Дощечка третья
ПЕРЕЖИВАНИЕ
ЛЕТО
Выпускники строились во дворе школы, перешучиваясь, толкаясь, улыбаясь, хохоча, радуясь лету, солнцу, свежему ветру – три одиннадцатых класса, почти девяносто юношей и девушек, готовых шагнуть в самостоятельную жизнь. Построились наконец, замерли. Директор начал торжественную речь, и его голос оказался последней каплей для Арсения: он заплакал! Не хватило сил сдерживать слезы. В этот момент он был, наверное, единственным из всех, кто понимал, что детство кончилось и они расстаются! С кем-то ненадолго, с кем-то навсегда.
Над школой зазвучала музыка, послышались слова школьного гимна:
Вот и стали мы на год взрослей,
И пора настает —
Мы сегодня своих голубей
Провожаем в прощальный полет.
Пусть летят они, летят
И нигде не встречают преград…
Музыка лилась и лилась, вызывая легкое веселое эхо, а он стоял и плакал с широко раскрытыми глазами, слепой от слез и сердечной тоски, чистый эмоциональный мальчик, веривший в счастливое будущее, мечтавший побывать на далеких планетах и увидеть звезды из космического пространства…
Темнота, мельтешение цветных пятен, серое безмолвие, какие-то бесформенные тени со всех сторон…
Боль в груди, будто на нее положили огромный камень, грозящий раздавить грудную клетку. Нечем дышать. Волны жара наплывают снизу, сменяются ледяным ветром…
Арсений Васильевич рванулся изо всех сил… и вынырнул из воды, хватая ртом воздух!
Он барахтался в холодной воде, мелкие злые волны сбивали дыхание, затягивали под себя, странное течение как гигантский пылесос уносило его от близкого берега, и не было сил сопротивляться.
Сулой, пришло откуда-то понимание ситуации, приливное течение… утону…
Не утонешь! – возразил кто-то внутри, плыви параллельно берегу, поток сулоя редко бывает шире тридцати метров, пересечешь и выплывешь. Только не суетись, не борись с течением, тогда действительно кранты.
У меня и так нет никаких сил…
Перевернись на спину, пусть сулой отнесет тебя от берега, метров через пятьдесят—сто он ослабеет, и ты вернешься обратно.
Арсений Васильевич послушался, лег на спину, отплевываясь от соленой воды. Стало легче. Но в этот момент с мрачного неба на него спикировал шар из множества кружащих в нем птиц, и Арсений Васильевич погрузился в воду.
Дробный – будто в голову вонзился миллион птичьих клювов! – удар.
Он начал тонуть.
В голове родился гулкий басовый звук – словно ударил колокол, и в его вибрации почудился каркающий, резонирующий в костях черепа голос:
– Включайся в работу! Будешь жить…
– Не хочу! – прошептал он.
На голову упала гора темноты. Он захлебнулся, стал тонуть, сознание медленно погасло…
Под ногами проступил смутно знакомый ландшафт: бесконечная равнина, бурые, коричневые, зеленоватые, фиолетовые объем ы растительного покрова, холмы, россыпи клыкастых скал, похожих на бивни мамонта, ущелья с текущими в них потоками алого и желтого пламени… зеленое небо над головой, с белыми прожилками, напоминающими сеть трещин на листе стекла…
Карипазим, донесся тихий голос внутреннего гида.
Карипазим, кивнул Арсений Васильевич сам себе.
На горизонте выросли гигантские грибообразные смерчи, напоминающие ядерные взрывы.
Ландшафт под ногами – он висел над равниной на высоте двух десятков километров – задергался, задрожал, из буро-зеленых облаков – такими предстали перед глазами города Карипазима – вырвались фонтаны светящейся пыли. Воздух струнно загудел, завибрировал, пытаясь вовлечь наблюдателя в резонанс, разорвать его на части.
Война, констатировал внутренний гид без особых эмоций, представляя собой часть сознания Арсения Васильевича.
Война, согласился он.
Твой бунт не помог. Кто-то снова запустил процесс конфликтной коррекции на Карипазиме. Все было напрасно.
Посмотрим, еще не вечер…
– Включайся в работу! – громом грянуло с небес. – Ты еще можешь быть полезным! Прими интенсионал!
