Конец,
всё, приехали. Поезд прижался боком к платформе и стоит, отдыхает, а я иду, хромаю по Москве, по территории Ленинградского вокзала.
Специфический запашок питерских странностей затаился за спиной в складках железнодорожного белья. Впереди Москва. Городок простой и понятный. Город кнута и пряника. В центре города Лобное место, где секли кнутом, рядышком Василий Блаженный, похожий на расписной пряник. Кнутом били реально, пряником позволяли любоваться. В Москве все просто и незамысловато, как мычание холопа на лобном месте, закатывающего глаза и благоговейно взирающего на маковки куполов Блаженного. Вранье, что «Москва слезам не верит». Здесь всему верят, всем и во все, город такой – доверчивый. И в сем доверчивом городище мне предстоит провести день, ибо нужный нам с Фенечкой поезд уходит ночью с Курского вокзала. Правда, не исключен вариант, при котором мы никуда не уедем из города холмов, столицы слез, ой не исключен...
О сюрреализме града белых ночей мне напомнил здоровенный негр в тамбуре за пять минут до прибытия. Мавр пытался общаться с проводником на языке Шекспира и Байрона. Язык у мавра был хорошо подвешен, и он выстраивал исключительно изящные вопросительные предложения, абсолютно непонятные служащему железной дороги. Я пожалел негра и, возможно, не столь красиво, как кучерявый, но зато на понятном черному английском объяснил, где в столице находится главная достопримечательность – мумия вождя племени угнетенных и обездоленных. Словосочетание «главная достопримечательность» не мое, именно так об этом спрашивал негр, который заметно оживился, найдя понимание в лице хромого военного с котенком на руках. Вопросы из мясистых уст африканца посыпались градом: «Милостивый сэр, не объясните ли вы, отчего северная столица вашей Родины называется Санкт-Петербургом, а ее область Ленинградской? Вокзал, на который мы прибываем, назван в честь области? В Москве тоже стреляет пушка в полдень?»
Мистика, право слово, но едва мы с негром ступили на московский перрон, как характер его вопросов, сленг и интонации кардинальнейшим образом изменились: «Сэр, десять долларов за стакан чая в поезде – это так принято? Что есть русское слово: «чьерножопый»? Почему у вас до сих пор говорят: «пахать, как негр»? Что, у вас тоже было черное рабство?»
В чем-то дикий попался негр, в чем-то неотесанный, как принято говорить – «темный», однако воспитанный. Как только заулюлюкала в моем кармане трубка мобильника, любознательный мавр спешно попрощался и слился со смуглой вокзальной толпой.
Я включил мобильник еще в поезде. Нажал на кнопку с красным кружочком и сунул телефон в карман кителя. Я допускал вероятность скорого звонка объекта, ждал его звонка и дождался.
«Алло, ты один?»
Я сразу узнал его голос и сразу понял, о чем он спрашивает. В Москве меня никто не встречал, я один в пестрой толпе... ой, прости, Фенечка, конечно, мы вместе, конечно, я с тобой, но мы ему, бяке, про тебя не скажем, ладно?
«Да, один», – произнес я сухо.
«Алло, ты где?»
Хороший вопрос. Очень хочется ответить в рифму.
«Ало-оу! Отзовись. Ты ведь меня ищешь, правда? Ну, что же ты? Я сам объявился, а ты молчишь. Ты где?»
Удерживать одновременно «Мотороллу», Фенечку, инвалидную палку и «дипломат», я вам доложу – задачка непростая. Впору вспомнить о многоруких индийских божках и позавидовать. Плюс ко всему вокруг гомонит вокзальная и около нее публика. Я вздохнул и решил ответить коротко. И, как подмывало, в рифму: «Где-где, в Караганде!»
Объект не понял пошловатого юмора. За минувшие сутки мои шутки оценивались редко и по крайне низкому курсу. Исключение – хохма про татуировку на ноге гражданина Козлова.
«Врешь. Я полагаю, ты уже в Златоглавой или ...»
