* * *

Ночь медленно отступала, выдавливаемая за горизонт краем пока еще невидимого солнечного щита.

Четверо кебтеулов из сотни Черных Шулмусов почтительно склонились перед одинокой фигурой в черном плаще-ормэгэне. Внутри железной кибитки, которую они охраняли, послышался тихий стон.

– Все готово? – спросил Субэдэ. Только своим личным телохранителям мог доверить он тайну ритуала. Но и то далеко не все им было известно. Некоторые тайны не предназначены для людей.

– Да, Непобедимый.

Послышались шаги. Двое воинов вышли из-за кибитки, ведя под локти связанного молодого раба. Лицо раба было бледным от ужаса.

– Не бойся, – сказал Субэдэ рабу. – Ты уйдешь легко. Чашу, – бросил он отрывисто и сделал шаг вперед. Раб попятился было, но воины держали его крепко.

Плащ зашуршал, падая на землю. Мелькнула черная молния – и раб забулькал горлом, захлебываясь собственной кровью. Его шею пересек глубокий разрез. Один из кебтеулов схватил раба за волосы и резко запрокинул назад голову умирающего.

Субэдэ быстрым движением перехватил чашу из руки воина и подставил ее под струю крови.

Чаша быстро наполнилась до краев.

Глаза Субэдэ снова стали пустыми, словно он смотрел сквозь призму этого мира на что-то, видимое только ему. Кебтеулы отступили в тень, унося мертвое тело и шепча про себя охранные заклинания.

Субэдэ остался один.

Он не знал, откуда пришел к нему Ритуал. Бывает такое – ты знаешь, что надо сделать именно так, а не иначе. И, сделав, понимаешь, что поступил правильно.

Так было и с Ритуалом.

И с пхурбу.

Черный кинжал с рукоятью, изуродованной головами жутких демонов, вырванный из цепких лап алмас во дворце императора Нинъясу, изначально был тупым. Сперва Субэдэ не знал, что делать со странным и страшным предметом – почему-то казалось, что людские руки не могли изваять такое. А что-то делать с предметом, сотворенным богами или демонами… И что потом будет со смертным, решившимся на подобное? Субэдэ уже подумывал о том, чтобы потихоньку закопать внушавшее безотчетный страх бесполезное оружие на вершине одного из степных курганов, как вдруг однажды трехгранное лезвие, по прихоти резчика выползающее из пасти самого ужасного демона, потребовало заточки…

Оно явилось к нему ночью, само черное, словно ночь. Не подходящее ни под одно описание Нечто, постоянно меняющее форму. Не похожее ни на кинжал, ни на демонов, изображенных на рукояти. Оно вообще не было похоже на что-то, имеющее отношение к этому миру. Это было существо из иной вселенной, пришедшее в мир людей по какой-то своей надобности, недоступной пониманию смертных, и принявшее форму, понятную человеческому глазу. Оно не смогло полностью скрыть свою сущность и, подчиняясь законам этого мира, стало тем, чем стало – жутким подобием оружия. А люди дополнили остальное – то ли резцом искусного мастера, то ли лишь своим воображением, смущенным темной сущностью инородного предмета. Хотя, может быть, это были и не люди. Позже Субэдэ узнал, что, когда алмас поймали, в ее лапах уже был пхурбу.

А сейчас черный кинжал был голоден. И требовал человеческой крови. Причем крови, добытой самостоятельно.

Субэдэ заточил лезвие. И с тех пор часто поил пхурбу, как только чувствовал, что существо проголодалось. И пхурбу был ему по-своему благодарен.

С момента их встречи Субэдэ стал намного ближе к миру духов Степи, чем кто-либо из смертных. Из его тела ушла тупая боль старых ран и назойливые лишние мысли, досаждающие любому человеку на протяжении всей жизни. Не их ли отсутствие превращает обычного воина в мудреца и великого полководца? При этом Субэдэ не чувствовал какой-либо зависимости. По воле судьбы Пути двух воинов из разных миров слились в один, и они, без слов все поняв друг о друге, пошли рядом. До тех пор, пока Пути не разойдутся вновь. У одного из воинов была подвластная ему живая машина смерти. У другого – много еды. Почему бы не помочь друг другу и не поделиться добром, коли у попутчика возникла в том нужда?..

