный начальством, инспектор и впредь охотно служил бы Пирамиде.

Он встал и потянулся, насколько позволяли тесные стены.

– Эти жандармы – просто обыкновенное быдло! – вырвалось у наблюдателя от души.

До отставки Цилиан принадлежал к привилегированной интеллектуальной элите офицеров Департамента Обзора, теперь ничем не прикрашенный образ провинциальной пси-жандармерии вызывал у него острое отвращение. Беспомощное положение Тэна примешивало к этому отвращению страх за самого себя.

– На выход.

Он протянул запястья и позволил защелкнуть наручники. В маленьком судебном зале не было никого, кроме лысого, в поношенной мантии, председателя Трибунала и скучающего сайбер-секретаря.

– Где все остальные? – растерянно спросил бывший инспектор.

Его без церемоний втолкнули в клетку. Судья провел обеими ладонями по гладкому темени, вытащил из рукава и утвердил на макушке слегка растрепавшийся парик и ответил со стоицизмом ласкового дедушки:

– У нас, молодой человек, введена сокращенная процедура судопроизводства. А почему бы нет? За Таджо псионики, в секторе особое положение, к тому же бывают и просто совершенно очевидные дела – вот как ваше, например.

– Я немедленно требую адвоката! – отчеканил Тэн Цилиан, понятия не имея, что повторяет в точности слова Короля ивейдеров.

– Не буяньте, подсудимый.

– Но по закону мне положен адвокат.

– В зоне особого положения действует видоизмененный вариант закона.

Цилиан заставил себя замолчать, панически переживая полную беспомощность. Судья ткнул пухлым пальцем в услужливо подкативший поближе канцелярский сайбер и зачитал с экранчика невыразительным стариковским голосом:

– Тэн Цилиан, личный жетон номер 173534, пси-нормальный, тридцатилетний, ранее не замеченный в рецидивах, нигде не работающий свободный гражданин Каленусийской Конфедерации, обвиняется на основании статьи 355 (непредумышленное убийство) и статьи 71, гм… вооруженное сопротивление аресту. Мастер Цилиан, признаете вы себя виновным?

– В убийстве – не признаю, нет.

– В деле имеются свидетельские показания водителя грузовика и сержанта пси-жандармерии… Сайбер – живо текст на большой экран – да не сюда! На тот, под потолком, пусть подсудимый увидит настоящие факты…

Тэну захотелось закрыть глаза, но он вынудил себя задрать подбородок и дочитать.

– Это было?

Цилиан молча кивнул – во рту пересохло. Старый тусклый экран немного мерцал. Судья улыбнулся доброй стариковской улыбкой.

– Вы сами видите, молодой человек, что ваши насильственные художества отрицать бесполезно. Ведите себя прилично – убийство есть убийство, пусть даже совершено оно гайкой. Двое уважаемых свидетелей против упорного отрицания подсудимого – ну кто вам поверит? Сайбер, подготовьте стандартный бланк приговора, пробелы я заполню сам.

Цилиан едва не застонал от ярости.

«Сейчас благодушные провинциалы упекут меня в тюрьму лет этак на двадцать пять. Они справятся с проблемой и без помощи Цертуса».

Судья задумчиво откинулся в высоком кресле. Резная спинка черного дерева на две ладони возвышалась над его поношенным париком. Сайбер суда замешкался, по-видимому, упорядочивая стандарт формулировок.

«Еще не все потеряно, – решил про себя Тэн. – Сейчас они упекут меня – это наверняка, но можно подать кассационную жалобу. Пусть пройдет время – ерунда, я вытерплю временные неудобства. Чем больше шума вокруг этой истории, тем труднее будет Цертусу прятать концы, рано или поздно он допустит прокол, сделает свои цели явными – тогда изваяние миража рухнет и развалится на куски, делом займутся лучшие люди Пирамиды, меня выпустят и оправдают, Цертус получит свое».

Судья мельком глянул на малый экран, кивнул кудлатой головой и откашлялся.

