Леон неподвижно лежал на спине, заложив руки за голову, смотрел в желтоватый потолок, тщетно ища, за что зацепиться взглядом, неприятно ощущал тепло нагретой им самим лежанки и предавался унынию и запретным мыслям. Он лежал на низком деревянном топчане, спустив ноги на земляной пол, и сквозь тощую набивку тюфяка чувствовал, какой он жесткий и правильный, этот топчан, без малейших намеков на хоть какую-нибудь неровность, которую можно начать исследовать и занять этим делом полдня, а то и день.

Больше ничего в комнате не было.

Странное жилище. Без окон.

Оказывается, у южан принято обмазывать стены домов глиной. И красить охрой.

Желтые охряные стены начинались у пола как подобает, а оканчивались закруглением, плавно переходящим в потолок, и Леон много раз пытался мысленно провести границу, условную линию, отделяющую одно от другого, и не мог понять, где она, эта граница.

Никто к нему не приходил, никто с ним не разговаривал. И с улицы не доносилось никаких особенных звуков. Деревня большая, но точно вымершая.

Надо же выдумать такую пытку!

Иногда он вскакивал, мерил шагами земляной пол от стены до стены, разминая затекшие мышцы. Потом снова валился на топчан.

Так он лежал уже неделю.

Неделя на Просторе определяется соединением меньшей и большей из лун – Энны и Этты и длится девятнадцать суток.

А еще раньше прошли, пролетели, проползли шесть суток пешего пути туда – не знаю куда. В первый же час пути он потерял сознание, мучимый болью и усталостью, а очнувшись, обнаружил, что двое крепких мужчин несут его на плечах привязанным к длинной палке. Словно добычу.

Шли и ночью. Зверопоклонники так петляли по лесу, что сумели отчасти запутать даже его, великого стрелка, а следовательно, великого охотника. Запомнилась лишь долгая переправа через реку, намного более широкую, чем все реки, виденные им прежде, но что это за река – Леон не знал. В срединной части Простора немало великих рек, а по направлению течения ничего не определишь – реки петляют. Пожалуй, теперь он находился даже дальше от земель Астила, чем был при крушении «летающего крыла».

Он перевалился с боку на бок. «И ведь не скрипнет!» – в который раз подумал он про топчан, хотя отлично знал, что топчан не скрипит – он новый, добротный и скрипеть пока не обучен. Но очень хотелось, чтобы топчан наконец скрипнул.

Почему-то он был уверен, что, если топчан скрипнет, все кончится хорошо.

Часами он смотрел на квадратное отверстие в потолке, пропускавшее воздух и солнечный свет. Он не мог видеть ни Великого Нимба, ни звезд, потому что над отверстием помещался (вероятно, для защиты от дождя) колпак из набранных внахлест дощечек. К краю отверстия прилипла паутинка, и, когда по вечерам накалившееся за день помещение отдавало тепло небу, паутинка весело колыхалась, предоставляя глазам единственное развлечение.

Он очень боялся, что паутинка оторвется и улетит.

В низу двери тоже было прорезано отверстие, пригодное для кошки. Через это отверстие три раза в день неведомая рука просовывала пустой тыквенный горшок на веревке, и надо было успеть справить надобность раньше, чем веревка утянет горшок обратно. Через то же отверстие подавалась пища.

Голодом его не морили, скорее наоборот. Фрукты, мясо, хлебные плоды. Однажды – немного Тихой Радости.

Первые дни заточения он пробовал колотить в дверь. На стук никто не приходил. Позднее Леон научился бояться двери. Он боялся того, что может случиться с ним, когда зверопоклонники вспомнят о своем пленнике. Он не ждал от двери ничего хорошего.

Дверь отворилась.

Леон вскочил, готовый сопротивляться до конца. Сжал кулаки. Убьют, конечно, но лучше уж в драке, чем спокойно, как зашептанного дракона в кухонной яме…

В дом не вошел – впорхнул мужчина, очевидно, подбодренный пинком, и, пролетев небольшое расстояние, неловко шлепнулся на земляной пол. На Леона никто не обратил внимания. Дверь захлопнулась.

Леон поднял голову и посмотрел на паутинку. Паутинки не было. Когда отворилась дверь, сквозняк вынес ее вон.

