Глава первая

Как это обычно бывает, кристаллы, в быту получившие название «матовые алмазы», были обнаружены в природе совершенно случайно, когда экспедиция искала нечто абсолютно другое. Подчеркиваю: обнаружены в природе, а вовсе не синтезированы в лабораториях «Братья Симе, Лтд.». Слухи такого рода, одно время распространившиеся весьма широко, не имеют ничего общего с действительностью. Название это, возникшее оттого, что по составу новый минерал представлял собой не что иное, как все тот же многоликий углерод, отличавшийся от алмаза формой кристаллической решетки, продержалось, однако, недолго, ибо кристаллы не обладали ни твердостью алмаза, ни его блеском — вообще ни единым из тех свойств, которые делают алмаз столь драгоценным. Зато у бета-углерода (такое наименование получил он в научном мире) были, пусть далеко не сразу, обнаружены иные качества — те самые, что быстро сделали его рыночную цену на порядок выше, чем у того же алмаза. Эти свойства были обнаружены также благодаря стечению обстоятельств и недюжинной наблюдательности доктора минералогии Угольфа Швар-ценберга, в то время (имеется в виду 2009 год) проходившего стажировку в Кембридже.

Открытие в те дни не стало сенсационным лишь по той причине, что было немедленно засекречено — сперва фирмой, а потом уже и государством; режим секретности становился все более жестким по мере того, как установленные качества бета-углерода проявлялись, подтверждались, а пути применения их на практике, поначалу довольно смутные, приобрели вдруг колоссальное значение. В этом отношении открытое вещество можно было бы сравнить, например, с электричеством: не получив исчерпывающего представления о том, что же это, в сущности, такое, цивилизация тем не менее научилась прекрасно им пользоваться. Нечто подобное имело место и в случае с бета-углеродом: объяснить его свойства исходя из современных физических и физико-химических представлений было совершенно невозможно, напротив, такие свойства существовать никак не могли; тем не менее они раз за разом подтверждались на практике. Что же касается теоретического обоснования, то оно и по сей день заставляет себя ждать — если только вы не хотите прибегать к суперфантастичным гипотезам, какие и сам Бор признал бы слишком уж сумасшедшими (упомяну хотя бы предположение о переброске энергии в некую параллельную вселенную, существование которой никогда не подтверждалось). Но факты оставались фактами, и по мере их накопления они волей-неволей приобретали черты науки, пусть и чисто прикладной, но для человечества никак не менее важной.

Для того чтобы получить достаточно точное представление о значении новой отрасли знания и применения, довольно сказать, что бета-углерод после соответствующей обработки способен останавливать процесс распада трансуранидов. То есть процесс этот, насколько можно судить, продолжался, однако продукты его не покидали пределов молекулы, которую бета-углерод образовывал с любым неустойчивым атомом. Иными словами, в присутствии бета-углерода любое (а точнее — в соотношении ста к одному) количество распадающегося вещества становилось не оолее опасным, чем зубной порошок. В мире, все еще отмечающем годовщину Чернобыля, невзирая на более свежие примеры опасности атомной энергетики для населения планеты, — в этом мире появление бета-углерода было воспринято примерно так, как осужденный на смерть встречает помилование.

Как всегда в подобных случаях, молва об эффекте намного превзошла его подлинные масштабы: говорили и писали уже о полной безопасности любой атомной станции, о возможности немедленного возвращения в оборот зараженных радиоактивностью пространств, о полном излечении больных лучевой болезнью и так далее. На самом же деле бета-углерод добывался с таким трудом и в столь мизерных количествах, что речь могла идти пока о лабораторных исследованиях и весьма ограниченных попытках его применения в энергетике и медицине. Накопленное до сих пор количество спасительных кристаллов позволяло всего лишь проводить более или менее масштабные испытания. Правда, к чести исследователей и проектировщиков надо сказать, что одно такое испытание было спланировано и состоялось бы уже две недели тому назад, если бы…

Без этого «если бы» давно уже не обходится практически ни одно серьезное начинание в нашем обществе. В данном случае фронтовая лаборатория БС, находившаяся в Экваториальной Африке, неподалеку от единственной известной залежи бета-углерода в горах Рувензори, и занимавшаяся очисткой вещества перед отправкой его в головную лабораторию в Кембридже, — эта самая лаборатория подверглась нападению хорошо вооруженного отряда. Сопротивление ее защитников было быстро сломлено, и весь готовившийся к отправке материал — по не вполне достоверным данным (других просто не было), сорок или почти сорок килограммов бета-углерода — исчез в неизвестном направлении. За исключением полудюжины трупов охранников и груды битого стекла, лаборатория ущерба не понесла. Ее как бы приглашали к дальнейшей полезной работе — вплоть до следующей атаки неизвестных. Естественно, что задуманный эксперимент пришлось отложить до лучших времен.

Ответственность за нападение и ограбление не взяла на себя ни одна организация. Непонятной на первый взгляд оставалась и цель похищения: мирового рынка бета-углерода, по сути дела, не существовало, применение его все равно не удалось бы скрыть, а рассекречивание привело бы к колоссальному скандалу. Говорили, правда, об определенном экономическом смысле операции: в любом случае добыча и накопление вещества будут продолжены, не сегодня, так через десять лет возникнет спрос, цена же на бета-углерод будет лишь расти. Уже сейчас эти сорок килограммов оценивались (во всяком случае, по мнению прессы) в миллиарды долларов. То есть бета-углерод являлся капиталом, дающим большие проценты, хотя он и не был депонирован ни в одном известном банке. Такими были рассуждения; следов же не было обнаружено никаких, во всяком случае в первое время.

Специалисты — уже не ученые, разумеется — думали и о других возможных вариантах. Применение бета-углерода могло вестись не только в гуманитарных целях. Участвуя в каком-то военном конфликте с применением атомного оружия (пусть хотя бы тактического), вы весьма заинтересованы в том, чтобы сделать свои потери от использования противником такого оружия минимальными, а значит, по возможности, нейтрализовать последствия взрыва в виде зараженной территории. Такое применение бета-углерода принуждало действовать немедленно и жестоко, не дожидаясь появления мирового рынка. На это и обратили внимание аналитики многих разведок и других секретных учреждений.