Далее я не расслышал. Меня пихнула баба с клеенчатым баулом через плечо, и я более заботился о Фенечке, чем о вопросе объекта. Трубка сместилась, царапнув ухо, я ее поправил и спросил: «Чего тебе надо?» Объект засмеялся: «Ха-ху-у!.. А ты как думаешь? Ночью звонил Музе Михайловне и только что ей перезванивал. Никто не отвечает. Смею предположить, что бабушка сейчас коченеет в морге. А нимфетка Светочка живая и здоровая. Ей я тоже звонил только что. Голосок грустненький, но бодренький у девки. Так хотелось с ней пококетничать, еле сдержался, ограничился тем, что услыхал ее милое «алло» и отключился... Молчишь?.. Ну-ну. А ведь ты должен был Светочку...» Я его перебил: «Заткнись! Говори, чего надо?!» Трубка вновь засмеялась: «У-ха-а!.. Так заткнуться или говорить? Выбирай, братец! Выбор за тобой, мой миленький. Или я заткнусь, или приду с повинной и сообщу кому следует...» Он взял многозначительную паузу, предвкушая мою реакцию: «Если ты решил сдаться, знай – тебя ждет...» Теперь он меня перебил: «А тебя? А Светочку чего ждет?» Я кисло улыбнулся: «Шантажируешь, да? Говори конкретно: чего хочешь?» Он сказал: «Встретиться для начала. С глазу на глаз. На Голгофе. Приходи один. И не тащи за собой «хвосты», пожалей Свету. Я все продумал, учти. Если планируешь меня кончить при встрече, так и знай – на известный нам обоим телефонный номер автоматически поступит записанное мною сообщение о тебе и твоей любимой девочке. Жду к девяти». Я взглянул на часы: «Не успею». Он уточнил: «К девяти вечера. Я, понимаешь, нахожусь сейчас в Подмосковье. Пока доберусь до столицы, пока подготовлюсь к нашей с тобою встрече, как раз и вечер нагрянет. Жди на Голгофе с девяти, я к тебе подойду». И в трубке запикало, противно и нудно. Заходя в метро, я сунул телефон-трубку в карман и улыбнулся довольный – время есть, я легко все успею, что задумал на тот случай, ежели придется остаться в Москве навсегда.
Выходит, не зря на подъезде к столице я вспоминал Лобное место. Сие место посередине Москвы – Третьего Рима именовалось Голгофой в те стародавние времена, когда не был еще срыт холм на Красной площади под Лобным местом. Под местом, где, согласно старинной церковной легенде, лежит «лоб», то есть череп Адама. Да-да! Некоторые из наших с вами предков всерьез считали, что и Спаситель был распят на Красной площади... Впрочем, я отвлекаюсь на пустяки...
Все! Более никаких лирических отступлений! Хватит смаковать ассоциации, пора работать. Вперед!.. То есть вниз. В смысле – вперед и вниз по эскалатору!
Стоя на ступеньке самодвижущейся лестницы, я придумал сценарий сегодняшнего дня, разбил его на пять основных эпизодов, и вот что у меня получилось, вот что мне предстояло сделать:
1. провериться,
2. прибарахлиться,
3. приготовиться,
4. произвести, заложить и пристроить,
5. поздороваться.
Я примерно подсчитал бюджет предстоящего действа, с удоволетворением отметил, что денег у меня достаточно, прикинул хронометраж каждого из эпизодов, приготовился импровизировать по мере необходимости, глубоко вздохнул, на выдохе освободился от лишних мыслей и начал действовать.
Народу в метропоездах полно, но улыбчивому летчику с палочкой и с котенком уступали место, и я вдоволь покатался в подземке, проверяясь на наличие «хвостов». Слежки, конечно же, не было, можно было и не тратить время на проверку, но, как говорится, береженого бог бережет. Даже береженого атеиста.
Выйдя из метро, я поздравил себя с почином: эпизод первый прожит, я проверился.
С легкостью необычайной поймал я «мотор» и велел частному извозчику рулить к ближайшей аптеке, потом к хозяйственному, который поближе, а после к салону сотовой связи. Недалече оказался салон на Ленинском, рядышком с магазином «Электроника». Этакое крайне удобное для меня соседство я счел бы добрым знаком, если бы верил в знаки Судьбы.
В салоне беспроводной связи я приобрел дорогущий мобильник, каковой зарегистрировал на Иванова Ивана Ивановича, разумеется не предъявляя никаких документов. В магазине «Электроника» купил сканер, дискету, нехилый «ноутбук» с энным количеством оплаченных часов работы в Интернете, специальную сумку для ношения портативного компьютера через плечо, электрический будильник и еще кое-чего по мелочи.
Конец второго эпизода – прибарахлился.
Отзывчивый продавец электронных прибамбасов помог вынести покупки, пер за мной сканер, компьютер и пакеты с прочим, а я хромал впереди с Фенечкой, палочкой, «дипломатом» и пакетиком, полным хозтоваров и лекарств.