Распростертый на земляном полу человек принял сидячее положение, почесал под мышками и рассмеялся. Был он совершенно голый, если не считать грязной дикой бороды, и сам он был грязен, словно не мылся по меньшей мере с дождливого сезона. Никогда прежде Леон не видел таких людей, таких и не должно быть. Чучело отвратное, чесоточное. Но на груди у чучела не было изображения Железного Зверя. Была там грязная корка со следами расчесов, и больше ничего.

Леон обнаружил, что все еще стоит со сжатыми кулаками.

– Ты кто такой? – спросил он чучело. Голос его прозвучал излишне напряженно.

Существо продолжало чесаться.

– Ты! Откуда взялся? – повысил голос Леон.

Существо на секунду освободило одну руку, чтобы махнуть ею куда-то в сторону, и ответило с ужасным произношением:

– Сегодня меня опять приносили в жертву. Ну и что?

Леон заморгал. Переварить подобную информацию с одного раза было трудновато.

– Как – в жертву? – спросил он. – Кому?

– Железному Зверю, естественно. Ты-то кто такой?

– Меня зовут Леон, – ответил Леон сдержанно.

– А меня Й-Фрон. Привет, Леон, рад познакомиться. Спину мне не почешешь?

Леон вспыхнул.

– Соображай, с кем говоришь!

– А с кем я говорю? – Чучело, именовавшее себя Й-Фроном, вразвалочку подошло к стене и принялось с наслаждением чесать о нее спину и бока. – По-моему, с таким же пленником, как я. Разве нет?

В спокойной логике чучелу было не отказать.

– Имя у тебя дурацкое, – сказал Леон, остывая. – И вид такой, что плюнуть хочется.

– Зови просто Фрон, если так тебе удобнее. Мне так тоже больше нравится. А насчет вида – поглядел бы я на тебя, попадись ты им одновременно со мной. Первое время меня перед каждым жертвоприношением хотя бы брили, а теперь им это надоело, и уже довольно давно.

– Заткнись!

Чучело бесцеремонно лупало глазами, скреблось о стену и подвывало от удовольствия. «Полидевку бы его в лапы, – брезгливо подумал Леон. – Нет, сперва вымыть».

– Угм. Молчу. А ты не хочешь излить душу? Другим помогало.

– Думай, с кем говоришь, образина! – вновь вспылил Леон.

Фрон с любопытством прищурился.

– Повторяешься. Кстати, а с кем я говорю?

Леон сдержанно объяснил, с кем.

– О-о! – простонал Фрон, выгибая спину в чесоточном экстазе. – Ох, хорошо… Э, так, значит, я по твоей милости сюда попал?

– Почему это по моей?

Когда Фрон в нескольких словах объяснил почему и, главное, откуда, Леон, забыв о естественной брезгливости, с воплем схватил его руками за шею и начал душить. Оба повалились на пол.

Фрон хрипел и вырывался – пальцы Леона ломали его горло. Но Леону не суждено было довершить начатое по другой причине. Впервые за время заточения из квадратного отверстия внизу двери прозвучал голос – тягучий и как бы с ленцой:

– Кто останется в живых, того перестанем кормить.

Леон разминал затекшие пальцы. Фрона корежило, он хрипел, отплевывал слюну и закатывал глаза, но махал руками, показывая: ничего, мол, понимаю и не обижаюсь.

Не обижается он!..

Через час, когда в квадратную дырку просунули еду на двоих, Леон знал об «Основе Основ» немногим меньше Фрона. Языки обоих устали рассказывать.

Перешли на зверопоклонников.

– Мозги у всей этой шатии не очень-то варят, – объяснял Фрон, уписывая фрукты. – Иногда просто не могу надивиться их тупости. Железный Зверь меня не сжег. Один раз не сжег, другой не сжег, сегодня уже восемьдесят шестой раз не сжег. Так что же? Вместо того чтобы отмыть и объявить богом или, по крайности, пророком, меня попробуют скормить Зверю в восемьдесят седьмой раз. Вот увидишь.

Фрон поперхнулся.

– Кстати, и тебя тоже.

Постепенно до Леона дошло.