Для определения конкретных направлений поиска требовалось прежде всего вычленить возможные противостоящие друг другу силы. Это было сделано быстро. Располагались они достаточно широко: Ближний Восток, Африка, в меньшей степени Латинская Америка; не исключался также и Юго-Восток обширного Азиатского материка. Исходя из того, что заказчик ограбления вряд ли находился по соседству с местом преступления и скорее всего не успел завладеть добычей, через три с половиной часа после происшествия все средства сообщения в мире были поставлены под контроль, возможный, казалось бы, лишь при развертывании новой мировой войны, правительства крупнейших держав решили объединить усилия по обнаружению и перехвату похищенного. Бета-углерод был весьма инертным минералом, поэтому не так-то просто было использовать в качестве индикатора радиоактивное вещество, тем более что аппаратура для такой проверки была отнюдь не карманной.

Опасность, однако, стала настолько серьезной — мысль о новой мировой войне была совсем не праздничной, — что было решено бросить на эту операцию все силы. В том числе и полицию, хотя на нее, надо сказать, возлагалось не так уж много надежд, поскольку она является институтом не столь таинственным, секретным и романтическим, как, скажем, разведка, контрразведка или силы специального назначения. Тем не менее и она получила пакет задач и принялась за их решение по своим скромным возможностям.

Уже на второй день после ограбления в аэропорту Карачи был перехвачен груз: три килограмма бета-углерода в лабораторной упаковке. Адресованный в одну из североафриканских стран, он был обнаружен во время перегрузки с самолета, прибывшего в Карачи из Кейптауна. Причем искали вовсе не бета-углерод, а героин, который тоже нашли. Обстоятельства обнаружения груза в печати освещались весьма неопределенно; сопровождавший его араб показаний дать не успел: он был убит наповал выстрелом издалека в то время, как его усаживали в машину. Снайпера не обнаружили. По адресу посылки грузополучатель не пришел: видимо, факт перехвата не удалось скрыть от газетчиков. Таким образом все, кто был в этом заинтересован, получили своевременное предупреждение. Однако в последующие дни не было перехвачено ни единого грамма минерала, и оптимистические обещания государственных служб, данные после обнаружения трех килограммов, повисли в воздухе. Пытались с помощью мощного компьютера более точно вычислить возможных получателей, но данных было слишком мало, вариантов же чересчур много. Поиски продолжались, но безуспешно: оставшиеся у похитителей килограммы бета-углерода канули в неизвестность.

Вот так обстояли дела.

— Алло! Как меня слышишь?

— Слышу хорошо. Как дома.

— Как дела?

— Нормально. Нанялся в испытатели, как и договаривались.

— Знаю. С нами консультировались.

— Качу по Африке, спешу на свидание. Сейчас я…

— Не надо. Вижу тебя.

— Что-нибудь случилось?

— Ничего особенного. Но придется тебе сделать еще одну работу — по ходу действия.

— Это вроде бы не мой профиль.

— Это твой профиль. Просто после одного свидания поспешишь на второе. Но будь внимателен. Представишься по третьему варианту.

— Ясно, понял.

— Связь такая же.

— Понял о связи.

— Конец связи.

— Конец, конец.

Закончив довольно продолжительный разговор по спутниковой связи, Милов задумался.

Чего-чего, но такого оборота он не ждал. Вот уже целую неделю Милов был вдали от дома, от информации, полиции, от всего на свете удаляясь все больше и больше. Он приближался к месту свидания, выбранному им по какому-то неизъяснимому душевному движению. Как назвать его? Порывом молодости, может быть? Он катил под безоблачными небесами Экваториальной Африки, чувствуя себя праотцем, оказавшимся в раю. Тут-то Милова и настиг разговор по спутниковой связи, заставивший потерять полчаса. Но он не свернет с пути, ведущего, может быть, и впрямь в рай — для жира-фов, носорогов и прочих «малых сих». В рай ли?

Это зависит от точки зрения. Если направляться к Национальному парку Катера через Западную Озерную область, через Уширомбо, Бахарамуло и Буко-бу, дорога размашистыми изгибами поведет путника, вернее, путницу между дикими зарослями. У нее слегка закружится голова от великого множества оттенков зеленого и красных откосов там, где дорога уходит в выемку, от ласкового пения птиц и звонкого журчания светлых ручьев, от сладостного ветра, чья ласка подобна прикосновению возлюбленного. Ее охватит томительное ощущение полноты жизни и острое желание остановить этот миг навсегда. Потом головокружение пройдет, но желание это останется, и взгляд не насытится; от буйства природы, красок невольно выступят слезы счастья. Преклонение перед всем сущим вызовет у нее дрожь, а когда близ дороги зрелый плод, младший брат солнца, со вздохом облегчения упадет с дерева, ей снова захочется остановить мгновение, сойти с дороги и, подняв созревший плод, восхититься красотой мира. Но путница привычно обуздает порыв, и мотор не умолкнет; напротив, он станет слышнее, подчинившись движению ноги, после того, как на ветровом стекле возникнет вдруг многолапый паук, чье тело — пустота, а звук пронзенного насквозь металла синхронно прозвучит в правом заднем углу кабины. Путница, не оглядываясь, прибавит ходу и потому не увидит вооруженных людей, выскочивших на дорогу из высоких, завивающихся в рог папоротников; нет, лишь след на каком-то отрезке превратится в волнистую линию. Но уже метров через пятьдесят, судя по следу, путница вновь обретет спокойствие.

Кстати, местность становится все менее пригодной для засады: заросли расступаются, открывая пространство, упирающееся в гряду приземистых гор. К дороге подступает высокая трава, где можно скрыться, протоптав лабиринт, в котором легко заблудиться. Но задумываться об этом не остается времени, потому что впереди открывается мрачный пейзаж. Чувство блаженного покоя, уже потревоженное пробившей стекло пулей, пропадает окончательно, становится более чем ясно, что праздник жизни позади. Взгляд путницы твердеет, она настораживается, пальцы срастаются с рулем «лендрове-ра». На то, что маячит вдали, даже смотреть не хочется — так все там угрюмо. Путница невольно задается вопросом: почему он не мог назначить встречу в каком-нибудь более уютном месте, где сама природа призывает думать о любви и только о ней, ведь в Африке много таких уголков.

