Все было очень хорошо в обители Моимеда – хорошо для вновь прибывших и очень благожелательно встреченных: и баня, после которой они совершенно пришли в себя, и скромная трапеза, как почему-то именовался у братии обед, какого не постыдился бы и лучший ресторан во всей, может быть, Галактике. Но одного обстоятельства не хватало для полного, как говорится, счастья: возможности побыть только в своем кругу и поговорить. Кто-то из братии постоянно находился рядом, предлагал услуги, что-то показывал, что-то объяснял, заглядывал в глаза, сдувал пылинки… Не очень привычно было это людям экипажа, а если откровенно – даже и неприятно. Находиться на положении Весьма Важных Персон – не их удел, возникало ощущение, что это и не они вовсе, а кто-то другой, кого они ошибочно принимают за самих себя. Одним словом, все это было скорее противоестественным, чем наоборот, и заставляло каждый шаг и каждое движение делать с оглядкой; от этого напряженность возникала даже большая, чем если бы им приходилось, скажем, отрываться от погони или, наоборот, готовить атаку на отряд десантников. Так что очень хотелось стряхнуть все эти хвосты, как про себя шестеро окрестили всю занятую ими братию, и хоть где-нибудь, пусть совсем ненадолго, но уединиться и обменяться впечатлениями, не говоря уже о выработке плана на ближайшее будущее. Впрочем, все понимали, что если бы сейчас им и удалось остаться где-то вшестером, это на самом деле оказалось бы всего лишь видимостью: их и просматривали бы, и прослушивали в любой точке обители, всех вместе и каждого в отдельности, даже в туалете. Однако такое совещание – военный совет в Филях, как про себя назвал мероприятие Ульдемир (остальным пятерым это сравнение, естественно, ничего не сказало бы) – с каждой минутой становилось все более необходимым. Надо было найти способ выскользнуть из-под постоянного пригляда, и, к чести шестерых будь сказано, он был найден почти сразу: объявлен капитаном и тут же беспрекословно принят остальными пятью, что для окружающих прошло совершенно незамеченным. Потому что Ульдемир, внешне донельзя расслабленный после насыщения, зевнув, проговорил:

– Если бы нам сейчас еще и поспать минуток не менее трехсот. Заглянуть в сады памяти…

И выразительно посмотрел на брата-проводника, неуклонно державшегося плечом к плечу с капитаном.

Как и ожидалось, идея была принята чуть ли не с восторгом и проводником, и всеми прочими братьями, что следовали за вновь прибывшими на расстоянии трех-четырех шагов как бы для того, чтобы улавливать и исполнять любую просьбу, пожелание или даже требование гостей; пока что они оставались все еще гостями. Такой отклик на капитанский намек показал, что не только у людей экипажа нервы были на боевом взводе, но и у хозяев тоже.

– О, нет ничего проще! – с явным облегчением воскликнул брат-проводник. – Кельи для гостей готовы, и если угодно, то хоть сейчас…

– Мы удовлетворились бы и одной кельей – на шестерых.

– Увы, сие не в наших силах: здесь каждому брату и даже послушнику полагается отдельное помещение, дабы никто и ничто не могло помешать его сосредоточению и молитве. Правда, уровень комфорта разный, но гости у нас всегда пользуются наилучшим.

– Ну что же, – согласился капитан. – Подчинимся вашему уставу, – он повернулся к своим, – не так ли? Уснем в тишине, побродим в садах памяти, а если потребуемся (это было сказано снова проводнику), вы нас разбудите, не так ли?

– Можете не сомневаться, брат.

– Тогда ведите.

Повели. Кельи оказались не рядышком, а в разных концах и даже на разных этажах жилого корпуса, но это гостей, казалось, нимало не озаботило. Так, от кельи к келье уменьшаясь в числе, экипаж продвигался минут пятнадцать, пока наконец капитан, провожаемый теперь лишь одним братом-проводником, остановился перед указанной ему дверью. Брат забежал вперед, отворил. Жестом пригласил войти, пропуская. Ульдемир вошел. Окинул взглядом. Усмехнулся:

– Могло бы быть и скромнее, а?

На что брат ответил:

– Лишения и неудобства не должны мешать полноценной работе духа, вы не согласны?

– Готов согласиться, – ответил капитан и опять зевнул. Извинился: – Простите великодушно – очень устал, не столь уж я и молод.

– С годами приходит мудрость, – ответствовал монах. – В таком случае разрешите пожелать приятного сна?

– Тут неприятного быть просто не может, – улыбнулся капитан.

