11

Ресторан был почти полон. Услужливый официант тотчас принес им два бокала шампанского. Энтони к своему не притронулся, Джулия же выпила шампанское залпом, после чего осушила бокал отца и знаком велела официанту налить еще. К тому времени как им подали меню, она уже захмелела.

— Не пора ли тебе остановиться? — посоветовал Энтони, когда она заказала четвертый бокал.

— С какой стати? Смотри, сколько в нем пузырьков, и вкус бесподобный!..

— Ты пьяна.

— Ну нет, до этого еще далеко! — ответила Джулия, хихикая.

— Все же могла бы сдержать себя. Неужели ты хочешь испортить наш первый совместный ужин? Вовсе не обязательно напиваться до тошноты, просто скажи откровенно, что хочешь уйти, и все.

— Ни за что! Я хочу есть!

— Можно заказать ужин в номер, если тебе угодно.

— А по этому поводу скажу вот что: по-моему, я уже вышла из того возраста, когда слушаются чужих советов.

— Девочкой ты вела себя точно так же, когда пыталась вывести меня из терпения. Но ты права, Джулия, мы оба уже вышли из этого возраста — и ты и я.

— Если вдуматься, это был единственный выбор, который ты не сделал вместо меня.

— Какой выбор?

— Томас!

— Нет, он был не единственным, а первым, и впоследствии, если помнишь, ты сделала много других.

— А ты всегда стремился контролировать мою жизнь.

— Что ж, этой болезнью страдают многие отцы, однако ты непоследовательна, ведь ты упрекнула меня в том, что я почти всегда отсутствовал.

— Я бы предпочла, чтобы ты отсутствовал, но ты ограничивался тем, что тебя не было со мной!

— Джулия, ты пьяна и слишком громко говоришь, это неприлично.

— Ах, неприлично? А прилично было врываться без предупреждения в ту квартиру в Берлине? Прилично было орать во всю глотку, до смерти напугав бабушку человека, которого я любила, и допытываться у нее, куда мы подевались? Прилично было взломать дверь комнаты, где мы спали, и свернуть Томасу челюсть? Может, это было прилично?

— Ну, скажем, это было чересчур, тут я с тобой согласен.

— Ах, согласен?! А прилично было тащить меня за волосы к машине, которая ждала перед домом? Прилично было провести через зал аэропорта, вцепившись мне в плечо и встряхивая, как тряпичную куклу? Прилично было пристегнуть меня ремнем к креслу, чтобы я не выпрыгнула из самолета в воздухе? Прилично было привезти меня в Нью-Йорк, швырнуть в мою комнату, как преступницу в камеру, и запереть дверь на ключ?

— Знаешь, бывают минуты, когда я говорю себе, что правильно сделал, умерев на прошлой неделе.

— Ой, только не надо опять этих громких слов, я уже сыта ими по горло.

— Нет, это не имеет никакого отношения к твоему блестящему монологу, я думал совсем о другом.

— Интересно о чем?

— О твоем поведении с того момента, как ты увидела портрет, напомнивший Томаса.

Джулия изумленно вытаращила глаза:

— А какая тут связь с твоей смертью?

— Забавно звучит эта фраза, не правда ли? Ответ таков: я невольно, без всякого злого умысла помешал тебе выйти замуж в прошлую субботу, — объявил Энтони Уолш с широкой улыбкой.

— И тебя это так сильно радует?

— То, что тебе пришлось отложить свадьбу? Еще минуту назад меня это искренне огорчало, но теперь — совсем другое дело…

Смущенный поведением этих бурно споривших клиентов, официант вмешался, предложив взять у них заказ. Джулия попросила принести мяса.

— Как прикажете зажарить?

— Лучше всего с кровью! — ответил Энтони Уолш.

— А для месье?

— У вас не найдется для месье свежих батареек? — осведомилась Джулия.

Увидев, что официант лишился дара речи, Энтони Уолш поспешил сказать, что ужинать не будет.

— Одно дело свадьба, — продолжал он, обращаясь к дочери, — и совсем другое, уж ты мне поверь, делить всю свою жизнь с другим человеком. Для этого требуется много любви, много пространства для любви. Эту территорию обустраивают вдвоем, и на ней не должно быть тесно ни одному из вас.