Дни в неволе тянулись бесконечно, словно путь сонного слизнивца, задумавшего пересечь Простор. Постепенно Леон привык к присутствию разговорчивого голого чучела, именовавшего себя Фроном, к его запаху, ужасающему акценту, отвратной привычке поминутно чесаться и не менее отвратному виду. Критически осматривая себя, он замечал, что и сам скоро станет не лучше.

– Сначала я считал себя военнопленным, – рассказывало чучело, – а потом понял, что меня здесь считают кем-то другим. Либо здесь своеобразное отношение к военнопленным, что, в общем, одно и то же. Между прочим, я ни разу не видел, чтобы они собственноручно расправлялись с пленниками. Они предоставляют это удовольствие зауряд-очистителям, и, надо сказать, те их еще ни разу не подвели. Это у них называется жертвоприношением. Пленников либо привязывают к деревьям у границы зоны очистки, либо оставляют взаперти в обреченных деревнях. Уверен, тут в каждом доме по пленнику, а то и по два… Кстати, ты подкоп делать не пробовал?

– С этого начал, – сказал Леон. – Только ногти зря обломал. Тут земля словно камень.

– Зря не попытался сбежать по дороге сюда. Не скажу, что на убийства у них наложено вето, но, по-моему, убивают они неохотно. В общем, неплохие люди. В случае попытки к бегству тебя скорее всего постарались бы поймать и вернуть. Считай, упустил шанс.

Леон только махнул рукой. Какой там шанс сбежать! Сейчас – да, вероятно, не упустил бы и намека на шанс, а тогда, когда едва брел под конвоем, спотыкаясь, и особенно когда конвойные тащили привязанным к палке, словно куль… Что понапрасну чесать язык – невозможное невозможно.

– Ты-то почему не сбежал?

– Поначалу пытался, потом привык. Это они думают, что я пленник. Скафандр мой отняли и бросили, потому что активная масса не горит… Наивные, неумные люди, даже трогательно. А я только у них по-настоящему выспался. Да я здесь в тысячу раз свободнее, чем на «Основе Основ»!

Расчесанная физиономия голой образины сияла самодовольством. Вместо ответа Леон сплюнул.

– Когда начнется, попробуй прижаться ко мне как можно плотнее, – предложил Фрон, не обращая внимания на реакцию Леона. – Иногда это помогало. Пароль в моем черепе – он на одного, но ты все же попробуй. Что не подцепишь чесотку, не обещаю, но лучше уж чесаться, чем заживо гореть.

– А когда начнется? – спросил Леон.

Фрон пошевелил губами, что-то высчитывая.

– Завтра, я думаю. Не раньше рассвета, не позже полудня. До зоны очистки отсюда уже рукой подать.

– Прижаться – поможет?

– Пока только одному и помогло, – честно признался чесоточный. – Его только обожгло всего, он потом еще два дня жил… Э, ты чего? Ты не набрасывайся. Что могу, то и предлагаю.

– Спасибо, – ядовито хмыкнул Леон. – Тронут.

Помолчали.

– Надеюсь, ты не собираешься меня придушить, чтобы самому воспользоваться Паролем? – вдруг спросил Фрон, вперив в Леона подозрительный взгляд. – Вынужден предупредить, что извлечь его из моего черепа без хирургических инструментов и некоторых навыков тебе не удастся, а уж имплантировать себе – тем более… А? Не собираешься? Вот и хорошо.

Леон не ответил.

– Прости, если я кажусь тебе немного бессердечным, – продолжил Фрон после паузы. – Видишь ли, ты у меня не первый товарищ по несчастью, так уж получилось. И даже не десятый.

Перед закатом произошло то, на что Леон втайне надеялся с первого дня заточения и чего позднее начал бояться до озноба, не смея окончательно признаться себе в этом: дверь скрипнула петлями и отворилась. Фрон, не переставая чесаться, немедленно осклабился. Вошедший показал на Леона духовой трубкой.

– Ты. Выходи.

Рук не связали, но конвоировали предельно плотно, лишая последней надежды на возможность побега. У каждого из конвойных на груди болтался амулет, изображающий детеныша Железного Зверя.

Жгло глаза непривычным светом. На небе проступал бледный Великий Нимб – узкий, как лезвие, но все-таки на юге, а не на севере; до экватора по-прежнему далеко. Велик Простор…

От свежего воздуха кружилась голова.

