– Свидетельница, итак, вы своими глазами видели, как подсудимая и жертва преступления ссорились и даже дрались?

– Своими собственными, да уж конечно.

– Как вам удалось это увидеть?

– Ну, как – как люди видят. У них на первом этаже окна такие огромные, почти до земли, и они когда закрывают шторы, а когда и нет. А у меня обычай – прогуливаться по вечерам, перед сном. В том числе и мимо их дома. Ну, а когда там все освещено, тут даже не захочешь, а увидишь. Вот я и заметила, как они там…

– Теперь, пожалуйста, подробнее: что именно вам удалось увидеть, когда вы проходили мимо?

– Ну, сперва они сидели за столом, напротив друг дружки, ужинали. А потом стали спорить. Сильно ссориться.

– Не удалось ли вам услышать – о чем именно шел разговор?

– Нет, ваше достоинство, там как-то устроено, что наружу ни звука не доносится, сколько ни слушай. Но это и так все было понятно: когда люди так вот сидят друг напротив друга, склоняются навстречу так, словно бодаться собрались, рты так разевают, то по очереди, то оба сразу, и руками машут, словно вот сейчас бросятся в драку – тут и слышать ничего не надо. Все само собой ясно.

– То есть они именно так себя и вели, и вы это видели?

– Ваше достоинство, я ни словечка не прибавила. Все видела с начала до конца.

– Интересно. Чем же это закончилось?

– Да так закончилось, как и надо было ожидать. В конце концов они повскакали с мест, друг на друга набросились, стали как бы бороться, но тут, конечно, где ей было с ним управиться: она женщина субтильная, а он, надо сказать, был мужчиной крупным, не слабым, он ее, понятно, в два счета сборол, схватил в охапку и утащил куда-то, не знаю куда. Но точно наверх, на второй этаж. Может, хотел где-нибудь там прикончить, да, видно, она ловчей оказалась, вывернулась – и, значит, его как-то шандарахнула чем-нибудь – а потом и жечь принялась.

– И вы видели, как она его жгла?

– Нет, ваше достоинство, чего не видела, того не видела. Снизу ведь на второй этаж не заглянешь, верно? Да и потом – я ведь всего лишь мимо проходила, почти и не задерживалась, как же я могла…

– И все, что вы тут описали, вы успели увидеть, проходя мимо?

– Ну, ваше достоинство, хожу я медленно, чтобы воздухом побольше надышаться, иногда даже останавливаюсь для полного удовольствия. Вот так и получилось, что…

– Благодарю вас. Подсудимая, есть вопросы к свидетелю?

– Нет, ваше достоинство.

– Означает ли это, что вы подтверждаете ее показания?

– Целиком и полностью: то, что она подглядела, действительно происходило в тот вечер – перед ночью убийства. Очень жаль, что при этом она ничего не слышала. Если бы я знала, что за нами наблюдают, отворила бы окно, чтобы звуки проходили беспрепятственно.

– Если бы она что-то слышала – что изменилось бы?

– Ее показания. Ей не пришлось бы придумывать лишнего.

– Разъясните, что вы имеете в виду.

(«Сестричка, позволь настроиться на тебя, как обычно!..»)

– Мы действительно ужинали, ваше достоинство. И нам было очень хорошо. Как и обычно. А когда нам хорошо, мы поем. Чаще всего – дуэты. И в тот вечер мы пели – этого я никогда не забуду – знаменитый «Дай руку мне, красотка» – Моцарт, «Дон Джиованни», Земля, давным-давно… Но такая музыка не умирает, даже не старится.

– Охотно верю. Но затем вы пошли врукопашную? Так?

– Можно и так назвать. Но я же вам сказала, что мы пели: «Дай руку мне, красотка!» Разве после этого можно усидеть, не броситься в объятия друг другу? А мужчина при этом – разве может не подхватить свою женщину на руки, чтобы унести ее в… Я думаю, вы понимаете куда. Вы же мужчина, ваше достоинство!

– Я еще способен это понять – но понимаю и другое: это всего лишь ваша версия происходившего. И боюсь, что там, на втором этаже, не оказалось никого, кто мог бы видеть то, что происходило там затем?

