Низкий глухой рык, донесшийся из чащобы, заставил вздрогнуть, и где-то там размеренно и даже на слух как-то лениво простучал «льюис», выпустил одну длинную очередь и замолчал. Зато ожил лес – треском ломаемых ветвей, ревом разбуженного зверя, криками охотников, выдирающихся из цепких объятий кустарника, – на просеку высыпали люди и тотчас же скрылись в зарослях на противоположной стороне, а вслед за ними – напролом! – с неотвратимой мощью стенобитного тарана на размахе, круша в щепу деревья, выскочил громадный подраненный дракон.

Несколько мгновений он стоял на просеке, возвышаясь, точно утес, тер окровавленную морду короткими передними лапами и ревел так, что закладывало в ушах и с ветвей сыпались слизнивцы. Один глаз дракона вытек, другой смотрел точно на Леона: не он ли – обидчик, чьи укусы на расстоянии столь разящи и болезненны?

Обе деревянные пушки ударили без команды. Картечь осыпала голову зверя, в то время как литое чугунное ядро, прожужжав, ударило в мягкое брюхо. Брызгами полетела чешуя. Дракон всхрапнул, покачнулся и взревел сильнее прежнего. Снова заработал «льюис», и дракон перестал реветь. Не упал – лег на просеку, вытянувшись во всю свою длину, поскуливая и вздрагивая, словно был не в силах смириться с тем, что его взяли так просто, без шептуна. Пришлось потратить еще одно ядро, чтобы быстрее умирал, и тогда дракон умер.

– Здоровенный какой, – сказал охотник с «льюисом» на плече. – Как только я от него ноги унес – не пойму.

– А ведь самка, да еще стельная, – заметил другой. – Зря мы ее так…

Никто ему не ответил. На Леона избегали смотреть.

– Слушать меня! – резко махнул рукой Леон. – Это мясо. Никакая не самка, а мясо на целый день, понятно? Свежуйте, режьте на части, а носильщиков я пришлю. С сегодняшнего дня ваша обязанность – только охота. Оружия вам подкинем. Рабочие должны быть сыты; не будет добычи – спрошу с вас. Понятно?

– Поня… – не договорив, охотник захрипел. Выгнулся, падая, держась обеими руками за тонкую оперенную стрелку, торчащую у него из горла.

– Эт-то что такое… – начал Леон, свирепея от того, что опять что-то пошло не по смазке, но еще не осознавая, что произошло не так и почему, – и не успел продолжить. Негромкий короткий свист – и охотники попадали без команды. Один из них шипел и дергался, послужив мишенью для второй стрелки.

– Не лежать! Трое вправо, трое влево… Пулемет!

Леон сам повел огонь из «льюиса», обрабатывая каждое подозрительное шевеление в зеленой чаще, расстрелял два диска, – а когда охотники, рассыпавшись цепью, прочесали участок леса, вынужден был признать, что лупил впустую: не нашли ни убитых, ни живых. Словно лес выдохнул стрелки сам, мстя за убитую не по правилам драконью самку. Мало того: Леон обнаружил в своем набедреннике еще одну застрявшую стрелку, а кто в него стрелял, откуда и когда – сказать не мог. Осторожно попробовав острие стрелки на язык, Леон сплюнул: яд!

Шумел лес и отныне казался чужим. Неизвестных стрелков в чащобе не подобьешь – уползут без ущерба, и нет их. Нашли лишь брошенное кем-то охотничье копье и следы бегства – хозяин копья ушмыгнул в такой бурелом, где на первый взгляд пролез бы только человек, начисто лишенный костей.

– А наконечник-то зазубренный, – проронил один из охотников.

Леон и сам это видел. Скверное копье. Будто бы сделанное человеческими руками, да не то, не такое. Рана от него – ни одному знахарю не зашить… Для чего человеку зазубренные копья? Разве мало убить животное по-простому?

Или не животное.

Второй стрелок уже не дышал. Возвращение в лагерь никак нельзя было назвать веселым.

– А ты заметил интересную вещь? – спросил Умнейший, выслушав подробности нападения. – В лагерях беженцев нет ни одной Хранительницы, можешь спросить у Полидевка. И по деревням их почти не осталось.

– Нам же лучше, – буркнул Леон.