Вот он, Приют Ветеранов, место, куда неожиданно, срочным звонком, перенесена долгожданная и раз за разом срывавшаяся встреча. Впрочем, это в его манере — уж эти русские! Пора сбросить скорость и плавно повернуть; и тут женщина за рулем перестает быть путницей и становится красивой особой, хотя и не самой первой молодости. Есть люди, которые именно так и считают, во всяком случае, один-то человек — несомненно. В этот миг почему-то теряет значение и суровая хмурость пейзажа, и все остальное, кроме одного ощущения: сегодня они будут вместе… Остальное — ничто по сравнению с этим, даже пуля, вырвавшаяся из своего тесного гнездышка, чтобы вволю полетать, охлаждаясь и все замедляя скорость, а потом улечься на теплую сухую землю, забыв о том, что были пробиты стекло и кузов быстрого автомобиля. Ты ведь добрая, пуля, ты никого не собиралась задеть? Почувствовав на языке вкус этой мысли, нажать на педаль тормоза, остановиться, выйти из машины и, чувствуя, как от долгой езды затекло тело, направиться к сторожке, что приткнулась к высокой непроницаемой ограде. Идти она будет неторопливо, плавно, ощущая на себе чей-то взгляд. Обидно, что она приехала первой и ждать придется ей, а не ему, хотя в таком случае у нее будет какое-то время привести себя в порядок. «Жизнь, — думает Ева невольно, — временами она все еще бывает интересной…»

Но если избрать другой путь, берущий начало в Букаву и ведущий через Лоанго и Гомо, а от Кабале проходящий уже не по дороге, а по едва видной колее, впечатления будут иными. Дорога не позволит себе ни малейшего отклонения от прямой, словно стремясь преодолеть окружающее ее пространство как можно скорее. Над причиной задумываться не приходится: гладкая полоса плотной земли стиснута черными, выветренными скалами — свалкой неудавшихся эскизов гениального ваятеля. Порой утесы расступаются для того, чтобы дать возможность тончайшему, не знающему покоя песку подползти поближе к скалам, чья прямизна противоречит основной идее этих мест — непредсказуемости и вечной изменчивости. Скорее, скорее… Путник, радуясь, что отсоветовал своей старой знакомой добираться этим путем, незаметно прибавляет оборотов мотору, и гротескные фигуры вокруг начинают двигаться быстрее, разыгрывая какие-то сцены, чей смысл непостижим.

Мужчина за рулем мрачнеет и даже втягивает голову в плечи — оттого, может быть, что высоко в белесом небе, давно выцветшем от зноя, медленно плывут на парусах распахнутых крыльев стервятники. Непонятно, где тут находят они пропитание: кругом мертво, вулканы всего несколько лет как молчат. А ведь птицы эти не летают зря, и человек невольно, хотя это не его караулят, пригибается к рулю; стараясь не оглядываться по сторонам, он все-таки не может удержать взгляд на дороге, ему постоянно мерещится, что одно из немо грозящих сюрреалистических изваяний уже бросилось к нему, оно в прыжке и через миг обрушится, раздавит, сомнет и останется посреди дороги надгробием, красноречивым в своем молчании.

Человек, не отдавая себе в этом отчета, обращается по адресу, который на крайний случай хранится у каждого, и просит, трепетно просит, чтобы не перегрелся мотор джипа, не полетела клочьями резина. А местность все повышается, и мотор уже не шелестит, а громко сетует, нервы на незримом колке натягиваются все туже, звон их все выше, он перекликается с ветром, взвывающим вдруг, как сирена реанимационной «скорой», с теперь уже гневной бесконечной жалобой мотора. Ноздри судорожно втягивают сухой, как бы хрустящий воздух, царапающий гортань, воздух со стерильным запахом правящей здесь смерти. Тут не обязательно разбиваться, здесь может убить один лишь ужас, свойственный живому, канувшему в это мертвое царство. Ужас где-то близко, он словно нимб, который вот-вот превратится в сжимающийся обруч, и напоследок остается только посожалеть о том, что отпуск можно было бы задумать иначе, тем более если собрался провести его с женщиной, встречи с которой редки, но оттого лишь более желанны. И в самом деле, кой черт заставил его выбрать эти окрестности, где он бывал уже и никаких особо приятных воспоминаний не сохранил (если говорить о делах, которыми он в те годы занимался). Но ведь что-то заставило? Только ли звонок? Может быть, еще и неосознанное желание провести женщину там, где когда-то проходила жизнь? Но кому это нужно? Ей? Вряд ли. Лучше всего сразу же забрать ее и направиться в более привлекательное место. Но мешает сознание вовлеченности в судьбы мира.

А вот и перевал. Впереди, хотя и не близко, открывается простор. Утесы никнут, как ступленные за долгую жизнь зубы. Здесь сталкиваются ветры, и побеждает встречный, а не тот, что неотступно преследовал путника. Песок отползает. Вниз, вниз, туда, где на горизонте возникает вдруг ниточка какой-то краски. Зеленой? Да, зеленой. Ноздри щекочет запах дороги — оказывается, она пахнет, кто бы подумал… И не только пахнет. Вырвавшись из железных объятий, она даже позволяет себе шалость — элегантный вираж, и вот впереди возникает нечто, уже не внушающее ужас: Приют Ветеранов.

Колеса бегут, предвкушая отдых. Человек за рулем распрямляется, глубоко вздыхает и даже чуть улыбается. Выходит, на свете еще существует жизнь, а? Да, ну и пробег был, но зато как заманчиво выглядит даль! Прекрасная планета Земля.

Впрочем, дали ему сейчас не достигнуть. Эта часть пути закончилась. Вот ворота. Плавно срабатывает тормоз. Мотор, едва умолкнув, засыпает, словно солдат в походе, дошагавший-таки до привала. Выйдя из автомобиля, мужчина приближается к «лендроверу». Машина знакома и пуста. Но расчет оказался точным: смотри-ка, у нее мотор вроде не успел остыть; хотя при такой жаре и не разберешь толком. Главное — приехала… При этой мысли путник окончательно возвращается в свою прежнюю ипостась: в пожилого, находящегося в отставке офицера Интерпола, российского гражданина. Он спокойно идет к проходной, в то время, как в его душе звучит, в такт шагам, настоящий гимн: как прекрасно то, что лежит там, за горизонтом! Когда они тронутся дальше, непременно поедут через это великолепие.

Милов вошел в проходную, где на него вопросительно воззрился здоровый парень с автоматом. Забавно все-таки приехать совершенно нейтральным, посторонним человеком, туристом туда, где еще не так давно, если вдуматься, ты был должностным лицом Всемирной Антинаркотической Службы и выполнял задание (не выполнил, впрочем, поскольку наводка оказалась ложной). Изменился твой статус — и все вокруг, хочешь не хочешь, воспринимается совершенно по-другому. Но со старых времен он помнит, что в этом закутке надо показать, что у тебя нет при себе оружия. Его и в самом деле не имеется. Ни на себе, ни в сумке. В этой. Хотя здесь вход всего лишь в гостиничку, а не собственно в Приют, однако ветеранов тут надежно оберегают. Жертвы многочисленных малых войн, что время от времени (и в конце минувшего вулканического двадцатого века, и нынче, на заре двадцать первого) трясут этот континент, нередко воевали по разные стороны фронтов, и кое на ком из них (а может быть, и на каждом) есть кровь. Месть может настигнуть в любой момент, по этой причине ветеранов приходится охранять всерьез.