– Теперь я способна пожалеть, что свидетельнице не пришло в голову взобраться на дерево, чтобы понаблюдать и за всем дальнейшим. Но тогда мне и в голову не пришло, что это может понадобиться.

– То есть Нагор был убит еще не тогда?

– Тогда он мог умереть разве что от любви – но я ему не позволила бы, он был мне нужен живым.

– Что же, по-вашему, произошло потом?

– Потом мы как-то незаметно уснули – хотя далеко не сразу, как вы понимаете, мы немало времени бодрствовали. Но потом сон все-таки одолел – во всяком случае меня, да и Рик задремал тоже, а проснулась я от дикого кашля, потому что дышать пришлось уже не воздухом, а жутким, удушливым дымом! Я испугалась, но тут меня подняли с постели, вытащили в музыкальную комнату, потому что она там рядом со спальней – и там я увидела то, что еще до меня увидели пожарные и полицейские… Страшный, обугленный труп Рика. Я сразу поняла, что это труп, он обгорел весь, целиком.

– Кто же мог это сделать, подсудимая? Не думаете ли вы, что это было делом рук свидетельницы, что только что давала показания?

– Что вы, ваше достоинство, конечно, нет! Но я не знаю, кто мог это сделать, даже не предполагаю. Однако думаю, что найти виновного должны служители покоя, а не я, потому что я ведь тоже являюсь жертвой – хотя бы потому, что нахожусь здесь, а не у себя дома….

– То, что вы рассказываете, подсудимая, звучит убедительно, даже весьма убедительно. И суд был бы готов поверить вам – если бы не некоторые обстоятельства, заставляющие усомниться в вашей правдивости и искренности.

– Какие же, ваше достоинство? Мне не терпится узнать о них.

– Советник, вы выражали намерение ознакомить суд с документами…

– Совершенно верно, ваше достоинство. Могу ли я приступить к их оглашению?

– Сначала просто ознакомьте суд вкратце с их существом, потом суд ознакомится с ними, чтобы решить вопрос о приобщении их к делу.

– Благодарю вас, ваше достоинство. Итак, документ озаглавлен так: «Протокол зондирования подсознания Зоры Мель, обвиняемой по делу…», следует название дела полностью. Зондирование проводил в процессе исследования психического состояния обвиняемой доктор инструментальной психиатрии Тонч Брун. При зондировании присутствовал старший эксперт отдела нетрадиционных доказательств Кондит Люпар. Я оглашу сейчас самую суть. Вопрос, обращенный к подсознанию обвиняемой: «Когда началась ваша сексуальная близость с Риком Нагором?» Ответ, почерпнутый в подсознании: «Никогда». Вопрос: «Когда вы впервые поняли, что любите Рика Нагора?» Ответ: «Никогда его не любила и не люблю». Вопрос: «Какие же цели вы преследовали, устраиваясь на службу к нему?» Ответ… Ответ на этот вопрос, а также и на все последовавшие, к сожалению, получен не был в силу того обстоятельства, что подсознание анализируемой как бы коллапсировало, то есть полностью закрылось от внешних воздействий, благодаря, быть может, содержавшейся в нем предварительно внушенной программе. Однако, ваше достоинство, обвинение полагает, что и двух уже полученных ответов вполне достаточно, чтобы установить, что показания обвиняемой в части ее отношений с жертвой не соответствуют действительности. Что ставит под сомнение и всю ее защитительную базу.

– Похоже на то, советник, что суд должен будет согласиться с вашими выводами. Подсудимая, что вы можете сказать по поводу только что оглашенных документов?

– Боюсь, ваше достоинство, что в них нет ни слова правды. Не знаю, о каком зондировании и каком аппарате идет речь, а там, у психиатров, в дурдоме, мне просто позволили как следует выспаться: там все же куда удобнее, чем в камере. Да не было никакого зондирования!

– Советник, что вы можете сказать по поводу сделанного заявления?

– Ваше достоинство, как доктор Брун, так и эксперт Люпар присутствуют в настоящее время в комнате свидетелей и могут быть допрошены в судебном заседании в любой миг, как только суд пожелает их выслушать.

– Подсудимая, желаете ли вы, чтобы названные лица были подвергнуты допросу в качестве свидетелей?

Подсудимая молчала.