– Именем Каленусийской Конфедерации. Рассмотрев обстоятельства дела, Малый Ординарный Трибунал города Мемфиса постановил признать Тэна Цилиана, тридцати лет, ранее не замеченного в рецидивах и т.д., виновным в непредумышленном убийстве и вооруженном сопротивлении аресту по статьям 71 и 355 Временного Уложения о наказаниях и приговорить его к казни через повешение. Да пребудет с нами Разум. Заседание закрыто.

– Вы рехнулись! Нет!

Цилиан рванулся вперед, забыв о решетке клетки, отделявшей его от судьи, – прутья ударили его по лицу.

– Опомнитесь, ваша честь! Такого не может быть. Разум Милосердный! Да ведь это было непредумышленное убийство! За что меня повесят? Я не мог знать, что у него в голове чип!

Судья, который уже встал, чтобы удалиться, нехотя повернул парик в сторону Цилиана.

– У нас, в Мемфисе, действует Временное Уложение. Здесь не метрополия, здесь особая зона со своими законами – законами войны.

– Нет!

– Я сказал вам истинную правду.

– Стойте! Погодите! Дайте мне немного времени – я докажу, что совершенно невиновен! Запросите Департамент Обзора…

– То, что вы бывший офицер наблюдения, больше не имеет цены. Берег Таджо – сектор равенства, каждому по заслугам, кем бы вы ни работали раньше в столице.

Цилиан еще раз бессильно тряхнул решетку. Судья бесследно исчез. Охрана выволокла осужденного из клетки. Маленький сайбер в углу на всякий случай ощетинился парализатором.

– Это твои проделки, Цертус! Охранники грубо вцепились в локти Цилиана.

– Какой такой Цертус? У парня от потрясения уехала крыша.

Тэн прекратил бесполезное сопротивление. Пережив минуту отчаяния, бывший офицер Департамента Обзора дошел до состояния вялого равнодушия. Его уже вели куда-то по коридору, в сторону металлической коробки лифта. Лифт тронулся вниз. Зажатый между конвоирами Цилиан бессильно привалился к стене и считал тонкие, как лезвие, полоски света в щели под потолком, пытаясь таким образом сосчитать этажи – бесполезно.

– Приехали.

В лицо пахнул спертый воздух с привкусом металла и вентиляции, мерный шум множества голосов ударил в Уши. Где-то гремели решетки.

– Что это?

– Все в порядке, парень. Мы на нижних этажах. Это накопитель. Не трусь – тебя повесят не сегодня, у нас очередь. Ха!

В тюрьмах Каленусии или Иллиры осужденных смертников изолируют – обреченный считается чужаком даже среди себе подобных. Мемфис в этом отношении оказался исключением – то ли количество осужденных превысило здесь все разумные пределы, то ли удобства постояльцев волновали администрацию в последнюю очередь. Обессилевший от отчаяния Тэн шел по коридору и видел десятки рук – они тянулись к нему сквозь решетки, тонкие и прозрачные ладони истощенных длительным стрессом людей, толстые крепкие пальцы душителей, обломанные и изгрызенные ногти полусумасшедших. Желтое полыхание ламп, отблеск ада, обливало все вокруг неживым глянцем.

– Здравствуй, друг! – завопил сиплый сорванный голос. – Напрасно ты заставлял нас ждать так долго!

– Заходи! У нас тут тамбур перед стартом в Пустоту! Цилиана толкнули в спину, он оказался в камере. Позади, едва не задев волосы на затылке, захлопнулась решетчатая дверь. Тусклый свет падал на искаженные лица измученных людей. Их тела придвинулись к Цилиану.

– Ты шельма из Департамента?

– Нет.

– Но ты раньше служил в Пирамиде, в Порт-Калинусе?

– Да.

– Все правильно. Это тот самый чокнутый легаш, ребята.

– Оставьте. Его и так повесят.