— Да кто ты такой, чтобы судить о моих чувствах к Адаму? Ты же ровно ничего не знаешь о нем.

— Я говорю не об Адаме, а о тебе, о том пространстве, которое ты будешь в силах подарить ему; но если ваши отношения омрачит память о другом человеке, вряд ли вам удастся сделать свою супружескую жизнь такой уж безоблачной.

— О, я вижу, ты кое-что смыслишь в супружеской жизни!

— Твоя мать умерла, Джулия, и я тут ни при чем, хотя ты упорно винишь меня в этом.

— Томас тоже умер, но даже если ты и тут ни при чем, я вечно буду винить тебя в этом. Так что, как видишь, мы с Адамом располагаем неограниченным пространством для жизни.

Энтони Уолш кашлянул, и на его лбу выступили капельки пота.

— Ты потеешь? — удивленно спросила Джулия.

— О, это просто легкая технологическая дисфункция, без которой я бы прекрасно обошелся, — сказал он, аккуратно промокая салфеткой взмокший лоб. — Тебе было всего восемнадцать лет, Джулия, и ты вздумала связать свою жизнь с коммунистом, которого знала всего несколько недель.

— Четыре месяца!

— Значит, шестнадцать недель.

— И он был восточногерманским немцем, но вовсе не коммунистом.

— Ну и слава богу!

— Но вот чего я никогда не забуду, так это причину, по которой я иногда смертельно тебя ненавидела!

— Мы, кажется, решили обходиться без прошедшего времени, ты не забыла? Не бойся, говори со мной в настоящем — даже мертвый, я все еще твой отец… или то, что от него осталось…

Официант принес Джулии заказ. Она попросила наполнить ее бокал. Но Энтони Уолш прикрыл его ладонью:

— Я полагаю, нам еще нужно многое сказать друг другу.

Официант понял и безмолвно удалился.

— Ты жила в Восточном Берлине и несколько месяцев ничего не сообщала о себе. Каким был бы следующий этап твоего путешествия, уж не в Москву ли?

— Как ты меня разыскал?

— По той статейке, которую ты опубликовала в одной западногерманской газете. Нашелся человек, который позаботился сделать для меня копию.

— Кто?

— Уоллес. Вероятно, ища оправдания за то, что у меня за спиной помог тебе уехать из Соединенных Штатов.

— Значит, ты и об этом знал?

— А может, он тоже боялся за тебя и счел, что пора положить конец твоим эскападам, пока ты не угодила в какую-нибудь опасную передрягу.

— Мне ничто не угрожало, я любила Томаса.

— До определенного возраста человек опьяняется любовью к другому, но на самом деле это чаще всего любовь к самому себе. Тебе предстояло учиться на юридическом факультете в Нью-Йорке, ты же все бросила и поехала в Париж, в Школу изобразительных искусств; оказавшись в Париже, ты через какое-то время отправилась в Берлин, втюрилась в первого встречного и, как по мановению волшебной палочки, напрочь забыла о рисовании и решила заделаться журналисткой. Если память мне не изменяет, он ведь тоже мечтал стать журналистом? Странное совпадение, верно?

— А какое тебе было дело до всего этого?

— Это я велел Уоллесу отдать тебе твой паспорт в тот день, когда ты придешь за ним, Джулия, и, пока ты рылась в ящиках моего стола, разыскивая его, я сидел в соседней комнате.

— Не понимаю, зачем все эти ухищрения? Почему не отдать мне его самому?

— Потому что тогда, если помнишь, наши отношения оставляли желать лучшего. И, сделай я это, ты не получила бы такого удовольствия от своей авантюры. Так что, позволив тебе сбежать после бурного скандала со мной, я придал твоему отъезду пикантный привкус мятежа, не правда ли?

— Так, значит, ты совершил это вполне сознательно?

— Я сообщил Уоллесу, где лежат твои документы, а сам действительно сидел рядом, в гостиной; впрочем, может быть, во всей этой истории мною руководило еще и чувство уязвленного самолюбия.

— Уязвленного — у тебя-то?!

— А как быть с Адамом?

— Адам здесь совершенно ни при чем!

— Хочу напомнить, что, если бы я не умер — как ни странно мне самому говорить тебе это, — ты сейчас уже была бы его женой. Ну хорошо, я попытаюсь сформулировать свой вопрос иначе, но сначала попрошу тебя закрыть глаза.

