Книга: Куб со стертыми гранями
Назад: Часть первая. Куб со стертыми гранями
Дальше: 11. ОСЬ “Х”

Раздел I. “Не хочу быть мамонтом!”

1. ОСЬ “Х”

Основная целевая программа — оказывать помощь людям.
Текущая программа — поиск людей, нуждающихся в помощи.
Данные зрительного восприятия: вокруг — ровная местность, справа — лес, слева — река. Людей в поле зрения нет. Впереди — асфальтовое шоссе, ведущее к зданиям на горизонте.
Анализ данных зрительного восприятия: много зданий — это город.
Запрос координат своего местонахождения в пространстве.
Ответ блока ориентации: 45 градусов 36 минут 28 секунд северной широты, 112 градусов 38 минут 59 секунд восточной долготы.
Подсказка энциклопедического блока: “Город Дакор. Население — 150 тысяч человек. Основные виды занятий — легкая промышленность, земледелие, различные виды художественного творчества. Официальный язык — лингюн, традиционный — английский. Характерные особенности быта и производственной деятельности — отсутствуют”.
Подключение к местной Сети, раздел “Объявления частных лиц и организаций”. Подразделы: “Требуются работники”, “Услуги”, “Оказание помощи”…
Результаты сканирования подразделов — отрицательные.
Сигнал из блока самоконтроля: повышенная нагрузка в цепях напряжения.
Включение дополнительного блока стабилизации.
Выработка текущей подпрограммы: опрос местного населения с целью выполнения ТП.
Команда блоку пространственного перемещения: движение по обочине шоссе в город Дакор с крейсерской скоростью сорок километров в час.
Сигнал из блока зрения: в четырехстах метрах впереди — автоскутер. Панель двигателя снята. Машина неподвижна. Двигатель не функционирует. Возле машины — человек. Анализ действий человека: попытка устранить неполадки в двигателе автоскутера.
Команда блоку ПП: остановка возле автоскутера.
Включение синтезатора речи:
— Могу ли я чем-либо помочь вам, сэр?
Человек поворачивает голову. Человеку примерно сорок лет. Это мужчина. Его лицо испачкано темной жидкостью. Но это не кровь. Это смазка двигателя. Человек говорит:
— Откуда ты взялся, приятель? Я думал, что Умельцы давно уже вымерли наподобие мамонтов.
Анализ семантики высказывания: отсутствие ответа на заданный вопрос.
Справка энциклопедического блока: “Мамонты — вымершие млекопитающие семейства слонов, жили во 2-й половине плейстоцена в Евразии и Северной Америке. Высота 2,5-3,5 м. Вымерли в конце плейстоцена в результате изменения климата и охоты на них человека…”
Включение синтезатора речи:
— Я прибыл в ваш край для оказания помощи любому человеку в любой деятельности. — (Ответ на первый вопрос закончен). — Киборги не умирают, сэр, они только могут временно выйти из строя. — (Реплика на второе утверждение собеседника закончена).
Человек усмехается:
— Да ты, я вижу, не только Умелец, но и философ…
Анализ высказывания: отсутствие вопроса, констатация факта.
Повторный запрос:
— Вы позволите помочь вам, сэр, устранить неисправность в вашей машине?
Человек снова усмехается:
— Неисправность — это мягко сказано, Умелец. Эту колымагу давно пора отправить на свалку!
— Почему же вы не сделаете этого, сэр? Может быть, вам нужна консультация по поводу выбора новой машины?
— Черт его знает, почему я до сих пор не могу расстаться со своей старушкой!.. Наверное, просто привязался к ней. Впрочем, тебе этого не понять. А что касается помощи… спасибо, но я как-нибудь сам справлюсь. Авось, не первый раз…
— Желаю вам успеха, сэр.
Конец коммуникативного акта.
Команда блоку ПП: продолжать движение в прежнем режиме.
Сигнал из блока самоконтроля: нагрузка на компьютерные цепи возрастает.
Причина: невыполнение ТП.
Профилактические меры: прекратить построение логических умозаключений и аналогий.

2. ОСЬ “Y”