Брат-проводник вежливо поклонился, Ульдемир ответил тем же. Подождал, пока дверь за проводником не затворилась. Принялся раздеваться, медленно, как бы бессознательно поворачиваясь вправо-влево для удобства… Действительно, средств тут не жалели. Четыре камеры, а микрофонов и того больше. «Ну что же – хорошей вам видимости, но ничего интересного обещать не могу. А услышите разве что храп, хотя, вообще-то, от него давно удалось избавиться, но тем не менее… Извините».

Улегся на синюю простыню, накрылся невесомым одеялом. Снаружи была ночь, и в келье, едва лишь капитан растянулся на кровати, свет померк, в воздухе вдруг повеяло ароматом – неизвестно каким, но очень, очень приятным – гостю помогали уснуть. Еще несколько секунд – и едва уловимая, но очень ласковая, расслабляющая музыка послышалась как бы со всех сторон. Ульдемир почувствовал вдруг, что тело и в самом деле настоятельно требует покоя, отдыха, неподвижности. Оно засыпало, тело. Вот уже промелькнули перед закрытыми глазами предсонные картинки. И сейчас…

Сады памяти. Эти слова были им не случайно обронены, когда разговор зашел об отдыхе. И не пропали втуне, но были замечены и правильно поняты остальными пятью.

Картинки промелькнули и исчезли. Тело уснуло. Редкое, спокойное дыхание. Порой – чуть заметные непроизвольные движения: тело сбрасывает ранее возникшие напряжения. Все правильно. Все чудесно. Ребята, время!

Спи, физика. Эфир и Астрал тоже остаются тебе – для верности, для надежности, для твоей живости. Сам же я, в четырех высших тонких телах, уже не в тебе. Я рядом. Локализовался в воздухе; впрочем, точно так же мог бы и в пустоте или, если бы пришлось, в океанской глубине или раскаленной плазме. В таком состоянии я не могу совершать никаких действий, кроме единственного: впитывать информацию и оценивать ее. Зато и со мной нельзя сделать ничего теми средствами, что доступны человеку со всеми его техническими ухищрениями: слишком недалеко ушел он от духовного уровня живой протоплазмы. Меня – эту мою часть – нельзя ничем удержать, нельзя поразить, невозможно даже увидеть или ощутить хотя бы в качестве призрака: будь я в эфирном теле – это было бы еще возможно, а сейчас – никак. Ни меня, ни пятерых моих товарищей, что уже появились здесь в таком же качестве, в каком пребываю я сам. И хотя для себя самих мы остаемся вроде бы такими же, как всегда, на деле мы и воспринимаем друг друга, и общаемся совершенно другим образом, чем когда находимся в полном, так сказать, комплекте – во плоти. Мы видим, слышим, ощущаем не какими-то отдельными органами: их сейчас у нас нет. Но всем своим, так сказать, объемом, каким каждый из нас является и останется до тех пор, пока не возвратится к трем грубым низшим телам, что нежатся сейчас в удобных постелях. Мы не теряем связи с ними, этого делать нельзя, но наши действия сейчас от них не зависят, а только лишь от нашей воли. А полученная информация по каналу уходит в органику и осаждается там подобно тому, как принятая или созданная на компьютере информация откладывается в его памяти на сохранение. Обмен же мыслями между нами идет напрямую, тут не требуются никакие несущие частоты, мы сейчас ближе всего к состоянию и ощущению единого организма. Такое дается не сразу, да и не каждому. Ферме пришлось повозиться со всеми нами, пока мы не усвоили твердо это искусство – подолгу обходиться без плотного тела; но от нас не отставали, пока мы не научились, и правильно они поступили: это – единственное оружие, которым Ферма нас наделила, оружие, которое нельзя ни заметить, ни отобрать. Вот и пришло время испробовать свое умение на деле.

Встречу я назначил у себя, и минут через десять после того, как низшие тела наши уснули, весь экипаж собрался у меня, чтобы общими усилиями оценить обстановку и договориться о дальнейшем. Я подробно пересказал свой разговор с приором, добавив в конце:

– Нас приняли за кого-то другого. Надо думать – ожидается какая-то группа, по численности и качествам похожая на нас. И судя по сказанному приором, поручено ей будет то же самое, чем будем заниматься и мы: искать тех людей. Это было бы хорошо, если бы цель этих поисков тоже совпадала, но получается, что она как раз противоположна нашей. Значит, мы должны постоянно быть настороже и в полной готовности исчезнуть, как только появятся те, за кого нас пока принимают.

– Так, может быть, лучше исчезнуть сразу? – спросил Георгий. – Не так уж серьезно нас стерегут, чтобы нельзя было ускользнуть.

