Глава 2
Ночь
«Ангара» рванула с места, едва светофор мигнул желтым. Тимур выжал из мотора максимум. Правильно говорят знатоки про «Ангару»: движок тянет, а корпус не держит. Евграф Игоревич в мягком кресле рядом с водительским чувствовал себя, будто на вибростенде. Тимур за «баранкой» плотнее стиснул зубы, чтоб не стучали, вцепился в рулевое колесо, словно утопающий в спасательный круг, зашипел по-змеиному:
– С-сейчас-с с-сделаем-м...
Поворот! Машина на полной скорости сворачивает с проспекта в метастаз переулка. «Дворники» не успевают размазывать по стеклу хлопья мокрого снега. Юнкер гонит машину, ориентируясь исключительно на интуицию и опыт мастера спорта, автогонщика. Что-что, а управляться с автомобилями Тимур Ахметов умеет, нынешней зимой взял «серебро» на ведомственных соревнованиях.
– Евграф Игоревич, оглянитесь. Нет «хвоста»?
– Есть.
Сквозь подтеки на заднем стекле отчетливо различим свет фар джипа марки «Зубр». Прилипчивый джип мотается за «Ангарой» вот уже скоро час.
– С-с-сейчас-с-с..
– Сбрось скорость, Тима.
– Евграф Игоревич, я с-сей...
– Сбрось, кому велено?!
– Господин ротмис...
– Выполняйте, юнкер!
Послушная мастеру автоспорта «Ангара» плавно замедлила ход. Исчезла противная вибрация в салоне, поутихли фонтаны брызг из-под колес. Настырный «Зубр» сократил дистанцию до пяти метров и нагло мигнул фарами.
– Издеваются над нами господа СГБисты, а мы их, Тима, обманем. Езжай пока как едешь, юнкер. Запоминай инструкции...
– Разрешите последнюю попытку, господин ротмистр! Впереди развилка, я...
– Отставить, юнкер! Езжай на улицу маршала Скачкова. Знаешь, где такая?
– Так точно, недалеко, но...
– Отставить всякие «но», юнкер! Заедешь на Скачкова со стороны бульвара. Улица Г-образная, с поворотом в девяносто градусов посередине. За сто метров до поворота газуй. Умри, а отрыв от «Зубра» обеспечь. Как свернешь, я выпрыгну.
– В каком смысле? – юнкер посмотрел на Евграфа Игоревича, как врач-психиатр, внезапно заподозривший в тихом пациенте суицидальные наклонности.
– В смысле открою дверцу и прыгну на полном ходу. И не вздумай притормаживать, братец, на гауптвахте сгною.
– Господин ро...
– Отставить! Я, Тима, хоть и калечный, однако бывший скаут. Кувыркаться с негнущейся ногой хоть и сложно, однако сумею, будь уверен. Сбросишь меня, езжай на всех парах в Управление. На всех парах, Тимурчик! Господа гонщики в «Зубре» не должны приметить отсутствие пассажира в «Ангаре», не давай им расслабляться. Можешь сирену включить, дабы дорожный патруль не цеплялся, гони к Жандармерии на полном ходу под сирену. Позвони заранее, чтоб ворота отворили, заедешь прямо во двор и до утра в Управлении сиди, понял? Надобно, чтоб СГБисты поверили – я сдался и велел отвезти меня на работу, отложив городские дела до лучших времен.
– Вопрос разрешите, Евграф Игоревич?
– Отвечаю заранее на все вопросы, юнкер. Внимай и мотай на ус. СГБисты правы – кое-что от задержанного я узнал. А именно – в деле замешаны «Дети Авеля». Штабс-капитан и поручик мною с патрулирования сняты и отправлены в Жандармерию готовить прошение на имя министра об активизации действий в отношении «Детей». Уверен – мы первыми подадим прошение, обгоним СГБ. Дабы отвлечь внимание СГБ от канцелярской работы господ жандармов, я взял тебя, и мы учинили комедию под названием «Гонки за ротмистром». Павлин Григорич сейчас голову ломает относительно конечной цели моего маршрута, пусть думает, что я отчаялся сбросить «хвост» и скрылся за стенами Управления, пусть! А я тем временем вернусь домой...
– Домой?!! К себе домой?!.
– Точно так, юнкер. Выпрыгну, отряхнусь, поймаю такси – и к дому. Моя обитель под надзором СГБ, однако есть у меня потайные лазейки в собственную берлогу. Дом мой стерегут олухи, их обмануть бывшему скауту сплошное развлечение. Вообрази, Тима, завтра, около полудня, выхожу я на балкон с сигаретой, и олухи СГБэшные по каналу экстренной связи сообщают Павлину Григорьевичу: ротмистр Карпов-то домой телепортировался! Вот будет, фигурально выражаясь, пощечина СГБ от калечного жандарма!