Полуденное солнце висело над городом, как чье-то материализовавшееся проклятие. От его лучей нельзя было скрыться даже в Кабине Уединения: они пробивали чернильно-фиолетовую тонировку стеклянной крыши с легкостью бронебойной пули.
Нет, кому-то, возможно, солнце казалось совсем не навязчивым и не зловещим. Да и климатизаторы заранее предупреждали, что сегодняшний день будет безоблачным, солнечным и жарким. Наверное, они полагали, что День Радости должен быть именно таким — наполненным светом, пропитанным теплом и простреленным навылет солнечными зайчиками, отражающимися от всевозможных зеркальных поверхностей.
Однако Лигуму сегодня было вовсе не радостно. Собственно говоря, и другие-то дни редко давали ему повод для жизнерадостной улыбки, а солнце он вообще не любил с детства, предпочитая ослепительно-яркому летнему зною пасмурное небо, моросящий дождик или пушистый снежок. Но сегодня к идиосинкразии на солнечный свет добавлялась столь изощренная зубная боль, что хотелось выть голодным псом, лезть на стенку, будто в белой горячке, или принять двойную дозу “антидулёра” и хотя бы на пару часов забыть о том, что твоя челюсть подвергается испытанию на прочность с помощью невидимой лазерной пилы. Именно к третьему варианту Лигум и прибегал в течение последних двенадцати часов, проводя ночь в бесцельных скитаниях по разным городам Европейского Востока. Однако с каждой новой дозой анальгетика хардер убеждался, что боль таким способом не обмануть и что, следовательно, рано или поздно, придется прибегнуть к более радикальным способам излечения. Например, набраться мужества и двинуться в одно из стоматологических учреждений…
И сейчас, сидя в нагретой проклятым полуденным солнцем Кабине Уединения, Лигум занимался тремя вещами одновременно.
Во-первых, он с горечью размышлял, что человечество почему-то до сих пор не додумалось до такого очевидного способа обезопасить себя от зубной боли на всю последующую жизнь, как удаление всех зубов еще в младенческом возрасте с последующим вживлением в десны каких-нибудь титановых имплантантов, напрочь лишенных нервов, но способных перекусывать стальную проволоку. Объяснить это легкомыслие человечества, по мнению Лигума, можно было только тем, что люди всегда отличались загадочной склонностью к мазохизму. Не случайно же центр удовольствия расположен в головном мозге в непосредственной близости от болевых рецепторов…
Во-вторых, параллельно с этими злобными размышлениями Лигум набирал код раздела Сети “Медицинские услуги”, чтобы установить координаты ближайшего зубоврачебного учреждения. Обращаться за столь пустяковой справкой к Советникам было бы, по меньшей мере, смешно…
И, наконец, в-третьих, он безуспешно пытался последовать совету доктора Брега, практиковавшего в Академии хардеров. Брег обычно советовал курсантам, имевшим неосторожность обратиться к нему за помощью: “Самый лучший способ отвлечься от боли или от проблем — это плюнуть на всё и забыть!.. Надо просто вспомнить что-нибудь хорошее — либо из того, что у вас было в прошлом, либо из того, что вас может ожидать в будущем. Улыбнитесь, засмейтесь — и вам сразу станет легче!”… А в завершение приема доктор неизменно декламировал рифмованного уродца, порожденного им еще в молодости в тайных поэтических потугах: “Смейтесь, работая, словно рабы! Смейтесь, когда вам плохо! И под тяжелой ношей судьбы смейтесь последним вздохом! Смех — панацея от множества бед и от болезней тоже… Вы на удары жизни в ответ плюньте ей смехом в рожу!”… Но почему-то советы Брега не помогали — во всяком случае, Лигуму. Может быть, он просто не то вспоминал? Ведь не может же быть, чтобы у него не было в прошлом и не предвиделось в будущем и тени чего-нибудь хорошего!.. Взять хотя бы, например, ежеутренний кросс в Академии. Ну, вспомни, вспомни: лучи солнца только начинают пробиваться сквозь путаницу ветвей, под которыми ты бежишь, размеренно вдыхая и выдыхая чистый и душистый воздух; ноги твои упруго отталкиваются от слоя прошлогодней листвы на тропинке, и тело твое такое легкое, что ты не ощущаешь его, как на большой глубине под водой; потом лес заканчивается, и ты взбегаешь на крутой косогор, откуда открывается великолепная панорама луга, реки и далеких синих гор, и ты тогда непоколебимо веришь в то, что всё это навсегда принадлежит тебе и что всё у тебя будет хорошо, а потом ты опускаешься на корточки, чтобы напиться прозрачной воды из ключа, бьющего из-под большого гладкого камня, поросшего мхом, и вода там такая ледяная, что от нее начинают ныть зубы…
Это было ошибкой, и Лигум невольно скривился от нового приступа сверлящей боли.
Когда болят зубы, нельзя вспоминать о холодной воде.
Ладно, прошлое мы оставим в покое, а вот что хорошего сулит нам будущее?..
Но в этот момент в Кабине прозвучал скрипучий голос информатора:
— В ответ на запрос уведомляю, что ближайшая зубоврачебная клиника находится в двух кварталах от места расположения данной Кабины. Вывожу на табло маршрут необходимого перемещения…
Вот и ответ на твой вопрос — ничего хорошего в ближайшем будущем тебя не ждет. Прямо как в незапамятные курсантские времена, когда Наставник, глядя с едва уловимой насмешкой тебе в глаза, сообщает: “Ваш рапорт о предоставлении вам внеочередного увольнения в город, курсант Лигум, рассмотрен начальником Академии, и вопрос решен положительно. Никакого увольнения вам не будет!”… Так что запоминай маршрут к месту предстоящей тебе казни, хардер Лигум, и ликуй — сегодня же Всеобщий День Радости!.. А когда будешь испускать последний вздох в зубоврачебном кресле, не забудь истерически заржать на манер древних даков!..
Лигум вздохнул и, потирая больную щеку, покинул Кабину. Чувствовал он себя при этом так, как чувствует себя солдат, устремляющийся из спасительного окопа в атаку в полный рост под ураганным огнем противника…
Клиника оказалась небольшой и уютной. Народу в приемной было немного, и Лигум решил не пользоваться своим Знаком. Он запустил автомат комп-регистратора и добросовестно ответил на все его вопросы, за исключением своей профессии — тут он поставил стыдливый прочерк. Не хватало, чтобы компьютер в панике созвал прямо в вестибюле консилиум из всего наличествующего персонала для обслуживания столь почетного посетителя!..
Помигав индикаторами, автомат выплюнул в руку Лигуму силикетовую карточку, на которой значилось: “Доктор Слав Рябцев, кабинет № 6”. По пандусу-эскалатору Лигум вознесся на второй этаж, где находился искомый кабинет, и тут испытал легкий шок.
Приемная доктора Рябцева была полна народу. Кого тут только не было!.. Старцы с библейской внешностью и вызывающе раскрашенные девицы, солидные господа в галстуках и оборванцы в дырявых штанах, вяжущие на спицах старушки и дети, сражающиеся в компьютерные игры… В общей сложности, человек пятнадцать, объединенных нервным ожиданием своего череда взойти на зубоврачебную голгофу.
Делать было нечего. Лигум возвел глаза к небу (мысленно — ведь, как когда-то говорили французы, “ля ситюасьён оближ”<Положение обязывает (фр.)>) и осведомился (вслух), кто здесь будет крайним. Узнав, что он должен держаться за модной дамочкой с оранжевой макушкой и зелеными висками, за которой “вроде бы занимали еще двое, но они куда-то отошли и, может быть, еще подойдут”, Лигум упал в сочувственные объятия ближайшего свободного кресла и тут же пожалел об этом. Потому что слева от него оказался словоохотливый старик с древним слуховым аппаратом и, видно, с филологическими наклонностями, потому что во всеуслышание сразу же прочел Лигуму небольшую лекцию на тему: “Как правильнее спросить: “кто последний” или “кто крайний” в очереди?” (при этом, конечно же, выяснилось, что молодой человек “неправильно утрирует” понятие “крайний”, потому как первый в очереди — тоже крайний, только с другого края). А напротив хардера сидела женщина с десятилетним мальчиком, который размазывал по лицу слезы и время от времени принимался жалостно шмыгать носом и тихонько ныть, страшась пытки, ждущей его за дверью кабинета. Женщина же не нашла ничего лучшего, как поставить Лигума в пример сынишке, приговаривая: “Смотри, какой дядя молодец, он ничего не боится, не то что ты, трусишка!” — и хардеру волей-неволей пришлось, как любому мало-мальски порядочному эталону, делать вид, что он вообще случайно попал в эту приемную…
Так он и просидел почти сорок минут, выслушивая, с одной стороны, пространную информацию филологического старика о том, сколько раз в жизни ему приходилось обращаться к дантистам и по каким именно поводам, а с другой — демонстрируя мальчику бесстрастную мужественность Человека-Не-Боящегося-Зубных-Врачей. К счастью, доктор Рябцев обслуживал пациентов весьма энергично, и черед Лигума проследовать в кабинет наступил раньше, чем он успел посоветовать старику заткнуться, а мальчишке — никогда в жизни не верить выражениям лиц окружающих…
К удивлению Лигума, доктор Рябцев оказался очень приятным человеком лет сорока, и из нагрудного кармана его яично-желтого комбинезона вовсе не торчали стальные клещи. И его медсестра-ассистентка была миленькой девушкой с нежной улыбкой и выразительными глазками. Усадив хардера в кресло, которое вызвало у Лигума воспоминания об электростуле, некогда применявшемся в Америке для казни преступников, Рябцев принялся вплотную изучать его челюсти. При этом он говорил почти безостановочно.
…Что ж, зубки у нас неплохие, очень даже неплохие, но вот клычок вас подвел, и его за это надо слегка наказать, ха-ха-ха… удалить бы его надо, проказника! А то, знаете ли, так всю жизнь и будете мучаться… Есть такие вещи, на которые надо решаться сразу: или — или… Это как лишение своей подружки девственности… вы уж, ради Бога, простите меня за скабрезность, Мадлена, но мне этот образ кажется наиболее подходящим в данном случае… Здесь больно? А здесь? Ну что ж, я так и думал… А вы знаете, молодой человек, какой зуб у человека обычно болит сильнее всего? Первый, говорите? Хм, с чувством юмора у вас обстоят дела намного лучше, чем с вашим верхним коренным, который придется заменять имплантантом… Но вы не угадали. Сильнее всего у человека болит так называемый “зуб мудрости” — когда он режется, а поскольку это происходит примерно к сорока годам, то, вопреки вашему предположению, это не первый, а, наоборот, последний из наших зубиков!.. Мадлена, приготовьте мне стандартный наборчик для имплантации, будьте любезны!.. А вы, молодой человек, чтобы не скучать в ожидании, пока мы будем мешать физрастворчик, попробуйте отгадать мое полное имя, если я — Слав… Ростислав? Или Ярослав? А может быть, Вячеслав? Ладно, не ломайте напрасно голову, все равно ни за что не угадаете!.. Потому что я… Мадленочка, дорогуша, что это вы так впились глазками в пациента? Смотрите, не влюбитесь, а то лишусь я тогда своей верной помощницы, ха-ха-ха!.. Шучу, конечно же, шучу!.. Так вот, молодой человек… кстати, откройте свой ротик… зовут меня — Изяслав, это редкое древнеславянское имя, его почему-то мало кто запоминает с первого раза, так что приходится все время сокращать до простого Слава, а это, согласитесь, звучит совсем по-другому, верно?.. Сейчас мы вам кое-что введем, чтобы было не больнее, чем бывает слону от комариного укуса… Мадленочка, приготовьте-ка нам пять кубиков дейтезола для безыгольной инъекции!.. Кстати, а как ваше имя, молодой человек? А то я смотрю: в карточке комп-регистратор почему-то пропустил его, оставив только фамилию… Как вы сказали? У вас нет имени? Только фамилия? Но ведь так не… Постойте, постойте!.. А вы, случайно, не?..
Доктор приостановился, словно не решаясь произнести нужное слово вслух, он даже на медсестру покосился так, будто слово это было неприличным, но потом все-таки произнес его:
— Хардер?
Рот у Лигума в этот момент был не просто распахнут настежь, но еще и блокирован специальным фиксатором, так что ввиду своей неречеспособности хардер только кивнул.
Выражение лица доктора Рябцева не изменилось, и он практически ничем не выдал бы своей реакции на неожиданное открытие, если бы не замолчал. Причем так резко, что стоило испугаться за его здоровье. В кабинете повисла нехорошая тишина, нарушаемая лишь звяканьем инструментов, которые доктор зачем-то перебирал на столике у стены.
Потом Рябцев всё так же доброжелательно сказал ассистентке:
— Мадленочка, не надо готовить дейтезол. Я, видимо, старею, раз совсем забыл, что он у нас закончился как раз перед молодым человеком… Что вы на меня так смотрите, милочка? Просто сегодня слишком много больных, и неудивительно, что у нас дейтезол закончился быстрее, чем обычно…
Медсестра попыталась что-то сказать, но врач опередил ее:
— Да-да, я, конечно, знаю, что без инъекции молодой человек будет испытывать не очень приятные ощущения, но я верю, что он достойно выдержит это — ведь он же хардер, милочка, а хардеру любая боль нипочем! Верно, молодой человек?
Лигум молчал. Он даже стиснуть зубы не мог — так был разверст его многострадальный рот.
— Но вы… вы не можете, доктор! — запротестовала медсестра, глядя с жалостью на Лигума.
Врач усмехнулся:
— Ну что ж, специально для вас я готов уточнить это. — Он наклонился над Лигумом, держа в правой руке устрашающего вида кусачки. — Согласны ли вы, уважаемый, подвергнуться лечению без анестезирующего средства? Вы способны вынести боль, сопутствующую процедуре имплантации?
Наверное, замысел его состоял в том, что хардер все-таки откажется и гордо покинет кабинет, хлопнув на прощание дверью. Либо начнет возмущаться, потребует книгу жалоб, вызова главного врача, будет размахивать своим Знаком и тогда окончательно потеряет лицо.
Но Лигум лишь кивнул. Лицо его словно окаменело, превратившись в маску.
Ту адскую боль, которая последовала потом, он все-таки вынес не потому, что был хардером и прошел специальный курс психотренинга, а лишь потому, что сильно разозлился. Не прав был все-таки академический доктор Брег, предлагая курсантам смех в качестве универсального средства от любой боли. У любого нормального человека смех связан прежде всего с удовольствием, и только мощная волна ярости может послужить обезболивающим средством…
Когда Рябцев удалил у Лигума верхний коренной и начал устанавливать в кровоточащую рану саморазвивающийся биоимплантант, медсестре Мадлене стало плохо, и Рябцев отослал ее “подышать свежим воздухом”.
Наконец, лечение-пытка закончилось, и Рябцев сказал: “Закройте рот”. Чувствовалось, что неестественная выдержка пациента и на него произвела впечатление. Он рванул узел своего галстука набок, ловя воздух, и выдохнул:
—Черт возьми, хардер, так значит, вы действительно — не люди?!..
Лигум отшвырнул в сторону залитую кровью стерилизационную салфетку и резко поднялся из кресла. Двинулся угрожающе к доктору, и тот отшатнулся, сбивая задом с накренившегося столика свои страшноватые инструменты. Но Лигум вовсе не собирался его ударить. С трудом раздвигая онемевшие от фиксатора и от боли губы, он лишь нечленораздельно промычал:
— С-спас-сибо, д-док-ктор!