Перед глазами возникла знакомая плоскость поля коррекции с картиной пересекающихся светлых, серых, фиолетовых и черных областей, узлов и линий, символически отражающих энергопотоки. Серых очагов было гораздо больше, а вокруг них мерцали светлы е ореолы, то сужаясь, то расширяясь, и Арсений Васильевич понял, что это зоны перемири я. В этих зонах обитатели Карипазима все еще пытались договориться жить в мире и согласии.
– Работай!
– Черта с два! – прошептал Арсений Васильевич. – Не надо им мешать, они сами договорятся…
– Предупреждаю в последний…
– Пошел вон!
Голос Диспетчера – или кого-то из его слуг – втянулся в кости черепа, пропал.
Сознание помутилось.
Пейзаж Карипазима стал бледнеть, подернулся туманом, скрылся в поднявшейся снизу тьме…
– …лучше? – Приятный женский голос.
Арсений Васильевич открыл глаза.
– Вам лучше? – повторила миловидная женщина в белом халате. Медсестра или врач.
– Да… – хрипло выговорил он непослушными губами. – Где я?
– В спецклинике Федеральной службы безопасности.
Арсений Васильевич вспомнил возвращение в Москву вместе с майором ФСБ, приятелем дочери, беседы с руководителями Отдела по изучению экстрасенсорики, отдельный номер в какой-то особой гостинице в Бескудникове, на территории Управления. И больше ничего… Нет, еще страшные глаза! Он встречался с каким-то типом незапоминающегося облика, у которого были страшные белые глаза, а дальше – провал!
– Что… со мной… было?
– Вы почти три месяца пролежали в коме.
– Что?! В коме?! Без сознания?!
– Вас лечили, и вот теперь вы наконец очнулись.
– Я был в коме, – повторил Арсений Васильевич. – Боже мой!.. Ничего не помню!…
– Вспомните еще, такие случаи бывали, и пациенты излечивались. Вам принести чего-нибудь? Минералки, сок, чай?
– Спасибо, не надо.
Арсений Васильевич поднял исхудавшую руку, разглядывая ее как в первый раз, провел ладонью по лицу и понял, что у него отросли усы и борода.
– Красавец…
– Вы симпатичный, – с деланой кокетливостью улыбнулась медсестра (или все-таки врач?). – Вам бородка идет.
– Спасибо за комплимент. Наверное, я действительно постарел, если красивые барышни делают мне комплименты.
Девушка улыбнулась, но глаза ее остались холодными и оценивающими. От их взгляда хотелось увернуться, как от брошенного кирпича.
Впрочем, Арсений Васильевич забыл об этом, как только она ушла. Надо было проверить свои ощущения и определить, что внутри организма требует лечения и коррекции.
Он невольно усмехнулся, мысленно повторив словечко «коррекция». Подумал: я уже и в быту применяю термины операционного поля. Может быть, мне и в самом деле требуется коррекция? Психическая? Кто знает, что со мной делали, пока я валялся без памяти?
Мысли свернули в другое русло.
Надо лечиться. Приводить себя в порядок. Звонить детям, сообщить о себе, что жив и почти здоров. Они поди с ума сходят, не ведая, куда я подевался. Да и на работе небось суматоха! Три месяца от меня ни слуху ни духу! Надо немедленно звонить!
– Сестра! – Голос ослабел, осип, никто не слышит. – Сестра!
Вошла совсем молоденькая, худенькая, с ямочками на щеках. Чем-то похожая на Оксану. Кольнуло в груди: Оксане тоже надо бы сообщить, волнуется, наверное, ведь искренне любит.
– Вам плохо?
– Нет-нет, все нормально, девочка, мне просто надо позвонить. Принесите мне телефон. Или я могу сходить сам.
– Не велено.
– Вот те раз! Кем не велено?
– Заведующим медчастью.
– Но мне надо позвонить домой, объяснить детям, на работе…
Тон медсестры стал холодным, лицо вытянулось.
– Я передам вашу просьбу.
– Только побыстрее, пожалуйста. Что за порядки тут у вас? Это же не тюрьма, я надеюсь?
Девушка повернулась и вышла.
Арсений Васильевич фыркнул, покачал головой: строптивая особа, хотя и красавица. А с другой стороны, это режимное медицинское учреждение, чего от него ждать? Здесь все работают на ФСБ. Но ведь позвонить как-то нужно?
Полежав немного и не дождавшись медсестры, он начал анализировать свое состояние, пока не пришел к выводу: нигде ничего не болит, руки-ноги целы, голова варит. Хотя что-то такое с головой происходит, словно гвоздь торчит в виске, мешает иногда думать.
