– Ты кто, вообще, дед? – спросила Вирга.

Это было уже где-то ближе к рассвету. Но сперва они после долгого пути сперва через музей, в помещениях которого Вирга не раз шарахалась в сторону, натыкаясь на пугающие скелеты и чучела, потом по лестницам и переходам, добрались до обиталища старика. Плутали так долго, что Вирга уже стала жалеть, что ушла со светлой по-ночному улицы в эту кромешную и душную тьму. Она тут непременно потерялась бы, но старик почти сразу же крепко ухватил ее за руку, объяснив: «Света не будет, все отключено, воду, правда, мы открыли, только за ней приходится на самый нижний уровень ходить, под землю. Ну, днем – ничего, разобраться можно, привыкнешь». Она только мотнула головой: оставаться тут надолго не собиралась, но сейчас решила этого вслух не говорить, а ее жеста старик, конечно, не увидел. Раз или два Вирга совсем уже созрела, чтобы заявить: «Хватит, дальше не пойду», но понимала, что в одиночку ей отсюда не выбраться, – по этому зданию можно было, наверное, блуждать неделями и не находить выхода. Тем более что время от времени откуда-то доносились звуки, заставлявшие думать, что Вирга со стариком были тут не единственными живыми обитателями; сначала она встревожилась было, но старик, уловив, похоже, ее настроение, проговорил, не дожидаясь вопросов: «Тут еще бомжи живут, свалочники и попрошайки, но я с ними не пересекаюсь и они мною тоже не интересуются, у каждого, как говорится, своя кодла, они не вяжутся, так что не бойся. Да они и не близко – это вентиляция звуки разносит, только и всего». Вирга вздохнула облегченно: кажется, посягательств на ее тело и в самом деле тут не будет. «А то, не дай Бог, отберут твою незапятнанную честь», – подумала она с усмешкой, ей самой не очень понятной. Ведь, в конце концов, то, что случилось в начале ночи в ее комнате, было…

Домыслить до конца не пришлось: пришли наконец. Вирга поняла это только тогда, когда старик остановился и через мгновение загорелся свет. Странный – без источника, непонятного происхождения, не дававший теней, словно сам воздух вдруг засветился. Тогда она и задала вопрос, не в силах более противостоять любопытству, которое у женщин, может быть, и не сильнее мужского, но проявляется куда активнее. Спросила – не рассчитывая, впрочем, на ответ. Просто язык сам повернулся.

Старик же ответил не очень внятно:

– Я – связующее звено, всего только.

– Между чем и чем? – Просто невозможно было не спросить.

– Между собой вчерашним и завтрашним. Но знаешь что – расспросы на пустой желудок вредят здоровью, поверь, я-то уж знаю. Так что садись-ка… ну хотя бы сюда, станем по возможности повышать твой тонус.

Вирга на этот раз оглядела помещение уже всерьез, внимательно. Ей самой по необходимости приходилось заниматься интерьерами, пусть и в своем доме только, и еще самую малость – у Гера, тем не менее она не так уж плохо умела по обстановке вычислять и род занятий обитателя, и социальный его уровень, и характер – то, что нужно для общения. Вещи много и охотно рассказывают о своих владельцах. Только не эти. То, что находилось здесь, молчало, словно у всякого предмета тут первым делом вырезали язык, лишали его всякой индивидуальности и только после этого находили ему место. То есть кому-то, наверное, все эти навороты что-то и говорили, все эти экраны, пульты, шкалы приборов; инженерам или ученым, может, сказали бы много чего, но не Вирге; а хотя и специалистам, скорее всего, не поведали бы ничего нового, поскольку вся эта обстановка не жила, экраны не светились и все индикаторы стояли на нулях. А кроме этого, не было здесь почти ничего, да и то, что имелось, не поддавалось определению. Просторный стол, квадратный, который никак не желал поведать хотя бы, из чего он такой сделан: не дерево вроде бы, не пластик, не металл – что же в таком случае? Вирга как бы невзначай коснулась рукой гладкой и совершенно пустой столешницы; нет, ни единого намека, пусть даже слабенького, на сущность этой мебели. Два стула – разных, не из одного гарнитура. Просторная лежанка, накрытая покрывалом неопределенного цвета и качества: только что оно казалось коричневым и ворсистым, а когда Вирга взглянула через секунду – почудилось гладким с переливами, словно бы атласным. Она прикинула навскидку, сколько такое могло стоить, получалось… да нет, не могло такого быть. И, словно поняв это, покрывало сделалось вдруг простеньким на вид, чем-то вроде дерюги, что ли.