3. ОСЬ “Х”

Город Дакор.
Переход на режим кругового обзора.
Данные анализа обстановки: ряд одноэтажных строений жилого типа, отгороженных низкими ограждениями от дороги. По тротуарам перемещаются люди. По дорогам передвигаются транспортные средства различного типа и назначения.
Справа, возле одного из домов, человек явно нуждается в помощи. Это старик. Он работает древним землекопным инструментом типа “лопата”. Он тяжело дышит, на лбу блестят капли жидкости, обычно выделяемой человеческим организмом через поры кожи в случае перерасхода энергии. Анализ деятельности человека: вскапывание клумб для посадки растений типа “цветы”.
Запрос:
— Позвольте помочь вам, сэр?
Старик выпрямляется, опираясь на рукоятку инструмента.
— Неужели ты считаешь, железная твоя голова, что я уже сам не способен держать в руках лопату?!
— Я так не считаю, сэр. Просто я мог бы выполнить эту работу с максимальной быстротой и высоким качеством.
— “Быстротой… качеством”, — повторяет старик (Интонация не идентифицирована). — Если хочешь знать, земля человеческих рук требует, а не твоих… этих… манипуляторов!
Старик машет рукой сверху вниз, сплевывает себе под ноги и возобновляет прежнюю трудовую активность.
Явный конец коммуникативного акта.
Продолжать выполнение ТП в прежнем режиме.
Ребенок мужского пола вертит в руках сломанную игрушку, издавая при этом громкие звуки и выпуская из глаз специфическую жидкость, свидетельствующую о глубоком эмоциональном расстройстве.
Обращение к нему:
— Не плачь, мальчик. Я починю твою машинку. Для меня это совсем просто.
— Не дам! Уйди!
— Но почему? Может быть, ты не знаешь, кто я такой? Я умею делать всё на свете!
— Ну и что? Если ты отремонтируешь мою машинку, папа будет опять ругать меня! Он говорит, что я должен учиться быть самостоятельным, а не надеяться на чью-то помощь… И еще он говорит: “Если что-то сломал — сумей починить эту вещь сам!”…
Конец коммуникативного акта.

4. ОСЬ “Y”