– Повесят наблюдателя всего-то за убийство тупицы жандарма, такой же моральной фекалии Пирамиды, как он сам. А я хочу потрогать его рассудок, проверить каждый нерв на прочность, за то, что пси-наблюдение сломало мой талант и всю мою распрекрасную жизнь…

Слог и изысканный акцент выдавали в говорившем человека образованного, блеск глаз – чудом избежавшего реабилитации псионика. Обычные бандиты мало что поняли, но на всякий случай неистово захохотали. Цилиан отрешенно сел на свободные нары и уставился куда-то в пространство стены – ныло правее сердца, он цеплялся за это земное ощущение, пытаясь не соскользнуть в безумие отчаяния. Через минуту его тронули за плечо:

– Здравствуйте, друг.

– Еще чего. У меня нет друзей.

– Это я, ваш лучший друг, Председатель.

Цилиан нехотя, со слабым удивлением обернулся на знакомый голос. Рядом и впрямь стоял нищенствующий владелец «Бездонных копей Эльдорадо».

– Удивлен. Как вы сюда попали?

– Ушел из клиники на третий день – при моем-то образе жизни привыкаешь лопатками понимать опасность.

– Какая холера занесла вас в запретную зону? Мемфис – неподходящее место для «адепта свободы».

– А я бродяга, у меня нет законного способа существования.

– Тогда какого Оркуса вам нужно от меня? Отстаньте подобру-поздорову, дайте человеку спокойно умереть. Хотя постойте – сюда хотя бы изредка забредают адвокаты? – без особой надежды поинтересовался Цилиан.

– Никогда.

– Тогда наш разговор окончен. Старик, кажется, не собирался уходить.

– Мастер Цилиан, вас ведь все равно повесят… Хотите напоследок сделать доброе дело?

– Идите вы в задницу. Не хочу.

– Не хулите добро – все мы дети Разума. Одумайтесь! Вас запутала, обманула и вобрала в себя порочная Каленусийская система удушения ментальной свободы…

Обозленный Цилиан отчасти сбросил с себя оцепенение и даже зажал уши ладонями, пытаясь приглушить пронзительный голос бродяги.

– Проваливайте в Оркус, мастер Председатель. Если хотите знать, я до сих пор естественный элемент этой самой системы. В сортире видел я вашу ментальную свободу – она всего-навсего любимая игрушка мутантов, нигилистов и прочих опустившихся психов.

– Неужели встреча с бесчестным судом Мемфиса вас ничему не научила?

– Представьте себе, не тому, о чем вы подумали. Я жалею только о том, что наша Система была несовершенна и спасовала перед Цертусом.

– Вы нисколько не раскаиваетесь в том, что служили в Пирамиде и вмешивались в жизнь честных каленусийцев, что гнали и травили этих несчастных ивейдеров?

– Великий Разум! Конечно, нет. Мне безумно жаль, что я был слишком непокладистым дураком и по глупости покинул Пирамиду. Каленусия только выиграла бы, если бы мне удалось остаться и работать на своем месте. Вместо этого я вынужден умереть в одной компании с подонками.

Разочарованный Председатель по-стариковски вздохнул:

– А я ожидал, что в свои последние часы вы прозреете и станете нормальным человеком.

– Еще чего! Такое бывает только в розовых сказках пантеистов.

– Очень жаль… Может быть, хотите просто отомстить?

– Кому?

– Конечно, подлому Цертусу. Он вас гнал, оклеветал, мучил, в конце концов довел до виселицы…

– Цертусу очень хочу, – честно признался Цилиан. – Он не часть Департамента, а только предатель, инородный элемент. Жаль, не удалось до него добраться. Что мне остается теперь? Я полный неудачник, смертник и пустое место.

Председатель потер подбородок, густо поросший пегой щетиной.

– У меня тут сбивается компания друзей…

– Наподобие тех, из которых вы составили фиктивное правление «Эльдорадо»?