– Дед, а что тут раньше было?

– Пустырь, что же еще…

– Нет, я не так спросила. Для чего это построили? Что хотели здесь делать?

– Конец света, – ответил старик очень серьезно.

«Нет, – подумалось Вирге, – этого всего быть не может, дед этот меня просто разыгрывает, а то еще и гипнотизирует, а может, он никакой и не дед вовсе, а…»

Но кем он мог быть на самом деле – в голову никак не приходило. Снова ей стало страшно, но уже не так, как было в доме или на улицах, там страх был обычным, нормальным, понятным, а сейчас это скорее жуть была, потеря себя перед чем-то необъяснимым, даже невозможным и потому бесконечно опасным. Стало казаться: сейчас закружится голова, она потеряет сознание – и кто знает, сможет ли прийти в себя после этого? Наверное, так и случилось бы, но тут старик проговорил самым обычным голосом, почему-то сразу ее успокоившим:

– Да сядь ты, наконец, не маячь. Чем тебя угостить, чтобы успокоить?

Она лишь покачала головой; непонятно, что это должно было означать: что ничем ее угощать не нужно, аппетит пропал от переживаний? Вирга и сама не знала, что хотела выразить таким движением, может быть, просто главную сиюминутную мысль: «Не может быть». Старик, кажется, так это и истолковал, потому что сказал:

– Ну, знаешь, всякое бывает на свете… Удивляться, конечно, полезно, но не беспредельно же, а?

Пододвинул к ней стул и даже слегка нажал рукой на ее плечо, чтобы усадить. От прикосновения Вирга едва не вскрикнула, но оно оказалось самым обычным, не вызвало ни дрожи, ни там ожога или какого-нибудь разряда – нормальное легкое прикосновение обычной человеческой руки. Она села, решая про себя удивляться как можно меньше, а он, удовлетворенно улыбнувшись, сказал:

– Я – старого воспитания и нынешних новых обычаев не поддерживаю. Потому не стану тебе предлагать для начала подымить или нюхнуть, ты уж извини великодушно. Вот горло промочить рекомендую. У тебя какие вкусы – крепкое, слабое, сладкое или наоборот?

Вирга невольно проглотила слюну, почувствовав вдруг, что вот именно этого ей сейчас и не хватает: промочить горло.

– Да все равно. Что поближе, – ответила она неожиданно для себя самой охрипшим голосом. – На твой вкус.

– Это, друг мой, опасно – подменять свои вкусы чужими, от этого и происходят все беды, – проговорил старик, но не укоризненно, а так, словно между прочим, даже не поучительно, скорее самому себе под нос. – Ладно, попробую угадать за тебя… – Он на миг поднял глаза к невысокому гладкому потолку, из которого торчали лишь заизолированные концы проводов. И тут же усмехнулся: – Ага, вот что тебе сейчас поможет. Секундочку…

И быстро засеменил к двери позади Вирги – не к той, в которую они вошли, а к другой, которую она до сих пор и не замечала – наверное, не владела все-таки своим вниманием. Значит, тут у него не одна комната была обжита, а целые апартаменты; ничего удивительного, чего-чего, а места в этих стенах было хоть завались. И сразу же вернулся с большим подносом в руках, на котором стоял графин («Настоящий хрусталь, – сразу определила Вирга, – в серебряной оправе, не иначе, да еще с корабликом на пробке, словно на храмовом шпиле; это на свалке не найдешь, постой, уж не ворюга ли он? А что, вполне может быть. Держи ухо востро, девушка, не то тебя в лихие дела втянут, потом не выпутаешься. Похоже, так и есть: сообщник у него был, да весь вышел, вот он и решил меня приспособить. Ну уж нет, ничего такого у тебя, дед, не выйдет!»), в графине этом играла пузырьками жидкость, старик вытащил пробку – хорошо, привлекательно запахло. Еще на подносе стояли два бокала и тарелочки с закусками, не очень понятными, числом четыре. Сейчас было самое время решаться: покориться или нет. Если нет, то в следующий миг вскочить и бежать, лучше уж заблудиться в переходах, чем во что-то скверное ввязаться. А если да?

