8

Грузовой лацпорт корабля был распахнут, и на грунт спускался широкий, в ребрах-поперечинах трап. Прямо перед ним в граните зияла глубокая трещина: сорок лет назад скала не выдержала нагрева при вплавлении в нее корабля. Кое-где за гранит цеплялся лишайник. Через трещину был переброшен мостик, и от него, петляя и ветвясь, по лагерю разбегались тропинки: к огороду, к мастерским, к навесам и сараям, к перелазам в частоколе, а самая широкая и утоптанная шла к воротам и, миновав их, сворачивала к болоту.

Стефан осмотрелся. Лодырей в поле зрения не обнаруживалось. Под трапом – тоже.

Солнце стояло уже высоко.

Под ближайшим к кораблю односкатным навесом, в котором легко угадывалась снятая с «Декарта» переборка, горела топка. Едкий дым уходил в небо сквозь полый ствол кремнистого дерева, выше частокола круто загибался по ветру и рассеивался по-над болотом. Над топкой шипел и плевался паровой движок, соединенный с электрогенератором, – прожорливое детище Фукуды и Людвига, обеспечивающее корабль энергией и, как ни странно, достаточно надежное. Свистела струя пара. Со скрипом крутился маховик, и что-то надоедливо дребезжало. От генератора к кораблю змеился тощий кабель, просунутый в аварийный люк. Большую часть энергии поглощала ненасытная прорва синтезатора пищи, меньшая тратилась на питание корабельного мозга и радиомаячка, утилизацию отходов, освещение и отопление жилых помещений. Последнее наполовину обеспечивалось собственным теплом людей, находящихся внутри «Декарта».

Из сарая, прижимая к животу корзину с торфяными брикетами, появился Фукуда Итиро. Поставив корзину, встал на цыпочки, пощелкал пальцем по врущему манометру, пошуровал в топке и только тогда заметил Стефана. Заметив – совершил полупоклон. Он не просто кланялся Стефану, как кланялся всем, кто был старше его, а именно СОВЕРШАЛ обрядовое действо, встроенное в него, очевидно, генетически.

Стефан кивнул в знак приветствия. Здесь можно было не опасаться ни подвоха, ни саботажа: размеренную работу механика, помимо прямого приказа, могло бы остановить разве что стихийное бедствие. В остальном Фукуда был загадкой. Не друг, но и не враг. Молчун. Раз молчун и не дурак – значит, думает. А о чем? Вопрос… Но лоялен к начальству, а это главное. Умеренно лоялен. Ладно и так.

– Все в порядке? – спросил Стефан.

Он выслушал краткий и точный отчет, из которого уяснил, во-первых, что торф последнее время не успевает как следует просохнуть, из-за чего сажа осаждается в трубе с ненормальной быстротой, во-вторых, что пресс для брикетирования торфа работает штатно, а в-третьих и в-главных, что котел работает нештатно, и если Диего сегодня же не синтезирует жидкость для снятия накипи, достигшей угрожающей толщины, то Фукуда ни за что не ручается и ручаться не может.

Фукуда был ценен уже тем, что никогда не предлагал административных решений. Самолюбие его не было уязвлено. Попроси Стефан совета – он только удивился бы: здесь, как и дома, в рыбацком поселке на Окинаве, каждому следовало заниматься своим делом, не перекладывая на посторонних личную головную боль. В своей же области Фукуда был незаменим.

– Сегодня Диего занят, – возразил Стефан, делая в памяти зарубку. – Сегодня будет праздник. А жидкость будет завтра, я прослежу.

Фукуда, по-видимому совершенно удовлетворенный, повторил полупоклон и принялся кидать в топку брикеты. После ухода с Питером сразу двух работников он обходился без кочегара, уставал, но не жаловался. Идеальных специалистов не бывает вообще, а этот – лучший из неидеальных… Стефан вдруг понял, почему начал утренний обход с хозяйства Фукуды, хотя обыкновенно заканчивал им: не было желания портить себе с утра настроение.