– Стоит ли ради фигуральной пощечины рисковать шеей?
– Тима, дружок, давно пора и тебе, мальчик, усвоить – аппаратные игры в нашей действительности порою важнее важного. Сами же подчиненные Павлин Григорича, злые языки, донесут в министерство про пощечину СГБ. Плюсик интриганы министерские запишут жандармам, а после сей плюсик зачтется при распределении бюджетного финансирования, не ради поощрения наших хулиганств, а дабы СГБистов приструнить. Сообразил?
– В аппаратных игрищах я не ахти какой специалист...
– А ты учись, Тима, учись у старших. Кнут и пряник, иной политики не существует. Следовательно, надобно давать почаще повод власти стегать кнутом конкурента, и методом исключения пряник достанется тебе.
Ветви деревьев на бульваре трепал ветер. Атмосфера совершенно взбесилась. Невротик март мучился, выбирая между дождем и снегом, и в этих муках родился монстр непогоды о двух головах: с одной сыпалась перхоть снега, другая плакала дождем. Встречная «Волга» окатила «Ангару» фонтаном брызг из-под колес. Вода волною смыла с боковых стекол «Ангары» снежный пунктир и дождевую рябь. В салоне авто было тепло и сухо, и происходящее за стеклами казалось ирреальным.
«Ангара» сбавила скорость до пешеходной, как бы стесняясь, свернула на улицу маршала Скачкова. «Зубр», будто маньяк за красавицей, повернул вслед за «Ангарой» на улицу имени военачальника, отличившегося во времена Всемирной Трехдневной. Массивный бампер «Зубра» едва не касался багажника «Ангары». Пружины нервов водителей обеих машин сжались до предела. Тимур переключил скорость, вдавил педаль газа до упора. «Ангара» понеслась, помчалась, полетела по пустынной улице скоростным болидом. Ротмистр Карпов скинул с груди портупею ремня безопасности, сняв шляпу, взял ее в ту же левую руку, что держала трость, правой рукой дернул за рычажок автомобильной дверцы.
– Евграф Игорич, а может, не на...
– Спокойно, юнкер. Делай свое дело. Дверцу за мной не забудь закрыть.
«Ангара» вписалась в правый поворот, оторвав от взмокшего асфальта колеса по левому борту. Ротмистр толкнул дверцу плечом, оттолкнулся гнущейся ногой от рифленой резины на полу. Карпов вылетел из салона сгруппировавшимся комком плоти, с оттопыренной ногой и торчащей в сторону палкой. Евграф Игоревич крутанулся в воздухе, упал на покатый газон, покатился боком вниз, под откос.
Эту крутую горку за поворотом Евграф Игоревич приметил давно. Прогуливался как-то осенью по улице Скачкова, обогнул жилой дом-кирпич и аж присвистнул! Вспаханный газончик будто специально придуман для того, чтоб скатиться и таким образом оторваться от наружки, отставшей всего-то шагов на десять.
Джип «Зубр» отставал от легковушки «Ангары» на два с четвертью корпуса. Всего-то! Кабы не мастерство гонщика Тимы, хрен бы катапультирование ротмистра осталось незамеченным. Рисковал юнкер, удерживая педаль газа на повороте, а водила в «Зубре» все же поубавил скорость, прежде чем крутануть руль, и отчаянная задумка Карпова удалась.
Слава богу, на улице маршала Скачкова тротуары уже стандартных. Хвала всевышнему, в ночное ненастье тротуары-тропинки пустынны. Свечку за здравие дворнику, который не озаботился отгородить заборчиком обрыв газона.
Скатываясь бревном под откос, ротмистр слышал рев «Зубра», видел мелькнувшие наверху, над головой, лучики фар, и все равно, как только тело-бревно коснулось щебенки в кратере детского дворика под откосом, как только вращение закончилось и Карпову удалось сесть, первым делом он рванул штатный излучатель из подмышечной кобуры. Вестибулярный аппарат работал на полную, тормозил, цеплялся всеми органами чувств за карусель перед глазами, сдерживал подступившую к горлу тошноту, но указательный палец правой руки уверенно лег в ложбинку идентификатора на корпусе излучателя, и большой палец безошибочно нашел кнопку активизации оружия. Колесико настройки заранее совмещено с риской рабочего режима «4,2». