Утром, еще сонный, содрогаясь от темного ужаса, что остался от сна, почти на ощупь включил кофемолку, зерна засыпал вечером. Глотал кофе почти кипящим, включил телевизор погромче, в раскрытое окно, как волны морского прибоя, били шумы огромного города, соседи сверху устроили бег на месте всей семьей, я чувствовал, как постепенно эти привычные звуки вытесняют смутные, неоформленные страхи.

Дверь на балкон подалась туго. Воздух пахнул свежий и чистый. Далеко между домами широкая дыра подземного туннеля метро. Пестрым потоком в глубь земли вливается поток мужчин и женщин, старых и молодых, уродливых и не очень, с разным цветом кожи. Я мог бы оказаться в теле любого из этих существ. Или не мог? Все-таки, наверное, должны были совпасть какие-то условия, чтобы вот так вдруг возник Я. На тридцатом году жизни этого существа! На этой планете. В этот момент времени.

В холодильнике взял курицу, Лена натолкала так, что палец не просунуть, сунул в микроволновку. Когда заканчивал скрести щетину, зазвучал таймер. Дверка распахнулась почти сама под напором сочного пара и одуряющего запаха.

И хотя мыслями в зазвездных далях, зажаренную ножку курицы ел жадно, как волк. Хрустящая как молодой ледок коричневая корочка ломалась под пальцами, аромат сводил с ума. Сок стекал по пальцам, я жадно слизывал языком, зубы с наслаждением вонзались в нежную мякоть. Внутри меня урчало, требовало быстрее забросить в топку это сочное мясо, эту чужую плоть, что вскоре станет моей.

Ножка толстая, сочная, раздутая ляжка, но еще не жилы, а нежное молодое мясо. Хрустящую зажаренную кожу я уже сожрал, теперь насыщался хоть и быстро, но уже ощущал всю сладость пожирания мяса.

И вдруг подумал, что я в самом деле ем ножку курицы. Жру, пожираю ее толстую сочную ляжку. Это живое существо жило, бегало, кудахтало, чему-то радовалось, чего-то пугалось, ощущало радость материнства, когда несло яйца и мечтало о крохотных пушистых цыплятках… А я бездумно ем эти яйца, для меня это не погубленные жизни, а просто еда. Я сам не очень-то думающее разумное животное, сам недалеко ушел от этой курицы, что так же бездумно и без угрызений совести клюет червячка или бегущего по своим делам жучка.

Нет, я сейчас уже не человек, так как я уже задумался. Но я в этом теле, в теле человека! Что я могу сделать? Не есть курятину? Вообще не есть мяса?.. Но ведь и хлеб из зерен, а они те же яйца растения, должны появиться молоденькие ростки, вырасти в большие и сильные стебли, зацвести, то есть – войти в пору зрелости, оплодотвориться… все как у людей, страшно подумать!.. налиться зерном…

Мое тело подпрыгнуло от резкого оглушающего треска. С бьющимся о ребра сердцем не сразу сообразил, что просто позвонили в дверь. По ту сторону дверного «глазка» виднелось раздутое чудовище, я попытался найти знакомые черты, но в коридоре перегорели почти все лампы. Чувствуя, что дольше держать незнакомца неприлично, сбросил щеколду.

Володя, старый приятель, шагнул через порог, улыбающийся, румяный, с довольным лицом.

– Долго спишь! – заявил он весело. – Впрочем, сон – залог здоровья. Кто дольше спит, тот дольше живет!.. Я принес тебе программульку на три дня раньше, учти.

– Проходи, – сказал я. – Чаю хочешь? А программу мог бы скинуть по Инету.

– Инет вреден, – заявил он категорически. – Я им не пользуюсь. А чай зеленый? Может быть, у тебя найдется просто чистая вода? Чистая – значит очищенная.