Дела в мастерских сегодня не было.

Стефан миновал огород – шесть десятков кустиков, вытянутых двумя нитками в тени частокола и прикрытых длинным навесом от косых рассветных и закатных лучей. Без навеса картофель погиб бы в считаные дни, разделив судьбу двух десятков картофелин, случайно найденных в кухонной кладовке «Декарта» и высаженных в грунт в незапамятные времена. Тогда уцелела только одна картофелина. Результаты огородничества не впечатляли: кустики росли болезненными, а урожай снимался один раз в два земных года, что выходило все-таки чаще раза в год, если считать годы местные. Сегодня в честь праздника будет выкопано пять кустов – не меньше чем по полкартофелины на человека, а то и больше.

Еще будут пирожные, если Диего не подведет. Праздник должен запомниться.

Он сходил к болоту. Постоял, посмотрел, как идет добыча торфа. Болото было обширное и мелкое, его давно следовало осушить или хотя бы понизить его уровень, пробив для стока канаву в скальной перемычке, но для этой работы вечно не хватало рук. Ближе к берегу среди коварных, расползающихся под ногами кочек попадались торчащие, в пятнах плесени верхушки валунов, и была между ними настелена жердяная гать; дальше от берега валуны исчезали, еще дальше исчезали и кочки и начиналось собственно болото – черно-коричневое, неподвижное, с едва различимой глазом щеточкой леса на том берегу и размытыми пятнами островов.

Рыжая макушка Людвига маячила там, где кончалась гать. Он и Уве забрасывали ручную драгу. Со стоном тянули. Драга шла нехотя, ей хотелось остаться в болоте насовсем, она упорно цеплялась за что-то на дне, и гать под ногами добытчиков погружалась в жижу. Драгу опорожняли в деревянный короб для отцеживания. Сырой торф, сменяясь, таскали под навес Ульрика, Агнета и Киро. Все было как надо. С лиц носильщиков градом катился пот. От леса по краю болота тащился Дэйв – мрачно волок срубленное для гати деревце. Не без причины мрачно… Вдали, то явно показываясь, то ненадолго скрываясь в лесу, слонялся почем зря белый клоун.

Не найдя отлынивающих, Стефан повернул было к строителям. Его остановил крик. Девчонки, вереща, бежали по гати к берегу, из-под босых ног фонтанчиками выбрызгивалась вода, а рядом с гатью над уже не неподвижной, а дрожащей и хлюпающей черной жижей качалась на толстой глянцевой шее безглазая голова разъяренного болотного червя, видимо задетого драгой. Бежал, забыв в руке пустое ведро, Киро, бежал бросивший драгу Уве, и только Людвиг, хладнокровный умный тугодум Людвиг, единственный из всех не бежал, а медленно отступал, пятясь по краю гати, стараясь не оказаться на линии выстрела и выманивая червя на гать. Это было мудро: иначе червь опять заляжет на дно и рано или поздно повторит нападение. С червями лучше кончать сразу.

С верхней площадки донжона ударил стреломет. Жужжа, прилетел толстый металлический стержень – коротко чавкнув, ушел в голову червя по хвостовой торец. Обрызгав Людвига, червь взбаламутил грязь. Девчонки взвизгнули от восторга. Киро запрыгал на берегу и замахал ведром; запрыгал, победно вопя, и Уве; один только мрачный и злой с утра Дэйв все так же – нога за ногу – тянул вдоль болота срубленный ствол. Спасти стрелу не удалось – червь затонул.

Благодарность часовому, отметил про себя Стефан, игнорируя невнимание к себе. Вынести благодарность. Отменная работа. Первой же стрелой наповал с двухсот шагов – выстрел, прямо скажем, замечательный. Профессиональный выстрел. А кто нынче часовой – Инга? Она. В Питере души не чает, сопливка. И когда это она научилась так стрелять? И кто ее научил? Меня, между прочим, она ненавидит и не дает себе труда это скрывать. Гм. Все равно – благодарность. Потом.