Не понимая, чего добивается отец, Джулия помедлила, но он настаивал, и она выполнила его просьбу.

— Закрой глаза как можно крепче. Мне нужно, чтобы ты почувствовала себя в кромешной тьме.

— Что это еще за фокусы?

— Выполни хоть раз мою просьбу, это займет всего несколько секунд.

Джулия старательно зажмурилась, и ей почудилось, будто она тонет в непроницаемом мраке.

— Теперь нащупай свою вилку и ешь.

Увлекшись этой игрой, она попыталась сделать то, что он просил. Ее рука пошарила по скатерти и наконец наткнулась на искомый предмет. Затем она неуверенным движением попыталась наколоть на вилку кусочек мяса в тарелке и приоткрыла рот, совершенно не представляя, что сейчас там окажется.

— Скажи мне, изменился ли вкус мяса оттого, что ты его не видишь?

— Возможно, — ответила она, не открывая глаз.

— Тогда сделай для меня еще кое-что, но, главное, с закрытыми глазами.

— Говори, — глухо произнесла Джулия.

— Вспомни какое-нибудь счастливое мгновение своей жизни.

И Энтони умолк, пристально вглядываясь в лицо дочери.

— Ну так как, — спросил Энтони, — ты пережила еще раз этот миг счастья?

— Да, — ответила Джулия, не разжимая век.

— И кого ты увидела? Она открыла глаза.

— Можешь не отвечать, Джулия, этот миг целиком принадлежит тебе. Я больше не собираюсь вмешиваться в твою жизнь.

— Почему ты попросил меня закрыть глаза?

— Потому что всякий раз, закрывая глаза, я вижу лицо твоей матери.

— Томас возник на этом так похожем на него портрете как призрак, как тень и сказал мне: иди и живи в мире, выходи замуж и больше не думай обо мне, не жалей ни о чем. Это был знак.

Энтони кашлянул:

— Господи, какой там знак — это был обыкновенный набросок углем, и ничего более. Представь себе, что я брошу салфетку в тот угол, — изменится ли хоть что-нибудь от того, повиснет она на вешалке у входа или упадет на пол? Представь себе, что последняя капля вина из бутылки попадет в бокал той молодой женщины, что сидит за соседним столиком, а не на скатерть, — поможет ли ей данное обстоятельство выйти через год замуж за болвана, с которым она сегодня ужинает? Только не смотри на меня как на марсианина: просто этот придурок весь вечер так громко разглагольствовал, пытаясь запудрить мозги своей подружке, что я слышал каждое слово.

— Ты говоришь так потому, что никогда не верил в знаки судьбы. Слишком уж ты привык сам все на свете контролировать!

— Джулия, таких знаков не бывает! Я тысячу раз бросал скомканные листы бумаги в корзинку для мусора под моим письменным столом в полной уверенности, что, если не промахнусь, мое желание сбудется; увы, судьба так и не подала мне долгожданного знака. Я продолжил свой дурацкий спор с ней, убедив себя, что заслужу награду, когда заброшу бумажный комок в цель три или четыре раза подряд, и за два года усердной практики наловчился попадать в самый центр корзинки, стоявшей теперь в десяти метрах от меня. Но что же я получил? Ровно ничего! Однажды мне пришлось ужинать в обществе трех очень важных клиентов. Пока один из моих компаньонов старательно перечислял им все страны, где находятся филиалы нашей фирмы, я выискивал среди них ту страну, где могла бы жить женщина, которую я ждал; я пытался представить себе улицы, по которым она проходит, выйдя утром из дома. После ужина один из моих сотрапезников, китаец, — только, пожалуйста, не спрашивай его имя! — рассказал мне чудесное поверье. Оно гласит: если прыгнуть в середину лужи, в которой отражается полная луна, ее дух тотчас перенесет вас к тем, кого вам не хватает. Надо было тебе видеть лицо моего компаньона, когда я прыгнул обеими ногами в водосток, забрызгав своего клиента с головы до ног, так что вода стекала даже с его шляпы. Вместо того чтобы извиниться, я объявил, что его трюк не сработал! Женщина, которую я ждал, так и не появилась. Так что забудь про эти идиотские знаки, за них цепляются лишь те, кто почему-то утратил веру в Бога.