– Даже в бутыли есть, – пробормотал я. Раньше у меня его свихнутость на здоровье вызывала только снисходительную улыбку, как и кричащий с груди значок «Хочешь похудеть – спроси меня!», но теперь что-то зацепилось, я делал чай, разливал, ему плеснул хрустально чистой воды, теперь ее продают, как раньше продавали лимонад, наконец поинтересовался:

– Ты же раньше вроде бы вообще был чокнутым не то на религии, не то на сектах… А теперь цели помельче, да?

Он удивился:

– Почему?

– Раньше тебя интересовало бессмертие души, а теперь всего лишь здоровье.

Он оскорбился:

– В здоровом теле – здоровая душа!

– А как же Квазимодо?

– Что за, – удивился он, – квази-мода?

– Урод с чистейшей душой, – пояснил я. – У Гюго вообще много уродов с чистейшими душами. Человек, который смеялся, еще какие-то… не помню, но были.

– А-а, вот ты о чем?.. У того урода было здоровое тело. Уродливое, но здоровое. Со здоровой печенью, почками. Как у меня!

– Благодаря твоим травкам?

– И травкам тоже, – согласился он самодовольно. – Понимаешь, это необходимое условие. Предварительное! Нужно подготовить тело, очистить от скверны. О каком спасении души можно думать, когда тело загажено отходами, шлаками, когда скверна вопит во весь голос?

Он отхлебывал воду мелкими глотками, прислушивался к ощущениям, надо дать воде наполовину впитаться еще по дороге к желудку. Я глушил крепчайший кофе, слушал знакомые бредни, но все же слушал, а раньше всегда на его проповеди предлагал хлебнуть еще и коньячку, у меня в холодильнике стоит недопитый с прошлой недели, и Володя мигом стушевывался, сникал и быстро исчезал..

Обрадованный, что не прерываю, он долго и с жаром вел свою песню о бессмертной душе. Плоть временна, но душа вечна. Об этом знали еще мудрецы Древней Индии, когда создали стройную систему реинкарнации. Душа после смерти человека не умирает, а воплощается в тело ребенка, находящегося в утробе, в животное, птицу или даже в насекомое. Через много перевоплощений снова может вернуться в тело человека, а если вел себя достойно и праведно, то и вовсе такая душа воздымется, есть такое слово?.. и сольется с Единым и Высшим…

– Разумом?

– Нет, – сказал он живо и с некоторым недоверием, в самом ли деле я слушаю, – хотя говорят именно так! Чаще всего так. Хотя это не совсем разум, а нечто Великое, что есть и Разум, и Мировая Душа, и Всеобщность, и намного-намного больше.

Я спросил непонимающе:

– И что же… эта реинкарнация?.. Так и переселяются ваши души?

Он поморщился:

– Ну, зачем же так примитивно! Это раньше была реинкарнация.

– Была?

– Считалось, – поправился он, – считалось, что… реинкарнация. Это была ошибка… Даже не ошибка, а просто недопонимание древних. Хотя у древних обычно ищем разгадки всех тайн, но козе понятно, что древние не могли знать больше нас. Спасибо им и за ту великолепную догадку! Даже не догадку, а удивительное прозрение. Но на самом деле душа умершего, очищенная от скверны прошлой жизни, воплощается в новорожденного младенца! Обязательно в человека, а не в какого-нибудь червяка.

– Индийского?

– Индийского червяка, – согласился он. – Нам ихняя Индия не указ. У нас тоже, говорят, была раньше реинкарнация, но потом нашли пути к Богу покороче. Душа переселяется в тело другого человека напрямую. Как я уже говорил, прямо в новорожденного младенца.

– Когда?

– В момент появления на свет, – ответил он быстро. – С первым криком!

– Но кричит вроде бы позже, – заметил я осторожно. – Меня, говорят, шлепали, чтобы закричал.

Он затряс головой:

– Ты мог появиться еще животным! Ведь у животных нет души. А у человека есть. С твоим криком в тебя вселилась душа человека, который, возможно, умер не только что, а пребывал в нирване сотни лет. До этого воплощения он был, к примеру, обер-полицмейстером в Вятке или жандармом в Угличе!