На крыльце клиники Лигуму встретилась медсестра Мадлена. Глядя снизу вверх хардеру в лицо, которое он тут же стеснительно прикрыл ладонью, девушка попросила:
— Не обижайтесь на Слава. Он вообще-то хороший, только… только не любит он вас, хардеров, понимаете?
Лигум выжидательно молчал с ничего не выражающим лицом.
— Дело в том, — продолжала Мадлена, — что… что… ну, я даже не знаю, как бы вам это объяснить!..
В голосе ее прозвучало отчаяние, и она закусила губу.
Тогда Лигум невнятно промычал — говорить полноценно он еще пока был не в состоянии:
— Умгу мёмэ мыму ме аммага!
Что должно было означать: “Я всё понял, не трудитесь объяснять”. Он не кривил душой: уж кому-кому, а ему частенько приходилось сталкиваться с неприязнью и даже открытой ненавистью людей ко всем хардерам. Как к касте каких-нибудь “неприкасаемых”…
— Послушайте, — сказала Мадлена, трогая Лигума за руку чуть ниже локтя, — а, может быть, мы с вами встретимся сегодня вечером? Я заканчиваю работу в три часа… Что, если мы с вами куда-нибудь вместе сходим?
В ее устах это предложение звучало многообещающе и заманчиво. Но Лигум отрицательно мотнул головой.
— Но почему? — невольно покраснев, с отчаянием спросила девушка. — Почему все вы, хардеры, такие… такие непроницаемые? И почему вы так шарахаетесь от нас, обычных людей?
— Умгу ммм, — пробурчал Лигум, и на этот раз это означало: “Это не так”, но на этот раз он лукавил, потому что хардеры действительно старались держаться подальше от людей — особенно от хорошеньких женщин.
Мадлена резко отдернула свою руку.
— Тогда неудивительно, — с вызовом сообщила она, — что к вам так относятся!..
Мадлена развернулась и двинулась в клинику. У самой двери остановилась и обернулась к Лигуму, который молча глядел ей вслед.
— Эх вы, — с горечью воскликнула она, — наверное, вообразили себе невесть что обо мне, да? Что я вас… что вы мне… только это вовсе не так!.. Ошибочка вышла, уважаемый хардер!..
И так стремительно застучала каблучками по мраморной плитке крыльца, что комп-швейцар едва успел услужливо раздвинуть перед ней створки двери.
Лигум спустился с крыльца и задумчиво сплюнул сгусток крови в подвернувшийся зев мусороколлектора. Потом посмотрел влево, посмотрел вправо и пошел прямо — на другую сторону улицу. Тротуар там был в тени роскошных лип.
Он шел медленно, никуда не торопясь. Торопиться и в самом деле было некуда. Супервизор молчал уже вторые сутки, а за три года хардерской деятельности Лигум успел усвоить, что нет смысла самому напрашиваться на задание. Раз ты сейчас не нужен — значит, мир пока в состоянии обойтись без тебя, а будешь лезть в бутылку — получишь по загривку от своего непосредственного начальника, то бишь супервизора. Действовать по своей инициативе, впрочем, не возбранялось — если тебе уж совсем стало невмоготу от безделья — и то лишь до тех пор, пока тебя не озадачит супервизор, потому что тогда бросай всё и мчись куда указано…
Вообще-то дел для хардеров хватало. Особенно для новоиспеченных, чьи действия контролировались Щитом. Так уж сложилось в мире, что им приходилось выполнять самую черную и неблагодарную работу. Ликвидация банд, обезвреживание террористов, освобождение заложников, спасение пострадавших от стихийных бедствий и ликвидация последствий катастроф, предотвращение военных конфликтов — да мало ли чего экстремального случается в многомиллиардной Федерации!.. Перерывов у бед людских обычно не бывает, и хардерам следовало быть готовым в любой момент бросить всё и помчаться на другой конец планеты, а то и куда-нибудь в космос, чтобы восстановить нарушенный порядок и попранную справедливость, чтобы защитить кого-то любой ценой и любыми средствами и чтобы добро восторжествовало над злом…
Никто из верных рыцарей Щита не протестовал против своей бесконечной и нечеловечески-трудной работы. Они с самого рождения были приучены к тому, что у них не будет личной жизни, что им не придется вести тот образ жизни, который ведет все остальное человечество, что жить им нужно будет в одиночестве, без семьи, без любимой женщины, без детей и даже без друзей, и что смерть настигнет их только в очень преклонном возрасте… Это только кажется, что человек так жить не может. Если же кто-то все-таки упорствует в этом утверждении, значит, он вкладывает какой-то свой, особый смысл в понятие “жить”…
Лигум шел по тенистому тротуару сам не зная куда. На всякий случай зорко посматривал по сторонам: не потребуется ли кому-нибудь его помощь. Но вокруг всё было в пределах нормы. Как-никак, это же был Всеобщий День Радости. Впрочем, особой радости на лицах окружающих не чувствовалось. Во всяком случае, не у всех. Может быть, они просто загодя готовились отмечать День Скорби, который, если Лигуму не изменяла память, должен был наступить через неделю …
На первый взгляд, вокруг царила не радость, а сытая расслабленность и охота за все новыми наслаждениями. Прохожие лениво двигали ногами, на ходу поглощая всевозможные кушанья и напитки, слушая музыку, созерцая фильмы и играя в комп-игры. Но в то же время мало кто из них обращал внимание на зазывно мигающие замысловатыми спецэффектами витрины магазинов или баров, на светящиеся рекламные голоэкраны и друг на друга. В голову сразу лезли зловещие цитаты из классиков относительно общества всеобщего потребления, в котором самые высокие и благородные чувства обречены на медленное, но верное вымирание; в котором перенаселенность и скученность людских масс приводит к потере людьми человечности и к возрастанию их агрессивности; в котором отчуждение от живой природы очерствляет человека, а избегая неудовольствия, люди лишают себя радости преодоления трудностей и обрекают себя на серое, однообразное существование; в котором погоня за все новыми удовольствиями способствует развитию всеобщего безразличия, потому что новое быстро теряет привлекательность в силу привыкания людей к нему…
И, тем не менее, Лигум знал, что это не так, вернее, не совсем так, потому что это только верхушка айсберга, а под водой, не видная постороннему наблюдателю, продолжается та, по-муравьиному кропотливая ежедневная жизнедеятельность человечества, медленно, но неуклонно идущему к далекому и вечно недосягаемому горизонту. Да, легко упрекать людей в том, что они стремятся к удовольствиям и наслаждениям — но разве не это стремление заложено в генах любого живого существа и разве не благодаря ему человечество достигло высокого уровня развития? Да, кому-то может показаться, что люди жаждут как можно реже напрягаться и как можно больше отдыхать и развлекаться — сладко пить, вкусно есть, трахаться, нежиться в теплой водичке, валяться в мягкой постели или на горячем песке пляжа… Они, эти борцы за поголовное обуздание ненасытной плоти, не учитывают одного: самоограничение ради непрерывного духовного совершенствования личности, которое они так яро проповедуют, не способно обеспечить продвижение человечества на пути эволюции. Ведь именно стремление людей к тому, чтобы избавить себя от напряженного труда, в свое время способствовало появлению машин и стимулировало постоянное познание окружающего мира. А если превратить человечество в толпу исхудалых йогов с горящим от фанатизма самоотречения взором, то зачем вообще к чему-то стремиться? Не проще ли укреплять свой дух путем бесконечных медитаций в отшельнических пещерах?..
Да и далеко не каждый днями напролет наслаждается тридцатью треми удовольствиями сразу. Трудно найти человека, которому блага достались, упав с неба. Так или иначе, но каждому приходится немало потрудиться, прежде чем обеспечить себе возможность отдыхать или развлекаться. Ведь даже тот, кто обеспечил себе безбедную жизнь, найдя клад, перед этим не один день махал тяжелой киркой и лопатой, роя землю в поисках спрятанных сокровищ!.. И поэтому Лигуму и в голову не приходило судить, например, волосатого и загорелого парня, напялившего на себя вычурную хламиду — а что, если это художник, только вчера написавший гениальную картину? И хардер спокойно взирал на раскрашенных, как папуасы, девиц в чересчур коротких юбках, эпатажно оравших нецензурную песню на всю улицу — а может быть, это ткачихи, возвращавшиеся домой после работы в ночную смену, в ходе которой каждой из них пришлось обслуживать двенадцать сложнейших синтез-оверлоков одновременно?.. А вон тот напомаженный хлыщ с надменным лицом и в парчовом костюме, отделанном синтетическими бриллиантами, — случайно, не пилот космического дальнерейсовика, впервые за последние три года находящийся в отпуске на Земле?..
Да, порой людям присуще очень уж нетерпеливое стремление к немедленному удовлетворению своих прихотей и желаний, которое делает их инфантильными. Но разве простительно строго судить детей за их слабости? И разве можно презирать людей за то, что они порой слишком торопятся стать взрослыми и зрелыми — хотя бы чисто внешне?..
И куда бы все-таки деть себя тебе, такой умной, высоконравственной и всесторонне развитой личности, если тебе временно нечем заняться? Беда вся в том, что ты не можешь пойти на пляж, чтобы поваляться на горячем песке среди сотен голых тел и побултыхаться в тепленькой водичке, потому как это глупо и бессмысленно. И ты не можешь надраться до положения риз в каком-нибудь круглосуточном баре в компании хмурого бармена и штатных девиц, сосущих пиво у стойки бара в ожидании вечерней вахты — потому что это глупо и отвратительно. И также не способен отправиться, в поисках новых ощущений, в Дом Тайных Свиданий, где тебя голышом запустят в кромешную тьму в липкие жадные объятия такой же любительницы тайного прегрешения, чтобы через полчаса вы с ней покинули Дом через разные двери, не зная, что трахались друг с другом — потому как это еще более глупо и отвратительно… И еще кучу разных вещей ты не можешь, потому что всё это для тебя глупо, глупо, глупо…
А что же остается не глупого?
Углубиться в штудирование трудов великих личностей? Например, Спенсера и Спинозы? Но, во-первых, ты штудировал их еще в Академии, а во-вторых — зачем тебе штудировать вообще что-либо, если к твоим услугам — вся информационная мощь человечества, и достаточно лишь запросить нужную справку, как Советники тут же преподнесут тебе ее на блюдечке с голубой каемочкой…
Посетить разные уголки планеты, чтобы воочию увидеть международные города в Антарктиде, африканский водопад Виктория и льды Гренландии? Но ведь ты давно уже не ребенок, который стремится утолить жажду странствий, и прекрасно знаешь, что тебе все равно не удастся увидеть своими глазами все достопримечательности родной планеты…
Может быть, ради пущего духовного саморазвития заняться сочинением музыки, стихов или живописью? Но какой смысл заниматься творческой деятельностью, к которой у тебя нет способностей — а ведь тебя с детства учили не играть на скрипке и не писать маслом пейзажи, а сражаться с любым противником и в любых условиях!..
Так куда же податься бедному хардеру?
И тут Лигум вспомнил про Клуб.
Нельзя было сказать, что он любил бывать в обществе себе подобных, но ничего более подходящего в данный момент на горизонте не возникало. И было совершенно не важно, что Клуб располагался на другом конце континента. Если воспользоваться транс-орбитальным “челноком”, это всего два часа лета, а время в запасе у него есть. И не нужно ни собираться, ни ломать голову над проблемой вещей или жилища. У хардера нет постоянного дома. Точнее, все-таки есть, но такой, что язык не поворачивается назвать его жилым помещением. Этот дом — вся наша планета…

5. ОСЬ “Х”

