В тот день дежурство было несуразным до отвращения. Вызовы следовали один за другим, но речь шла не о настоящих ЧС, а о всяких житейских происшествиях. Порой это доходило до маразма.

В одном из жилых районов четырехлетний мальчуган упал в пятиметровый канализационный колодец, оставленный открытым нерадивыми строителями. Я, Полышев и Ранчугов вытащили ребенка и обалдели: у того не было ни уишба, ни царапины.

Около полудня поступил сигнал из одного частного коттеджа в окрестностях города. Хозяин его, большой любитель экзотических животных, решил устроить зоопарк во дворе для развлечения гостей. Однако он недооценил способность зверей удирать из неволи. В результате нам пришлось вылавливать мощной сетью из близлежащего пруда трехметрового африканского крокодила, который собирался полакомиться купающимися и загорающими дачниками, доставать из глубокого оврага двугорбового верблюда, совершившего кросс по пересеченной местности, а труднее всего пришлось флегматику Лебабину, которому Старшина поручил собрать расползшихся по округе удавов.

Не успели мы вернуться в расположение отряда, предвкушая обеденный перерыв, как позвонила встревоженная женщина и заявила, что в ее квартиру проникло некое неземное существо — возможно, даже разумное. Из примет твари, характеризующих ее как инопланетного пришельца, женщина смогла назвать лишь одну: у монстра были две лапы, причем одна — левая, а другая — правая. И кровожадная морда... Существо забилось в угол и издавало странный писк, свидетельствующий о намерении немедленно вступить в контакт с братьями и сестрами по разуму. Старшина отмел наши дружные подозрения в психической адекватности заявительницы и отрядил на переговоры с инопланетянином меня (ну, разумеется! как же тут обойтись без самого молодого — то бишь, стажера?!) и Васю Мангула.

Комната, где временно устроился пришелец, была заперта на ключ, а женщина — вполне нормальная на вид — дрожала от страха на кухне. Экспресс-опрос показал, что инопланетная тварь залетела в квартиру через форточку в отсутствие хозяйки и что она явно пытается оказать телепатическое воздействие на несчастную женщину («Разве вы не чувствуете, как оно НАГНЕТАЕТ?!»).

Мы вскрыли комнату, вооружившись на всякий случай так называемым «стоп-ружьем» — пневматической винтовкой с усыпляющими капсулами, применяемой в тех случаях, когда нам приходилось выезжать на усмирение бродячих псов. В углу за диваном что-то копошилось. Мы подкрались на дистанцию прямой видимости — и дружно захохотали.

Инопланетянин оказался обыкновенной летучей мышью (и откуда она взялась в наших краях? Не иначе, тоже сбежала из какого-нибудь зоопарка на дому).

Однако изловить непрошеную гостью оказалось не проще, чем вычерпывать воду решетом. Поганка реяла над нашими головами бесшумно и с ювелирной виртуозностью, и сначала мы разбили хрустальную люстру, а затем от мощного удара Мангула (разумеется, мимо цели) треснуло зеркало трюмо. И все это — под непрерывный визг хозяйки, которая, как оказалось, мышей боится ещё больше, чем инопланетян, а летучих — особенно. Когда нам все-таки удалось вовремя подставить мешок, куда с разгона влетела наша дичь, Мангулу пришлось извлекать перепуганную дамочку, у которой свело судорогой поясницу, из-под письменного стола, где не мог бы спрятаться даже трехлетний ребенок...

В итоге мы обедали остывшим борщом и сухими бутербродами, поскольку все остальное в нашей столовке уже закончилось, а потом всем составом дежурной смены ломали голову над тем, как поступить с пленницей, трепыхавшейся в мешке. Выпустить ее на свободу нам не позволял служебный долг (мало ли, кого еще может напугать летающий грызун — а вдруг какую-нибудь старушку инфаркт хватит?), умертвить ее мы тоже не могли, будучи прирожденными гуманистами, а везти на другой конец города в зоопарк категорически не соглашался Старшина, пекшийся об экономии государственного бензина. Проблема была разрешена Полышевым, который заявил, что, так уж и быть, он берётся доставить «летающего инопланетянина» в школу дочки, где имеется зооуголок.

После обеда ребята только было уселись забить козла, как понадобилось спасать самоубийцу-самоучку, который спьяну решил броситься с четырнадцатиэтажного дома, но угодил на крышу застекленного балкончика на тринадцатом этаже, тут же протрезвел, однако самостоятельно выбриться не мог, потому что крыша оказалась узкой, а при взгляде вниз у прыгуна кружилась голова...