Охранник, убедившись, что оружия действительно нет, выдвигает один из дюжины пронумерованных узких стенных ящичков и вынимает ключ с шестеркой на бирке. Вот и все сложности. Впрочем, выбирать не приходится: восточная часть Раинды, близ границы с Данзанией, не очень-то богата гостиницами, а уж по соседству с Национальным парком Кагера и подавно. Никаких звездочек здесь не полагается, однако цены здесь порой не уступают четырехзвездочному, хотя комфорт и сервис не те. С другой стороны, тут не требуют аванса, рассчитывают при отъезде: человек безнадежный сюда не приедет, а если и приплетется пешком, то не рискнет воспользоваться услугами Приюта с молодым, хорошо тренированным персоналом, ибо с ветеранами порой бывает нелегко договориться.

Однако сейчас здесь царили вожделенные тишина и покой — мечта уставшего путника. А Милов устал и действовал машинально, по давно выработавшемуся стереотипу: поднял свою дорожную сумку и направился к двери. Она отворилась легко, за ней оказался небольшой тамбур, единственным украшением которого было высокое зеркало. Двойник Милова окинул вошедшего беглым взглядом. В пору поздней зрелости он не утратил еще интереса к хорошей одежде и выглядел сейчас спортивно-эффектным. Милов не пытался скрыть возраст — он написан на лице легко читаемыми письменами, — а делал это для мироощущения: давно известно, что платье делает человека, настраивая на определенный лад. Именно так ему и хотелось сейчас выглядеть: уверенно, с некоторой даже лихостью. Двойник в зеркале ему понравился, и он едва заметно кивнул отражению.

Распахнув вторую дверь, Милов вышел в пустынный, поросший короткой густой травой дворик. Там стоял гражданский вертолет «газель». Милов удивился, внешне никак не показав этого. Знаки? Ксе-нийские. Интересно! Раньше тут садиться не давали. Значит, среди постояльцев какой-то V.I.P., ради которого нарушаются правила. Он уже прибыл, или его визит ожидается. Ну а Милову какое до этого дело? Он в отставке и на отдыхе к тому же, так что совершенно ни к чему видеть и запоминать. Только как избавиться от въевшейся в печенку привычки, выработанной долгими годами службы в милиции, потом в Интерполе, позже во Всемирной Антинаркотической Службе, а самые последние перед отставкой месяцы — в МАКе, Международном Антиконтрабандном Комитете?..

Милов обогнул вертолет по выстланной квадратными плитками дорожке и вошел в дом. Оказавшись в длинном коридоре, он остановился перед шестым номером. Войдя и окинув взглядом стены, скудную мебель, Милов нашел все в порядке, кроме разве что… Похоже, они тут вовсе не экономят электричество?

Эта мысль пришла ему в голову, когда он глянул на настольный вентилятор. Прибор был включен и, как ему полагалось, поводил массивной головой из стороны в сторону. Ветерок — это приятно, конечно, а вот что там… Нет, глянул — и довольно, будем считать, что ты ничего не заметил. Три шага вправо. Пройдем вдоль стены. Посмотрим на шнур. Ну что? Так оно и есть…

Да, это, пожалуй, новое; во времена Фермы здесь не проявляли такого любопытства к постояльцам: приехал, уплатил за номер и живи себе на благо. Но не будем присматриваться чересчур внимательно, надо просто отметить факт.

Широкая кровать была застлана свежим, приятно пахнувшим бельем. Милов открыл сумку, достал пижаму, халат, вымылся под душем, с великим удовольствием смывая с себя дорожную пыль, а с ней и тяжелое впечатление от пройденного пути. Вытершись, надел все свежее, чистые шорты. Он поискал глазами, куда сунуть грязное белье, однако стирка, видимо, в программу больше не входила, и пришлось, упаковав вещички в пакет, поместить в ту же единственную сумку. Увесистой была эта его сумка, весьма-весьма: то был груз старых привычек.

За дверью послышались легкие шаги. Мгновенная остановка. Снова шаги — на сей раз удаляющиеся. Выждав, Милов приотворил дверь. Ничего особенного, просто в рамку на двери вставили карточку с его фамилией.

Оставив номер открытым, он медленно прошелся по коридору, глядя на двери. Похоже, Приют Ветеранов пустовал: карточек не было почти нигде — за исключением одной двери. Милов улыбнулся, постоял, прислушиваясь: там было тихо. Вернувшись к себе в номер, взял сумку: не затем приехал он сюда, чтобы жить в разных комнатах с Евой, поместятся и в одной. Снова вышел в коридор, достал фломастер и на карточке затушевал уголок — так, чтобы в глаза не бросалось, а ищущий нашел. Потом, помедлив, постучал. Без ответа. Постучал вторично — погромче. На этот раз сонный голос отозвался. Милов нажал на ручку и вошел.

Ева была уже в постели — после такого броска за рулем любой устал бы. Улыбнувшись, она протянула к нему руки. Милов кивнул и приложил палец к губам, призывая к молчанию. Осмотрелся. Да, тут было то же самое. Такой же точно вентилятор. Интересно, а выключить его можно или вентиляция принудительная? Да, воистину хозяева Приюта стали страдать любознательностью. Ну что же, придется иметь это в виду — не более того; у Милова с Евой не было никаких тайн от внешнего мира. Когда они вдвоем. А у каждого в отдельности? Как знать.

— Ты в порядке? — спросила Ева, и так видя, что он в прекрасной форме, хотя и отмахал немало километров, стремясь сюда. Спросила просто, чтобы еще на несколько секунд затянуть приятное ожидание давно желанной близости самозабвения. — Без приключений?

Милов на полсекунды задержался с ответом. Если бы сейчас предстоял доклад начальству, он непременно сообщил бы: происшествий лично со мной не было, но невольно оказался свидетелем в аэропорту Карачи, как перехватывали груз, килограмма этак на три, неизвестного содержания, замаскированный под младенца, который вроде бы даже хныкал — работа крохотного магнитофона. Так что и без него, Милова, люди МАКа работают как полагается: рынок где-то в Европе лишился небольшого пополнения. Но Ева начальством не была, и до МАКа дела ей никакого нет.

— Все без сучка без задоринки, слава Богу, — ответил он.

И двинулся к ней, на ходу теряя последние остатки мыслей.

Маленькое событие, свидетелем которого Милов оказался в аэропорту столицы Пакистана, не произвело на отставного сыщика особого впечатления (то, что перехвачен был бета-углерод, он тогда не знал). Совсем иначе это было воспринято за несколько тысяч километров от места происшествия, а именно в одном из уголков Европы, в городе Ле-ра — столице республики Калерии. Известный в деловых кругах Леры адвокат Менотги только что получил по своим каналам это крайне неприятное для него известие. Увы, в Карачи был перехвачен срочный груз. Потеря, если оценивать ее в масштабе деятельности того объединения, к которому адвокат имел прямое касательство, была не такой уж большой, скорее даже незначительной. Но главное тут было не в количестве: обнаружена и перекрыта еще одна, а если быть точным — последняя тропа в этой части земного шара и раскрыт еще один способ маскировки, до сего времени считавшийся самым надежным. Потеря тропы — это куда больше и опаснее, чем просто уменьшение дохода: если не найти нового пути, компаньонам грозила полная дезорганизация и без того осажденного со всех сторон рынка. Резервов здесь, в Европе, не было, да их и никогда не бывало, а клиники настойчиво требовали товар: именно сейчас, в связи с ограничением рынка, спрос был необычайно велик и цены росли.

Для того чтобы все оставалось в норме, у Менот-ти было, не считая сегодняшнего, четыре дня — ровно столько времени должна была занять доставка груза из Карачи, поскольку маршрут был достаточно запутанным: приходилось стороной обходить те пункты, где таможенный контроль сегодня гарантировал провал. За это время надо было предложить новый, куда более надежный вариант, иначе лучше сразу уложить чемодан и исчезнуть где-нибудь в другом полушарии. Но этого адвокату совершенно не хотелось. Да и потом все равно ведь найдут, тогда разговаривать вообще не станут.

Все эти мысли, обрушившись подобно обвалу, почти похоронили адвоката под собой, какое-то время он сидел за столом, закрыв лицо ладонями; при взгляде со стороны он напоминал собственный надгробный памятник, но никто его не видел. Памятника, кстати, тоже никто бы не поставил: сентиментальность среди них до подобного уровня не доходила.

Менотги сидел никак не менее пяти минут, прежде чем пришел в себя настолько, чтобы думать не о всяких несчастьях, а конкретно по делу. Голова заработала. Он подхватывал возникавшие идеи одну за другой, двумя пальцами, как неочищенный арахис с блюдечка; однако все скорлупки оказывались либо вовсе пустыми, либо хранили в себе давно высохшие, ни на что не пригодные зернышки, которые если раскусить — ничего не почувствуешь на языке, кроме горечи. Приходившие на ум варианты были уже когда-то использованы и отброшены, а рассчитывать на плохую память полицейских оппонентов не приходилось: все это давно уже заложили в компьютеры. Ни единого из этих ходов никто из партнеров не только не одобрил бы, но тут же сделал бы неизбежный вывод: Менотти выработался и пора ему в отставку, а как раз этого ему очень не хотелось.

Однако какой бы длинной ни была ночь — пусть она продолжается даже полгода, как за Полярным кругом, в конце концов непременно начинает брезжить рассвет. Точно так же перебирание вариантов неизбежно приведет к нужному, особенно если и в самом деле воспользоваться компьютером. Менотти так и сделал и уже через четверть часа наткнулся на оригинальную комбинацию, которая наверняка противникам его не пришла бы в голову. Она была недоступной их изощренным, но все же — он был уверен — ограниченным самой спецификой службы умам.

Итак, возникла идея. Правда, надо было ее еще конструктивно разработать, но это уже дело техники. Важнее (и сложнее) было другое: получить согласие тех, без кого эта идея вообще ни пенса, ни чентезимо не стоила. И сделать это надо было немедленно.

Первого адвокат сразу же определил: доктор Юровиц. И тут же, не откладывая в долгий ящик, позвонил.

Юровиц, к счастью, оказался в кабинете, а не в операционной, он готовился к операции и предупредил, что не располагает временем для серьезного разговора. Поэтому Менотти сразу же попросил уважаемого доктора встретиться с ним и с директором калерийской Пристани Ветеранов фонда «Призрение» господином Корбесом.

Доктор, как Менотти и ожидал, настороженно спросил:

— Марко, а зачем старик вам понадобился? Насколько я знаю, он не является вашим клиентом, дела Пристани ведет Корбес-младший.

— Я предпочел бы объяснить это на месте.

— Вы отлично знаете: втемную я не играю. Объясните.

— У вас же нет времени.

— В таком случае я кладу трубку.

— Да постойте! Ну, в самых общих чертах…

Он изложил суть своей идеи, которую без согласия и участия Корбеса реализовать было бы весьма затруднительно, а точнее — невозможно. И тут же услышал в ответ:

— Ну нет. Старик мне слишком дорог, чтобы подставлять его подобным образом. Да и себя, кстати сказать, тоже. И клинику.

Менотти был готов к такому отклику.

— Дорогой доктор, вы не забыли, что я ваш адвокат?

— Вспоминаю об этом каждый раз, подписывая чек, — парировал Юровиц.

— А следовательно, — продолжал, как ни в чем не бывало, Менотти, — я осведомлен о делах клиники «Гортензия» не хуже, чем вы сами.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только одно: мне известны и понятны причины вашего нежного отношения к Корбесу. У меня по этому поводу не возникает никаких возражений. Однако же, доктор, самым неприятным из человеческих пороков я считаю жадность. Так вот, не проявляйте ее, поделитесь со мной.

— Чем это?

— Кем. Корбесом, конечно, его возможностями. Юровиц немного помолчал.

— К сожалению, я вас не понял. И потом у меня действительно больше нет времени.

— Хорошо. Я согласен перенести разговор…

— Бесполезно. Я не могу сделать то, о чем вы просите, по множеству причин. До свидания.

Адвокат еще немного послушал гудки в трубке.

— Так я и думал, — пробормотал он. — Ну, что же, Юровиц — не последняя инстанция.

Он ненадолго задумался над тем, кто из известных ему людей мог бы переубедить этого клинического упрямца, как Менотти про себя давно уже называл главного врача клиники «Гортензия». Однако никаких продуктивных мыслей по этому поводу у него не возникло, и даже компьютер на сей раз не помог.