– Суд воспринимает ваше молчание, как отказ от вызова этих свидетелей. В таком случае суд задает вам вопрос: каковы в действительности были ваши отношения с Риком Нагором? Какие цели вы преследовали в общении с ним? Действовали ли вы по чьему-то поручению, или только в ваших личных интересах?

Снова ответом было молчание.

– Подсудимая Зора Мель! Суд с нетерпением ждет ваших ответов. Иначе…

– Отвяжитесь наконец, судья! Не будет вам никаких ответов. Думайте, как хотите. Я просто выполню свое обещание: ну убила я его, если уж вам так хочется. Почему и зачем? Ну, может, просто потому, что он со мной не захотел спать; достаточно вам такого мотива? Все. Выносите ваш приговор и спите спокойно. Я устала, дайте отдохнуть.

– Суд удаляется для вынесения приговора по рассматриваемому делу.

«Черт, с этим анализом, или как его там – зондированием они меня подловили, безусловно. Этого ни Рогнед не предусмотрел, ни я сама. Плохо. Ну что же – во всяком случае, лучше или хуже, но результат достигнут. Каким будет приговор – догадываюсь. Так что придется срочно выпутываться, рассчитывая только на свои возможности. Ну, что же – для того, чтобы оставить их перед пустой камерой, у меня сил, пожалуй, хватит. Поскольку охрана моя – я в ней уже разобралась до мелочей – уже через десять минут станет мягкой, как свежая булочка. А вообще-то я даже довольна, что эта тягомотина кончается: надоело уже и однообразие, и неподвижность, и эти их рыбьи физиономии… Судья, правда, мужик ничего, если бы он меня, скажем, пригласил на ужин, я скорее всего согласилась бы – только место выбрала бы сама. Хотя… Нет, теперь уже не согласилась бы. Теперь есть Рогнед, неожиданно вновь найденный. Впрочем, счастливые события происходят чаще всего неожиданно…»

– Прошу встать, суд идет!

– Именем мира Неро… Суд считает доказанной вину подсудимой, гражданки мира Неро Зоры Мель в убийстве с отягчающими обстоятельствами гражданина мира Неро Рика Нагора… Суд назначает Зоре Мель наказание в виде смертной казни путем введения в ее организм отравляющего вещества. Учитывая особую жестокость совершения убийства, суд, пользуясь правом, данным ему статьей 386-й, параграф 3-й Процессуального уложения мира Неро, относит настоящий приговор к категории 6(4), то есть судебных решений, не подлежащих обжалованию и приводимых в исполнение в кратчайший срок, то есть не позже третьего дня после оглашения приговора... До исполнения назначенного наказания определить приговоренной содержание в специальном отсеке тюремного корпуса с современным уровнем охраны…

Камера оказалась совершенно другой, с точки зрения тюремных властей – куда более надежной. Но Сану это как раз беспокоило меньше всего: проламывать стены она не собиралась.

Тревожным оказалось другое: новая охрана.

И потому, что состояла она целиком из женщин, и было их никак не менее десятка.

Но еще более – потому, что были они, эти женщины, какими-то странными.

Нет, с виду у них все было в порядке: бабы как бабы. Скорее даже девушки. Наверное, подбирали их для этой службы с великим тщанием и собрали такую команду не сразу: были они очень похожи друг на друга и фигурой, и чертами лица, и манерой двигаться, даже голоса были схожими, а больше всего – взгляды: безмятежно-равнодушные, как бы мимо тебя глядящие глаза, ни на что не реагирующие (как ни старалась Сана расшевелить их хоть немного, и улыбалась, и гримасничала, даже язык высовывала, на нее продолжали смотреть, как на пустое место – но такое пустое место, которое следует бдительно охранять). Она попробовала было перейти к более активным действиям – стала говорить, как она рада, что охранять ее поручено женщинам, что она просто истосковалась по женскому обществу, хорошо бы познакомиться, девочки, что там будет – то и будет, но сейчас-то к чему об этом думать, если есть возможность просто пообщаться… Девочки, а где вы такие прически делаете? Дорого стоят, наверное? А одевают вас красиво, и сами вы красавицы, даже завидно, честное слово… Про себя же думала: «Рыбы сушеные, от вас же льдом веет, вас жалеть впору – кто же вас, таких, трахать станет? Разве что белые медведи, да и то вряд ли. Нет, я поняла, зачем вы тут существуете. Меня сторожить – это случай, эпизод, а на самом деле вы здесь для того, чтобы использовать вас как средство наказания для приговоренных мужчин, или еще лучше – для получения показаний от тех, кто не желает сотрудничать с правосудием: подложить любую из вас под такого – и он сразу же закричит о явке с повинной, потому что уж лучше получить срок, чем разочароваться в прекрасной идее вечной женственности…»