— Не смей так говорить! — вскричала Джулия. — Когда я была маленькая, я тысячи раз «прыгала в лужи», чтобы к вечеру ты вернулся домой. А теперь слишком поздно морочить мне голову такими баснями. Мое детство давным-давно прошло!

Энтони Уолш грустно взглянул на дочь. Джулия по-прежнему пылала гневом. Она с грохотом отодвинула стул, встала и вышла из ресторана.

— Извините мою даму, — сказал он официанту, выкладывая на стол несколько купюр. — Я думаю, это у нее от шампанского, в нем слишком много пузырьков.

Джулия и Энтони возвращались в отель молча, ни единым словом не нарушая ночную тишь. Они шли вверх по извилистым улочкам старого города. Джулия шагала неровной походкой, временами спотыкаясь о булыжники мостовой. Энтони тотчас протягивал руку, чтобы поддержать ее, но она восстанавливала равновесие и отмахивалась от него, не позволяя прикоснуться к себе.

— Я счастливая женщина! — вдруг объявила она, пошатнувшись. — Счастливая женщина в полном расцвете! Я занимаюсь делом, которое люблю, у меня есть замечательный друг, которого я люблю, и я собираюсь выйти замуж за мужчину, которого люблю! В полном расцвете… — повторила она заплетающимся языком.

Внезапно у Джулии подвернулась нога, и она чуть не упала, но удержалась и, привалившись к фонарному столбу, мягко соскользнула наземь.

— О ч-ч-черт! — пробормотала она, плюхнувшись на тротуар.

Отец протянул руку, чтобы помочь ей встать на ноги, но она оттолкнула ее. Тогда он опустился на колени и присел рядом. Улочка была безлюдна, и они минут десять сидели на тротуаре, привалившись к столбу. Затем Энтони пошарил в кармане плаща и извлек оттуда небольшой пакетик.

— Это еще что? — спросила Джулия.

— Конфеты.

Джулия пожала плечами и отвернулась.

— Мне кажется, на самом дне притаились два или три шоколадных медвежонка… По последним сведениям, они там играли с лакричной змейкой.

Джулия не отреагировала, но, когда Энтони сделал вид, что хочет вернуть сладости в карман, она выхватила пакетик у него из рук.

— Как-то в детстве ты притащила в дом уличного кота, — сказал Энтони, пока Джулия расправлялась с третьим медвежонком. — Ты его обожала, он тебя тоже, но спустя неделю он удрал обратно на улицу. Если хочешь, давай вернемся в отель.

— Нет, — ответила Джулия, дожевывая конфету.

Мимо них продефилировала рыжая лошадь, запряженная в коляску. Энтони приветственно помахал вознице.

Они вернулись в отель только через час. Джулия пересекла холл и села в правый лифт, Энтони поднялся в левом. Они встретились на площадке верхнего этажа и бок о бок прошли по коридору к своему свадебному люксу. Энтони пропустил Джулию вперед. Она сразу скрылась в своей комнате, а Энтони вошел к себе.

Джулия тотчас плюхнулась на кровать и начала рыться в сумочке, отыскивая мобильник. Взглянув на часы, она позвонила Адаму. Однако услышала только автоответчик, дождалась конца записи и отключила свой телефон еще до того, как прозвучал короткий писклявый сигнал — приглашение говорить. Затем набрала номер Стенли.

— Судя по всему, ты там в хорошей форме!

— Знаешь, мне тебя уж-ж-жасно недостает!

— Ну надо же, а я и не знал, что ты ко мне так привязана. Как твоя поездка?

— Думаю, что завтра вернусь домой.

— Уже? Разве ты нашла то, что искала?

— В основном да.

— А от меня только что ушел Адам, — торжественно сообщил Стенли.

— Он приходил к тебе?

— Я именно это и сказал — ты что, напилась?

— Слегка.

— Кажется, ты действительно в хорошей форме.

— Вот именно! А почему, черт возьми, вам всем хочется, чтобы мне было плохо?

— Кому это «всем»? Я тут в общем-то один.

— И что ему от тебя понадобилось?