Странная деревня, и, похоже, Фрон не ошибся. Наглухо заколоченные дома с забитыми ставнями на окнах. Ни судачащих женщин, ни играющих детей. Десяток-другой молчаливых охотников и никого более. Урожай на огородах собран – заметно, что наспех – и вывезен неизвестно куда.

Пусто и в Хранилище. Отчетливо видно: Знания, презрительно называемые Умнейшим замшелыми байками, вынесены отсюда совсем недавно, на полках почти нет пыли.

Прохладный полумрак ласкал глаза. В Хранилище Леона не втолкнули – ввели, что удивило. Сесть, однако, никто не предложил.

Шамкающий старушечий голос осведомился:

– Ты – Леон?

Леон кивнул, озираясь. Кроме двух конвойных, вошедших следом за ним, в Хранилище находились еще двое: сухонькая старушенция в опрятном сари, с отягощенной огромным амулетом морщинистой шеей, и жирный мужчина средних лет, напомнивший брюхом Полидевка, а брюзгливым лицом – Париса. Похоже, тоже шептун. А старуха – явно Хранительница, и не деревенского ранга. Окружная, не ниже.

Плохи дела, подумал Леон.

– Вы двое – выйдите.

Конвойные безропотно удалились. «Шептун, – с внезапно нахлынувшей тоской подумал Леон, чувствуя, как под взглядом жирного его воля – воля вождя! – становится мягкой, как древесная сердцевина. – Шептун, и сильный».

Сейчас без приказа жирного он не смог бы шевельнуть и пальцем.

– Так это твоим именем Зигмунд, прозванный Умнейшим, увлек людей на севере к отступничеству от законов Простора? – прошамкала старуха.

Леон кивнул.

– И это ты со своими подручными убил Хранителя Столицы?

Леон помотал головой. Лицо жирного искривила презрительная ухмылка.

– Он не убивал, но лишь потому, что ему помешали. Я вижу, как это было. Он стрелял. Чужак Зигмунд предпочел принять на себя его стрелку. – Жирный неприятно рассмеялся. – У него были свои виды на этого молокососа – символ отступничества должен иметь чистые руки!

– Молокосос, – повторила понравившееся ей слово старуха. – Молодым всегда тягостна мысль о смерти. Но ты отступник, к тому же вообразивший себя вождем отступников, и поэтому должен умереть. Если только…

– Погоди, – прервал жирный и, приложив руку к сердцу, наклонил голову. – Я не вправе прерывать тебя, Дея, и прошу прощения за дерзость. Но я чувствую, что у нашего гостя Леона накопилось несколько вопросов. Может быть, нам есть смысл сначала выслушать его?

Хранительница сделала знак, и Леон почувствовал себя легче. Жирный ослабил невидимые путы.

– Спрашивай.

В голове, сдавленной чужой волей, не было и намека на мысль.

– Э-э, – сказал Леон, страдая. – М-м… – Голову все же разжало. – Кто вы такие?

– А кого тебе надо? – Жирный осклабился.

– Вы представители командования? Я буду говорить только с вождями зверопоклонников!

Жирный и старуха переглянулись. Старуха, чей запавший рот был похож на прямой тонкий шрам, скривила его в мимолетной улыбке. Что-то показалось ей забавным.

– Ты испорчен Зигмундом, вождь отступников Леон. Мы не поклоняемся Железному Зверю, а лишь принимаем его как волю Нимба, если хочешь – как неизбежную расплату за человеческое несовершенство. Когда-нибудь это должно было случиться, поколения Хранительниц знали об этом из текстов времен Сошествия. Усугубляя несовершенство, вы приближаете общий конец, поэтому между нами нет и не может быть мира. А вожди? Вожди бывают у отступников, охотник Леон. Вспомни свою жизнь до отступничества. Человек Простора свободен, и именно поэтому он человек. У нас есть лишь Хранительницы, олицетворяющие собой мудрость прошедших счастливых веков, и Хранитель, – Дея кивком показала на жирного, – ученик и наследник Хранителя Столицы, которого вы убили. Нет прощения злу на Просторе!

– Он не убивал, – напомнил жирный.