В начале эпизода номер три пришлось понервничать, ибо тачку мы – я и отзывчивый продавец – ловили довольно долго, секунды и минуты пропадали впустую, пожирая хронометраж. А когда наконец тормознули частника, я отблагодарил продавца зеленой американской денежкой. Водила пойманной тачки срисовал портрет президента на денежке и поспешил мне понравиться. Тачка катила в соответствии с указанным мною маршрутом, в сторону Шереметьева, а водила болтал о самолетах и о том, как он уважает авиаторов. Когда же болтун водитель участливо поинтересовался моей инвалидной палочкой, я выдал приготовленную специально для него историю про аварию на испытаниях модернизированной «Черной акулы», про долгие вечера в госпитале, за время которых выиграл в преферанс у двух больных, но азартных генералов чертову кучу денег, и про длительное половое воздержание, по причине отсутствия в покинутом мною лечебном учреждении медобслуги женского пола. Половые проблемы обеспеченного летчика вызвали участие у водителя частного такси. Он спросил, насколько срочно мне надо в Шереметьево. Я сказал, что особой срочности нету. Он предложил отвезти меня к знакомой путане – «индивидуалке», гарантировал безопасность утех в гнездышке жрицы продажной любви, и в плане ее телесного здоровья, и во всех других планах. Я поинтересовался, во сколько мне обойдется развлечение с московской проституткой, сколько я должен лично ему, шоферу-сутенеру, и согласился. Шоферюга тормознул, достал мобильник из «бардачка», созвонился с путаной. Продажная женщина оказалась свободной, в смысле – простаивала без клиента. Тачка резво свернула с маршрута. Рулевой немного обиделся за то, что я назвал его «сутенером», и всю дорогу до гнездышка путаны отмазывался от обидного ярлыка.
Путана обслуживала сексуально озабоченную публику в малогабаритной квартире на улице имени Двадцати шести бакинских комиссаров. Обидчивый шофер помог затащить мой скарб на второй этаж панельного дома без лифта. Шоферюга стучался в дверь и говорил о своих ближайших планах – он заедет за мной через четыре часа, пока я развлекаюсь, он будет «бомбить» в округе.
Дверь открылась, и я едва сдержался, чтобы не поморщиться, когда увидел жирную размалеванную тетку примерно моего возраста. Я сдержался, а она нет. Она скривила губы, глядя на Фенечку, и завела речь, дескать, с детства терпеть не может кошек. Между тем мой провожатый сгрузил в прихожей сумки с коробками и испарился, я же, щелкнув замком, оборвал недовольную кошачьим присутствием проститутку на полуслове. Я ударил ее легонько собранными в щепоть пальцами по шее. Нет, я ее не убил, всего лишь усыпил часов этак на пять как минимум.
Ну, я вам доложу, и тяжела ж была тетка! Подхватил жирную и едва вместе с ней не грохнулся на половичок под вешалкой, честное слово. Но не грохнулся, устоял. Однако как собирался сначала, тетку до койки не потащил, уложил в прихожей.
Ровно через два часа ноль четыре минуты пришлось вновь поупражняться с живым весом, оттащить мясистую проститутку поближе к вешалке, а то она мешала открывать дверь. Когда баба очнется от нездорового сна, с удивлением обнаружит у себя в гостиной распакованный сканер, обрадуется, я надеюсь, тремстам баксам на тумбочке возле кровати-станка и, конечно же, с негодованием и недоумением будет пялиться на загаженный бытовой и аптечной химией кухонный стол. А как будет она материться, когда унюхает Феничкин мокрый автограф на ковре посередине комнаты, вы себе представляете? Я – да, представляю, и мне заочно очень смешно, правда. На этой веселой ноте завершился эпизод номер три – приготовить информационную мину к закладке удалось-таки в соответствии с намеченным графиком.
Я вышел из дому куртизанки с инвалидной палочкой под мышкой, с «дипломатом» в одной руке и с целлофановым пакетом, где лежало то, что я смастерил на кухне, в другой руке, а также с компьютерной сумкой через плечо и с Фенечкой за пазухой. Все это имущество мешало ходьбе, и временами хотелось прекратить притворяться хромым. Единственное, что, помимо Фенечки, грело душу – улица имени Двадцати шести революционных азербайджанцев совсем близко. Кое-как дотащился до нее, поймал третью за сегодня машину, плюхнулся в кресло рядом с чернявым, улыбчивым пареньком и расплывчато ответил: «Договоримся» – на конкретный вопрос чернявого: «Куда?»