Доктор же Юровиц, закончив разговор, вместо того, чтобы спешить в операционную, позвонил в Лондон своему давнему знакомому, доктору Бер-фитту, занимавшему в международном фонде «Лазарет», которому принадлежала и клиника «Гортензия», пост консультанта по стратегическим проблемам. Собственно, врачом Берфитт уже несколько лет как не являлся: лицензия на право медицинской практики была у него изъята, но Юровиц по старой привычке продолжал называть его так.

Бывшему доктору Берфитту было сейчас, откровенно говоря, не до старого знакомого Юровица, да и вообще ни до чего или, если быть совершенно точным, — почти ни до чего. В минуту, когда того угораздило набрать лондонский номер, Берфитт находился в обществе человека, которого раньше никогда не встречал, но принял его, поскольку гость явился с наилучшими рекомендациями от весьма достойных людей. Хозяин кабинета слушал приезжего с большим вниманием, ибо новости оказались на самом деле весьма интригующими, а в недалеком будущем сулили еще больший интерес, сугубо материальный. Правда, задача, над решением которой доктору предлагалось поломать голову, была не из простых, но игра стоила свеч.

Посетитель был невысок, смугловат, по-английски говорил с акцентом, но язык его взглядов и жестов был предельно выразительным. Сообщение этого человека требовало от собеседника предельной концентрации, вот почему Берфитт с большим неудовольствием воспринял бы любую помеху этой беседе. Если бы профессор Юровиц имел об этом хоть малейшее представление, он, безусловно, отложил бы свой разговор до более позднего времени.

— Три килограмма — это очень много денег, — незадолго до того, как раздался звонок, вещал посетитель. — Однако дело, как вы понимаете, в данном случае совсем не в них. Мы готовы даже списать их со счета, если остальное количество будет доставлено нам не позже условленного срока. Никак не позже, доктор. И в поисках человека, который сможет наилучшим образом оказать нам помощь в получении этого груза, мы обратились к вам. Хочу сразу же предупредить, что сам факт нашего разговора, весьма с моей стороны откровенного, налагает на вас определенные обязательства: знать о нем может только человек, тесно сотрудничающий с нами. Так что, согласившись принять меня, вы как бы уже подписали если не контракт, то, во всяком случае, протокол о намерениях. Само знание предмета нашего разговора подобно мине с радиовзрывателем, и стоит нам нажать кнопку…

Говоря это, посетитель показал, каким пальцем и как он нажмет ее.

Берфитт попытался улыбнуться; в театральном училище за такую попытку он не получил бы более тройки, да и то при условии доброго к нему отношения.

— Вряд ли можно назвать случившееся следствием вашей оплошности, — ответил он со всей убедительностью, на какую был сейчас способен. — Замысел был остроумен и рассчитан на полную безопасность даже при жестком таможенном режиме. Не было ошибок ни в планировании, ни в выполнении.

— Иными словами, вы считаете, что мы можем вновь попытаться использовать ту же самую методику? Полагаю, что не могу согласиться с вами. Говоря словами пророка, «тогда бы я оказался в заблуждении и не был бы идущим прямо».

— Сура шестая, «Скот», — механически констатировал Берфитт. — Однако там же сказано: «У Него — ключи тайного; знает их только Он». Я, разумеется, не претендую на всеведение, но достаточно уверенно могу сказать: произошла утечка информации, и виновника надо искать среди ваших людей, обслуживающих тропу. Вас просто-напросто предали.

— Нам нужно от вас, уважаемый сэр, вовсе не расследование причин происшедшего; с этим мы как-нибудь справимся сами. Разве вы не поняли? В таком случае повторяю: мы хотим, чтобы вы доставили нам тот груз, который мы по ряду причин не смогли своевременно вывезти.

— Я прекрасно вас понял. Но мне до сих пор не ясно: почему же вы не смогли? Почему груз застрял там, где он сейчас находится? И велика ли вероятность, что он еще там?

— Значит ли это, что вы беретесь за дело?

— Конечно, я это сделаю. Но не раньше, чем мне будут ясны ваши условия.

Собеседник вынул ручку и на листке бумаги, поспешно пододвинутом к нему Берфиттом, написал цифру.

— Слишком мало.

— Вы полагаете?

— Расходы будут, по моим представлениям, значительными. Где, вы сказали, этот груз находится?

— Если у вас есть карта Восточной Африки…

— Разумеется.

Берфитт повернулся к компьютеру, чтобы загрузить карту.

— Вот тут.

— Глухие места. Когда-то я там бывал, и за минувшие годы вряд ли там что-то заметно изменилось.

— Я имел в виду только ваше вознаграждение. Расходы — отдельно.

— А-а… В таком случае я близок к тому, чтобы согласиться.

— Вы разумный человек, — чуть заметно улыбнулся собеседник. — Именно так о вас и отзывались те, кто рекомендовал вас. Они также сказали, что вы обладаете большим опытом в подобных делах.

— Но вы так и не ответили на вопрос: почему груз застрял?

— О, доктор, очень просто: стечение неблагоприятных обстоятельств. В условленном месте посылку должны были перегрузить с машин на самолет, но тот не прилетел: его сбили «стингером» те, что называют себя Армией Бахуту. После этого мы поняли, что такой путь слишком опасен: самолет могли бы сбить и на обратном пути, когда груз находился бы уже на борту. Это означало бы полный крах. К тому же стало известно, что приближаются преследователи. Сопровождавшим пришлось укрыться там, где я показал вам. Как только мы договоримся, я дам вам все необходимое для их убеждения в том, что вы наш представитель.

— Мне нужно еще подумать. Сию секунду я просто не представляю…

— Думайте, у вас имеется для этого еще не менее десяти минут. А я тем временем позволю себе дать вам несколько советов. Конечно, как выполнить наш заказ, вы решите сами. Но наше требование: откажитесь от всего, что вы знали и использовали до сих пор. Все ваши методы.

Берфитт поднял глаза на говорившего.

— То есть?

— Очень просто. Отбросьте их. И найдите новые. Создайте. У вас большой опыт. Делайте все, на что вы способны, и еще сверх того, но в условленный день мы должны получить заказанное. Иначе… Одним словом, как сказано: «Действуйте, и увидит ваше дело Аллах».

— Но не проще ли отложить…

— Нет, — отрезал собеседник, даже не дав Берфитту договорить. — Не проще. Не скажу даже, что это сложно. Невозможно — вот настоящее слово. Речь идет о судьбе если не всего мира, то немалой и важной его части. Ибо сказано: «Кто бывает врагом Аллаха и Его ангелов, и Его посланников…» Так ведь и Аллах — враг неверным! Надеюсь, вы меня хорошо поняли?