– Мы рассчитывали, – ответил я, – найти людей здесь, в обители. Но приор уверяет, что их тут нет – и скорее всего, не хитрит, иначе зачем им понадобилась бы группа поиска? Уйти сейчас можно, но лучше этого не делать – мы можем хотя бы начать работу с помощью здешней братии, нас будут вводить в разные системы и представлять многим людям, и это поможет нам сэкономить время, которого и так в обрез.

– Разве, – спросил индеец, – недельный отсчет уже запущен? Я думал, что он вступит в силу, только если эти люди погибнут и Альмезот перестанет излучать даже те крохи Тепла…

– Так оно и есть, но беда в том, что сейчас эти люди, даже не погибнув, практически Тепла не генерируют: иначе выследить их оказалось бы достаточно просто. И значит, отсчет идет.

– А можно ли верить приору? – высказал сомнение Никодим. – В обители явственно чую хитрость, своекорыстие, много чего дурного; да и что удивительного, настоящей веры-то тут и не бывало, все это лишь притворство, уж не знаю – изначально было так или постепенно таким стало. Может быть, приор и поймал уже тех людей, но скрывает от высших иерархов, играет в какую-то свою игру… Я вот полагаю, в таком виде, в каком мы сейчас, разумно будет прогуляться по обители и рассмотреть все как следует. Чтобы больше уже на нее не отвлекаться, а искать в городе.

С этим все согласились и тронулись в путь.

…За стеной, в тамбуре или предбанничке, что расположен между моей кельей и коридором, на диванчике сидит один из братьев. Сидит прямо, ни намека на расслабленность, в любое мгновение готов к действиям. Минуем его. Нахальный Питек не может удержаться от выходки и вместо того, чтобы обогнуть парня по дуге, пролетает сквозь него и, только для нас уловимо, смеется. Надо бы, конечно, сделать ему замечание, но на сей раз взбрык проходит для него безнаказанно: наблюдатель – или дежурный, или охранник, или топтун, как угодно, – ничего, естественно, не почувствовал, может быть, какая-то неожиданная картинка промелькнула в его сознании, но так быстро, что даже не оформилась, а еще вернее – не в сознании, а в подсознании, где и останется, скорее всего, на все время пребывания этого брата среди живых. А мы уже далеко от него. Но по-прежнему в обители и даже еще в том же корпусе. Для нас в этом состоянии не существует ни стен, ни перекрытий, просматривается все, и можно выбирать маршрут и устанавливать очередность тех мест, какие нам следует посетить в первую очередь, какие – во вторую, в третью… Делаем это на ходу, вернее, на лету, конечно, обмениваемся – чем? Мыслями? Словами? Вернее сказать – просто энергетическими пакетами, играющими сейчас для нас роль нормального обмена.

– Капитан, видишь – на крыше постройка, пентхауз, как говорится, – обширная, двухэтажная, и особая охрана. Видишь энергоканалы, что идут туда снизу? Мощный какой поток, удивительно. Там же не цех. Туда?

Да конечно же, я воспринял все это сразу.

– Туда и идем, Уве. Очень интересно. Все за мной!

Поток вихрей, неуловимый для окружающих, возносится вверх. Полуметровые бетонные перекрытия пронзаем, ничуть их не ощущая. Великолепное чувство полной свободы. Она и на самом деле реальна: над нами сейчас – только Высшие силы, но они нас не ограничивают – видимо, мы делаем именно то, что требуется. Завидное состояние – полная независимость от вещества. Вперед, вперед!..

Охраны и в самом деле немало. И на крыше, и внутри. Странно, тут, по сути дела, никакой планировки: одно обширное помещение – ни переборок, ни, следовательно, никаких комнат, коридоров, закоулков, выгородок. И меблировка для жизни крайне скудная: стол – сильно вытянутый овал, с дюжину сидений вокруг него – и все. Не на чем отдохнуть, если вдруг потребуется прилечь, не на чем приготовить хотя бы самую простую еду, одним словом – никаких бытовых условий. Зато, как ни странно, много зелени, живой, растущей в горшках, вазах, даже в бочонках. Словно это не жилые апартаменты, где можно с удобством провести хотя бы несколько часов, но помесь оранжереи с командным пунктом, боевой рубкой, что ли. Но это вовсе не значит, что тут пусто. Наоборот, даже тесновато. Потому что вдоль всех четырех стен тесно, один к одному стоят объемистые шкафы, плотно набитые схемами. Какие-то непривычные конфигурации, с налета не разобраться, что-то намного более сложное, чем устройства, с какими приходилось иметь дело каждому из нас. Иными словами – мощнейший неживой интеллект, и он не отдыхает, он – в работе, сейчас мы видим это совершенно четко, потому что в нашем нынешнем состоянии всякий заряд, даже самый слабенький точечный, каждое движение, даже на молекулярном уровне, воспринимается с предельной ясностью. Хотя смысл этих мгновенно меняющихся энергетических пейзажей от нас остается скрытым. Мы в состоянии сделать сейчас лишь самый общий вывод: такой мощности хватит и на то, чтобы управлять целым миром, всей планетой, а может быть, и не только ею. Мозг планеты? Искусственный, неживой ее разум?