Я прикинулся малость выпившим и наврал пареньку, как принято говорить, «с три короба». Короб первый – я, военный летчик, получил назначение и ночью улетаю в Африку, учить негров высшему пилотажу. Короб второй – я боюсь умереть на чужбине от сопливой ностальгии по родным березкам. Короб третий – я мечтаю в последний раз прижаться щекой к гладкой и теплой березовой коре, прямо сейчас, немедленно, и никаких денег не пожалею за это мимолетное счастье. В общем я, не в меру сентиментальный пьяненький командировочный, договорился с чернявым, он согласился в обмен на две сотни «зеленью» прокатить меня за город, а потом, разумеется, и в аэропорт. Я не настаивал на поездке в березовую глушь, меня вполне устраивала и рощица белых в черную полоску деревьев в непосредственной близости от МКАД, а парнишка как раз знал такое место. Короче, уже через полчаса авто выехало за Кольцевую. Прошло еще с четверть часа, и автомобиль свернул на тихую лесную дорожку. Еще пять минут, и мы остановились на пригорке. Впереди – поле. В поле островок смешанного, но преимущественно лиственного леса. На опушке потухшее кострище и россыпь стеклотары. Народа вокруг не видать, отлично.
Чернявого я ударил тем же манером и в ту же точку, что и проститутку. Усыпил паренька и перебрался за руль, а его усадил в согретое моей задницей кресло. Погнал авто по полю, мимо островка деревьев, к виднеющейся вдалеке лесополосе.
Лесополоса вскоре поглотила грунтовку, разлапистые кроны заслонили солнце, я нажал на тормоз. Фенечку запер в салоне, взял компьютер, пакет со сделанной недавно на чужой кухне бомбой с часовым механизмом и купленный в салоне на Ленинском навороченный мобильный телефон. Предстояло завершить четвертый эпизод – заложить информационную мину замедленного действия вкупе с бомбой-самоделкой.
Прогулялся по лесу, нашел местечко, которое меня удовлетворило, и мудровал минут этак двадцать с кухонной самоделкой, компьютером и телефоном, а после минут семь маскировал то, что намудровал. Полюбовался на дело рук своих и вернулся, вполне счастливый, к автомобилю.
Фенька встретила меня радостным мяуканьем, чернявый паренек, само собой, по-прежнему висел на ремне безопасности. Я реанимировал мотор, развернул авто на сто восемьдесят градусов, замелькали елки да палки на обочинах, минута – и моторизованный экипаж вернулся обратно в чисто поле. Закурил, включил магнитолу, и в хрипатом динамике запели «битлы». У спящего парниши есть, черт побери, вкус – я-то думал, нажму кнопку «пуск» на съемной морде дешевой магнитолы, и заголосят какие-нибудь «Стрелки», а то и вообще «Руки вверх!».
Автомобиль вместе с бесчувственным владельцем мы с Фенечкой покинули возле станции метро «Теплый стан». Мне повезло – хреново ориентируясь в Москве, я выскочил к метро гораздо быстрее, чем рассчитывал. В награду за хорошую музыку сунул парню в карман полтинник «гринов». Вышел... то есть вышли вместе с Фенечкой, моей маленькой. Хромать, опираясь на палку, поглаживая котенка и помахивая «дипломатом», удобно и, можно сказать, вольготно, когда есть с чем сравнивать. Вечереет, но солнце жарит вовсю, и времени до встречи с объектом полно, и в карманах еще до фига долларов, а также изрядное количество «деревянных» – успею и покушать, и кошачью проблему решить.
Ребенок кошачий хотел молочка, терся о мою щеку и мяукал, я же сидел на жестком диванчике под схемой метрополитена и удивлялся редкому везению – судьба привела в тот же вагон метро, к той же схеме разноцветных линий нужных мне людей, папу с сыном. Папа – вылитый Лев Евгенич из теле-ретро-мегахита «Покровские ворота», его отпрыску лет восемь. Толстый мальчик в очках с выпуклыми линзами смотрел на Фенечку с умилением, как девчонка. Мальчику с таким взглядом будет трудно жить в этом мире, зато Фенечке под его опекой будет гораздо лучше, чем у меня за пазухой.