Тут и раздался звонок.

Сперва Берфитт ответил достаточно резко, что занят по горло и помочь никак не может. Однако, услышав, какие проблемы волнуют главного врача и с чем обратился к нему Менотти, туг же сменил гнев на милость.

— Хорошо, — сказал он. — Завтра я должен быть в Москве по делам нашего фонда. Да-да, доктор, мы действуем, мы заново открываем эту планету, не так ли? Москва, как ни странно, тоже находится на Земле. Я изменю маршрут и полечу через Леру. На несколько часов смогу задержаться у вас — до московского рейса. Ждите меня в аэропорту.

— Не могу сказать, как я вам благодарен, доктор.

— Если понадобится, я вам подскажу нужные слова. Сообщите Менотги, что завтра я хочу с ним встретиться. И с директором Пристани Ветеранов тоже. А вообще-то наши методы, доктор Юровиц, уже сильно пахнут нафталином. Они в прошлом, а думать надо о будущем. Итак, до завтра.

— Жду вас с нетерпением. И надеюсь, что у нас не будет перебоев со снабжением.

Берфитт положил трубку и улыбнулся — на этот раз искренне.

— Не знал, что вы собираетесь в Москву, — заметил его гость.

— Я и сам понял это секунду назад.

— На вашем месте я не стал бы отвлекаться на какие-то другие дела, пока не найдены возможности выполнить наш заказ.

— О нем-то речь и идет.

— Но при чем тут…

— Насколько я помню, у вашей страны хорошие отношения с Москвой, не так ли?

— Так угодно Аллаху.

— Аминь. Следовательно, сообщение между Москвой и вами вряд ли подвергается столь же строгому контролю, какой установлен на других линиях. Или я не прав?

— Гм… Мысль ваша не лишена остроумия. Но практически?..

— Представители фондов, чьими делами я занимаюсь, как раз завершают в Москве переговоры о создании клиники и Приюта Ветеранов. Если воспользоваться этими обстоятельствами, мы сможем быстро и надежно выдернуть ваш груз, а подробности не должны вас интересовать. Так или иначе, все складывается весьма благоприятным образом — для вас и, следовательно, для меня. Я вылечу туда как представитель фондов…

— Согласятся ли на это их руководители?

— Уверяю вас, они будут очень довольны. А о некоторых деталях, вы понимаете, я вовсе не собираюсь их информировать. Могу сказать: сейчас я совершенно уверен в успехе.

— Иншалла, — пробормотал собеседник, поднимаясь.

Наутро Юровиц встретил Берфитта и проводил его к машине. Они уселись на заднее сиденье лимузина, водитель мягко тронул с места.

— В гостиницу «Калерия», я полагаю? — спросил Юровиц. — Лучшее, что есть в городе.

— К чему? Вы предупредили тех, о ком я говорил?

— Разумеется.

— Тогда прямо в Пристань. Надеюсь, они уже там.

— Я задумался над вашими проблемами, — говорил Берфитт своим внимательным слушателям. — Достаточно легко понять, что вам, адвокат, нужна новая система перевозок. А вам, доктор, материалы для клиники. Я обдумал ситуацию и пришел к неплохим выводам. Господин Корбес, я полагаю, действительно настало время использовать ваших пациентов не только так, как вы делали это до сих пор. Пора мыслить масштабно.

Корбес, раскрывавший рот лишь в крайней необходимости, безмолвно пожал плечами.

— Я внимательно выслушал предложение мэтра Менотги, — продолжал Берфитт. — Сразу же выскажу свое мнение: оно мне не нравится.

— Как и мне, — тут же присоединился Юровиц. Корбес кивнул.

— Но, господа, я не согласен совсем по другим причинам, нежели вы. Ни один из вас просто не хочет лишних волнений, и это абсолютно понятно, хотя совершенно необоснованно. Мне же оно не по вкусу потому, что слишком примитивно. Лишено той искры фантазии, которая только и делает всякое произведение ума великим. Наш адвокат лишь начал думать, но остановился на полдороге. Я же развил его идею до конца. Сейчас я объясню вам, как все должно выглядеть с моей точки зрения, и вы убедитесь в том, что никто из вас ничем не рискует, зато, не неся никаких дополнительных расходов, вы заметно увеличите доходы.

Главный врач и директор Пристани Ветеранов лишь бегло переглянулись; ни один не сказал ни слова. Менотти улыбался так ослепительно, как будто его только что похвалили. Берфитт усмехнулся и заговорил вновь.

На изложение придуманного им плана ушло не менее десяти минут, и настроение присутствовавших за это время стремительно поднималось от точки замерзания почти до кипения.

— Выберите одну из ваших периферийных Ферм, с которой можно было бы начать, — в заключение сказал он Корбесу. — Я не занимался делами фонда «Призрение», однако структура ваша мне в общем известна. Через четыре часа я вылетаю в Москву, как я уже говорил доктору, по делам фонда «Лазарет», но могу позволить себе заняться и вашими делами. Что же касается Фермы, то, насколько я помню, у вас есть одна в Раинде… Думаю, она вполне пригодна для нашего эксперимента.

— Чтобы заниматься делами «Призрения», необходимо разрешение правления фонда. — Директор Корбес наконец-то прервал свое молчание.

— Да, я это знал с самого начала, — улыбнулся Берфитг. — И потому, еще находясь в Лондоне, переговорил с президентом фонда и получил от него полномочия представлять «Призрение» везде, где моя скромная помощь сможет пойти на пользу человеколюбивому фонду. Так что не беспокойтесь, директор.

Корбес снова ограничился легким кивком.

— Возможно, вы еще подумаете относительно предложенного мною для эксперимента Приюта? Вы могли бы назвать мне более удобное место, пока мы будем обедать. Хотя я сомневаюсь в том, что вы такое найдете.

Корбес кивнул чуть более выразительно.

— Из Москвы я смогу на пару дней вылететь в любую точку земного шара, чтобы проинструктировать ваших людей, ну и, быть может, показать им, как нужно работать, чтобы достигнуть нужного результата.

— Я уверен, они справятся, — уронил Корбес и сжал губы так плотно, словно боялся, что скажет лишнее.

— Однако, — продолжил Берфитг после небольшой паузы, когда остальным уже показалось, что разговор закончен, — для нашего общего успеха план этот должен быть реализован с величайшей точностью. Для этого необходимы люди в Москве — очень надежные люди. Надеюсь, эта мысль для вас очевидна.

— Поищем… — неопределенно проговорил Ме-нотти.