— И часто такое бывает? — спросил я у ребят, когда мы возвращались в Контору.

— Ха, — сказал Ранчугов. — Да чуть ли не каждый день!

— А серьезные че-эс? — спросил я.

Они сразу поскучнели.

— В прошлом году, — сказал Олег Туманов, — мы выезжали по вызовам раз двести, не меньше. Почти полтыщи граждан спасли... Ты не думай, Алик, что мы каждое дежурство так развлекаемся. Вот помню, был однажды случай... Помнишь, Антон? Как парнишка лет шестнадцати попал под высокое напряжение и превратился в головешку...

— Вы своими глазами его видели? — недоверчиво спросил я.

— Ни фига себе — видели! — возмутился Ранчугов. — Да я своими руками его с мачты ЛЭП снимал — и на кой чёрт он туда полез, дуралей?!

— А помнишь, Олег, как мы прошлой весной рыбаков на водохранилище со льдины снимали? — вступил в разговор Мангул. — Их в ледоход унесло километра на два от берега, и льдинка-то была два на три... Пришлось лететь на вертолете, цеплять мужиков веревками под мышки и так и нести до берега на подвеске, как лягушек-путешественниц...

— Слушайте, ребята, — сказал я. — Я вот почему спрашиваю... У вас не возникает впечатление, что в последнее время слишком мало народа гибнет?

В кузове машины наступило молчание.

Потом Молчанов сказал:

— Я бы так не сказал, Алик. Почитай наши сводки — сам увидишь. Одни пожары и ДТП сколько жизней уносят — и это только по нашему участку. А если взять по всей стране... — Он махнул рукой и отвернулся.

— Интересно, — задумчиво сказал вдруг Мангул, — а будет когда-нибудь такое время, что люди перестанут погибать? А? Как вы думаете, мужики?

— Будет, — сказал молчавший до этого Полышев. — Когда на Земле не останется ни одного человека...

В девять вечера, когда я просматривал по Интернету новости (особенно последствия ураганов, штормов, извержений вулканов и прочих бедствий и катастроф по всему миру), в дежурке появился мрачный, как грозовая туча, Старшина и объявил:

— ДТП на Владивостокском проспекте. Есть раненые. Олег, остаешься за старшего, а Ардалин, Ранчугов, Полышев и Мангул — за мной!

Пришлось все бросить и подчиниться. Хотя мне подумалось: не слишком ли часто Старшина выбирает меня для выезда на происшествия? Конечно, я понимаю: пока я стажер, на меня так и будут сыпаться все шишки — так сказать, боевая обкатка. Но ведь я уже не первый день в отряде, и пора бы бородачу уяснить, что я успел насмотреться всякого, а потому не нуждаюсь в практических тренировках...

Возле дома номер сто на Владивостокском царила обычная в таких случаях катавасия. Столкнулись сразу четыре машины — по какому-то велению Провидения, все они оказались «Тойотами», правда, разных моделей. Движение было частично перекрыто дорожной инспекцией, место аварии было огорожено заградительными барьерчиками и обозначено специальными знаками. На тротуаре толпились любопытствующие граждане, а пострадавшими занимались медики «Скорой помощи». Прибывший перед нами пожарный расчет заканчивал тушить машину, в кабине которой воспламенилась проводка.

Одна из «Тойот», в середине этого автомобильного «пирожного», была сильно деформирована, и ее дверцы заклинило. В салоне машины оказались зажатыми исковерканным металлом трое: мужчина, сидевший за рулем, женщина рядом с ним и мальчик на заднем сиденье. Больше всех досталось водителю, он находился без сознания и не мог нам ничем помочь. Окна были уже разбиты, но их ширина не позволяла извлечь ни женщину, ни ребенка. К тому же оба пассажира, видимо, получили сотрясение мозга и психологический шок, потому что вели себя, мягко говоря, неадекватно. Женщина, уставившись перед собой неподвижным взглядом, молчала и никак не реагировала на происходящее вокруг. По ее лицу текла кровь, и врач через пробоину в стекле дверцы пыталась наложить ей на голову повязку.

Мальчик же, наоборот, то и дело дергался и тихо скулил, но было непонятно, что у него болит и чего он хочет.

Мгновенно оценив обстановку, Старшина решил:

— Надо резать кузов. Вить, давай свой агрегат...