Я достал кошачьи документы, вложил в них всю долларовую наличность, что оставалась, и молча сунул паспорт животного в руки «Льву Евгеничу». Крайне шокированный папа машинально цапнул вложенный в его пухлую руку зоодокумент с купюрами, открыл было рот, но хромой летчик его опередил, заговорил первым. «Берегите ее, ладно?» – произнес я, вручая котенка мальчишке, поднимаясь с места, отворачиваясь и шагая навстречу открывающимся дверям. Предпоследний эпизод позади – пристроить котенка помогла Судьба.
Когда я отрывал от себя Фенечку, кошечка умудрилась заглянуть в мои глаза. Вы не поверите, но мне показалось, что это вовсе не котенок, а Света глядит с мольбой, укором и страхом...
На Лобном месте я материализовался за пять минут до назначенного срока. Не спеша прохаживаясь вокруг «могилы Адама», изредка поглядывая на главные часы этой страны, я не заметил, как подошел объект. Осталось с ним «поздороваться», и можно расслабиться.
«Привет, – объект оглядел меня с ног до головы. – Импозантно выглядишь в военной форме, ваше благородие».
«Всю жизнь с кем-то воюю, поэтому и форма мне идет, – я протянул ему руку с открытой ладонью. – Давай поручкаемся, бродяга. Не бойся, пальцы тебе ломать не стану, хотя и хочется, если честно».
«Хочется – перехочется», – с некоторой опаской он все же схватил пятерней мою лодошку.
Рукопожатие состоялось – программа-минимум выполнена, уф-ф... как гора с плеч...
Поручкались, и я, в свою очередь, сделал ему комплимент:
«Ты, вижу, не страдал в бегах от отсутствия средств. Костюмчик у тебя – позавидуешь. И рожа гладкая. Ограбил банк? Или подружился с бандитами, а?»
«Не бедствую», – ответил он уклончиво.
«А чего мы здесь потеряли на Голгофе, не знаешь? Пошли-ка лучше прогуляемся до Александровского садика. Сядем на скамеечку, рядышком, как шерочка с машерочкой, и поворкуем, ага?»
«Пойдем, но скажи сначала – ты заметил, что я держу правую руку в кармане?»
«Да, сразу заметил. Я даже догадываюсь, что ты там держишь. Там у тебя граната со снятой чекой, я прав?»
«Прав, пойдем».
Мы двинулись к садику под Кремлевской стеной. Шли, как говорится, нога за ногу, не спеша, беседовали на ходу.
«Талантливо имитируешь легкую хромоту, ваше благородие. И не подозревал, что ты такой хороший актер», – ухмыльнулся объект Ткачев, Рекрут с особым статусом.
Тебе кажется, что ты меня изучил вдоль и поперек, но это не так, – хотелось сказать и рассмеяться ему в лицо, однако я промолчал, сдержался, лишь улыбнулся мимолетно уголком рта.
«А в кейсе – моя рукопись?»
Я кивнул.
«Ну и как тебе?»
«Рукопись? Интересно. Правда, всю трепотню херра Карпова на последних страницах я бы заменил одной фразой: «Хорошему экстримеро совесть мешает». И, знаешь, я бы на твоем авторском месте еще намекнул в части первой, мол, Шаман принадлежит к некой тайной организации. Шаман бежит в Дикие Земли, и в финале читатель догадывается, что в Белом Лесу нашли пристанище те постэкстримеро, которых спихнул с исторической сцены революционер Ткачев».
«Про совесть смешно сказал, я оценил. А если серьезно...» Он закатил глаза, пошлепал беззвучно губами и заявил: «Быть может, с точки зрения драматургии предложенный тобою вариант и лучше, но я написал то, что написалось».
Мне захотелось его позлить напоследок, и я рассмеялся:
«Ха! Ежели ты уверен, что сваял роман методом «автоматического письма», тогда поздравляю – ты сошел с ума. Вещать склонны не только пророки, но и шизофреники. Бывает так, что и гении предвидения шизуются. Не расстраивайся, не ты первый, не ты последний».
«Ого! Вот это да! Это я-то шизик?! Я, который сумел удрать от вас, господа супермены? Я, который сумел превратить охотника высокого ранга в охранника?! «
«Обо мне говоришь? Меня называешь охранником?»
«Не нравится слово «охранник»? Ладно, тогда будем пользоваться привычным термином «куратор», согласен?»
Мы вошли в сад, самый центральный в этом городе, огляделись.