Арсений Васильевич даже потрогал это место – никакого гвоздя, разумеется. А ощущение неловкости, чужеродной детали осталось.
Ладно, разберемся. Давай-ка попробуем продолжить то, что начали три месяца назад: подъем информации из глубин психики в сознание или, если говорить современным языком, локализацию криптогнозы. Залечивать раны он вроде бы как научился, пора проверить, что там еще прячется в тайниках подсознания, какие сокровища.
Он улегся поудобнее, закрыл глаза, сосредоточился на дыхании. Раньше Арсений Васильевич никогда не придавал особого значения этой процедуре, хотя дед и заставлял его дышать широк о. Теперь же знание основ энергетического дыхания пришло само собой, будто он занимался этим всю жизнь.
Через несколько минут на внутренний мир Гольцова сошла больша я тишина. Он стал слышать шум крови, бегущей по сосудам, скрипы сухожилий при малейшем движении мышц, сокращение сердца, шевеление легких, начал ощущать температуру тела, разных его участков и органов: она отличалась на десятые доли и даже на целые градусы. Палата исчезла, превратилась в некий непространственный кокон. Сквозь ее стены стали слышны шумы города. Но сфера гиперчувствования продолжала расширяться, захватила всю Москву, потом область, страну и планету. Сознанием завладела небывалая тишина космоса.
Ощущать себя бесплотным сгустком чувственного поля мешал «гвоздь в башке», и Арсений Васильевич усилием воли заблокировал его, превратил в зеркальное семечко, сразу потерявшее плотность, вес и силу. После этого уже ничто не отвлекало его слушать Вселенную…
Это состояние длилось долго, больше трех часов, потому что, когда он очнулся, наступило время обеда.
В палату вкатили столик с едой: овсяная каша, овощной салат, сухари, чай. Медсестра села рядом, собираясь кормить его из ложки, но он отстранил руку девушки:
– Я сам.
– Но вы только что были без сознания, – удивилась медсестра.
– Я спал и чувствую себя хорошо. Честное слово.
Арсений Васильевич соврал. Он чувствовал себя прекрасно, но шокировать медицинскую обслугу не хотел. Всему свое время. Он все же надеялся выйти отсюда и заняться привычным делом.
– Вы добились разрешения начальства на звонок?
– К сожалению, нет. После обеда придет врач, осмотрит вас, потом соберется консилиум и… в общем, потом все выяснится.
– Хорошо, я подожду, – кротко согласился Арсений Васильевич.
С удовольствием поел, выпил две чашки зеленого чая. По жилам веселее побежала кровь, настроение повысилось. Ну-с, где этот врач?
Медсестра укатила столик, и тотчас же в палату вошел пожилой врач с тяжелым морщинистым лицом и острым взглядом бесцветных, почти белых глаз.
Арсений Васильевич вздрогнул. Эти глаза мерещились ему давно, когда он изредка всплывал из беспамятства, и принадлежать хорошему человеку они не могли.
Врач остановился у кровати, разглядывая пациента и раскачиваясь с пятки на носок.
Арсений Васильевич почувствовал побежавшие по телу мурашки, стеснение в груди, на голове шевельнулись волосы, порождая странное чувство проникновения под кожу, в кости черепа, в мозг холодных щупалец. Он напрягся, окружая себя «виртуальным» зеркальным экраном. Неприятные ощущения прошли.
Мощные брови врача приподнялись, в глазах промелькнуло удивление.
– Кажется, вы действительно выздоровел и, коллега. – Голос у врача был басовитый и скрипучий одновременно, смутно знакомый, хотя Арсений Васильевич был уверен, что никогда с этим человеком не общался.
– Я не врач, – сказал он, отвечая на слово «коллега».
– Мы коллеги в других планах, – усмехнулся гость.
Арсений Васильевич подобрался, пристально посмотрел на него:
– Диспетчер!
– О нет, всего лишь линор. Но через меня он слышит наш разговор. Итак, коллега, каковы ваши планы? Вы собираетесь работать как прежде? Или предпочитаете помучиться? Пока что мы ограничивались минимальным воздействием, однако вполне можем перейти на более действенные методы укрощения строптивых экзоров. Сами понимаете, отсюда мы вас выпустим либо нашим сотрудником, либо идиотом. Итак, ваши предпочтения?
Арсений Васильевич закрыл глаза, взвешивая решение.