Но, какими бы они в конце концов ни оказались, найти какой-то способ воздействия на них было необходимо.

«Иначе ведь и в самом деле всерьез убьют», – подумала Сана с неожиданным, непривычным для нее ощущением страха.

Рогнед, я тебе верю и в тебя верю – не можешь ли там как-нибудь поторопиться? А то ведь приедешь – а меня уже сожгут или зароют, и ты будешь об этом очень сожалеть, это я твердо знаю: будешь.

– Девочки, а можно, я шапочку примерю? Ну, хотя бы вот твою… Как тебя, кстати, зовут? А то как-то неудобно – даже имен не знать…

Деревянным, безличным голосом, монотонно та охранница, к которой Сана обращалась, отчеканила:

– Не разговаривать. Не приближаться. Можно сидеть. Можно лежать. Можно оправляться. После доставки пищи можно есть.

А поскольку Сана все-таки успела сделать шаг по направлению к ней, безымянная охранница сама шагнула ей навстречу, обеими руками схватила за плечи, стиснула так, что Сана невольно вскрикнула – и толкнула к узкой и даже по виду жесткой койке.

Нелегко получалось с налаживанием общения. Попробовать еще что-нибудь?

Сидя на коечке, Сана запела, стараясь, чтобы голос звучал повеселее, мужскую партию из того самого дуэта, который она якобы исполняла вместе с покойным Нагором. Если, конечно, она правильно уловила то, что вспоминалось сестричке. Неплохо устроилась Зора, тихоня. А впрочем... Если только удастся отсюда выбраться – честное слово, Рогнед ничем не хуже. Не так богат – ну и что? На свою судьбу Сана сейчас не имела причин жаловаться.

«Дай руку мне, красотка» – и призывно протянула руку к другой служивице, как бы приглашая ее присесть на коечку, плечом к плечу, и для начала все-таки завязать несложный женский разговор. Тяжела ли служба, как платят, пристают ли мужики, живут ли девочки здесь на казарменном положении или квартируют в городе, одни или с родителями – потому что замужними они ну никак не выглядели. А дальше – сам разговор покажет.

– Не петь. Не делать резких движений.

Все та же монотонность – раздражающая, как капающая из крана вода. Хотя и из других уст.

Ах, вы так, красавицы сырокопченые. Ну, ладно. Не хотите по-хорошему – сделаем по-моему. Тем более что задерживаться тут нет никакого смысла. Вы, похоже, воспринимаете и чувствуете, как и движетесь и говорите, синхронно и синфазно. Это значит, что, воздействуя на одну, я воздействую на всю вашу компанию. Это очень хорошо. Попробуем для начала что-нибудь простенькое…

Сана сконцентрировалась. И излучила:

«Подними правую руку. Подними правую руку!»

Никакой реакции.

«Ты меня слышишь, ты меня воспринимаешь. Ты выполняешь все, чего я требую. Ты подчиняешься мне. Подними правую руку!»

Как от стенки горох. Да что же это, в конце концов!.. Что же – я их никак не одолею? И тогда – меня убьют? Рогнед, во что ты меня втравил? Но ты же не хотел этого, скажи, не хотел? Я – еще понятно: ради младшей. Наверное, она ради меня тоже пошла бы на риск. Но ведь ты уверял, Рогнед, что меня не оставишь, хотя со мной и не соглашался, и вообще…

Почему ты так далеко, Рогнед?

Вот когда Сана почувствовала настоящий страх. За себя, за собственную жизнь. Впервые, может быть, на своем веку.

Закрыла глаза. К счастью, хоть на это не последовало реакции вроде «Не моргать! Не жмуриться!».