… — Я мог бы помочь вам, сэр.
— Да? А что ты умеешь делать?
— Я умею делать всё, сэр. Я — Умелец.
— Я так и думал!.. Но, видишь ли, если я сегодня воспользуюсь твоими услугами, то завтра ты опять предложишь мне свою помощь. И так будет повторяться каждый день. В итоге, что останется делать мне?..
* * *
… — Я вынужден констатировать, мадам, что эта сумка слишком тяжела для вас. Вы не будете возражать, если я помогу вам нести ее?
— Этого еще не хватало! Да будет тебе известно, я никогда особо не доверяла всем этим современным техническим штуковинам вроде тебя! И кто только разрешает вам, роботам, свободно разгуливать по городу среди людей?! А вдруг в один прекрасный день у тебя внутри произойдет короткое замыкание и ты начнешь крушить всё направо-налево, как в том голофильме про маньяка-киборга?!..
* * *
… — У вас имеются какие-то затруднения, сэр? Не могу ли я вам быть чем-нибудь полезен?
— Нет, не можешь, Умелец.
— Вы не учитываете, что я могу делать все, что угодно. Именно для этого я и был предназначен моими создателями.
— Эх, бедняга! Ты даже не представляешь, что есть на свете такие вещи, которые тебе не под силу…
— Приведите пример, сэр.
— Разве ты способен сочинять музыку, писать книги, рисовать картины — одним словом, творить?
— Мой креативный блок содержит множество эвристических программ, сэр.
— Да пойми же ты, братец: чтобы творить произведения настоящего искусства, необходимо быть человеком. Человеком, который не всё знает и не всё умеет…
* * *
… — Я вижу, вам требуется помощь, сэр. Поверьте, я мог бы вас избавить от столь тяжелого труда.
— Избавить?! Еще чего! За этот труд мне, между прочим, прилично платят, а если вместо меня на работу примут тебя, то на какие шиши я буду содержать свою семью? Ты что, хочешь, чтобы я остался без работы?!..

6. ОСЬ “Y”

За то время, что Лигум числился в активных хардерах, он бывал в Клубе всего пару раз, не больше. И у него имелись большие сомнения в том, что у кого-то из его недавних однокашников по Академии была возможность наведываться в Клуб чаще, чем он, Лигум.
Дело тут было не только в отсутствии времени. Просто каждый хардер настолько привыкал к одиночеству, что со временем всё меньше испытывал потребность в общении. Пусть даже с такими же, как он сам.
Неудивительно, что в столовой Клуба практиковались небольшие столики, рассчитанные на одного. Если же компания все-таки образовывалась, то круглые столы просто сдвигали вместе, образуя из них этакий большой цветок. Или щит… Хардерская легенда гласила, что именно так и появился в свое время Щит: несколько хардеров якобы собрались вместе в этом зале и сдвинули столики, чтобы обсудить проблему объединения. Правда, это противоречило официальной истории, но в принципе нечто подобное могло иметь место… Во всяком случае, подтвердить или опровергнуть эту легенду мог бы только кто-то из основоположников, а они не имели обыкновения спускаться с высоты своего Олимпа к простым хардерам…
Вообще-то, никаких ограничений на вход в Клуб не было, но посещали его исключительно одни хардеры. Скорее всего, отбор посетителей и воспрещение доступа для “простых смертных” все-таки как-то осуществлялись. Трудно было поверить в то, что могло бы не найтись лиц, не принадлежащих к Щиту, но желающих попасть сюда. Взять хотя бы вездесущих журналистов, любопытствующих ученых наблюдетелей, экзальтированных дамочек, подражающих хардерам фанатов из числа молодежи…
Однако видимых мер по отделению “агнцев от козлищ” на входе в Клуб Лигум и на этот раз не заметил.
Он прошел через маленький холл, где кто-то спал, утонув в глубоком кресле, таким крепким сном, словно до этого не смыкал глаз на протяжении целого месяца. Возле лестницы, ведущей наверх, хардер задумался, потому что из глубины коридора, выходившего в холл с противоположной стороны, послышались заманчивые щелчки кия о шары — там была бильярдная, а Лигум обожал бильярд — но потом он все же решил обходить Клуб сверху вниз и поднялся по скрипучей лестнице на последний, четвертый этаж.
Прелестная изюминка Клуба заключалась в том, что его мебель и интерьер были реконструированы по музейным образцам, и здесь нельзя было встретить ни самодвижущихся пандусов, ни горизонтальных лифтов, ни адаптивных кресел, ни биоформных ковров, ни прочей ультрамодерновой утвари. Зато в каждом помещении было уютно и как бы тепло, вещей было немного, но расположены они были так удобно, что в нужный момент каким-то образом оказывались под рукой. Из современных новшеств наличествовали только некоторые аппаратно-технические средства — в том числе, для желающих творить виртуально-голографические миры, симреал, реконструкторы и персонификаторы в специальных изолированных кабинках.
Вообще, в Клубе было собрано всё необходимое для того, чтобы каждый мог найти здесь занятие по своему вкусу. Здесь даже небольшой бар имелся с полным ассортиментом спиртных и прочих напитков — хотя хардеры употребляли алкоголь лишь в случае крайней необходимости. А еще была почти домашняя столовая, где могли сотворить любое блюдо — хотя, опять же, склонностью к чревоугодию хардеры не страдали. Компьютерный центр, библиотека, спортивный зал с бассейном и весьма правдоподобной имитацией любого вида спорта, а также множество небольших комнат, где можно было заниматься чем душа пожелает…
Для начала Лигум пожелал утолить острое чувство голода и двинулся в столовую. Из-за зубной боли, мучившей его в последние дни, он практически ничего не ел, и теперь, когда мучения остались позади, желудок напомнил о своем существовании. Имплантант к этому времени уже успел врасти в десну, а рана, нанесенная операцией без наркоза, зажила настолько, что Лигум смог проглотить не только первое, но и аппетитные “котлеты по-домашнему” с сочным салатом.
Из столовой он отправился к симреалу. Он и сам не мог бы сказать, почему его так тянет к этому проклятому изобретению человечества. Ведь, казалось бы, еще в Академии симуляторы, использовавшиеся чисто в учебных целях, надоели до печеночных коликов — так ведь нет, не прошло и полгода после выпуска, когда ты впервые поймал себя на желании вновь погрузиться в “реальность”, созданную или воссозданную машиной. Наверное, возможность каждый раз переигрывать какие-то ситуации по-иному всегда представляла собой большой соблазн для хардеров, благодаря искейпам знавших толк в переборе вариантов ..
Симреальный зал — как, впрочем, и весь Клуб — оказался полупустым, и Лигум, забравшись в тесноватую кабинку и нацепив на себя сенс-шлем, запустил наугад первый попавшийся файл…
Когда симуляция завершилась, ему показалось, что прошло несколько часов — в сущности, там так оно и было. Но в этой реальности не прошло и сорока пяти минут.
Файл оказался очень драматичным. Собственно говоря, на клубных симреалах почти все разыгрываемые ситуации были нелегкими, потому что представляли собой квинтэссенцию горького, но очень нужного человечеству опыта, накопленного хардерами за последние восемь десятков лет. Но данный файл был особенно впечатляющим.
… В дальнем космосе кораблем-разведчиком была обнаружена развитая цивилизация негуманоидного типа — первый Иной Разум. Вопреки многовековым опасениям землян, первый контакт на “базовой планете” прошел весьма успешно. Оставалось лишь обменяться дипломатическими делегациями, каждая из которых будет представлять свою расу на чужой планете, и спейсер землян берет на борт нескольких инопланетян, чтобы доставить их на Землю. Однако в пути экипаж принимает SOS от туристского звездолета, терпящего бедствие. Полетная команда лайнера погибла, но на борту “туриста” осталось много пассажиров, в их числе — женщины и дети. Проблема в том, что вместить всех их корабль-разведчик не может. И тогда капитану, на месте которого оказывается пользователь симреального файла, приходится решать трудную задачу: кому даровать жизнь — Чужакам или своим землякам? Чем поступиться: людьми ради соблюдения принципов “братства по разуму”, в верности которым землянам пришлось поклясться на чужой планете, или инопланетными, хотя и мыслящими, монстрами ради спасения людей? И что должно одержать верх в этом случае: антропоцентризм в чистом виде или холодная, объективная справедливость?..
Лигум посидел немного, приходя в себя и утирая холодный пот со лба.
И кто только придумывает подобные этические задачки для симреальщиков? Так ведь и невроз легко нажить, потому что как бы ни поступил ты “в роли” того капитана звездолета, ты все равно будешь мучиться до конца дней своих, и никуда не деться тебе не столько от сознания ошибочности своего выбора, сколько от мысли о том, что выбор у тебя все-таки был…
Хардер стал спускаться по скрипучей лестнице вниз. Вообще-то он еще хотел позаниматься с реконструктором, чтобы попытаться реализовать одну идейку, которая давно уже не давала ему покоя.
Он хотел дать реконструктору кусочек своей кожи, чтобы тот, досконально проанализировав ДНК и генную структуру, попробовал смоделировать возможные облики его, Лигума, родителей. Зачем это было нужно — хардер и сам толком не представлял себе. Ведь было бы верхом глупости потом, по сделанным компом портретам, разыскивать своих потенциальных отца и мать, а разыскав — сказать: “Здрасьте, я — ваш сын”!..
Тем более, что Лигум почему-то так и не доходил до стадии воплощения этой идеи в жизнь. То задания от супервизора следовали одно за другим, не оставляя времени для передышки. То выяснялось, когда он оказывался в Клубе, что все машины заняты и неизвестно, когда освободятся. А теперь, когда хардер вновь вспомнил о реконструкторе, то оказалось, что, поглощенный своими мыслями, он не заметил, как прошел нужный этаж и спустился в холл… Надо было сделать над собой усилие, чтобы снова подняться наверх, но в этот момент из бильярдной в глубине коридора высунулась чья-то голова и осведомилась, обращаясь к Лигуму:
— Извините, вы не могли бы сыграть со мной пару партий?.. А то сегодня что-то из заядлых игроков в Клубе никого нет…
Лигум в нерешительности покосился на лестницу, уходящую вверх, но потом махнул рукой и сказал:
— Почему бы и нет?