«Пошли-ка во-о-он к той свободной скамеечке под липой».
«Пойдем, куратор».
«Кстати, как думаешь, почему тебя курировал специалист моего ранга?»
«Я слишком ценный Рекрут. Был».
«Не спорю, ты был исключительный Рекрут. Можно сказать – гений. Жалко, сошел с ума. Но не расстраивайся – по моему мнению, так вообще гениальность не что иное, как болезнь, которая, к сожалению, иногда прогрессирует».
«Хрен с тобой, пускай я шиз. Но кто тогда ты? Ты, которого сумасшедший обвел вокруг пальца?»
Я промолчал, скосил глаза, посмотрел на него внимательно. Кожа над верхней губой объекта побелела. Он не видит себя со стороны и пока ничего не чувствует. Он уверен, что контролирует ситуацию. Ну-ну, подождем еще минуту, максимум полторы.
Мы подошли к скамейке, я присел на краешек.
«Подвинься, я слева сяду, с краю».
«Садись, – я подвинулся. – Понимаю, хочешь сидеть так, чтобы рука с гранатой была подальше от куратора. Разумно».
«Не обольщайся, я тебя не боюсь. Просто страхуюсь».
«И это понимаю, сам привык страховаться-перестраховываться за те лихие годы, что предшествовали спокойной кураторской должности. Между прочим, когда тебя рекрутировали, пресловутая страховка тоже имела место. И знаешь, в чем она заключалась? Тебе впарили лажу про нашу организацию. Ты, как и многие из низшего звена исполнителей, а уж тем более как большинство Рекрутов, уверен, что работаешь на некую касту наемных убийц, на наследников легендарных экстримеро. Мне, молодому-красивому, чтоб ты знал, во время вербовки много лет назад втюхали ту же лажу, что и тебе, что и большинству. Долгие годы я, в ту пору рядовой исполнитель, искренне считал, что генетически являюсь прирожденным убийцей. А до того числил себя в стане благородных разбойников, которые попали на тропу войны по не зависящим от них обстоятельствам, как это случилось с твоим героем по кличке Шаман из первой части рукописи».
Я замолчал. Молчал и он. Уже? Поворачиваю голову, смотрю на Ткачева, на сумасшедшего Рекрута, возжелавшего слишком многого, переоценившего себя, перемудрившего. И вижу – уже.
«Что, друг Ткачев? Моргаешь? Веками, значит, пока двигать получается, а остальное тело закостенело, да? Обидно тебе, наверное, что и кулак, сжимающий гранату, тоже закостенел? Обидно, конечно. Понял уже небось внезапно и неожиданно, что умираешь, да?»
Достаю сигарету, прикуриваю не спеша.
«Поговорка «На всякого мудреца довольно простоты» в полной мере относится к тебе, дружок мятежный Рекрут. В начале части третьей твоих сочинений написано, мол, «Ткачи», по слухам, владеют техникой Сису. Слышал звон, а не знаешь, где он. Эта поговорка тоже про тебя. Надеялся, что мы с тобой доживем до ста лет, а то и дольше и я, приближенный к старичку-властелину патриарх, обучу будущих «Ткачей» древним сакральным боевым системам, да? Ты, бедолага, даже и не догадывался, что китайское искусство «Дим Мак», сиречь «Искусство отравленного прикосновения», не что иное, как слабое восточное эхо северного Сису. Ты, дурашка, протянул пятерню для рукопожатия и не почувствовал, как я качнул в тебя болезнетворные, смертоносные импульсы. Ты собирался жить долго-долго, но не судьба, извини... «
Выпускаю дым через нос, затягиваюсь, выдыхаю идеальное дымовое колечко.
«Вчера, перед отъездом в Москву, я позвонил, сам понимаешь кому, и все рассказал. В смысле, рассказал про твои психологические расчеты, про девочку Свету...»
Выбрасываю окурок. Попадаю точно в урну. По дорожкам Александровского сада гуляют, а иные куда-то спешат молодые и не очень люди. Изредка беглые взгляды прохожих скользят по нам, двум мужчинам на скамейке. Взгляды, как правило, проскальзывают, им не за что зацепиться, кроме моей инвалидной палки. Ткачев со стороны смотрится обычно. Ну бледный немного, так этого и не заметишь, ежели не рассматривать его пристально. Ну застыл, так ведь в естественной, в расслабленной позе.
