Глава 18
Картина мира была размытой. Как будто двое людей, находящихся в машине, двигались и существовали в ином временном потоке или параллельной вселенной. Четкой и яркой оставалась только кровь, выплескивающаяся судорожными толчками из пулевого отверстия на шее Карусели.
То, что рана смертельна, стало понятно с первого взгляда. Когда видишь разорванное горло и большие удивленные глаза девушки, которой осталось жить какие-то секунды, о сомнениях речь не идет. Даже классическое «Держись, все будет хорошо!» здесь не поможет.
Заблуждается тот, кто считает, что надежда умирает последней. Иногда ее попросту не существует. Есть лишь свершившийся факт. Сухое медицинское заключение о сквозном пулевом ранении, не совместимом с жизнью. И точка. Голая правда жизни, с которой уже не поспоришь. Как ни старайся.
В детстве я верил в свою исключительность, чудесные совпадения и много такого, о чем сейчас не хочется вспоминать. Со временем подростковые фантазии потеряли свою притягательную силу. А затем и вовсе исчезли.
И лишь где-то в самом отдаленном уголке души осталась теплиться слабая искра надежды на лучшее.
Костер давно погас. Угли остыли, но под грудой пепла сохранился крошечный огонек, способный обратить унылое пепелище в бушующий ураган пламени.
Смерть Чарли оказалась последней каплей, погасившей искру.
Ту самую, без которой нет жизни.
«Так просто», — Карусель не могла говорить, обращаясь ко мне мысленно.
Как ни странно, я понимал ее.
«Просто и вовсе не страшно».
— Молчи, тебе нельзя говорить. Точнее, волноваться.
«Почему?» — искренне удивилась она.
— Не знаю. — Мысли путались.
По-хорошему, надо было что-нибудь сделать.
Попытаться остановить кровь. Вколоть чудовищную дозу морфия или сказать какую-нибудь несуразную чушь насчет того, что все обойдется и до свадьбы обязательно заживет.
Нужно, но я не мог. Не потому, что не хотел. Правда, не мог. Это было бы нечестно по отношению к ней. Нечестно и неправильно в последние мгновения жизни человека заниматься такой ерундой.
«Если не знаешь, зачем говоришь? Чтобы не молчать?» — Создавалось впечатление, что происходящее ее не касается.
Смерть. Боль. Кровь. Страх. Мир горит, рушится, проваливаясь в тартары, а в самом эпицентре армагеддона маленькая девочка укачивает на руках плюшевого медвежонка. У него ангина. Поднялась температура. Болит животик. И, как на зло, разболелся зуб. Бедняжке так плохо, что слезы наворачиваются на глаза.
Кому-то это покажется пустяком и выдумкой. Плюшевая игрушка не может страдать. А для маленькой девочки все это вполне серьезно. Нет ничего важнее лечебных капель из малинового варенья — лучшего средства от всех недугов.
— Говорю… — Я замешкался с ответом, не зная, что сказать.
«Для чего?»
— Наверное, чтобы не думать.
«Разве можно не думать?»
— Не знаю. — Я чувствовал себя так, словно очнулся в незнакомом месте после тяжелой операции.
Полнейшее непонимание, потерянность, опустошенность — и какая-то странная физически ощущаемая тоска, завывающая монотонную песню о неизбежном конце всего сущего.
«Раз не знаешь, значит, неуверен». — Карусель попыталась улыбнуться.
Было странно видеть некое подобие улыбки на бледном как лед лице. Таком белоснежном, что глаза поневоле начали слезиться — как от «снежной слепоты».
— Да, наверное… Неуверен… — Слова давались с трудом.
Воздух был густой, как туман. Казалось, еще немного — и его можно будет пить.
Захлебываясь.
Крупными глотками.
Не утоляя жажду и не пьянея.
Никогда.
До самой смерти.
— Точно не знаю…
«Тебе плохо…»
Я поймал себя на мысли, что прямо сейчас расхохочусь в голос. Как последняя истеричка. И буду смеяться до тех пор, пока пуля, выпущенная ноймом, который стоит в нескольких шагах за спиной, не снесет мне полчерепа.
Охотники не бросили истекающую кровью добычу. Они рядом. Наслаждаются ощущением безграничной власти и вседозволенности. Оставляя за собой право сделать контрольный выстрел, когда захотят.
Умирающая девочка говорит, что кому-то плохо, совсем упустив из вида, что плюшевый медвежонок давно сгнил на помойке, ее рана смертельна, а мы оба покойники.
— Да, мне плохо. — Карусель права, спорить бессмысленно.
Бывают моменты, когда лучше со всем соглашаться. Сейчас именно тот самый случай.
«Ты устал и потерялся».
— Где? — Мне приходилось напрягаться, чтобы понять, о чем идет речь.
«В огромном мире».
Немудрено заблудиться на мусорной свалке, простирающейся до самого горизонта. Отходы производства, искореженные пластиковые упаковки, гарь, вонь, имплантаты, обрывки желаний, амбиций и судеб. Все перемешалось на дне смердящей выгребной ямы, в которую беспечные люди превратили не только свой мир, но и жизнь.
— Не один я. Мы все потерялись. — От нереальной белизны ее лица глаза уже не просто слезились, а начинали болеть.
Я с трудом удержался, чтобы не смежить веки.
«Не все».
Хотел спросить, кто «другие». Но передумал.
— Ладно, как скажешь. — Нам нечего было делить и не о чем спорить.
«Потерялись не все, — настойчиво повторила она. — Понимаешь, есть те, кто остался».
Честно говоря, я уже ничего не понимал и поддерживал разговор на автопилоте.