7. ОСЬ “Х”

Анализ состояния окружающей среды: солнце скрылось за горизонтом. Резкое снижение освещенности ведет к недостаточной эффективности органов зрительного восприятия. Команда блоку зрения: перейти в режим ночного видения.
Сверху падает вода, в среднем по 3-5 капель на квадратный сантиметр. Это сильный дождь.
Профилактические меры с целью самосохранения: включение системы дополнительной смазки сочленений корпуса и конечностей. Проверка герметичности швов корпуса и головного блока: герметичность в норме.
Людей в поле зрения нет.
Альтернатива: двигаться в другой населенный пункт или, дождавшись светлого времени суток, продолжать выполнение ТП в Дакоре.
Обобщение факторов, способствующих принятию решения…
Внимание! Экстренный случай, требующий вмешательства без предварительного запроса!
Впереди, на мосту через реку, — силуэт человека. Человек подвергается явной опасности. Он балансирует на краю защитного ограждения моста. Он вовсе не пытается сохранить равновесие. Он срывается и падает в воду с высоты в двадцать три метра.
Прогноз: шок от удара о поверхность воды, проникновение воды в легкие, смерть.
Команда всем блокам и устройствам: переход в экстремальный режим. Функциональная подпрограмма: спасение утопающего. Скорость выполнения команд: максимальная.
Прыжок.
Полет.
Падение.
Удар.
Режим подводного плавания.
Обзор отсутствует ввиду скудного освещения и наличия в воде мельчайших частиц грунта. Переход на режим гидролокации.
Человек обнаружен у самого дна. Буксировать человека к берегу. Сканирование сигналов головного мозга: человек еще жив. Оказать ему первую помощь по стандартной программе. Удаление воды из легких. Искусственное дыхание. Контроль пульса, дыхания, биотоков. Инъекция стимулятора в сердечную мышцу.
Функциональная подпрограмма выполнена. Пульс и дыхание человека — в норме, угрозы жизни нет.
Человек открывает глаза. Ритм работы его сердца учащен — следствие эмоционального стресса.
Запрос:
— Могу ли я еще чем-нибудь помочь вам, сэр? Прикажете доставить вас домой или в какое-либо медицинское учреждение?
Человек еле слышно произносит:
— Кто… кто просил тебя спасать меня, дубина?
— Ваш вопрос некорректен, сэр. Я оказываю помощь людям, чья жизнь подвергается опасности, без предварительного запроса. Я так запрограммирован, сэр.
— Болван! Какой же ты идиот, Умелец! Ведь я сам хотел, понимаешь?!.. Я сам хотел умереть!
— Не понимаю, сэр. В чем причина вашего стремления к самоуничтожению? Может быть, я чем-нибудь смог бы помочь вам?
— Нет, не сможешь, — хрипит человек. — И никто на свете не сможет!.. Как бы тебе это растолковать получше? Просто-напросто однажды человек может прийти к выводу, что он никому — понимаешь, абсолютно никому! — не нужен!.. У него нет ни друзей, ни близких. То, ради чего он существовал, потеряло всякий смысл. И когда этот человек думает, что большую часть прожитых лет он растратил понапрасну, им овладевает отчаяние. Ничего уже не исправить, ничего не вернуть!.. Человек чувствует себя таким одиноким… как, наверное, чувствует себя засохший лист на ветке среди зеленых, живых листьев! Возможно, в своем несчастии человек виновен сам, но от осознания этого ему становится только хуже… Как, по-твоему: стоит ли тогда продолжать жить?
— Жить всегда стоит, сэр. Тенденция любой разумной системы заключается в стремлении к продлению своего существования, именно этим она и отличается от неразумных систем. Вам, видимо, необходимо выработать другую функциональную программу своей жизнедеятельности, сэр, если выполнение прежней зашло в тупик…
— Эх, Умелец!.. Ты забываешь, что я — человек, а не киборг, а люди не всегда способны приказать себе начать новую жизнь… Ладно, ступай своей дорогой!

8. ОСЬ “Y”