Субэдэ опустил в чашу клинок пхурбу, шепча про себя не понятные для него слова. Слова тоже пришли из ниоткуда. Когда приходило время Ритуала, они до боли сжигали язык и горло, требуя выхода, словно мокрота умирающего от моровой язвы. Так было до недавнего времени. С некоторых пор Субэдэ сам назначал время Ритуала – тогда, когда ему это было нужно. Пхурбу пока молчал. Когда двое воинов идут рядом, один из них всегда будет сильнее другого.

Через несколько мгновений кожа ладони, сжимающей рукоятку пхурбу, почувствовала слабую пульсацию, словно древний кинжал действительно глотал кровь, утоляя жажду.

Из железной кибитки послышался жалобный вой. Но Субэдэ даже не пошевелился. С его языка в рассветный туман стекали слова, и казалось, будто туман в ужасе расступается и бежит прочь, подальше от страшной магии, творимой человеком.

Когда пульсация в рукояти стала тише, Субэдэ перевернул пхурбу и обмакнул в кровь прядь серебристых волос. Звуки, слетающие с его языка, тоже становились все тише и тише. А его взгляд становился все более похожим на человеческий…

Протяжный вой в кибитке стал глухим, в него вплелись утробные, клокочущие звуки. Теперь это уже был не вой, а рычание разъяренного зверя.

– Не сердись, алмас, я иду к тебе, – прошептал Субэдэ, направляясь к кибитке.

Тяжеленный кованый засов взлетел кверху от легкого движения руки – после Ритуала прибывало силы. Субэдэ потянул на себя массивную железную дверь.

Из кибитки пахнуло ужасающим смрадом разлагающихся останков и гниющих фекалий, перемешанным с тяжелым запахом дикого зверя. Однако Субэдэ был истинным сыном Степи, в которой мыть тело человека принято лишь один раз в жизни – при рождении, и потому волна удушливой вони не показалась ему чем-то особенным.

В темноте кибитки зашевелился косматый силуэт.

– Пей, алмас, – сказал Субэдэ, протягивая чашу. Из мрака высунулась громадная лапа, покрытая свалявшейся шерстью. Она с неожиданной ловкостью схватила чашу и снова скрылась в темноте кибитки.

Субэдэ ждал.

Через мгновение пустая чаша просвистела над его головой. Вслед за ней летел недовольный рев.

– Не кричи, алмас, – спокойно произнес Субэдэ. – Сегодня ты не получишь мертвого тела. Мои воины тоже пойдут в битву наполовину голодными. Когда человеку выпускают кишки, они должны быть пустыми. Тогда у него появляется шанс выжить. К тому же голодный воин – злой воин. А сегодня ты должна быть злой, алмас. Выходи.

Косматый силуэт заворочался, из глубины кибитки злым черным огнем блеснули два глаза.

– Выходи, алмас, – повторил Субэдэ. Его рука легла на навершие пхурбу – высовывающийся из пасти демона черный кулак, в котором был зажат клок серебристых волос. На пряди волос сомкнулся второй кулак – живые человеческие пальцы, по твердости мало отличимые от когтистых пальцев навершия. Силуэт помедлил еще немного, словно раздумывая, и шагнул вперед. Субэдэ отошел в сторону.

Сначала она высунула голову, держась лапами за дверной проем. Глянула, зажмурилась от непривычного света, потом вновь открыла глаза.

В который раз подивился про себя Субэдэ странной, дикой, первобытной красоте сказочного горного зверя. Иногда он сравнивал алмас с морем, что лежит на востоке Нанкиясу. В бурю оно ужасно, но в тихую погоду вряд ли есть что-то более прекрасное на земле. Вот если бы срезать эти свалявшиеся грязно-серые космы, измазанные в засохшей крови съеденных рабов, остричь толстые желтые когти на лапах да волшебным образом уменьшить размах плеч, толщину рук и гигантский рост зверя, который на пять голов выше самого высокого воина Орды, кто знает, нашлась бы в гареме любого из земных владык более прекрасная женщина. Субэдэ слышал, что когда-то в древности в далеких северных странах ярлы брали в жены сказочных валькирий, по описанию очень похожих на алмас, которые потом рожали им настоящих героев. Отчаянные люди были эти ярлы… Но сейчас за длинной свалявшейся шерстью и спиной, согнутой теснотой железной кибитки, вряд ли кто-то разглядел бы большие глаза цвета ночи, тонкий нос, полные губы… А и разглядел бы – так первым делом подумал бы о страшных клыках, скрывающихся за этими губами. Они вырастают у травоядных алмас, если с детства приучать их есть мясо. Как вырастает в их душах ненависть к людям, если это мясо будет человечиной. Субэдэ по крохам собирал сведения о том, как сделать из алмас совершенное оружие. И сейчас считал, что собрал достаточно…