– Поэтому мы с ним и разговариваем, – прошамкала старуха.

Спектакль, подумал Леон. Видел я одну Хранительницу, видел и Хранителя. Власть и власть! Упоение властью до последнего часа, до последнего клочка земли, еще не выжженного очисткой. Болтовня о свободе – сказочки для дураков. А если и свобода – то для чего? Чтобы до каждого свободного рано или поздно добрался зауряд-очиститель?

Чужая воля все еще держала его, но уже слабее. Леон почувствовал, что может напрячь мышцы. Кинуться на жирного? Э, что мечтать. Шептун скрутит его в момент, не дав сделать прыжка.

Играть. Тянуть время.

– Как вы узнали, что я здесь? – спросил Леон.

– Тебе повезло случайно. Другой отступник, по имени Астил, пожертвовал своим человеком, чтобы доставить вот это послание. – Жирный помахал мятым свитком пчелиной бумаги. – Он угрожает нам, этот Астил. Он – нам!

Жирный опять рассмеялся.

– Твоя жена тоже здесь.

– Хлоя?!

– Она пришла к нам сама, – довольным голосом произнес жирный, – и привела твоих пасынков, как их… Сильф и Дафнис, кажется. Ты был не слишком внимателен к своей жене, охотник Леон.

Так. И Хлоя тут как тут. Успела нажаловаться. И уж конечно, рассказала зверопоклонникам обо всем, что видела и слышала. Почему она, вместо того чтобы попытаться учинить скандал в штабе, отправилась на юг искать на мужа управу? Может, ей кто-то подсказал? Дура, как есть. А одна ли она сбежала из контролируемой области, вот вопрос. Похоже, придется как следует заняться южной границей, чтобы оттуда сюда ни одна муха… Да. Когда вернусь.

А вернусь ли?

Запершило в горле.

Играть! Водить за нос.

– Вы мне хотели что-то предложить, – напомнил Леон, откашлявшись.

Жирный и старуха вновь обменялись взглядами.

– Торопишься, Леон. Но если так тебе удобнее… Слушай и не заставляй повторять дважды. Ты останешься жить. Поверь, нам не доставляет никакой радости отдавать отступников Железному Зверю, хотя они, признаться, не заслужили иной участи. Отступников от законов Простора судим не мы – их судит Великий Нимб и карают посланные им Железные Звери. Но мы готовы принять твое раскаяние, если оно будет искренним. Вместе с женой и пасынками ты будешь жить в деревне вдали от гнева Нимба. Жить точно так же, как ты жил до своего отступничества.

«Благодарю, – подумал Леон. – Этого мне не хватало».

– Что вас убедит в искренности моего раскаяния? – спросил он деревянным голосом.

– Ты отправишь Зигмунду, прозванному Умнейшим, послание с просьбой прибыть в назначенное нами место.

Так.

– Что вы с ним сделаете?

– Вина Зигмунда перед Простором много больше твоей, Леон. Не нам его судить.

Конечно, не вам. Железному Зверю.

– Дайте подумать, – сказал Леон.

– Думай, только недолго. Ты должен дать ответ сейчас.

Если попытаться что-то предпринять, то сию же минуту… Леон осторожно «ощупал» тиски, сдавившие его волю. Вот, пожалуй, лазейка, а вот еще одна… Если только они не оставлены нарочно, как ловушки для неопытной дичи.

«Почему, ну почему я не был у Париса лучшим учеником?..»

– Да, – сказал Леон, настраиваясь на лазейку. – Я говорю: да.

Хлоя. Жить с Хлоей – а почему бы и нет? Жил ведь прежде. Ну сварлива, ну и что? Зато сдобна и на зависть страстна ночами. Сильф и Дафнис – милейшие мальчики. Пусть покричит Хлоя днем, пусть даже разок приложит руку к мужниной голове – можно и потерпеть, если за дело, а ночью помиримся…

Он представил себе, как это будет, и видение рассыпалось на куски. Внушения не получалось.

– Противодействует, хотя и примитивно, – объявил жирный. – Значит, пытается лгать, как я и думал. Безнадежные отступники всегда лгут.

– Я согласен! – крикнул Леон.

– Ты полагаешь… – шамкнула жирному старая ведьма.