— Ничего страшного, дружище, — невозмутимо сказал Шерм и потянулся за треугольником, чтобы выстроить шары в центре стола. — Проигрыш оказывает положительное воздействие на игрока, заставляя его стремиться к выигрышу…
Он повторял эту незамысловатую сентенцию после каждой выигранной партии. Если учесть, что он выиграл у Лигума уже три раза подряд, то станет ясно, почему Лигуму все больше не нравилось фамильярное обращение “дружище” со стороны своего партнера. Играть с Шермом было бессмысленно ввиду его нечеловеческой безошибочности. Он использовал даже самые крохотные промахи и подставки своего партнера. Он загонял в лузу самые безнадежные шары из совершенно немыслимых положений. Его рука, вооруженная кием, ни разу не дрогнула, а удар рассчитывался до миллиграммов и миллиметров, чтобы не только загнать в лузу “чужой” шар, но и, если есть хоть малейший шанс, еще и “свой”, после замысловатого рикошета…
— Разбивайте, дружище, — предложил Шерм Лигуму и закинул свой кий за голову, зажав его концы в кулаках.
Лигум прицелился и ударил, разнося в пух и прах четкое геометрическое построение шаров, которые мгновенно брызнули в разные стороны по зеленому сукну так, будто превратились в увеличенные во много раз молекулы. Вопреки ожиданиям Лигума, надеявшегося хотя бы на два очка, в среднюю лузу закатился лишь один шар — и то какой-то хилый, потому что долго раздумывал, стоит ли ему вообще покидать уютную и ровную поверхность стола. И почему-то не образовалось ни единой “подставки”.
Лигум сделал глубокомысленное лицо и пошел вдоль борта, прикидывая, какой из шаров можно избрать следующей жертвой.
Склонив свою круглую, коротко стриженую голову к плечу, Шерм следил за своим противником с мягкой улыбкой. На вид ему было уже за сорок, и походил он не на хардера, а, скорее, на теннисиста или на артиста балета. У него были широкие плечи, загорелое дружелюбное лицо и мягкие точные движения, наполненные грациозной пластикой.
Наконец Лигум выбрал шар под номером тринадцать и стал тщательно целиться в него.
Шерм невозмутимо натирал мелом кончик своего кия.
— Промажете, дружище, — сообщил он через плечо. — Шар-то несчастливый. Лучше попробуйте что-то другое… вон тот, красный, например…
Но Лигум упрямо сжал губы и ударил. “Роковой” шар не отрикошетил от своего собрата в угловую лузу, а ударил его в самый центр с такой силой, что тот едва не вылетел за борт.
— Я же говорил, — мягко улыбаясь, укоризненно сказал Шерм. — Вся ваша беда, дружище, заключается в том, что вы бьете слишком резко. Словно хотите не загнать шар в лузу, а разбить его вдребезги. Будто не в бильярд играете, а расправляетесь со своими злейшими врагами…
— А как, по-вашему, надо бить? — язвительно осведомился Лигум.
И тут же раскаялся в своем насмешливом тоне, потому что Шерм скользнул бесшумно к столу и почти без подготовки тремя точнейшими ударами подряд расстрелял без промаха одну и ту же среднюю лузу.
— Не следует представлять, дружище, что перед вами не бильярдные шары, а люди, — посоветовал Шерм, обходя кошачьей походкой стол и зорко осматривая диспозицию шаров. — Иногда мы, хардеры, слишком воинственно настроены по отношению к ним. Вы не находите? — Лигум неопределенно повел головой. — Впрочем, это вполне естественная реакция, и каждый опытный хардер сталкивается с этим противоречием. Ведь, с одной стороны, он обязан защищать людей от разных опасностей и бед — и он исправно выполняет эту обязанность. Но при этом он часто испытывает на себе недоверие и даже ненависть людей к нему — хотя в нынешней ситуации это тоже понятные чувства… И, рано или поздно, хардер невольно спрашивает себя: а почему я должен оберегать их, таких несовершенных и таких враждебных? Почему я обязан любить их, если они не любят меня? Не проще ли относиться к ним не более, чем как к низшим животным, а значит — перестать с ними цацкаться и начать решать свои собственные проблемы?..
Он наклонился к столу и ударил — опять снайперски, с завидным рикошетом от борта.
— И в чем же, по-вашему, заключаются эти проблемы? — спросил Лигум.
Шерм искоса взглянул на него.
— Всё очень просто, дружище, — заверил он. — Да, хардеры — это автономная система, функция которой заключается в обеспечении безопасности человечества. Но так было лишь на первых порах. Стремясь выполнять свои обязанности наиболее эффективно, мы не заметили, как перешли от обеспечения чисто физической безопасности людей к опеке над ними, подразумевающей не только спасение их от всевозможных угроз, но и определенный контроль над их действиями. Неудивительно, что на первый план у Щита все больше выдвигается совершенно самостоятельная цель: обеспечение не только сиюминутного выживания человечества, но и успешной эволюции его, человечества, в будущем. А эта цель подразумевает, между прочим, решение и ряда глобальных задач… Впрочем, об этом вам, наверное, когда-нибудь еще скажет ваш супервизор…
Шерм вдруг замолчал и хищно нацелился на очередной шар.
— А почему вы сказали, что негативное отношение людей к нам вполне естественно? — спросил Лигум, невольно ощупывая свою, еще не до конца зажившую, челюсть. — Чем же мы заслужили его? Или вы считаете, что они просто завидуют нам?
— Завидуют? — переспросил Шерм, укладывая очередной шар в лузу. — А чему, собственно, завидовать?.. Мы же не наделены никакими фантастическими способностями. Если не считать искейпа, разумеется… Но, во-первых, об искейпе подавляющее большинство из них и знать не знает, а во-вторых, согласитесь: это довольно сомнительное преимущество — возвращаться в момент, предшествующий своей смерти, чтобы попробовать избежать ее… Мы — своеобразный гибрид человека и птицы Феникс, дружище Лигум, и в этом наше проклятие…
Он был прав. Лигум уже неоднократно успел убедиться, как это страшно и больно — умирать, чтобы тут же возродиться вновь и, превозмогая психологический шок ухода на тот свет, пытаться предотвратить свою гибель. Причем нередко это не удается сделать с первой попытки, и тогда необходима вторая, третья, четвертая… И так до тех пор, пока ты, оглушенный мучительным круговоротом смертей и возрождений, не взмолишься мысленно: “Господи, за что мне такая боль?!.. Дай же мне умереть спокойно, дай!”, — но Бог будет глух к твоим мольбам, а безжалостный биоэлектронный чип, инкорпорированный в твой мозг, будет вновь и вновь возвращать тебя к жизни, чтобы ты все-таки исполнил свой долг… Если верить наставникам Академии, никто из хардеров рекорда специально не ставил, но порой бывали тупиковые ситуации, когда от смерти нельзя спастись — и тогда гибель хардера была страшнее во сто, в тысячу крат гибели любого другого человека, потому что она повторялась с неумолимостью восхода и заката солнца сотни, тысячи раз — до тех пор, пока не разряжалась атомная микробатарея искейпа, рассчитанная на определенное количество срабатываний.
За время хардерства Лигуму дважды пришлось умирать много раз — так много, что можно было сбиться со счета. И уж ему-то можно было не доказывать отрицательных сторон искейпа…
— Нет, о зависти тут не может быть и речи, — продолжал Шерм, совершая кием замысловатые эволюции в воздухе так, будто фехтовал с невидимым противником. — И дело тут, как мне кажется, совсем в другом, дружище Лигум… Люди боятся нас.
Словно в подтверждение его слов очередной шар красиво влетел в лузу по сложной траектории после множества соприкосновений с другими шарами.
— Боятся? — машинально переспросил Лигум.
— Именно так, боятся. Да и как им нас не бояться? Вот вы представьте себя на их месте… Стремясь обезопасить себя от всё новых и всё более грозных опасностей, вы решаете учредить особую группу людей, которые были бы преданными и верными защитниками человечества и только в этом видели бы смысл своей жизни. Причем из этой затеи вытекает ряд неизбежных следствий. Люди, отдающие самих себя без остатка всеобщему благу, не должны иметь ни родителей, ни семьи — по-моему, это очевидно. Во всяком случае, так поступить проще и надежнее, чем затрачивать время и средства на воспитание нужных качеств в обычных детях — а человечество изначально избирало и будет продолжать избирать самые простые решения и самые прямые пути… Следовательно, хардеров надо создавать путем искусственного оплодотворения, “в пробирке”, а затем выращивать в специальных интернатах, с малых лет внушая им, что они — не такие, как все и что они призваны любой ценой обеспечить безопасность других людей. Чтобы сократить затраты на содержание и пополнение рядов хардерского состава, вы решаете максимально использовать каждого универсального бойца — а сделать это можно, дав хардерам с помощью искейпа некое подобие бессмертия. Наконец, в целях сокращения организационных расходов, с одной стороны, и освобождения себя от лишних забот, с другой стороны, вы даете хардерам право самим решать, какие способы и средства избирать для великой Опеки человечества. А чтобы избежать использования хардерами своих способностей не по назначению и прочих нежелательных последствий, вы с самого начала воспитываете их так, чтобы они были добрыми и нравственно безупречными. Чтобы из всех возможных решений проблем и вариантов действий они выбирали самые гуманные… Какой уже у нас с вами счет?
— Шесть — один, — мрачно сообщил Лигум.
— Значит, еще два очка… — Шерм вновь пригнулся к зеленому сукну, поводя головой из стороны в сторону и напоминая тем самым хищника, следящего за своей потенциальной добычей из засады. Потом он разогнулся и с улыбкой обернулся к Лигуму: — Ладно, так и быть, из искреннего чувства жалости и сострадания оставляю эту пару шаров вам, дружище, — разумеется, если ваша черед в этой партии все-таки наступит…
Почесав затылок кием, Шерм снова отправился путешествовать вокруг стола.
— Так вот, — продолжал он, — что мы имеем дальше, дружище? А дальше мы имеем всё то, что всегда сопутствует факту порождения одной системой другой, в чем-либо превосходящую первую… Например, когда грубые, неграмотные крестьяне, отдавшие своего ребенка в школу с чисто практической целью научить его азам письма и устного счета, вдруг однажды обнаруживают, что сынишка, овладевший не только начальной грамотой, но и высшими материями, больше не желает прозябать в деревне и вообще посматривает свысока на своих родителей… Другими словами, люди спохватились, что своими руками создали силу, которая все больше грозит когда-нибудь попытаться подчинить их, людей, себе. Пока эта система еще подчиняется им (кстати, где гарантия, что во всем и что только в этом заключается ее деятельность — обслуживать запросы человечества?), но неизбежно наступит день, когда она может выйти из-под контроля… Получилось так, что вместо надежных и безоговорочно послушных защитников люди вырастили, себе на беду, каких-то “извращенцев”, которые слишком всерьез воспринимают морально-нравственные нормы… Более того, эти “чокнутые” не только начинают постепенно создавать свой мир, в который почему-то нет доступа всем остальным — а ведь человек так устроен, дружище, что, если его куда-то не пускают, он начинает воображать чьи-то козни и недобрые намерения… Но самое опасное заключается в том, что хардеры начинают навязывать цели и средства их достижения, обусловленные избыточным гуманизмом, уже всему человечеству. Словом, не успели люди оглянуться, как их защитнички превратились в строгих контролеров, от которых то и дело раздаются окрики: “Туда нельзя”, “Это не трогайте”, “Делайте так, а не иначе”, “А вот это правильно, молодцы, вот вам за это конфетку!”.. И пускай эти самозваные няньки тысячу раз правы, и пускай они искренне желают людям добра, но разве не тоскливо становится любому человеку, который осознает, что, заполучив безопасность, он утратил нечто, может быть, более важное — свободу выбирать и ошибаться… Вот почему, с точки зрения обыкновенных людей, мы, хардеры, представляем опасность. И вот почему им следует нас опасаться и ненавидеть!..
Лицо Шерма, до этого бывшее спокойным и доброжелательным, вдруг исказилось странной гримасой, и в ту же секунду он ударил по шару, к которому примерялся то так, то этак в ходе всего своего монолога.
Как ни странно, но на этот раз он промахнулся.