– Ты так считаешь? А я думаю, что мы допустили серьезную ошибку. Слишком долго они исподволь правили Простором, чтобы безропотно сойти на нет. Нисколько не удивлюсь, если нападение организовано при их участии. Кстати, не слишком далеко от нашей зоны, главным образом на юге, существуют обширные области, из которых под нашу защиту не перешел пока ни один человек. С чего бы?

Леон пожал плечами.

– Какой им смысл мешать нам? Это же конец.

– Ты представить себе не можешь, на что способны женщины, потерявшие власть и влияние, да и я не могу, хотя пытался… – Умнейший покусал губы. – Надеюсь, ты сделал надлежащие выводы из сегодняшней неприятности.

– Само собой… Учитель. Раздать людям оружие, прочесать лес…

– Нет. Всего лишь не совать свою голову туда, где намного уместнее голова менее ценная. Ты меня понял?

О Филисе вспоминалось все реже, как о чем-то дальнем и не главном. Зато неожиданно напомнила о себе Хлоя. Некто Ликид, начальствующий над восточным сектором обороны, передал по цепочке шептунов сообщение лично для Леона: жена вождя, кляня мужа последними словами, которые он, Ликид, приводить в донесении не смеет, неожиданно покинула лагерь, сопровождаемая обоими пасынками. Охрана лагеря не решилась ей помешать.

Драконий хвост! Хлои тут не хватало!

Одно было хорошо: окончательно вернулся Аконтий, оставивший сталеплавильный завод в горах на своего помощника, и немедленно впрягся в неподъемный воз производственных проблем. Больше того – привел с собой нескольких незнакомых ремесленников, объявив их преподавателями организуемой им технической школы. Когда объявим набор? Сегодня, если ты не против, а надо бы вчера, верно я говорю?

Донесения о несговорчивости лесной дичи и грозящем голоде поступали одно тревожнее другого. По приказу Леона всякая вылазка в лес теперь прикрывалась отрядом стрелков с несколькими пулеметами. Три дня в лесу было тихо. На четвертый день одна из охотничьих команд подверглась обстрелу как раз в тот момент, когда удачно поднятого дракона, уже раненного и ревущего на весь лес, оставалось только добить.

Отравленными стрелами было убито пятеро охотников, да еще оставленный без внимания дракон натворил дел, а когда опомнившаяся команда отбила нападение пулеметным огнем, в кустах нашли тело лишь одного из нападавших. Был он ничуть не отличим по виду от обыкновенного деревенского охотника, разве что имел на шее амулет, изображавший дисковидный зауряд-очиститель, и запекшимися губами шептал перед смертью несуразицу:

– Железный Зверь, в руки твои… Непобедимый, исторгни душу мою на Нимб…

Толки об этом случае мгновенно распространились по всему лагерю.

– Знал я, что человек по природе своей туп и ленив, – бушевал Умнейший, – но не знал, что настолько! Только этого нам недоставало! Это надо же додуматься – зверопоклонники! Культ Зверя!

На другой день та же охотничья команда вернулась из леса в половинном составе и без всякой добычи. Подавленные охотники смотрели в землю и не желали отвечать на вопросы до тех пор, пока Леон не наорал на них, а Полидевк не пригрозил сгоряча расстрелом на месте.

Стреляли друг в друга. Стреляли самозабвенно из чего попало – от пулеметов до духовых трубок, и каждому мнилось, что перед ним – дракон.

– Работа чужого шептуна, – заключил Парис. – Еще удивительно, что кто-то вообще вернулся. Надо полагать, шептуны у них не блеск…

Отныне ни одна охотничья команда не отправлялась в лес без сопровождения двоих-троих лично отобранных Парисом шептунов. Нескольких стрелков, отказавшихся идти в лес, разжаловали в подмастерья, набрав взамен новых. Еды, однако, больше не становилось.

– Лентяев бы не кормить, – вслух помечтал Парис на ближайшем штабном совещании. – Пусть бы кто работал как следует, тот бы и ел, а лодырей и много о себе понимающих – гнать в три шеи.

– Дело! – восхитился Полидевк. – А ты голова! Полны поляны бездельников да обжирал, а будет еще больше. Пора за них браться. Установим твердую норму выработки, не выполнил – топай в лес, ищи грибы. Правильно? Завтра и начнем.