«Вчера я предложил план твоей поимки. И его одобрили. План прост до идиотизма: я притворяюсь, дескать, попался на психологический крючок и тебе есть чем меня шантажировать. Разумеется, предлагая план, я не признался, что ДЕЙСТВИТЕЛЬНО сижу на крючке, что и правда никак не могу допустить убийство Светы, что она, как выяснилось, единственная моя болевая точка в этом мире. Я даже не знал о наличии такой болезненной точки, ты ее вычислил, ты гений, снимаю пред тобой гипотетическую шляпу и низко кланяюсь. Но меня ты недооценил, а посему надеваю воображаемую шляпу обратно и, образно говоря, разгибаю согнутую спину».
Он перестал моргать. Однако он еще дышал, и он еще слышал меня.
«Система, против которой ты попер, как уже говорилось, отнюдь не каста наемных убийц. Когда я стал лидером, то есть первым среди равных, мне объяснили, мол, на самом деле мы занимаемся позитивной коррекцией общественно-политических процессов и стоим на страже древнейших и опаснейших для человечества знаний. То бишь мы хорошие, ферштейн? Нихт ферштейн, сказал я. На фига, спросил, если мы такие мягкие и пушистые, вербовать в исполнители отборных душегубов и втюхивать им лажу про мнимые особенности их специфического естества? На фиг, вопрошал я, вводить во искушение Рекрутов, демонстрируя им, к примеру, тот же ЗНАК?»
Я прикурил новую сигарету, блудливо подмигнул проходившим мимо девушкам, зацепившимся якорьками раскрашенных глазок за мою инвалидную палку. Девушки захихикали, но не остановились, продолжили идти куда шли, а я продолжил монолог:
«На все вопросы я получил вполне убедившие меня, тогдашнего, ответы. Хищники, обьяснили мне, должны считать, что служат стае себе подобных. Если же примитивный хищник узнает, что находится во служении у пушистых овечек, сберегающих нечто ценное, то кабздец агницам. Ну а насчет Рекрутов, так испокон веков подобных им, подобных тебе охмуряли, демонстрируя чудеса. И еще – ежели человеку сказать, что он служит, вульгарно выражаясь, Добру, то, рано или поздно, любой думающий индивидуум начнет сомневаться на предмет той цены, каковую приходится платить за это самое, пресловутое Добро. Повторяю: ТОГДА ответы хозяев меня удоволетворили вполне. Может быть, из-за того, что я, тогдашний, был слишком польщен тем, что вошел в узкую группу, так сказать «посвященных». Сегодня я, увы, не верю в организацию этаких потомков незнамо кого, охраняющих какие-то страшные для Человечества тайны. Просто-напросто меня тогда загрузили очередной дезой. Настоящую природу организации я уже никогда и не узнаю, увы... Как, впрочем, и ты».
Я достал мобильник, набрал памятный номер, доложил про утренний звонок Ткачева, сказал, где мы сейчас находимся, сообщил о гранате и состоянии объекта. Соврал: сказал, что он всего лишь обездвижен. Попросил, чтоб присланная для транспортировки плененного беглеца группа сначала «понюхала» обстановку вокруг, ибо, не исключено, наш гениальный шизик за время скитаний сумел приобрести сообщников или подчиненных. Затем я отключил мобилу и продолжил вещать:
«Знаешь, а ведь я всерьез подумывал похитить Свету и бежать вместе с ней и от тебя, и от наших. Но прикинул объективно свои силы и понял – стар я для результативного стайерского забега с нагрузкой в виде молоденькой девушки. С тобой-то в паре мы, разумеется, от кого хошь убежали бы, да не о том речь, речь о моих спринтерских способностях. Спринт налегке я пока еще способен выиграть запросто. На твою беду. Вчера, сидя на Марсовом поле, болтая по телефону, я предложил план, предполагающий ОТСРОЧКУ убийства девочки. Вчера я впервые обманул хозяев. Я рассказал им про тот крючок, на который ты меня хотел поймать, но прежде я придумал, как обвести вокруг пальца и тебя, и моих хозяев. Бабушку Музу, между прочим, я не убил, а всего лишь отправил временно на больничную койку. Не хочу расстраивать девочку смертью бабушки. Я доложил наверх, что Муза скоро загнется на больничной койке. На самом же деле спустя неделю, к немалому изумлению врачей, бабка Муза резко пойдет на поправку».
Тлеющий табак обжег пальци. Я уронил наполовину скуренную сигарету, раздавил ее каблуком, посмотрел на часы.