– Я полагаю, что мы зря теряем время, – брюзгливо проронил жирный. – Прости, это была моя идея. Я ошибся. Эй, там!..

– Постойте! – Леон весь покрылся потом. – Подождите!..

Последняя вспышка внимания, доставшаяся ему, была мимолетной:

– Если бы я захотел, ты бы сейчас ползал перед нами на коленях, червяк! Тебе позволили самому выбрать свою участь. Ты выбрал.

Двое конвойных отвели Леона обратно и на этот раз не ввели – втолкнули в знакомую духоту дома без окон. Дверь за спиной грохнула так, что со стен посыпалась охра.

– Тьфу ты, – посочувствовал Фрон, – а я надеялся, что тебе удалось сбежать.

Последнюю ночь перед жертвоприношением Леон не спал. Как это – принести в жертву?! Его! Великого Стрелка и Стратега! Вождя!

Прости, Умнейший, без меня тебе будет труднее. Но ты справишься, я верю. Держится ли еще рассыпающаяся на куски оборона? Я понимаю, что тебе сейчас не до меня, и прощаю. Вряд ли ты даже посылал искать Леона, понимая безнадежность попыток найти упавший самолет в океане леса.

Кирейн. Выпей за меня Тихой Радости. И не потому, что настрочил еще одну агитку, а просто так. Парис, выдай ему флягу, чтобы он выпил и вспомнил Леона.

Филиса. Я так и не добрался до тебя, так и не дошел. Прислал Тирсиса, а должен был примчаться сам. Мы были бы счастливы. Ты прости, у меня никогда не было времени как следует подумать о тебе, вспомнить твое лицо… Я почти забыл его, хотя не должен был забывать.

Прости.

Зверопоклонники все же дали маху: не Хлою им нужно было выманивать из лагеря. Филису!

Нет. У них ничего не получилось бы и в этом случае. Просто сделали бы мне очень больно. Вожди зверопоклонников хитры, но глупы – все эти Хранительницы, Хранители… И даже не слишком хитры, коли воображают, будто им когда-нибудь удастся заманить Умнейшего в ловушку. Что еще можно ожидать от повелителей дураков. Им проще уничтожить вождя отступников, что они и сделают.

Завтра. Не раньше рассвета, не позже полудня. Нет, уже сегодня. Скоро начнет светать.

…Храпел Фрон, растянувшийся на утоптанном земляном полу – Леон не пустил чесоточного на топчан, – и, видимо, не испытывал никаких сомнений относительно грядущего дня так же, как всех дней последующих. Ему-то что. У него Пароль в голове, неизвлекаемый и неуничтожимый. Пропадать одному Леону, а чесоточный останется жив.

«Не следовало лететь самому, – подумал Леон не в первый раз. – Надо было послать к южанам доверенного человека, хотя бы Тирсиса, а еще лучше никого не посылать, отпустить одного пилота, и на следующий день этот их Астил примчался бы сам. Слишком дорого обходятся сделанные сгоряча ошибки, чтобы вождю было позволено их совершать…»

Леон скрипнул зубами. Как-то раз, уже очень давно, вскоре после Столицы, Умнейший ни к селу ни к городу рассказал о стеклянном лабиринте. У них на Сиринге, или где там он жил до того, как свалился на Простор, так мучают крыс во славу науки. Бедная крыса должна пробежать лабиринт из конца в конец, ни разу не сбившись с дороги, не заплутав, а лабиринт ветвится, как паутина, и каждый коридор, ведущий в никуда, оснащен выскакивающими из стен иглами, источниками смертоносных лучей, предательскими ловушками, из которых не выбраться… Есть только один верный путь, и если крыса ошибется хотя бы раз, она погибла.

Тогда он отмахнулся от этого рассказа, как от чего-то незначащего, а надо было давно усвоить, что Умнейший ничего не говорит просто так. Он имел в виду его, Леона. Роль вождя истребляемого народа – быть крысой в стеклянном лабиринте, без права на ошибку. Двигаться наугад, не зная, что ждет за ближайшим поворотом, и если сделешь неверное движение, отдашь не тот приказ…

Тогда, может быть, повезет следующей крысе.