– А кто нормы установит? – спросил Парис.

– Мы с тобой. Можно с Аконтием посоветоваться, он в этом деле разбирается.

– А кто станет распределять еду?

Полидевк передвинул ногу и застрял коленом в собственном животе.

– Драконий хвост!.. Твои люди, пожалуй. Они же и объяснят рабочим, что к чему. Это надо с умом сделать.

Парис попеременно чесал бороду и лысый череп.

– А кто будет еду охранять?

– Мои люди. – Полидевк поправил чрево и вопросительно посмотрел на Леона. – То есть я хотел сказать, если они у меня будут…

– Будут, – заверил его Леон.

– Стало быть, учреждаем военную полицию? – спросил Парис.

– Шире. Внутреннюю гвардию по поддержанию порядка с особыми полномочиями.

Ни в восточную промышленную зону, ни в северную, горную, за лавиной забот попасть так и не удалось, несмотря на то, что автомобиль починили и поправившийся Памфил был готов приступить к водительским обязанностям. «Все равно везде не поспеешь, – менторским тоном втолковывал Умнейший, поднимая кверху костлявый палец. – Вычленяй главное и помни: из каждых пяти неотложных дел тремя не стоит заниматься вообще, а четвертое может подождать». Леон сдержанно огрызался.

Особенно сильно раздражала медлительность связи. Почтовой летяге для пересечения контролируемой области из конца в конец требовались сутки, а то и двое. После нескольких случаев искажения донесений Леон разуверился в надежности эстафеты шептунов. Парис обижался, скреб бороду и, против обыкновения, молчал в ответ на нападки. Остывая, Леон понимал: старый шептун сделал все, что мог.

Радио?

Аверс-Реверс услужливо раздвигался, обнажая экран. Там скакали, сменяя друг друга, паутинные тенета радиосхем и громоздкие наброски технологических цепочек. От всего этого волосы вставали дыбом.

Леон очень быстро понял: наличными средствами нечего надеяться изготовить хотя бы примитивнейшую радиолампу, не говоря уже о вживляемых биосхемах высокой интеграции для индивидуальной телепатической связи. Где, например, взять вольфрам или рений для катодной нити? Тысячу раз прав был Умнейший, когда говорил: изобретения появляются не раньше, чем могут появиться. Нельзя родить ребенка прежде зачатия.

Но можно попытаться…

Худо-бедно собрали и опробовали искровой передатчик на вольтовой дуге. Одну из речек в предгорьях перегородили деревянной плотиной с мельничным колесом, приводящим в движение наскоро сделанную непутевую динамо-машину. Получаемой энергии как раз хватало для одного передатчика, к тому же каждому было ясно, что в ближайший сезон дождей плотину снесет паводком. Леон дал себя уговорить продолжить техническую авантюру лишь после того, как в ее защиту горячо выступили Аконтий и Умнейший.

Единственное, чего хватало в избытке, это необученного пополнения – добровольцев и мобилизованных. Времена постройки «Разъяренного Дракона», когда людей приходилось убеждать и уговаривать, окончательно канули в прошлое. Мастеров и толковую молодежь отбирал себе Аконтий или его подручные – в станочники, а самых способных – в ремонтники и наладчики станков. Стрелки-охотники годились в солдаты, а шептуны и морочники были ценны сами по себе. Что делать с остальными, было не вполне ясно. Инспектируя лагеря и казармы, Леон с беспокойством взирал на толпы бездельников, зря проедающих пищевое довольствие и лишь вносящих суету и путаницу во всякое полезное дело. Всё этот Полидевк!.. Заставь дурака реку выпить – сам лопнет и других окатит. От его внутренней гвардии толку пока было мало.

– Приостановить мобилизацию нельзя, – втолковывал Умнейший на совещании в штабе. – Это все равно, что остановиться в воздухе во время прыжка через костер. Во-первых, трудно выполнить, а во-вторых, себе дороже.