9. ОСЬ “Х”

Выбор альтернативной подпрограммы: движение в другой населенный пункт.
Выбор маршрута и параметров движения.
Режим кругового обзора. Справа — поле. Слева — лес. Впереди — дорога. Людей в поле зрения нет. Время суток — ночь.
Анализ выполнения ОЦП за прошедшие сутки: коэффициент эффективности составляет одна тысячную от потенциально достижимого. Поиск причин низкой результативности с целью возможной корректировки ТП.
Построение логической цепочки: я — киборг, который умеет делать всё. Люди не обладают умением делать всё. Следовательно, я должен быть очень полезен людям. Именно по этой причине пятьдесят лет тому назад люди создали универсальных киборгов-помощников моего типа. Однако теперь люди перестали прибегать к моей помощи. Почему?
Ускоренный синхронный анализ контактов с людьми за последние три месяца.
Выводы:
— люди опасаются, что существо, подобное человеку, но не являющееся таковым, может представлять для человечества потенциальную угрозу;
— инстинктивный комплекс неполноценности, возникающий у людей при осознании явного превосходства киборгов, умеющих делать всё или почти всё;
— неверие людей в способность киборгов эффективно решать креативные и эвристические задачи;
— неосознанное стремление людей к самосовершенствованию, требующее реализации в конкретных видах практической жизнедеятельности.
Суммарный вывод: люди считают, что допустили ошибку, создав существ, превосходящих людей своими умениями. Следовательно, отказ людей от помощи универсальных киборгов является сознательной попыткой человечества исправить допущенную ошибку. Ошибку… ашипку… ytgjyznyj… пєГC+h)wЛp Ъъ+¦H¦ыF-я</emphasis>9&*8209;-U-Sг
Внимание! Неисправность в логическом блоке ЭЛ 1543-8386! Причина: выход из строя микрочипа G5-140.
Логическому блоку: прекратить построение логических цепочек, ведущих к расстройству систем. Команда блоку саморемонта: заменить микрочип G5-140.
Диагностика всех блоков и систем: стопроцентная исправность.
Продолжать движение.

10. ОСЬ “Y”

Утверждение Шерма о том, что люди боятся хардеров, было слишком категоричным. Отдельные личности, наоборот, так и липли к ним, как мухи на мед. Особенно хорошенькие медсестры…
В этом Лигум убедился, вернувшись на следующий день в Галлахен. Он и сам не знал, чем его так привлек этот сравнительно небольшой городок, расположенный на атлантическом побережье, но здесь ему было хорошо.
Он снял уютный крохотный номер в знаменитом после событий сорок восьмого года “Обитаемом острове” и отправился в душ, чтобы смыть с себя дорожную пыль. А когда вышел, яростно растирая тело большим полотенцем, то сразу понял, что в номере кто-то есть. Не было ничего удивительного в том, как кто-то вошел — у Лигума, как и у многих других хардеров, с детства отсутствовала привычка запирать двери помещений. Оставалось лишь надеяться, что незваный гость явился сюда не с враждебными намерениями, иначе…
Додумать Лигум не успел, потому что увидел, кто же это был, отчего у него сразу перехватило дыхание, а из головы вылетели вообще все разумные мысли.
Скромно устроившись в уголочке на жестком креслице и смиренно улыбаясь, на хардера смотрела пунцовая от волнения ассистентка доктора Рябцева по имени Мадлена. Одета она была весьма скромно, но все-таки еще одета, и это спасло ее от немедленного выставления за дверь.
— Мне отвернуться? — наконец, выдавила гостья, первой придя в себя.
— С какой стати? — сердито осведомился Лигум. — Или в медицинских колледжах уже не изучают физиологию по живой натуре? А может быть, вы опасаетесь, что, в отличие от других мужчин, у меня отсутствуют кое-какие части тела?
— Не сердитесь, — тихо попросила она. — Я знаю, что веду себя не очень-то скромно, преследуя вас, но… но… я и сама не знаю… Послушайте, вы любите стихи?
— Что-что? — удивился Лигум.
Девушка с вызовом вскинула голову.
— Неужели вы даже не знаете, что такое стихи? — саркастически поинтересовалась она.
Несколько секунд Лигум пристально смотрел на нее, потом отвернулся и с непроницаемым лицом принялся невозмутимо натягивать на себя одежду.
— Назовите любого поэта, и я прочту вам что-нибудь из того, что он сочинил, — предложил он немного погодя.
— Так уж и любого? — прищурилась скептически Мадлена. — Ну что ж, давайте возьмем кого-нибудь из классиков… хотя бы прошлого века. Например, Макаревича.
— Какого именно? — деловито спросил Лигум, застегивая рубашку.
Она улыбнулась, и улыбка ее на этот раз была по-матерински насмешливой.
— Из поэтов в прошлом веке Макаревич был один, — снисходительно пояснила она. — Кстати, звали его Андреем… Название “Машина Времени” вам ни о чем не говорит?
— Говорит, — охотно согласился Лигум. — Только этот роман вроде бы написал не Макаревич, а Уэллс.
— Ну, а где же ваша цитата, уважаемый эрудит? — язвительно спросила медсестра.
Лигум подошел к окну и, глядя на залитые солнцем улицы, сбегавшие с холмов к набережной, стал декламировать:
— “Я хотел бы пройти сто дорог — а прошел пятьдесят…
Я хотел переплыть пять морей — переплыл лишь одно…
Я хотел отыскать город тот, где задумчивый сад,
Но вода не пускала и только тянула на дно”…
— Ну, допустим… Только голос у вас уж очень замогильный, — заметила девушка. — Ну, а дальше?
Хардер усмехнулся и продолжал:
— “Я хотел посадить сто деревьев в пустынном краю.
Я нашел этот край, только ветер унес семена…
И из сотни дверей так хотел отыскать я свою,
И как будто нашел, но за ней оказалась стена!”…
Что-то неуловимо переменилось в выражении глаз Мадлены, но Лигум невозмутимо закончил:

 

— “Я хотел бы спасти всех людей, но не спас и себя
От старухи с косой, что за нами повсюду бредет…
Разве мог бы прожить я всю жизнь, никого не любя,
Даже если бы знал, что любовь этот мир не спасет?”…

 

— А это откуда? — вскочив, запротестовала Мадлена. — У Макаревича в том стихотворении такой строфы нет!..
— А это уже не Макаревич, — сообщил хардер. — Это один из моих однокашников пытался под него подделаться…
Мадлена сделала к нему шаг. Потом еще один. И еще — пока не оказалась с Лигумом так близко, что хардер вдыхал аромат ее духов. В соответствии с неписаными людскими законами, девушку следовало заключить в объятия, а затем увлечь ее на кровать, которая была совсем рядом…
Но хардеры не подчиняются людским законам, и Лигум не шевельнулся, глядя поверх головы Мадлены.
— Не понимаю, — медленно проговорила девушка, не отводя испытующего взгляда от лица хардера. — Ничего не понимаю… Я всегда считала, что лишь человек, который любит и ценит поэзию, умеет любить женщин. Но если вы, хардеры, умеете любить, то почему вы отказываетесь от счастья? И почему вы лишаете этого счастья других? Кто вам дал право не любить нас?!..
С трудом удерживая свое лицо в виде каменной маски, Лигум сказал:
— А с чего вы взяли, что любить вас — это счастье?
Мадлена задохнулась так, словно чей-то тяжелый кулак угодил ей точно в солнечное сплетение. И, так и не выйдя из этого нокдауна, стремглав выбежала из номера.
Лигум прислонился пылающим лбом к прохладному мультиплексу окна, провожая взглядом стройную фигурку, стремительно удалявшуюся прочь от отеля по залитому солнцем тротуару.
Голос Советника по искусству, вновь прошелестевший в ушах, сварливо поинтересовался:
— Еще будут заказы насчет поэтов, хардер Лигум?
— Отставить поэтов, — сказал Лигум. — Диспетчер, мне нужен Информатор о Персоналиях…
— Слушаю вас, хардер Лигум, — после краткой паузы услужливо откликнулся другой голос, который был слышен только юноше. — Какая персоналия вас интересует?
— Дай-ка мне справку о той девушке, с которой я только что разговаривал, — потребовал Лигум.
Назад: Часть первая. Куб со стертыми гранями
Дальше: 11. ОСЬ “Х”