Впрочем – похоже, это тут не самое главное.

До сих пор все мы оставались там же, где остановились, проникнув сюда: в самом центре помещения, над овальным столом, вбирая в себя информацию и как-то сортируя ее. В этом нашем состоянии мы лишены некоторых свойств и качеств, какими обладаем, находясь в единении с теми телами, что мирно отдыхают сейчас в кельях, – в частности, нам сейчас не свойственно удивление, страх, гнев, мы не эмоциональны. И в эти мгновения мы ощущаем совершенно другое: нечто такое, что заставляет меня тронуться с места и медленно направиться к тому кусту в бочонке, что-то вроде алоэ, что оказался ко мне ближе остальных. А именно – что это не только флора, это…

На полдороге Никодим оказывается передо мною, как бы преграждая путь, мешая сблизиться с тем, что я почувствовал там, в стволах и листьях, и что ощутимо привлекает, притягивает меня.

– Пахарь, не мешай мне!

– Капитан, остановись! Ты что, не понимаешь?..

– Там же тела – такие же тонкие тела, как и мы с тобой!

– Это я и сам вижу, все мы видим. Да, такие же тонкие тела. С одной разницей: их физика, скорее всего, давно умерла. Они отрабатывают свою карму, капитан. И не наше дело – вмешиваться. Такого права нам не дано, да и возможности – тоже…

Ну да, так оно и есть. Кармическое наказание. Вот как. Нет, я не удивлен, но констатирую: раньше я не знал о том, что такое возможно не только на Ферме, но и, так сказать, в частном владении. Не знал и не представлял.

Но теперь, когда я понял это, зачем мешать мне вступить в общение с такой же комбинацией тонких тел, каков и я сам; почему не позволить мне получить какую-то информацию из такого, как мне представляется, богатейшего ее источника?

– Никодим, или объясни, почему ты мешаешь мне, или – с дороги!

Я вынужден просить – или требовать, все равно – согласия иеромонаха, хотя вроде бы выше его по статусу. Но сейчас и он знает, и я сам, что на наше пребывание в нынешнем состоянии все обычные людские правила не распространяются, здесь Никодим старше и главнее. Потому что он достаточно давно уже – человек космоса, пользующийся плотскими телами лишь время от времени по оперативной надобности. Я же все еще человек планетарный. Я умирал, но меня возвращали. А он там, на планете Даль, не пожелал, остался в космосе. И уже по одному этому он знает и, наверное, ощущает многое больше и глубже моего.

– Капитан, – делится иеромонах со мною своим пониманием положения. – Это ловушка! Разве ты не ощущаешь, как тебя тянет туда? Влечет?

– Естественно: там такие же, как мы сами…

– Да, и там тебя примут. Но обратно уже не выпустят: там работают силы, до каких нам с тобой еще далеко. И это будет твой конец в мире плоти, но свободы ты не получишь и останешься тут, как и все эти, видишь, сколько их вокруг? Мы можем тут уцелеть только в группе, да и то – недолго. Пока тот, на кого вся эта система работает, не обратил на нас внимания. Но как только он…

– Тревога!

Это еще один из нас вступил в разговор: Питек. Он тоже разбирается в тонкостях этого мира лучше, чем я, потому что люди его эпохи сами еще наполовину были в этом мире, постоянно общались с ним, и пусть не осознавали, но интуитивно чувствовали его как реальность.

А куст, вернее, заключенное в нем тело, манит все ощутимее, сильнее, общение с ним кажется все более привлекательным, даже просто необходимым. Приходится сопротивляться изо всех сил.

– Выходим немедленно! Возвращаемся в плоть. Потом попробуем разобраться…

Кажется, то множество тонких тел, что работают здесь и чье назначение пока остается для нас совершенно непонятным, провожает нас с сожалением, пытается удержать даже. Но группа оказывается сильнее. Пронзаем верхнее перекрытие и оказываемся на воле. Да, приключение!

Но для кого-то это не осталось незамеченным. То есть в какой-то степени мы засветились. Так что следует ожидать ответных мер.

Будем готовы.