– Вот именно, бедные честные граждане, любители свободы, брошенные фанатиками пси-контроля в узилище, в это воистину мрачное место. Смерть моим друзьям не грозит, однако их осудили несправедливо и…

В этот миг в измученной душе Цилиана шевельнулась робкая надежда.

– Вы хотите устроить побег?

– Нет. Это невозможно – сайберы, пси-контроль и обученная охрана. Тройное кольцо. Я совсем о другом. Мои люди могли бы подать апелляцию, но плохо знают законы.

Надежда исчезла без следа.

– При чем здесь я? – Разочарование поглотило Цилиана, Председатель выглядел еще более сумасшедшим, чем в прошлые дни, в Порт-Калинусе.

– Мастер Цилиан, как офицер Департамента Обзора, вы в известной мере юрист, хорошо знаете Кодекс и Уложения.

– Да, это правда, знаю. Ну и что из того? Мне на суде не дали сказать ни слова, попросту заткнули рот.

– Пусть так, но помогите хотя бы им.

– Помочь бродягам и нигилистам писать прошения, когда меня самого вот-вот повесят? Да вы свихнулись. Может быть, я попробую что-то сделать для себя, надежда умирает последней.

– Вам уже ничто не поможет, – безжалостно отрезал Председатель. – Обречен тот, кто сделался личным врагом Цертуса. Окажите помощь хотя бы несчастным людям, ведь их плачевное положение тоже в известной мере его рук дело. Вмешайтесь! Только так вы сможете отомстить Мастеру Миража. Если хоть кто-то выйдет из мемфисского накопителя, это разрушит часть творения Цертуса…

Тэн Цилиан отвернулся от Председателя.

– Я вряд ли выберу такой странный способ скоротать последние часы перед смертью…

– Вы только согласитесь, и эти славные люди с радостью опишут вам правдивые подробности своих судебных дел.

– Они с готовностью наговорят мне вранья.

– О нет! Тут, в заточении с нами, находится настоящий псионик, он удивительным образом отличает ложь от истины.

Цилиан поневоле задумался. «Я никогда не верил в милосердие, я разочаровался в справедливости, верность принципам оказалась бесполезной игрушкой, клятвы и декларации пустым звуком. В сущности, мне плевать, что станет с этой толпой перепуганных, опустившихся полулюдей. Но мне самому очень страшно, и безумие стоит за моим плечом. Если я займусь маранием бумаги и какой-никакой работой, может быть, ужас отступит на несколько часов и потом мне будет не так больно».

– Ладно, согласен. Сколько в камере народу?

– Двадцать восемь друзей Разума. В накопителе около полутора тысяч гонимых – к сожалению, он переполнен. Сначала выслушайте тех, кто сидит с нами, остальные будут говорить на расстоянии, при помощи умного мозга нашего доброго товарища – псионика.

«Саблезубый енот тебе добрый товарищ», – решил про себя Тэн, когда уже знакомый сенс-грубиян, высокий, истощенный парень с горящим взглядом выступил вперед.

– Ты готов слушать, наблюдатель? А то смотри у меня…

– Да, я готов. Но не воображай, что я испугался тебя, мутанта.

– Тогда начинайте свои сказки, ребята. По очереди. И не пробуйте у меня врать – время дорого. Кто вздумает зря трепаться – увидит страшный мультик на ночь.

Так прошло пятнадцать часов. Цилиан слушал, цепенеющим от ужаса разумом цепляясь за сомнительные подробности чужих дел и полузабытые статьи уложений. Страх отступал на время, и Тэн писал, писал, писал огрызком карандаша на желтоватых листах дешевой пластикобумаги, стертые карандаши ему методично точил невозмутимый Председатель. Когда у Цилиана онемела рука, бродяга сменил его и стал сам писать под диктовку. Высокий сенс работал «детектором истины», он садился напротив каждого просителя, сжимал в тонких пальцах их ладони, по высокому лбу мутанта медленно катились капли пота. Когда постояльцы камеры договорили свои истории, сенс подошел к решетке двери и прижался к ней смятым от усталости серым лицом, одновременно, сквозь расстояние, стены и холодное железо ловя сотни мысленных посланий от запертых по соседству людей.