– Гонять на черных работах до посинения, – приказал Леон. – Пусть Аконтий придумает для них дело – таскать руду, чинить дороги, расчищать поляны или что-нибудь в этом роде. Слышь, Аконтий? И не говори мне, что рабочей силы у тебя больше, чем нужно. Через месяц-два толку от них будет уже немного – иссякнет энтузиазм. Позволить им разбрестись по домам – потом не собрать. Знаю я эту деревенщину. Пока Полидевк продумает меры по поддержанию трудовой дисциплины, пусть Кирейн их накачивает, по возможности ежедневно. Песни о трудовой доблести, и все такое. Понял, Кирейн? Выпивка будет.

– Браво! – поддержал его Умнейший.

– А что мы с ними будем делать, когда их энтузиазм все-таки иссякнет? – спросил Парис.

– Ты – ничего, а остальное – Полидевк. Поменьше об этом думай, дольше здоровье сохранишь. Ясно?

Парису было ясно.

Кирейн после понуканий, подкрепленных угрозой навечно лишить его Тихой Радости, написал не только несколько песен, но и речь, с которой Леон обращался к новобранцам, как только накапливалась достаточная партия последних. Речь, по суждению Леона, страдала избытком высокопарности и то и дело норовила сорваться в рифмованный гекзаметр – однако Умнейший, просмотрев текст, лишь хмыкнул и сказал, что сойдет. Оказавшись в меньшинстве, Леон сдался.

Произнося эту речь во второй раз, он ее уже ненавидел. После третьего раза ему пришлось начать принимать специальную настойку, уберегающую от тошноты. После пятого – навязчиво мечталось собственноручно уничтожить Кирейна очередью из счетверенки.

Придумал же Умнейший занятие вождю!

А вождю ли? Леон задумывался. Да, он вождь, этого никто не в силах оспорить. Стоит появиться в любом лагере – вопят, лезут друг другу на плечи, чтобы хоть краем глаза увидеть героя свежевыпеченных саг… Но ведь почти все действительно толковые распоряжения по-прежнему исходят от Умнейшего, а с изготовлением оружия прекрасно справляется Аконтий да еще Аверс-Реверс. Кто же тогда Леон? Имя, и только. Вождь неизвестно чего, властелин пустоты…

Шестую и последующие речи произносил уже Парис.

Полидевк не показывался на глаза: ударив кого-то из бестолковых новобранцев по голове, он сломал свою знаменитую кость и который день не выходил из черной меланхолии. Виновного новобранца сгоряча хотели было расстрелять, но Леон смилостивился, и дело ограничилось штрафным отрядом.

Наполненный суетой день проходил, сменяясь завтрашним днем, во всем похожим на вчерашний. По-прежнему огненным ободом сиял в бархате ночного неба Великий Нимб, по-прежнему три большие луны и одна малая совершали свой неизменный путь с востока на запад. Жизнь налаживалась, не прежняя – новая. На карте Простора неровное пятно, обозначающее контролируемую область, даже расширилось на север и восток, пустило отростки к югу. И только на западе, где оно упиралось в черную пустошь, которую неделю не было никаких изменений.

Разведка из всадников-морочников опасливо уходила на пустошь на два, три перехода. Ничего, даже птицы не летают над пустошью, лишь черная пыль вьется в небе, скрипит на зубах. Ни одного зауряд-очистителя ни в воздухе, ни на выжженной земле. Словно вымерли. Словно умер, вышел из строя сам Железный Зверь.

А может, вправду умер? Если же нет, значит, готовит что-то серьезное, это ясно и без слов Учителя. Если верить донесениям с западного рубежа, оборона там налажена удовлетворительно. Ой ли? Как вникнуть, проверить все до мелочей? Безнадежно пытаться быть во всех местах сразу…

Умнейший старался успокоить. Проигрывая в уме одну возможную ситуацию за другой, Леон взрывался негодованием на Учителя. Какое тут спокойствие! Невозможно управлять обороной при такой организации связи: радио – прекрасная вещь, спору нет, но, во-первых, изготовление новых аппаратов и подготовка мало-мальски грамотных радистов идет, несмотря на все старания Аконтия, недопустимо медленно, а во-вторых, личное присутствие сплошь и рядом оказывается куда более полезным, чем трескотня в эфире, а иногда и единственным средством заставить людей двигаться. Ручные дракончики хороши, когда расстояние не превышает пяти, максимум семи переходов, и то приходится убивать целый день на безумную скачку. Автомобиль не лучше, к тому же бегает лишь по дорогам, воняет, трещит и собирает любопытных ротозеев. Умнейший спорил, но в конце концов обещал подумать.