Полышев притащил из «аварийки» автоген, а Мангул, Ранчугов и я стали монтировать гидравлические ножницы по металлу. Старшина тем временем подошел к одному из «дорожников» и завел с ним неторопливую беседу — не иначе, как о низком профессионализме современных водителей.

Для начала мы растащили буксировщиком слипшиеся, как два куска пластилина, корпуса «Тойот», чтобы освободить больше места для предстоящей работы.

Потом Полышев надвинул на лицо защитную маску и принялся резать газовой горелкой верхнюю стойку крыши машины со стороны водителя.

Мы втроем, действуя с другой стороны машины, едва успели навалиться на рукоятки ножниц, как вдруг раздался истошный вопль Старшины: «...я-а-адь!!!» — и я еще успел удивиться, потому что никогда не слышал подобных ругательств от Бориса, и в ту же секунду что-то темное и большое, как наземная торпеда, врезалось в группу людей по другую сторону «Тойоты», сметая их и отбрасывая в сторону, как березовые чурки. Стук при этом был соответственным.

Наконец «торпеда» с треском сминаемого железа влупилась в столб на обочине и замерла.

Секунду мы приходили в себя, потому что глаза отказывались верить страшному зрелищу.

Всюду на асфальте в районе аварии лежали тела людей — автоинспекторов, медиков, по-моему, даже двух пожарников зацепило. В основном все они слабо шевелились, подавая признаки жизни, но несколько тел лежали неподвижно, и из-под них стремительно растекались лужицы крови.

В их числе был Виктор Полышев.

Не помню, как я оказался около него. Он лежал ничком, и в руке у него все еще была зажата горелка с пучком оборванных шлангов.

— Витя! — сказал я, пытаясь перевернуть его на спину, чтобы заглянуть ему в лицо. — Вить, ты как — живой?

Но он ничего не отвечал, уткнувшись носом — вернее, тем, что от него осталось — в асфальт. Я попытался нащупать пульс, но его не было. Наконец мне все же удалось сдвинуть его с места и перевалить на бок.

И тогда я словно окоченел.

Голова у Виктора моталась, как тряпичная, и вместо шейных позвонков был сплошной кисель. Никакой надежды. Явный труп.

И тогда я вспомнил про то, что убило Полышева.

Это была еще одна «Тойота». Она стояла, стыдливо закрыв лобовое стекло откинувшейся крышкой капота. Дверца водителя приоткрылась, и из кабины выпал молодой парень в кожаной куртке. Без единой царапины и даже не побледневший. Вот только на ногах он держался с трудом, и вряд ли из-за травмы. Просто он был пьян до полной невменяемости.

Мгновенный провал в сознании, а потом я обнаружил, что трясу этого воняющего перегаром подонка за грудки и ору:

— Ты что наделал, гад, а? Да тебя же убить мало, ты понимаешь?!

Он особо не сопротивлялся. Но и вины своей не признавал.

— Я в-вас не видел, — твердил заплетающимся языком он. — He зам-метил... поним-маешь?.. Из-звини, друг...

В руках у меня оказалась какая-то увесистая железяка (потом выяснилось, что это был обломок сварочного агрегата Виктора), и я размахнулся, чтобы размозжить этому членистоногому башку, но подоспевший Старшина успел перехватить мою руку.

— Успокойся, Алик, — мрачно посоветовал он. — Отпусти его. Мы ведь спасатели, а не каратели. Да и не до этого сейчас... Там ребятам требуется срочная помощь.

— Старшина, Виктор погиб, — сказал я.

— Не может быть, — быстро сказал он. — Ты уверен?

— Этот гаденыш превратил его кости в труху! — процедил сквозь зубы я, едва сдерживаясь, чтобы не сделать то же самое с водителем «Тойоты», который, воспользовавшись тем, что я его отпустил, безмятежно извергал содержимое своего желудка на асфальт, согнувшись в три погибели рядом со своей машиной. — И сердце у него не бьется...

Старшина отвернулся.

— Ладно, — сказал он. — Я уже вызвал «Скорую», она сейчас приедет... Пойдем к раненым, Алик.