Все они в Питере души не чают.

Он представил себе, как такая же стрела с размаху вонзается ему между лопаток, и пошел к строителям. Только теперь он заметил, что все это время держал руку на кобуре «махера», и с досадой поморщился. Рефлекс… Когда-нибудь они меня подловят, подумал он не в первый раз. Поставят перед необходимостью стрелять… Он прекрасно видел, как это будет: стрелы, выбрасывая черные фонтанчики, шлепают в грязь вокруг толстого глянцевого червя, вывинтившегося из болота рядом с испуганным малышом, нога которого застряла между жердями гати… Мимо… мимо… малыш верещит, старшие бегают и суетятся, кто-то кричит: «Стреляй! Да стреляй же!» – кричит прямо в уши, и Стефан, с ужасом понимая, чем это кончится, рвет из отцовской кобуры тяжелый отцовский «махер», единственное штатное оружие на корабле, давно уже не символ власти капитана, а ее основу…

С внешней стороны лагерь и впрямь напоминал крепость – еще не рыцарский замок (для полной иллюзии недоставало зубчатых стен и подъемных мостов), но уже зародыш замка, чудовищную тупорылую башню, способную выдержать годичную осаду, родовое гнездо мятежного барона, владетеля окрестных лесов, лугов и полей, предводителя головорезов, не признающего иных прав, кроме права меча, и в бесстрашной дерзости знать ничего не знающего, кроме своей силы, своей воли и своей прихоти.

Цитадель.

Ближе к лагерю иллюзия рассеивалась. Средневековая башня оборачивалась обыкновенным звездолетом, вдобавок изуродованным, а частокол, коему надлежало стоять прямо и несокрушимо, шел волной, местами норовя завалиться внутрь лагеря, а местами наружу. Забить в скальный грунт бревна не представлялось возможным – частокол держался на подпорках и поперечинах. Снизу бревна были укреплены камнями и утрамбованной землей, натасканной из леса. Тощая земля пополам с ветками и сухим лишайником держала слабо. Пригодилась бы глина, но единственное в этих краях глинище находилось километрах в пятнадцати к югу и вдобавок на другом берегу озера.

Не только старшие – каждый малыш в лагере великолепно знал: появись снова зверь, сравнимый по размерам с цалькатом, ограда не задержит его и на минуту. Наиболее умные головы с ехидцей утверждали, что главная польза от ограды заключается в уйме уничтоженных для ее возведения деревьев, благодаря чему полоса леса между болотом и озером отодвинулась от лагеря на полкилометра. И во многом это было правдой.

Команда строителей – Илья, Маркус, Ронда – поправляла частокол. Работали молча, вертели ворот с арканом, накинутым на острие бревна, один только Илья время от времени принимался кричать: «Еще!.. Заснули! Камень подложи!» Порой он прибавлял к этому по-русски отрывистую трехсложную фразу, точного перевода которой Стефан не знал, но об общем смысле догадывался. Который день работа двигалась вяло: не хватало Веры, умевшей работать за двоих.

Здесь еще сильнее, чем у болота, чувствовалось отчуждение. Там Стефана постарались не заметить, но и придраться было не к чему. Здесь заметили, а заметив, забегали быстрей, зашевелились молчаливо-мрачно, кидая косые взгляды. Как всегда, это было неприятно и более всего походило на ощущение от занозы, которую забыли вынуть. Заноза была застарелая, в воспаленной гноящейся ранке, и привыкнуть к ней за годы и годы оказалось невозможным. Кошмар, с неожиданным недоумением подумал Стефан. Почему они меня так ненавидят? Глупо же. Что им во мне? Не я, так другой…

– Это работа? – спросил он, поковыряв податливую землю. – Кто так трамбует, разгильдяи? Это работа, я вас спрашиваю?

Илья, перестав крутить ворот, глядел дерзко.

– Сам трамбуй. – И добавил по-русски.

Стефан поднял бровь.