— Пусть так.
«Они говорят, ты не такой, как другие».
Пресловутые «они» не приоткрыли занавес страшной тайны. Разумеется, я не такой, как другие. Разлагающийся кусок мяса, густо приправленный наркотиками, не имеет ничего общего с обычными людьми.
— Каждый считает себя особенным, хотя на самом деле все мы одинаково бессмысленные сгустки протоплазмы.
«Ты сам не веришь в то, что говоришь».
Я и правда уже ни во что не верил. Единственное, что я знал наверняка: возражать умирающей — не лучший способ скрасить последние секунды ее жизни.
— Ты права. Не верю. Мелю всякую чушь, чтобы не молчать.
«Хорошо, — удовлетворенная ответом, Карусель перешла к главному. — Они говорят: "Ни за что не соглашайся с ним"».
— Они? — Переход был таким неожиданным, что я не сразу понял, о ком идет речь.
«Да».
— Ах они\ Закадычные друзья с капота! Таинственные незнакомцы, для которых нет ничего невозможного.
«Точно».
— Почему не соглашаться?
«Потому что…» — Ее глаза расширились от удивления.
Такое выражение бывает у человека, застигнутого врасплох. Секунду назад все было как обычно, а в следующую покупатель на бензоколонке выхватывает пистолет, направляя его на усталого кассира.
— Быстро гони деньги или разнесу твою тупую башку! — кричит взвинченный до предела грабитель. — Думаешь, я шучу?
Первые несколько мгновений кассир не может оправиться от безмерного удивления, и только затем его накрывает мутная волна парализующего волю страха.
Судя по расширившимся от удивления глазам, она увидела нечто подобное.
— Это он? — Мне не хотелось оборачиваться.
И без того ясно: за спиной нет ничего, кроме дула пистолета и молодого отморозка, считающего себя вершителем чужих судеб.
«Он», — глухим эхом отозвалась Карусель.
Казалось, прямо сейчас умирающая закричит от ужаса, но вместо этого напряженное лицо неожиданно расслабилось — и она улыбнулась, став удивительно красивой.
«Нет, показалось».
— Бывает, — кивнул я в знак согласия, решив не вдаваться в подробности.
«А…»
— Ты тоже не такая, как все.
«Нет. Подожди. Сейчас не об этом… Пожалуйста, возьми меня за руку, — попросила она. — Левую… Правую не чувствую».
Могла бы и не уточнять. Кусок пластика, пробивший мягкую ткань, оставался на месте.
— Взять за руку?
«Да».
Я выполнил просьбу.
— Так хорошо?
«Да».
— Что-нибудь еще?
«Нет. Пожалуй, нет, — и, немного подумав, добавила: — Все, как нам обещали. Вместе до самого конца».
— Кто обещал?
«Они».
— Кто? — Мне начало казаться, что я схожу с ума или вновь оказался в ловушке сознания.
Упираюсь в невидимую стену, не в силах вырваться из клетки. Сейчас закрою глаза, а когда открою, вновь увижу тревожное лицо склонившейся Герды. Вечно неунывающий Кай будет рядом. Мы вновь пойдем грабить бан, охраняемый киборгами, и умрем, наверное, в тысячный раз.
— Ты можешь сказать, кто эти пресловутые «они»? — Тряхнув головой, я отогнал призраков прошлого.
«Они?»
— Да. Твои таинственные друзья?! — Я неожиданно разозлился.
Причем разозлился по-настоящему. Мир сузился до размеров игольного ушка. Все остальное отошло на второй план. Остался только он. Последний вопрос. Не узнав ответ на который я не смогу спокойно умереть.
«Конечно. — Карусель и не думала делать тайну из очевидного. — Они… — Ее рот исказила болезненная судорога. — Они…»
Прямо на глазах белоснежное лицо начало сереть, превращаясь в бессмысленную, лишенную жизни пепельно-серую маску.
— Кто?
Я склонился над умирающей, чтобы суметь прочитать ответ в глубине угасающих глаз.
«Они…»
— ПРОСТОСКАЖИ! — Я все же не выдержал, сорвавшись на крик.
«Не кричи…»
Маленькая девочка с укоризной смотрит на глупого взрослого, не верящего в целебную силу капель из малинового варенья. И в то, что плюшевый медвежонок обязательно выздоровеет.
— Прости. — Вспышка гнева прошла, и мне стало ужасно стыдно.
«Это серые ангелы».
— Кто?! — Можно было ожидать чего угодно, только не этого.
«Серые… Они пообещали… Мы будем… Вместе. До конца».
— Мы?
«Да».
Слова, звучащие в моей голове, превратились в захлебывающийся клекот: «Знала… Про засаду… Пошла… Ведь… Нельзя… Оставлять… Когда… Потому… Пото…»
— Почему? — хотел спросить я.
И не успел.
Глаза-звезды потухли. Сердце остановилось. Не сказав самого главного, Карусель смежила веки. Уйдя туда, где за гранью добра и зла нет умных и глупых, богатых и бедных, правых и виноватых, черных и белых. А есть лишь вселенское одиночество, вечная печаль и неприкаянные души, за которыми присматривают ангелы, так и не вставшие ни на чью сторону.
* * *
— Глупец, ты так ни чего и не понял. — Ярко накрашенный рот платиновой блондинки искривился в брезгливой гримасе.
Женщина в облегающем платье цвета индиго, не скрывая отвращения, на ходу бросила в море изысканный дамский мундштукенедокуренной сигаретой.
— Так ни черта и не понял…
Она ошибалась.
На самом деле я понял все. Но было уже слишком поздно.
И главное — нельзя ничего изменить.