Мы оказали наиболее тяжко пострадавшим от наезда (автоинспектор, один из водителей — участников первой аварии, двое подростков из числа зевак, вертевшихся на месте аварии, и женщина-врач) первую помощь, хотя, на мой неискушенный медицинский взгляд, она уже требовалась не всем. Например, у автоинспектора была тяжелая черепно-мозговая травма с большой потерей крови, и он умирал. Сомневаюсь, что ему могла бы помочь даже экстренная хирургическая операция. Медичке оторвало кисть руки и размозжило обе ноги — видимо, «Тойота» сначала сбила её, а потом проехала по ней — и она выглядела не лучше автоинспектора, а может, и хуже, потому что, в отличие от него, не потеряла сознание, и ей грозил болевой шок. Правда, она нашла в себе силы превозмочь боль и даже подсказала Старшине, где можно найти антидоты и обезболивающее.

Потом примчалось сразу несколько машин: зачем-то милиция и две «Скорых». Милиция забрала все еще не протрезвевшего водителя «Тойоты», в одну «Скорую» мы с санитарами положили подростков, в другую — пострадавшего водителя и женщину, а автоинспектора, к тому времени явно впавшего в агонию, и мертвое тело Полышева Старшина приказал погрузить в нашу «аварийку».

Я понял это так, что мы повезем их в морг.

Мангул сел за руль, Рончугов — рядом с ним, а мы со Старшиной забрались в кузов. Тела Виктора и автоинспектора лежали рядом, пачкая кровью пол кабины.

Я глядел в изуродованное страшной силой удара лицо Полышева, и внутри меня все больше сгущалась пустота.

Я вспомнил, как однажды Виктор показывал мне фотографию своей семьи — у него была жена и двое детей. Старшая дочка ходила во второй класс, а младшей предстояло стать школьницей в следующем году. Когда-то и я потерял своих родителей накануне школы, подумалось мне. И я знаю, что это такое — расти без отца.

И уж совсем ни к селу ни к городу я подумал, что теперь некому будет бросать дарды в плакат с гордыми словами о профессии спасателя, портя дверь, и что на место Полышева, конечно, придет кто-то другой, но такого специалиста, как Виктор, в отряде не будет, и что я был идиотом, возомнившим невесть что о смерти, в то время как эта паскуда в саване вовсе не думала жалеть людей, а продолжала косить их без разбору, даже тех, кто был призван спасать от нее других...

— Ты чего, Алик? — спросил вдруг Старшина, и я понял, что по моим щекам катятся слезы.

Чтобы скрыть их, я наклонился и потрогал запястье автоинспектора.

— Он тоже умер...

Старшина покачал головой:

— Не говори «гоп» раньше времени... Мы с тобой все-таки — не врачи. Вот доставим их в реанимацию — и тогда всё станет ясно.

Он сидел, невозмутимый и спокойный, как скала. По-моему, ему уже сейчас было все ясно.

— А разве мы везем их не в морг? — удивился я.

И тут Старшина взорвался:

— Пусть другие возят трупы в морг! — выкрикнул он, подавшись ко мне так стремительно, что я невольно отпрянул от него. — А я всегда возил и буду возить пострадавших в больницу! Потому что медикам лучше знать, кто жив, а кто умер! И если есть хотя бы крохотный шанс, я буду его использовать до конца — и тебе советую, понятно? Я работаю спасателем двадцать лет, и еще ни разу... — Он вдруг осекся и закусил губу.

Я вопросительно смотрел на него, но продолжения не последовало.

Мне показалось, будто прошла вечность, но на самом деле в ближайшее отделение «Скорой помощи» мы прибыли за несколько минут. Мангул вел грузовик на максимальной скорости, оглашая вечерние улицы завыванием сирены и сигналами клаксона — это когда какой-нибудь зазевавшийся остолоп не уступал дорогу на перекрестке.

В отделении нас уже ждали.

Я полагал, что, увидев безжизненные (и, по-моему, уже начинающие остывать) тела, медики возмутятся и откажутся принимать их — и по-своему будут правы, потому что нет смысла тратить напрасно время и силы на оживление мертвецов. Однако никто из встречающих нас теток в белых халатах и слова не сказал. Только одна из них, которая, видимо, уже знала Старшину, бросила ему на ходу: «Что, Борис Саныч, опять нам материал для диссертаций подбрасываете?» Старшина отвел ее в сторону и принялся что-то вполголоса объяснять, то и дело оглядываясь на нас с Ранчуговым.

Когда санитарки увезли из приемной Полышева и автоинспектора на каталках в глубь здания, я спросил Старшину:

— Ну что, есть хоть какая-то надежда?..

Борис сумрачно покосился на меня и процитировал тривиальное: «Надежда умирает последней». Потом подумал и загадочно добавил: «А иногда — и первой тоже...»