Я поморщился.

– Что-то не чувствую в себе карательных наклонностей. А мог быть, к примеру, негром в Уганде?

Володя поперхнулся, вода разбрызгнулась красивыми струйками. Отряхиваясь, признался:

– Над этим не думал. Вообще-то для Мировой Души по фигу, кто в каком теле, но, с другой стороны, нет, я не расист, но, думаю, Господь… то бишь Мировой Разум, предпочитает воплощать частички своей души в подобные тела.

– Ага… Значит, мне не светит, что когда-то бывал царем или падишахом? Даже князем вряд ли? Жаль… А то видения всякие…

Он замер с чашкой возле губ, брови взлетели на середину лба.

– Видения? Какие?

– Да так, – ответил я с неловкостью, – ерунда.

– Нет-нет, ты скажи! Это может быть очень важно!

– Да ерунда, – сказал я тверже. – Лучше назвать это снами. Ну, когда еще не проснулся… или не заснул, а так, на грани сна и яви. Давай лучше вот такое скажи. Ну переселится душа… Так?

– Так, – повторил он настороженно.

– Ну и что?

Он покачал головой.

– Не понимаю тебя.

– Ну и что с того? Человек все равно умер.

Его почти отшвырнуло на другую сторону кухоньки. Брови как вскочили на середину лба, так и застыли, словно приклеенные. В глазах светилось великое изумление моей тупостью.

– Как что? Это значит, мы – бессмертны!

Не вставая, я взял с подоконника коробку с магнитофонной кассетой. Вытащил кассету, посмотрел на свет ленту: много ли потертостей.

– Душа, как ты говоришь, это что-то вроде этой магнитофонной ленты. На ней можно записывать разные песни или фильмы, проигрывать, стирать, записывать другие, снова стирать и записывать…

Он с неуверенностью качнул головой.

– Ты подбираешь очень простые образы… но в целом верно.

Горечь стиснула мое горло, как удавка. Я прошептал, едва в состоянии выталкивать слова через сузившуюся гортань:

– Я – это мои чувства, воспоминания, ощущения. Я сейчас вижу, как солнечный зайчик ползет по стене, как за окном проехала машина… но буду ли я все это помнить? Если нет, то это буду уже не я. Мне все равно, исчезнет ли магнитофонная лента моей души или же сгодится для других записей. Потому что я – это не сама магнитофонная лента, а запись на ней! Если же ее сотрут, сотрут меня, мое Я. Какое мне дело до того, что на ней запишут потом? Меня уже не будет!

Я шлепал губами, но слова не шли. Горло перехватило с такой силой, что я чувствовал, как трещат хрящи гортани.

Он заговорил торопливо, быстро, словно спешил убедить меня не прыгать вниз головой с высотного балкона:

– Но у нас есть свидетельства… есть!.. что некоторые в известные моменты своей жизни видели кусочки своей прошлой жизни… или хотя бы смутно ощущали, что они уже кем-то были раньше! Свидетельства уважаемых людей! Которым обычно доверяем…

Я чувствовал безнадежную тоску. Ощущение было таким, словно стою по горло в воде, а теплый ил под ногами размывается, уходит, черная вода поднимается, грозит накрыть с головой.

– У меня тоже, – проговорил я с трудом, – попадалась иной раз бракованная лента. Какой-то фрагментик или даже звук с прошлого фильма не стерся до конца… Я такие ленты уничтожаю целиком.