Сон не шел. Леон устал ворочаться на топчане. Неожиданно ему пришло на ум, что в беседе со старухой и шептуном те не задали ему ни одного вопроса касательно стратегии обороны или, скажем, производства оружия. Почему так? Неужели по природной темноте своей и глупой самонадеянности? Вряд ли. Почти наверняка зверопоклонники имеют своих людей и в лагерях беженцев, и на рубежах обороны, и на заводах, и…

А ты думал, население Простора поверило тебе безоглядно?

Леон заскрипел зубами так, что спящий Фрон начал чмокать губами и чесаться во сне. Скотина! Шелудивая толстокожая лесная корова, вот и всё.

Пророчество Фрона подтвердилось утром, когда пленникам впервые не дали еды. Горшок для естественных надобностей также не появился, квадратное отверстие осталось закрытым. Без толку побарабанив в дверь, прокричав с тем же результатом несколько обидных оскорблений, Фрон затих, приложив к двери ухо и сделав Леону знак молчать и не шевелиться.

– Уходят, – сообщил он наконец. – Быстро уходят, спешат… Ага, ушли. Вот-вот начнется, стало быть.

Только теперь Леон понял, что такое настоящая тишина. Оказывается, все время пленения он слышал доносящиеся снаружи звуки, раздробленные стенами в равномерный фон. Теперь наступила тишина. Лишь издалека доносился не то вой, не то плач – наверно, жалоба такого же обреченного на заклание пленника, запертого в другом доме. В остальном деревня словно бы вымерла чуть раньше, чем это ей предстояло.

– Не разобрать ли крышу? – предложил Леон.

– Ты еще дверь боднуть попробуй. Только без меня. Тут таран нужен.

– Заткнись. Я тебе о крыше говорю.

– Ты пробовал?

– Сам видишь: одному не достать, а с твоих плеч – пожалуй.

Фрон хмыкнул, но плечи подставил. Леон попытался расширить отверстие в потолке, расшатав доски, но лишь перемазался в охре и рассадил ладонь.

– Драконий хвост! Крепкие.

Он попытался еще раз с тем же результатом.

– Может, ты с меня слезешь? – подал голос Фрон.

Пришлось слезть.

– Один такой, как ты, в последний момент пытался меня убить, – сказал Фрон, отряхиваясь. – Наверно, из чувства справедливости, чтобы было не так обидно пропадать одному. Это был единственный, кого мне не жаль. А ты не попытаешься меня убить? Имей в виду, мне бы эта идея не понравилась.

– Заткнись!

– Ну прости, прости. Кстати, я тебе не все рассказал. Однажды меня который раз приносили в жертву, и отряд зверопоклонников не успел уйти. Давно это было, они еще опыта не набрались. Всех пожгло, естественно. А их вожак остался жив.

– Почему?

– Не знаю. Он даже развязал меня потом. Может, сумел как-то оттранслировать код Пароля. О нем говорили, что он сильный шептун, что бы это ни значило. Вообще-то у нас каждый полноценный гражданин способен на такие фокусы, это только я – глухарь… А ты Пароль слышишь?

Леон попытался настроиться, как некогда учил его Парис.

– Нет.

– Жаль, – проронил Фрон. – Не очень ты мне понравился, честно скажу, а все равно – жаль. Я отвернусь, когда начнется, ладно? Ты уж извини. Зрелище, сам понимаешь, не из приятных…

Последние минуты ожидания были подобны годам. Сколько еще минут, мгновений? Полет зауряда практически бесшумен, смерть явится неожиданно. Может, и вправду стоит прижаться к Фрону, как тот приглашал? Да, пожалуй. Как бы ни был ничтожен шанс на спасение, он все-таки шанс…

Половина дома, обращенная к пустоши, вдруг начала мягко оседать и рассыпалась в прах. Взметнулась туча пыли, затрещали балки над головой. Леон отпрянул.

– О! – произнес Фрон с удивлением в голосе. – Такое со мной в первый раз. На границу попали. И жечь деревню зауряд не стал. Может, на Пароль среагировал, а вообще-то здесь еще и не такое бывает…

– Бежим! – закричал Леон.

– Что толку? – возразил Фрон. – В зоне очистки не проживешь, а в лесу меня всякий раз опять ловили… Э, да ты постой, куда помчался, пропадешь ведь без меня, пойдем вместе…