Думать, однако, долго не пришлось.

За несколько дней до того как зауряды возобновили свою работу, Леону доложили о событии, сразу отнесенном им к категории из ряда вон выходящих: одним из зенитных расчетов была сбита летающая машина, управляемая людьми!

Пулеметный расчет этот, отнесенный по какому-то недоразумению далеко на юго-восток, оборонял глухую, никому не нужную деревушку, где после мобилизации и жило-то полтора десятка человек. Леон давно уже подумывал о том, чтобы перенести его в другое место, где счетверенной крупнокалиберке нашлось бы применение, – да как-то все забывал, замотанный текучкой. Забытые зенитчики жили себе – не тужили, попивая Тихую Радость и наперебой волочась за единственным подходящим для этого существом женского пола, не мобилизованным вездесущим Полидевком на работы по причине частичного паралича. Как у счетверенки в нужный момент оказался хоть один пулеметчик и почему та была заряжена – никто не мог вразумительно объяснить. Когда над деревней на небольшой высоте появился странный тарахтящий и густо дымящий аппарат – наверняка дефективный ублюдок Железного Зверя, – пулеметчик ахнул, зажмурился и открыл огонь. Должно быть, расстреляв ленту, он открыл и глаза, потому что рассказывал, как мерзкое чудище, теряя в воздухе клочья своей шкуры, дымя пуще прежнего и разваливаясь на лету, круто пошло к земле и рухнуло в лес.

Толкового шептуна в деревне не нашлось, дрессированных летяг также, и отправить экстренное сообщение об одержанной победе было не по силам. Спорили, кому быть гонцом, – пылить по пустынным дорогам не один день не хотелось никому. Помня о предостережении насчет распространяемой подбитыми детенышами невидимой отравы, ни один из зенитчиков не отважился пойти полюбопытствовать на место падения чудища. В той стороне, куда оно упало, из леса долго поднимался черный жирный дым, затем он просветлел, истончился в тонкую струйку и иссяк совсем. И почти сразу, на ходу счищая с себя листья и паутину, гримасничая от боли и ругаясь запретными словами, из леса выхромал человек.

– Кто? – фальцетом завопил Умнейший, приставляя ладонь к уху. – Повтори!

– Человек… Летун.

Подробности о том, как всем зенитным расчетом снимали застрявшего в древесной кроне второго летуна, обеспамятевшего от удара о деревья, и накладывали ему шины на три конечности из четырех, Леон пропустил.

Важно было другое: в лесах на юго-востоке существовал, организовавшись сам собою, еще один узел сопротивления под командой человека по имени Астил.

Ехать немедля! Мчаться. И скорее!

При штабе оставили одного Париса, надавав ему инструкций по управлению, главной из которых было: кардинальных решений в отсутствие Леона и Умнейшего не принимать! Дракончики, взятые из резервного стада, опекаемого лучшими морочниками, домчали до места аварии с небывалой быстротой.

– Остроумно, – восхитился Умнейший, изучив обломки аппарата. – Паровой двигатель на жидком топливе, и кочегара не надо. Смотри-ка: они тоже научились добывать нефть. Так… летающее крыло, бесхвостка… а профиль – ты погляди! – у летяги содрали. Здорово! Толкающий винт. Баки – из драконьего желудка?.. Угу. Смотри: ни одного резьбового соединения, минимум клепки… Где такой клей взяли? А лак?

Летчик отвечал долго и путано. Формальный допрос быстро перетек в непринужденную беседу за стаканчиком Тихой Радости.

Паровой двигатель придумал не Астил. И идея полета тоже принадлежала не ему. И пропеллер выдумал не он. Но он первым приказал строить воздушные корабли, еще когда большинство здравомыслящих людей, а беженцы в особенности, норовили лишь уйти поглубже в леса и открыто смеялись над ним невеселым смехом. Поднять в воздух первую, еще несовершенную машину стоило неимоверных трудов и обошлось в несколько жизней, но доставшийся кровью и потом опыт оказался дороже. Во время первой встречи с заурядом, занятый увеличением пустоши сверкающий диск никак не отреагировал на приближение крылатой машины с дымным шлейфом позади – и был свален ударом шасси сверху. От удара сам воздушный корабль рассыпался в воздухе, пилот и механик разбились о Простор, однако цель была достигнута: детеныша Железного Зверя больше не существовало!