Стоящие в отдалении кебтеулы видели, как Субэдэ острием зажатого в руке пхурбу показал зверю на город, плывущий в рассветной дымке. Гора серой шерсти слушала молча, лишь изредка по ее телу пробегала заметная дрожь.

– Алмас не ела три дня, с того самого времени, как хан приказал штурмовать город, – сказал один из воинов, лицо которого было изуродовано старым ожогом. – Когда она вот так дрожит от голода, мне порой становится не по себе.

– Не бойся, – ответил другой. – Думаю, что она не станет тебя есть и выплюнет сразу же, если вдруг и схватит по ошибке. Я точно знаю, что алмас не ест печеный конский навоз, даже когда он немного похож на человека.

– Я также знаю, что она не ест тупые деревянные чушки, поэтому тебе тоже нечего бояться, – спокойно отпарировал обожженный воин. Возможно, в другое время они бы либо хохотали над шутками друг друга, либо хватались за ножи от обиды. Но сейчас, глядя на ожившее сказочное чудовище, шутили они совсем по другой причине – для того, чтобы постоянно помнить о том, что они – люди, отважные воины Орды, а не вопящие от суеверного ужаса, теряющие разум существа, со всех ног бегущие подальше от этого страшного места.

– Все-таки великий воин наш Субэдэ, – покачал головой обожженный воин. – Клянусь очагом юрты, в которой я родился, что со времен Потрясателя Вселенной мир не знал более храброго воина.

– Да уж, – кивнул второй воин. – Вот бы кому быть ханом…

Обожженный воин резко обернулся и ударил по губам собеседника тыльной стороной тяжелой кожаной перчатки, усиленной нашитыми на нее полосами железа.

– Молчи, дурак, – прошипел он. – Старики говорят, что Непобедимый слышит все, что говорят люди за пять полетов стрелы. Потому он всегда заранее знает планы врага. А подобные разговоры он ненавидит! Моли Тэнгре, чтобы он был сейчас слишком занят для того, чтобы слушать твою болтовню. Иначе мы оба очень скоро будем молить всех степных демонов о милости – чтобы нас быстро сожрала алмас вместе с твоими деревянными мозгами и моими несчастными ушами, которые вынуждены слушать твой бред…

Но воин был прав. В этом мире для Субэдэ сейчас существовали лишь он и жуткое наследие мертвого владыки Империи Цзинь. Полководец неотрывно глядел в глаза алмас, вместе со словами мысленными образами передавая чудовищу свою волю.

– Иди, алмас. Возьми это – и иди, – наконец сказал он, указывая на громадный квадратный щит, который за ночь смастерили рабы из цельных сосновых стволов. К щиту несколькими прочными волосяными арканами был примотан узловатый дуб, целиком вывороченный из земли и начерно очищенный от ветвей и корней. У дерева был мощный комель, отчего оно напоминало огромный пест, которым шаманы толкут в ступах свои снадобья.

Алмас не могла ответить – ее глотка не была создана для человеческой речи. Но сейчас она понимала все, что говорил ей Субэдэ. И полководец знал, что его приказ будет исполнен в точности. Иногда Субэдэ спрашивал себя – что именно понимает алмас? Его слова? Его мысли? Или все-таки он сам был просто придан кинжалу из неведомого черного металла для того, чтобы на понятном для чудовища языке озвучивать волю бога, заключенного в пхурбу? Порой в мгновения, когда перед ним приоткрывалась завеса иного мира, и такая мысль закрадывалась ему в голову. Когда двое воинов идут рядом, один из них всегда будет умнее и хитрее другого.

Субэдэ усмехнулся. Какая разница? То, что он делает, нужно Орде. А значит, нужно и ему. Лишние мысли всегда мешают действию…