«Вскоре на известный нам обоим телефонный номер поступит записанная тобой кляуза, но она лишь подтвердит мой вчерашний доклад. Я обезопасил девочку Свету и бабку заодно, на радость девчонке. Через сто сорок две минуты ровно начнется рассылка по Интернету твоей антиутопии про ЗНАК, и убийство девочки потеряет всякий смысл. Всех, кто прочитает твое сочинение, не убьешь. Когда же рассылка закончится, сделанная мною из подручных средств бомба уничтожит и средство выхода в Сеть, и комп на всякий случай. Мои хозяева, я надеюсь, запишут подлянку с Интернетом на твой счет. А мне, надеюсь, они посочувствуют. Я оброс жирком на посту куратора и утратил былые навыки – вот что они подумают, и неудивительно, ведь Муза-то выживет. Выздоровление Музы косвенно подтвердит утрату былой квалификации некогда лучшего Мастера Сису в Европе. Мне-то, сам догадываешься, было приказано пленить тебя, однако ж я вроде бы лоханулся и ты все же сумел разжать кулак».
Смотрю на соседа. Он умирает. Сейчас, еще немного, и его парализованный кулак разожмется. Встаю, двигаю его, сажусь слева от умирающего. Сгибаю спину, пристраиваю локти на коленях. Сажусь так, чтобы при взрыве принять на себя осколки и ударную волну.
Вот! Очень удачный момент – на близлежащих дорожках никого. Надо чуть пихнуть руку соседа локтем – и грохнет...
Черт! Как непросто, оказывается, ступить самому на ту тропку, куда не раз, не два и не десять отправлял других...
Стиснув зубы, я толкнул его локтем. Стыдно признаться, но стало жалко себя до слез...
Раз... два... три...
Пока считал до трех, обозвал себя сентиментальным придурком, грязно выматерил Свету и понадеялся, идиот, что вытатуированный на груди ЗНАК спасет меня, хоть и знал, что ЗНАК, увы, спасает только от пуль...
Я ждал взрыва, а его все не было и не было...
Ну конечно, вы правильно подумали, вы уже, наверное, догадались – в кармане у Ткачева лежал муляж гранаты. Образно выражаясь, фига в кармане...
Все! Полный абзац! На допросе под наркотой и гипнозом, каковой меня, безусловно, ждет после обстоятельного и полного доклада вживую, не по телефону, я все выложу, и...
Я встал со скамейки и побежал. Палку забыл, «дипломат» прихватил чисто машинально.
Очнулся возле вашей двери. Вас нет дома, а никого другого в Москве я больше не знаю. В смысле – никого из посторонних, из простых людей, или, правильнее сказать, из «просто людей»...
Зачем я вскрыл вашу дверь и вообще пришел? Черт меня поймет, ноги принесли...Пока несли, в голове было пусто, как...
Я увидел ваш диктофон и решил выговориться. Пока рассказывал, заново пережил события минувших дней...
Рукопись объекта я вам оставляю. И с нею и с аудиозаписями делайте что хотите. А что буду делать я – не знаю, честное слово. Быть или не быть? Для меня теперь вопрос отнюдь не риторический. И расхожая фраза из дешевых боевиков: «Живым я им не дамся», для меня, к сожалению, чертовски актуальна... Хорошо хоть успокоился немного, разговаривая с диктофоном, и то хлеб, и на том спасибо...
У вас французский замок, это удобно – захлопну дверь, и он сработает...
И последнее – вы, быть может, подумаете, что машинописные листки у вас на столе и аудиокасеты с моим голосом – всего лишь розыгрыш старого знакомого, имеющего избыток свободного времени, умеющего вскрывать чужие двери, печатать на машинке и более-менее складно врать устно. У вас может возникнуть соблазн сварганить из оставленных мною материалов остросюжетную беллетристику. Что ж, было бы забавно, появись когда-нибудь такая книжонка на прилавках. Да, признаюсь, я провоцирую вас на литобработку моего «подарка», однако честно предупреждаю: я бы на вашем месте не рисковал...По крайней мере лет пять пусть «подарок» отлежится, ладно? А пока, как и прежде, сочиняйте детективы для серии «Вне закона», советую...
И самое последнее – подумайте, быть может, вам стоит заняться втихаря Боевыми Искуcствами на всякий случай, пока не поздно, а то чем черт не шутит, вдруг... Ну, в общем, вы поняли...
Назад: Глава 4 Утро
На главную: Предисловие