Старик разлил из графина в бокалы. Сел сам на второй стул, поднял свой бокал и сказал:

– В мои времена полагалось произнести тост и потом только выпить. И вот я его произношу: за твое будущее, пусть оно будет хорошим. – Он прикоснулся своим бокалом к ее, прозвенело красиво, хотя и немного печально. «Точно, хрусталь», – подумала Вирга и послушно поднесла бокал к губам, хотя еще за минуту до этого решила, что пить ничего не станет. Выпила. Оказалось вкусно. Старик сказал:

– Вот этим закусить рекомендую. Безвредно, поверь, – и сам взял широкой вилкой, тоже наверняка серебряной, что-то в белом соусе, положил в рот. Вирга рискнула, сделала то же самое. «Похоже, рыба, да не какая-нибудь, а из дорогих и приготовлена как-то непонятно. Ну, старик, я все-таки с тобой разберусь, вызнаю, что у тебя почем и зачем…»

Старик же, прожевав, посоветовал:

– Ты, друг мой, пока ешь, подумай вот о чем: мы за твое будущее выпили, а я и не знаю, каким оно тебе самой представляется. Поэтому и не могу ничего посоветовать, а я ведь способен и неплохой совет дать. Так что, может, поделишься со мной заботами – тебе станет легче, а я сделаюсь чуть умнее…

– Ну вот еще! – было ее ответом – непроизвольным, рефлекторным. – Стану я жаловаться, как же!

Старик глянул на нее так, что она смутилась: наверное, и в самом деле то был не самый лучший ответ, и уж подавно – не самый вежливый. Вирга покачала головой:

– Прости, я еще немного не в себе. Понимаешь…

И принялась рассказывать обо всем, что случилось с нею и вокруг нее за последние дни, рассказывать неожиданно откровенно, с подробностями. Судя по его вниманию, старик слушал с интересом, иногда поднимал брови, удивляясь, причмокивал губами, щелкал языком, выражая сочувствие. Когда Вирга закончила наконец, сказал не сразу:

– Да, досталось тебе. Но могу утешить только одним: это все по сравнению с тем, что нас всех ожидает, – так, мелочи жизни, не более. Готовиться надо к вещам куда более суровым.

– Ты о чем это? О конце света?

– Свет-то не кончится, – ответил он задумчиво, – а вот мы – наверняка. И винить некого: сами к этому пришли, никто не заставлял. Была нам дана полная свобода выбора. Куда и как вырастать. И мы выросли не вверх, а вбок, в сторону, и как раз не в ту. И вот пришла пора отчитываться. А нам – нечем.

– Не понимаю. Что-то уж слишком мудрено.

– Это только так кажется. На самом деле все просто. Когда вместо того, чтобы находить силы в себе, стали искать их вокруг себя, мастерить протезы, чтобы облегчить свою физическую жизнь, люди и не предполагали, что тем самым запускают программу, которая будет реализоваться по своим законам и отменить которую они будут не в состоянии. И еще хуже, опаснее стало, когда ушло понимание того, что человеку в самом деле нужно, и возникло другое понятие: нужным стало считаться лишнее и вредное, самими людьми придуманное. И все покатилось к концу, за которым уже не будет нового начала. Поняла? Если ты стоишь, скажем, на краю склона, каменной осыпи, то в твоих возможностях – идти на спуск или поискать другой путь, подлиннее, может быть, но понадежнее. Все в твоей власти – пока не сделан выбор. Но вот ты решила идти короткой дорогой – и сделала шаг вперед, ступила на осыпь. И с этого мгновения ты больше не хозяйка, потому что начинает работать другая программа – развития осыпи. И тебя несет вниз, все ускоряясь. Поначалу это тебе даже нравится: быстро, лихо, самой даже ноги передвигать не нужно, скользи себе… И слишком поздно, да и то далеко не всякий понимает, что ждет там, впереди, обрыв в бездну – или, может быть, наоборот, стена, и тебя шарахнет об нее так, что костей не соберешь, а камни сверху насыплют такую гору, что и следов твоих не найти будет. И не спастись никак, потому что подключились такие силы, по сравнению с которыми все твои штучки – ничто, меньше, чем пустое место, хотя тебе-то уже казалось, что ты стала хозяйкой положения.