— Вам не придется трудиться: я их уже нашел. Прежде всего нам нужен надежный и посвященный во все детали операции главный врач московской клиники — в фонде мне сказали, что она будет называться «Ромашка». Опытный — чтобы открытие ее прошло должным образом, ну и… Правда, лишь на время: пока все не будет налажено. Доктор Юро-виц, руководство фонда согласилось с моей рекомендацией, и через час-другой вы получите распоряжение выехать в Москву и возглавить клинику. Ненадолго — на месяц-два, не более.

Лицо разгневанного доктора Юровица залила краска, но он промолчал и лишь нехотя кивнул.

— Вы, мэтр Меногги, будьте готовы вылететь туда же по первому требованию. Мне, возможно, придется заниматься и другими делами, тогда часть работы по транспортировке ляжет на вас.

— Я подумаю.

— Думать следует лишь в случаях, когда это необходимо. Сейчас у вас нет ни малейшего повода для размышлений. Я говорю это не от своего имени.

— Пусть будет так, — буркнул Менотти.

— В таком случае наш разговор подошел к концу. Мне пора. Надо еще предупредить кое-кого там о моем приезде…

В Москве Берфитт оказался впервые в жизни; однако если бы кто-то наблюдал со стороны за его прибытием, то наверняка решил бы, что этот джентльмен если и не живет здесь постоянно, то, во всяком случае, раз в неделю прилетает, чтобы полакомиться блюдами русской кухни. Итак, его встретили, и не один человек, а трое; может быть, конечно, кто-то еще оставался в «линкольне», куда его усадили, чтобы отвезти в гостиницу «Империум», считающуюся в российской столице одной из лучших.

Берфитт остался доволен встречей, обедом, данным в его честь на частной квартире, и беседой за столом. Ему удалось быстро договориться о приеме в Министерстве здравоохранения России. Ему также сразу пообещали и другую встречу — с человеком, хорошо знавшим Подмосковье и, не столько в силу своего служебного положения, сколько благодаря знакомствам и связям способным оказать помощь в приобретении или аренде подходящего участка. Подходящего — по представлениям фонда «Призрение», делами которого Берфитт стал заниматься с не меньшим рвением, чем проблемами фонда «Лазарет».

Однако эти встречи могли состояться, как выяснилось, лишь в середине следующей недели. Не привыкший к подобным заминкам, Берфитг пытался было протестовать, но ему разъяснили, что в России свои порядки и традиции: в министерстве ускорить дело пока совершенно немыслимо, что же касается человека со связями, то его сейчас просто нет в Москве: он дает концерты в провинции и вернется не раньше, чем через шесть дней. Во всяком случае, так объяснили в его офисе.

Вернувшись в отель, Берфитт сразу же поинтересовался у клерка, имеется ли у Москвы воздушное сообщение с Раиндой, безразлично — прямое или транзитное. Клерк ответил, что, к великому сожалению, воздушные пути с этой интересной страной еще не установлены, хотя, как он слышал, предполагаются переговоры.

— В таком случае, какой ближайший к Кигари аэропорт? Мне думается, вы наверняка связаны с Заиром.

Клерк обратился к помощи компьютера.

— Разумеется, в Киншасу самолеты летают. Однако позвольте заметить, что от Киншасы до границ Раинды весьма неблизко.

— Вот как? А что ближе?

— Ну… Дар-эс-Салам, но тоже достаточно далеко. Самый близкий аэропорт — в Кампале. Это в Уганде.

Берфитт кивнул. Что Кампала в Уганде, он знал и сам.

— Ежедневно?

— Нет. Два раза в неделю.

— Ближайший рейс?

— В пятницу.

А сегодня вторник. Нет, это не годилось.

— Позвольте мне взглянуть на расписание.

— Сделайте одолжение.

— M-м… Ну что же, ничего другого не придумаешь. Вот на этот рейс, завтра в поддень. В Майруби, Ксения. С посадками в Риме и Каире. В первом классе, пожалуйста. Один.

— Я немедленно закажу.

— Смогу ли я получить билет еще сегодня? Клерк сделал большие глаза.

— Ну разумеется!

По мнению Берфитта, это вовсе не разумелось, тем не менее он счел необходимым улыбнуться.

— Благодарю.

Оплатив и оставив за собой номер в «Империу-ме», Берфитт на следующий день без помех вылетел из Москвы и точно так же без малейших осложнений к вечеру прибыл в Майруби. В аэропорту Кува-ла его ожидал человек по имени Урбс. Он широко улыбался.

— Господи! — пробормотал Берфитт невольно. — Это вы? Вот уж не чаял! Я думал, вы все еще…

— Уже четыре года как здесь. Вдали от шума больших городов — ну и так далее.

— Приятно встретить старого знакомца, — сказал Берфитт.

— Я был очень обрадован, узнав, что к нам направляетесь именно вы. Но у нас, надеюсь, еще будет время поговорить. А сейчас тут, на вертолетной площадке, стоит моя машина.

— Живете с удобствами.

— Обычное преимущество провинции. Вертолет, правда, я нанял. С его владельцем и пилотом у меня давняя дружба…

Сев в вертолет, Берфитт менее чем за три часа достиг цели своего перелета, оказавшись во внутреннем дворе Приюта Ветеранов, где вслед за Урб-сом с удовольствием стал разминать ноги.

За посадкой вертолета с интересом наблюдали несколько человек, наверное, специально ради этого зрелища вышедшие во двор. Наметанным глазом Берфитт без труда определил охранников, что же касается медиков, то их опознал бы любой — по халатам. Не белым, правда, а светло-салатового цвета. Однако один зритель заставил его напрячь память. Тем временем кто-то из встречавших подошел к Урбсу и негромко заговорил; выражение его лица было таким, словно он за что-то извинялся — может быть, просто за то, что сообщение его было не из приятных. Берфитт напряг слух. Вернее, он даже не старался услышать разговор, это произошло само собой, по привычке. Одновременно он перевел взгляд на Урбса; тот был хмур и, кажется, сердит. Берфитт снова посмотрел в сторону заинтересовавшего его человека, но того уже не было. Гость озабоченно покачал головой.

Задерживаться во дворе было незачем, и Берфитт, подчиняясь приглашающему жесту Урбса, вошел в домик, где помещалась контора Приюта.

Милов, вернувшись из дворика в номер Евы, попутно убедился в том, что сигнал его принят: на карточке, красовавшейся на двери, теперь оказался заштрихованным еще один уголок — по диагонали от первого.

Оставалось только ждать и вести себя непринужденно.