Дальше у них пошло уже легче. Сказители прославили Астила, и к концу периода дождей вокруг него собралось уже несколько тысяч человек, численность же воздушного флота к настоящему моменту превысила три десятка кораблей…

– И много заурядов вы набили? – полюбопытствовал Умнейший.

Пилот потупился.

– После первого случая они нас и близко не подпускали, – признался он и отхлебнул большой глоток Тихой Радости. – Жгли на подлете. Но и у нас теперь есть кое-что…

Он помялся и достал из-под набедренника тяжелый железный стержень, заостренный с одного конца и снабженный оперением с другого.

– Вот…

Леон закусил губу, поняв, что прошляпил. Хорошо, что все обошлось, а все равно летуна следовало сразу обыскать. При случае такой стержень вполне мог бы сойти за метательное оружие.

– Ага, – сказал Умнейший, пробуя острие стержня на ногте. – Понимаю. Значит, подняться выше зауряда и вывалить на него сверху ящик таких железяк… А что, даже остроумно. И каковы же успехи?

Пилот вновь присосался к Тихой Радости и не сразу выдал ответ. Больше ни одного… Не удалось даже опробовать новое оружие в деле. Все боевые успехи южан пока ограничились единственным уничтоженным заурядом. Но теперь они производят по одному воздушному кораблю в день. И самое главное, благодаря чему и стало возможным отправить его, пилота, в разведывательный рейд на север – последнее время детеныши Железного Зверя перестали появляться над краем пустоши…

Леон и Умнейший переглянулись.

– Надо подумать, к какой работе пристроить этого пилота, – сказал Леон.

– Зачем же? – удивился Умнейший. – Восстановим ему аппарат или построим такой же, двигатель наш поставим, добавим пулеметы и отправим этому Астилу в подарок. Пригласим, естественно, для переговоров о координации действий. Не жадничай в малом. Такими людьми разбрасываться – проиграть до боя!

Леон скрепя сердце согласился.

Пилот долго изучал карту, потом ткнул пальцем.

– Здесь.

– Не очень-то и далеко, – определил на глаз Умнейший. – Для такой штуковины полдня полета от наших южных границ, не больше.

– Так то от южных границ!

– Вот там и построим первый аэродром. А второй – здесь, при штабе.

С лесной поляны, ближайшей к штабу, убрали полигон. На стапеле, возведенном у края поляны под кроной титанического дерева, кипела работа. Ругаясь по адресу неведомых разгильдяев и неумех, Аконтий лично браковал негодные детали корпуса, неразговорчивые ремесленники мудрили над двигателями. Леон бешено подгонял. По его приказу из восточной промышленной зоны был спешно доставлен Аверс-Реверс. Для обтяжки крыла летательного аппарата в окрестных деревнях конфисковали все запасы легких и прочных сортов пестряди.

Кирейн, добровольно взявшийся написать песнь о Летающем Механизме, повадился просиживать у стапеля целые дни, вздыхая по выпивке и временами меланхолически записывая что-то на обрывке пчелиной бумаги. В один из дней он появился из леса с носильщиком, сгорбившимся под сравнительно небольшим полым клубнем Тихой Радости. Клубень ритмично сокращался, щекотал терпеливого носильщика отростками и выказывал явное стремление покинуть чужую спину и вновь закопаться в грунт.

– Думали и не додумались! – довольно хмыкал сказитель. – Железо, железо… Вот вам – бензобак и топливный насос в едином блоке!

Однако при попытке залить клубень бензином тот посинел, перестал сокращаться и завял в считанные минуты.

– Зря только родник испортили, – буркнул Леон. – Впрочем, хвалю за усердие.

Убитому горем сказителю дали Тихой Радости и велели спать.