Я никогда не видел, чтобы кровь могла отхлынуть так резко и отовсюду, стягиваясь куда-то вовнутрь организма. Даже кисть его руки стала желтой, как у мертвеца, без кровинки. Губы посинели, сморщились. Когда задвигал ими, мне показалось, что со мной говорит умирающий:

– Это неверно. Это неверно! Это не может быть верным! Душа вечна… В душе хранятся все записи всех прожитых телом жизней, надо только суметь их прочесть. Мы все над этим как раз и работаем… Единое информационное поле… Биополе Разума, взаиморасположение планет и тайные намеки Нострадамуса говорят о том, что нам вот-вот удастся подобрать ключ или даже, говоря современным языком, хакнуть код и раскрыть все возможности души…

Я кивал, соглашался, уже злой на себя, что так напугал моего ранимого приятеля, но не удержался, брякнул:

– Но как же тогда с моей индивидуальностью? Пусть даже твоей, хотя мне все равно, что случится с твоей. Если я высвобожу все те личности, что закодированы в моей душе, то куда денусь я? Они ж меня затопчут. Да и в любом случае то буду уже не я.

Он возразил:

– Ты станешь ярче, умнее, образованнее! Если хоть кто-то из твоих предков, к примеру, знал иностранные языки, то теперь будешь знать и ты!

– Не я, – сказал я уныло. – А то существо, что будет жить в этом теле. Со стороны будет эффектно: я вдруг стал таким мудрым, таким знающим! Все знакомые рты раскроют. Но это для них. Но сам-то я исчезну… Этот вот я, который сидит перед тобой и который по-иностранному ни бум-бум, ни кукареку… Эх, Володя! Меня сейчас интересует не общество, которому выгодно появление такого интеллектуала, а я сам. Вот этот. Я сам хочу продлиться. Я сам хочу б ы т ь.

Он ушел, на этот раз притихший, погасший, даже горбился, словно я взвалил ему на плечи невидимый мешок с камнями. Я сам хочу быть, сказал я ему, и п о т о м. Потом, после того рубежа, когда мне стукнет семьдесят или сто, после которого это вот одряхлевшее тело остынет, его за ненадобностью сожгут или закопают, чтобы не мешалось. Но черт с ним, его не жалко, но я, Я?

Куда денусь Я?

Я закрыл за ним дверь на два оборота ключа, а потом набросил еще и цепочку. Жизнь этого вообще-то заурядного тела теперь бесценна: в нем живу и осознаю себя Я – единственный и неповторимый. Вообще единственный!

Человек – это всего лишь слабая душа, обремененная трупом, но ужас в том, что моя душа, бессмертная и вечно молодая, живет, пока живет этот труп. А потом – ничто… Гомер сказал, что листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков, хотя я такое грустное высказывание меньше всего ожидал от героического Гомера, но, видать, и он однажды открыл для себя некую страшную истину…

С экрана телевизора громогласно рассказывали о достижениях науки. Я взял еще теплую чашку в обе ладони, выцеживал, как верблюд, оттопыривая губы, остатки кофе, стараясь не прихватить черной кашицы. Наука – это реальнее. В прошлом искать может только идиот, откуда там ответы, а вот наука в самом деле что-то да может. Совсем недавно Эдисон изобрел фонограф, затем пошли патефоны, магнитофоны, видео, сейчас косяком прет цифровая запись, что исключает искажения, уже всерьез пошли разговоры о том, что человека тоже можно будет вскоре записать и передать, скажем, по модему. А то и вовсе по радиолучу. К примеру, из Москвы в Нью-Йорк. Правда, быстрее долететь на самолете, такая передача даже при ультраскорости может растянуться на пару недель, но если на другую планету?

Правда, это только на первый взгляд кажется, что это передача человека из точки А в точку Б. На самом же деле в точке А человек будет уничтожаться, в точке Б воспроизводиться. Для передачи файлов нет разницы, но здесь дело идет о человеке… Даже для общества нет разницы: жена и родные отец с матерью не заметят разницы между родным сыном и продублированным, но ведь убьют МЕНЯ, а передадут только копию! Что мне с того, что мать родная не отличит? Меня, НАСТОЯЩЕГО, уже не будет…

То же самое и в ответ на соблазнительную мысль хранить себя на сидюке. Понятно, о-о-очень большом. Но ведь будешь храниться не ты, а всего лишь твоя копия…