«Проклятый грубиян-мутант работает на износ. Он скоро умрет. Его нервы сейчас догорают, словно фитиль свечи, такое чудо превышает силы даже гениального псионика».

Тэн впервые за последние часы почувствовал, как отступают его ужас и его собственная ненависть.

Кипа исписанных документов постепенно росла. «Все равно мой труд сгорит в тюремном дворе, будет чадить где-нибудь в мусорном баке, среди хлама, вместе с сальными пакетами из-под завтрака судьи, обрывками тряпок и использованной охранниками гигиенической бумагой». Цилиан поймал себя на горьком разочаровании, но оно тут же погасло, вытесненное одним стремлением – успеть побольше, а там будь что будет, и пусть судьба решит остальное.

И это был последний бой Цертуса с упрямым Цилианом.

Под утро за ним явились. Бывший инспектор опять брел по грязному полу, под ядовитым светом желтых ламп, в длинном коридоре, стенами которому служили решетки камер и переплетения просунутых между ними рук.

Эти руки тянулись вслед Цилиану, пытались дотронуться, провожали. Гул голосов заглушал грохот сапог. Крики отверженных неистово и беспорядочно метались под сводами, наподобие эха воплей душ, взятых Оркусом.

– А-ва!

– …а-а-а!

«Они кричат это мне. Все вместе кричат одно и то же слово. Но что они кричат?»

Тэн шел очень медленно, с усилием передвигая непослушные ноги, звуки доносились до него, словно сквозь толстый слой рыхлой ваты. Ненавистный страх вернулся на мягких лапах, но он медлил, как бы оставаясь за спиной, и не решался дотронуться до самого Цилиана.

Так они и дошли до порога – оба вместе, страх и Цилиан. Крики узников слились в один отчаянный вопль. Цепенеющим разумом Тэн наконец-то разобрал смазанные слова и со смесью боли и восторга понял – это было торжественное признание и запоздалая награда. «Как странно, эти люди почему-то кричат… „Слава!..“ Они кричат это мне, они провожают меня…»

За это пронзительное воспоминание он цеплялся до самого конца – покуда ему не связали руки и не накинули на шею петлю, а люк распахнулся под его ногами.

Тюк с перепиской уходил в Порт-Калинус тем же днем – он был довольно большой, но цензором при тюрьме работал автономный канцелярский сайбер, возможности которого далеко превышали выносливость Тэна Цилиана. Цертус не вмешался, оставаясь в неведении: орудуя в Системе, он выучился искренне презирать забавный анахронизм бумажной почты.

– Давно не видел подобной штуки. Что здесь? – указав на мешок, поинтересовался младший коллега инспектора Торреса.

– Забери меня Лимб, ты сам мог бы догадаться – безграмотные и бессмысленные жалобы, которые настрочили наши арестанты. Мне кажется, шеф был бы рад, если бы все это барахло попросту попало в утилизатор.

– Тогда зачем усложнять? Бросим мешок в печь, и не придется гонять машину.

Инспектор Торрес, родной брат Лоры Торрес, матери мертвого мальчишки-псионика, давным-давно порвавший с мятежной сестрой, нехотя пожал широкими плечами.

– Когда горит этакая пластикобумага, получается очень много вони. Жечь законную почту арестантов – перебор. В конце концов, мы уголовная полиция, а не эти маньяки ментальная жандармерия. Пусть в Порт-Калинусе почитают бред всякого отребья из закрытой зоны – поймут, в каких условиях мы работаем.

Его товарищ нехотя кивнул. Тюк, раскачав, метнули в кузов фургона, кто-то подправил его пинком. – Поехали…

Грузовик нехотя тронулся с места, выпустив невидимое и тут же истаявшее облачко тончайшего, почти бесцветного дыма.