В немногих местах, где неглубоко под поверхностью земли водилась черная маслянистая жижа, рабочие вертели скважины зазубренными стволами кость-деревьев на драконьем приводе. Там, где оказывались хотя бы следы нефти, рыли глубокие колодцы – из некоторых удавалось начерпать до бочки нефти в день. Настоящая буровая, виденная Леоном в первые дни по выздоровлении, оказалась непосильно сложной в эксплуатации и давно была заброшена.

Тяжелые фракции сливали в ямы. Умнейший убивал дни, мудря над переработкой, которую называл крекингом. Чуть что – срывался на крик. Ничего у него с крекингом не получалось.

Остро не хватало бензина, и химики перегоняли Тихую Радость на топливо. Большой пользы это не принесло: двигатели, работающие на смеси бензина с резко пахнущими продуктами перегонки, чихали, часто глохли и быстро выходили из строя, зато остающийся на дне маслянистый осадок, хоть и вонял особенно мерзко, в принципе годился в качестве машинного масла.

Одним не слишком прекрасным вечером кто-то обнаружил, что прозрачную жидкость, извлекаемую перегонкой из Тихой Радости, можно пить. Кутеж, стихийно начавшийся тем же вечером, продолжался всю ночь. Наутро сто пятьдесят рабочих, лежали вповалку, мучаясь похмельем, и были ни на что не годны; один умер. Кроме того, не менее двадцати человек получили увечья в беспричинно возникших драках. Несколько женщин были обесчещены.

Леон извел полдня, выслушивая жалобы. Опухшие виновные каялись, разводя руками: сами не знаем, как все получилось, не мы виноваты – вот эта жидкость, чтоб ее…

– Порядочки у вас, – буркнул пилот.

– А у вас?

– Астил бы такого не потерпел. Каждый знает: за мелкие проступки – изгнание; за убийство, насилие, саботаж и трусость в бою – казнь смертью.

– Любопытно, – сказал Парис. – А кто же возьмется казнить – я, ты, он? Может, вы бросаете жребий?

– Зачем? Отдаем зверопоклонникам, и все дела. А дальше уж они сами разбираются.

– Умно придумано… Слышь, Полидевк! Мотай на ус.

Полидевк недовольно запыхтел.

– Я сам давно хотел предложить…

– Вот и хорошо, – вмешался Леон. – Вот и предложи.

– Только изгнания не надо – бездельников в лесах плодить. Давай лучше так: за мелкие проступки – штрафные работы или штрафной участок обороны, по выбору… Или нет, лучше не по выбору, а по тяжести проступка. За вторичный проступок – уже казнь смертью, а?

– Подумаем, – сказал Леон. – Тяжесть проступка ты сам будешь определять?

– Если доверишь, могу и я, – с охотой согласился Полидевк. – А хочешь – ты.

– Только мне и дел – с разгильдяями возиться. У тебя внутренняя гвардия, ты и возись. И вот что: с этого дня за всю дисциплину отвечаешь ты. Лично. Людей для наведения порядка подберешь сам. Понял?

Полидевк понял. В тот же день рабочих, виновных в насилии, увели в лес. Леон не стал интересоваться их судьбой, да было и некогда: на «летающее крыло» навешивали пулеметы. Аверс-Реверс двигался еле-еле. Сам Умнейший, переругиваясь с Аконтием, терпеливо устранял слабину в крепежных хомутах.

– Это что же, он только вперед может стрелять? – спросил Леон, критически оглядев изделие. – А как же назад и в стороны?

– А никак, – ответил Аконтий.

Поляну удлинили втрое, вырубив деревья и выкорчевав пни. Дробили камни в щебень, засыпая широкую и длинную полосу, которую Умнейший именовал чудным словом «вэпэпэ», выравнивали по натянутому шнурку, трамбовали… Невдалеке от полосы неизвестно для какой надобности Умнейший приказал вкопать длинную жердь с узким флажком на верхушке.

– Так надо, – только и сказал.

Пилот южан не проявил большого интереса к постройке летательного аппарата и консультировал только тогда, когда к нему специально обращались. Гораздо чаще он лежал в тени и потягивал на пару с Кирейном Тихую Радость. Малый был недалекий. Послушав треск моторов, столь не похожий на убогое тарахтенье парового движка, понюхав бензин, поинтересовавшись, где же происходит сгорание топлива, и узнав, что непосредственно в двигателе, он промолвил: «Интересно», – но испытать машину в полете отказался категорически:

– Мало радости падать – а уж взрываться в воздухе… – И на всякий случай отошел от «летающего крыла» подальше. Умнейший только фыркнул:

– Слабак, в носильщики тебя! Иди пей дальше – я полечу.