– Осыпь, камни… Страшно, только к чему эта сказка?

– Знаешь, что нужнее всего в начале всякого пути? Знать, когда остановиться, на какой развилке и на какую дорогу свернуть. Мы не угадали. Не захотели угадать. И каждое последующее действие программы становилось неотвратимым. Не понимаешь? Человек боролся за удобство жизни – физической жизни здесь, инстинктивно чувствуя, что это – не вся жизнь, но на деле этого никак не принимая во внимание. Все больше труда передавал сотворенной им самим механике, все меньше оставлял самому себе. Сперва физического, потом и умственного, гордясь тем, что вот такие технологии им созданы, и не понимая, что это – всего лишь реализация этапов программы – дурной программы, тупиковой, хотя и удобной. Однако человек уж так создан, что пребывать в бездействии не может – у него всегда должно быть занятие, интерес. Занятие это из творческого при таком течении процесса переходит в потребительское, страсть из созидательного стремления становится зрительской. Но этого не хватает. Приходит пора пристрастия к виртуальному миру: не к истинному, что подлинно существует вокруг нас, только не всякому зрению доступен, а опять-таки к придуманному нами самими. Для создания такого мира есть самое малое два способа: виртуальный мир компьютера и мир наркотизированного воображения. А за ним что? Вымирание, ничего другого. И оно уже идет полным ходом. Какой в этом мире средний предел жизни? Мужской – что-то тридцать шесть – сорок, женщин – сорок пять – пятьдесят. А ведь раньше вдвое больше жили и настраивались увеличить продолжительность жизни еще вдвое. Не успели. Сколько процентов населения Альмезота сейчас употребляют наркотики регулярно, и все более сильные? Не знаешь? Скажу: около девяноста процентов. И все больше таких становится с каждым днем. Почему? Потому что эта жизнь – легкая. Не думать ничего, не делать, только принять дозу – и блаженствуй. К этому мы в конце концов пришли. А ведь все казалось, что дела делаются правильно, только вот какие-то частности постоянно возникают, мешающие достичь полного совершенства жизни: то какие-то новые болезни, непонятные и безжалостные, то наркотики небывало идут в рост… Думаешь, власти мало боролись с наркотиками? Вроде бы пытались всяко. Но не могли победить – потому что не в силах изменить программу, раз уж она действует. Не человеческие силы нужны для этого, а те, что повыше…

– Отчего же они не помогут?

– Да потому, наверное, что у них – свой интерес. Вот мы созданы такими, какими созданы…

Тут Вирга не выдержала: слишком уж малоубедительно это было. Это любой школьник скажет!

– Ну, дед, это уж и вовсе вранье. Еще в школе меня учили, что мы получились по эволюции. А ты – «созданы»! Сказки…

– Ничуть. Созидать ведь можно по-разному. И процесс созидания можно начать с одной клетки – и с программы развития жизни, программы этой самой эволюции. Вопрос технологии. И времени, конечно. Но ведь время – всего лишь свойство…

– Чье? – не удержалась Вирга.

– Его, конечно. Брось, не такая уж ты тупая.

– Наверное, все-таки именно такая, – сказала она почти сердито. – Вот, например, никак не пойму: что ты за человек?

– А ты как думаешь?

– Ну, сперва решила: нормальный бомж, доживаешь, побираясь…

Старик усмехнулся:

– Что же – можно и так сказать.

– Похоже, подают тебе неплохо.

– По-всякому. Значит – нищий. Сперва. А потом?

– Подумала было: промышляешь воровством – по мелочам, а может быть, и по-крупному.

– Ну… Без этого обхожусь.

– Жаль.

– Ты серьезно?

– Ага. Я уже хотела было набиться тебе в подручные. Как мой друг говорит – на стреме стоять. Это бы я сумела. Надо же как-то жить. Если конец – то до самого конца, верно?

– Согласен. Но только хватать, что плохо лежит, не для меня. На то много причин. Но взять тебя в подручные – согласен.

– Здорово. В чем же подручной?

– Объясню потом. Ты поспать не хочешь? Потом некогда будет.