— Мне кажется, просто поговорить о тебе; а может, он решил сменить ориентацию, но тогда он напрасно потерял вечер: такие мужчины совершенно не в моем вкусе.

— Значит, Адам пришел к тебе, чтобы поговорить обо мне?

— Нет, он пришел для того, чтобы я с ним поговорил о тебе. Так обычно поступают люди, когда тоскуют по любимым.

Джулия молчала; Стенли услышал в трубке ее тяжелое дыхание.

— Он явно опечален, моя дорогая. Я не питаю к нему особой симпатии, чего никогда не скрывал от тебя, но мне грустно видеть несчастных влюбленных.

— Так почему же он опечален? — спросила Джулия, и в ее голосе прозвучало искреннее огорчение.

— Слушай, ты что, совсем потеряла соображение или набралась сверх меры? Как ему не печалиться, если через два дня после несостоявшейся свадьбы его невеста (господи, меня прямо тошнит, когда он тебя так называет, пошлость какая, ну да ладно!) сбежала черт знает куда, не оставив адреса и никак не объяснив причины. Это ты хотя бы уяснила или тебе надо сначала протрезветь?

— Во-первых, я оставила адрес, а во-вторых, зашла к нему перед отъездом…

— Ну как же, Вермонт! Ты ему нагло заявила, что едешь в Вермонт! И это ты называешь адресом?

— А что, с Вермонтом были какие-то проблемы? — виновато спросила Джулия.

— Н-нет… вернее, их не было, пока я не дал маху…

— Что ты там натворил? — спросила Джулия, затаив дыхание.

— Сказал, что ты в Монреале. А как я мог предвидеть твое идиотское вранье?! В следующий раз, когда соберешься обмануть жениха, предупреди меня, я тебя научу, как это делается, или мы хотя бы настроимся на одну волну.

— Черт возьми!

— Ты меня опередила, именно это я и хотел сказать…

— Может, вы еще и ужинали вместе?

— Ну… я накормил его тем, что нашлось в доме…

— Ах Стенли!

— Что «Стенли»! Не хватало еще, чтобы вдобавок к его печалям я дал ему умереть с голода! Не знаю, моя дорогая, чем ты там занимаешься в Монреале, а главное, с кем; если я правильно понял, меня это не касается, но очень тебя прошу, позвони Адаму, уж такую малость ты можешь для него сделать.

— Стенли, здесь совсем не то, что ты думаешь.

— А откуда ты знаешь, что я думаю? Если это тебя успокоит, то знай: я ему поклялся, что твой отъезд никак не связан с вашими отношениями и ты просто решила попутешествовать в тех местах, где бывал твой отец. Вот видишь, чтобы убедительно врать, требуется определенный талант!

— Но я тебе клянусь, что в данном случае ты ему не солгал.

— И еще я добавил, что смерть отца сильно потрясла тебя и для вашей будущей супружеской жизни очень важно, чтобы ты навсегда закрыла двери в прошлое, оставшиеся приотворенными. Ведь влюбленным в их гнездышке вовсе не нужны сквозняки, не правда ли?

Джулия опять смолчала.

— Ну и как продвигаются твои расследования касательно истории папаши Уолша? — поинтересовался Стенли.

— Кажется, я обнаружила еще кое-что из того, что вызывало у меня ненависть к нему.

— Прекрасно! Это все?

— И может быть, еще кое-что из того, что вызывало у меня любовь к нему.

— И ты собираешься завтра вернуться домой?

— Сама не знаю… Пожалуй, лучше бы мне поскорее встретиться с Адамом.

— Иначе что?..

— А вот что: сегодня я гуляла по набережной, и там сидела художница-портретистка…

Джулия рассказала Стенли о своей находке в старом порту Монреаля, и на сей раз ее друг воздержался от ехидных реплик.

— Как видишь, пора мне возвращаться, не правда ли? Всякий раз, как я покидаю Нью-Йорк, это для меня плохо кончается. И потом, если я завтра не вернусь, кто будет приносить тебе удачу?

— Хочешь добрый совет? Запиши на листе бумаги все, что тебе приходит в голову, и сделай ровно наоборот! Спокойной ночи, моя дорогая!

И Стенли повесил трубку. Джулия встала с кровати, чтобы пойти в ванную, и не услышала мягких, крадущихся шагов отца, который скрылся в своей комнате.