– Ты видишь, что нас трое? – враз потупившись, забормотал Илья и вдруг, вскинув голову, даже не выкрикнул, а высверлил тонким голосом: – Много мы втроем наработаем, а? Много, Лоренц? Что смотришь? Кто Веру услал в экспедицию, я?

Это была ложь, явная наглая ложь: Вера ушла сама, а Стефан лишь не помешал ей уйти с Питером, изобразив для публики, что вполне одобряет и, более того, будто бы даже сам планировал эту никому не нужную экспедицию – и ведь ясно понимал, что никого этим не обманет, – но сейчас он чувствовал: Илья верит в то, что говорит. Легко верить в то, во что хочется верить.

– Может, лучше Веру назначить бригадиром, – задумчиво произнес Стефан, равнодушно наблюдая полное поражение оппонента, – раз уж ты не справляешься… Как полагаешь?

– Если она еще жива! – немедленно вмешалась Ронда. Ее глаза горели, как у кошки. Она рвалась в бой.

Стефан открыто усмехнулся: можно было подумать, Секс-петарду и впрямь волнует Вера, а не Питер. Ха! И тридцать три раза – ха! Правда, если экспедиция не вернется… На этом им меня не подловить, подумал он. Я знаю, с кем имею дело. А связь… что ж, я отдал им лучший комплект, упрекнуть меня не в чем. И заблудиться они не должны, у них прекрасная карта, еще «Декарт» снимал. Разве что карта устарела, но это вряд ли: планета пассивна, за все сорок лет ни землетрясения, ни урагана…

– Ты лучше о себе думай, а не о Питере, – сказал он Ронде. – Он-то о тебе думать не станет.

Почувствовав неладное, он обернулся. Так и есть: Маркус маячил за спиной. Как ни резко обернулся Стефан, мальчишка успел принять самый невинный вид. Шустрый мальчишка. Щенок, сорок восемь лет всего, а туда же… Кинулся бы под ноги, а эти двое насели бы сверху и тогда, пожалуй, добрались бы до бластера. Когда-нибудь и доберутся – эти или другие. Кто-то из них облил кислотой лозунг. Вот что самое смешное: стоит начальству уйти, как Маркус, сопя и шмыгая от досады, начнет выговаривать Ронде за то, что та не вовремя и не туда скосила глаза… Они поймут, что Стефан обо всем догадался. И они начнут ссориться. Глупые, они думают, что их губит несогласованность действий. Чушь! Она их спасает, только никто из них не может этого понять. Кроме Маргарет, но ведь она не с ними.

Пусть ссорятся. Что-то давненько не было ссор. Давно не приходится выслушивать жалобы на то, что Дэйв опять дерется, и кляузы друг на друга, бесконечные наслоения кляуз, целые геологические пласты, и не обращать на них внимания… либо, наоборот, обращать, в зависимости от обстоятельств. Юлить, вертеться ужом, одновременно демонстрируя твердость, и гнуть, гнуть мнение большинства в свою пользу. В сущности, в пользу того же большинства. И почему-то думать, что дрязгам и склокам не будет конца, проклинать свою участь, не догадываясь, что это-то и есть настоящая жизнь.

Теперь они объединились. Не все, но многие. А он еще радовался, что драки на борту стали редкостью! Они объединились против него, своего капитана. Он проморгал тот момент, что было непростительно. Теперь уже поздно что-либо исправлять, любое решительное действие пойдет во вред, нужно ждать, когда вскроется этот нарыв, и тогда…

Тогда – посмотрим.

– Не на дядю работаете, – буркнул он. – Отсюда до огорода – ваша сегодняшняя норма. Если не управитесь, будете ворочать вместо праздника. Качество проверю сам. Ясно?

Идя к трапу корабля, он чувствовал на себе ненавидящие взгляды. Пусть, пусть… Ему захотелось прибавить шагу. Нет, нельзя. Им ничего со мною не сделать. Никогда. Пусть все останется так, как есть, как было, ведь на самом деле было не так уж плохо, а значит, пусть это продолжается как можно дольше…