– А ты сам?

– Ну, знаешь, в мои годы не очень-то и спится – дел много, времени мало на них отпущено. А вот тебе по молодости…

Вирга, однако, чувствовала, что ей сейчас так просто не уснуть – может быть, питье, которое они тут понемножку отпивали, так ее взбодрило или что-то другое?

– Дед, мне сейчас все равно не уснуть – после таких разговоров. Лучше скажи: каким же ремеслом мне придется заниматься? Я ведь, знаешь, мало что умею – да я ведь все рассказала, так что…

– Найдем тебе дело по силам. Не волнуйся. А то ерзаешь, спокойно усидеть не можешь.

– А я не от волнения. Это меня любопытство трясет. Все же моя судьба решается, разве не так?

– Что же, может быть, так оно и есть. Значит, тебе прямо сейчас все – вынь да положь?

– Уж такие мы, женщины.

– И все же – подумай еще. Серьезно.

– Над чем думать?

– Над тем, что это вроде того шага, о котором я говорил: сделаешь его – и обратного пути не останется. Только вперед. Или…

– Понимаю. Или – конец, да?

– В каком-то смысле – именно так.

– Ну, здорово. Прямо как в кристовизии. Увлекает. Согласна!

Вирга сама не ожидала от себя такой прыти, но что-то словно подхватило ее и понесло – может быть, та самая осыпь, лавина, могучая волна?

– Ладно, – сказал старик, – решено, стало быть. Скажу откровенно: ты мне очень пригодишься. Я уж думал, что не найду человека.

– Да скажешь ты наконец? – Вирга почувствовала, что совсем уже освоилась и с дедом, и со всей в чем-то все еще непонятной обстановкой. – Не тяни, дед! Что мне делать?

– Для начала – гулять, – ответил старик.

– Не поняла.

– Тут понимать нечего. Ты на какое-то время приютила в своем доме шестерых человек, в чем-то непонятных, сама рассказала об этом. А потом, когда они пришли уже во второй раз, ты сама их привела – они исчезли, укрываясь от преследования. Все так? (Она кивнула.) Но исчезли, как я понял, странным образом: тела свои оставили тебе, так сказать, на сохранение…

Вирга насупилась: нет ничего приятного в том, что тебе напоминают о твоих неудачах.

– Я ведь объяснила: пришли другие шестеро, а потом – целый отряд полицейских сил.

– Помню. Да успокойся: твоей вины ни в чем нет. Но сейчас – по твоим же словам – тела эти попали не в лучшую обстановку: свалены в гаражную яму…

– Хорошо, что хоть это успела!

– Безусловно. Так вот, наша с тобой первая задача: оттуда переправить их в безопасное место. Хотя бы сюда.

– Как это сделать?

– Ты согласна?

– А что мне остается?

– Ничего, ты права. А как сделать – ну, это не самая трудная задача, могут потом встретиться и посложнее. Найдем способ. Ну что – договор заключен? Не бойся, расписка не нужна – достаточно слова.

– Заключен.

– Тогда ложись и спи, больше не отвлекай меня – мне еще о многом надо подумать…

– Слушай, дед, у меня душа не на месте.

– Ну, что еще зудит?

– Нам бы того парня хоть как-то похоронить – а мы его оставили валяться, словно падаль. Нехорошо.

– А вот рассветет, поедут по улицам труповозы – заберут. Как и обычно. Передозировка – дело повседневное. Привычное.

Вирга зевнула. Неведомо откуда вылезла, накинулась, стала подминать ее под себя сонливость – теплая, мягкая. «Дедовы шутки», – подумала она, растянувшись на лежанке совершенно безбоязненно и засыпая, засыпая…

Интересный сон ей приснился. Хороший. Тот самый человек – Как-бы-Гер – смотрел на нее ласково, улыбался и что-то говорил: она ясно видела, как шевелились его губы, но слышно совершенно не было ни слова. И она попросила его: «Помоги мне, пожалуйста, я ведь вас выручала, верно? Вот и вы теперь меня выручите, я во что-то такое попала, не знаю что. Помогите!»

Она во сне улыбалась, а старик смотрел на нее, согласно кивал головой и беззвучно шевелил губами, словно что-то неслышное говорил – кому? Себе самому? Или еще кому-нибудь?