Он держался уверенно, словно всю жизнь носился на «летающих крыльях», и каждому было ясно: в эту минуту старик не потерпит возражений. Леон ограничился тем, что подошел к нему и сказал негромко:

– Ты все же поосторожней.

Старик снова фыркнул и полез в кабину.

Двигатель ревел и плевался маслом. «Летающее крыло» долго разбегалось, раскачиваясь на неровностях взлетной полосы, и Леон уже начал опасаться, как бы оно на полном разгоне не въехало прямо в лес, но тут носовая стойка шасси плавно отделилась от полосы, следом, чуть помедлив, отделились обе кормовые, – и «летающее крыло», оставляя позади себя взметенную пыль и густой сизый выхлоп, круто пошло вверх и взмыло над лесом.

Всего второй раз он летал в атмосфере этой планеты. И то в первый раз – в капсуле – он не столько летал, сколько падал. Вдобавок это было слишком давно.

Набрав высоту, он заложил над поляной правый вираж. Примитивный аппарат полз по небу раздражающе медленно, так же неторопливо реагировал на движения рукоятки управления, а при попытке увеличить угол атаки гнусно скабрировал, задребезжал и сделал поползновение свалиться в штопор. Умнейший выругался на сирингийском десантном жаргоне. Телу хотелось большего – оказывается, тело за пятьдесят лет жвачной жизни ничего не забыло! Телу хотелось вверх.

Один круг над поляной. Второй. Внизу бегали маленькие потешные фигурки, прыгали от восторга, приветственно махали ручонками. Никакой радости от их ликования он не испытал. Букашки. Муравьи, вдобавок разъединенные, растерянные после утраты маток – Хранительниц. От того, что на их муравейник наступили грубым башмаком, они не перестали быть муравьями. Даже те из них, что считаются лучшими – Парис, Полидевк… Один просто трус, другой – заурядная дубина. И Аконтий – тоже муравей, как все остальные. Леон? Обыкновенный деревенский обормот, подобранный им, Зигмундом, волею случая, просто потому, что в нужный момент под руками не нашлось никого лучшего… разве он – уже Вождь, что бы он о себе ни мнил? Тот же муравей, только чуть деловитей остальных и с просыпающимся гонором. Впору завыть на Великий Нимб: ничего еще не сделано толком, и опять все, как всегда, только начинается…

Чуть приподняв нос, он опробовал работу пулеметов. Нормально. Разумеется, рассчитывать на победу в воздушном бою с заурядами на такой штуковине не приходится, но в качестве средства убеждения зверопоклонников два-три десятка оснащенных пулеметами и бомбами «летающих крыльев» принесут некоторую пользу. Ну и в качестве средства связи, само собой. Вождь будет доволен игрушкой.

«Летающее крыло» село не без «козла», однако для первой посадки лучшего нельзя было ожидать. Умнейший подтянулся, выбрался на плоскость и легко, словно сбросил половину своих лет, спрыгнул на землю.

– Так себе. Хвост немного перетяжелили, но терпеть можно. Есть и еще кое-какие недоработки. В общем, лететь на нем до полюса я бы не рискнул, а добраться до южан, думаю, у меня получится.

– Тебе-то зачем лететь? – спросил Леон.

– А что? – заявил Умнейший. – Слетаю, передам приглашение и вернусь. Не Кирейна же к южанам посылать – Астил, пожалуй, обидится. Кроме того, любопытно взглянуть на их производственные мощности. Завтра-послезавтра вернусь, ждите.

– Опомнись! Ты нужен здесь.

– Ну, за день-два без меня ничего не случится…

Леон злился. Но предложение Умнейшего хором поддержали Полидевк и Парис, и было ясней ясного: каждый из них готов плясать от радости, что летать по воздуху предстоит не ему. А кроме того – Леон видел – Умнейший последнее время раздражал обоих. Может, догадается упасть и сломать себе шею. Рады…

– Хорошо, лети, – сдался он. – Вернуться смотри не забудь.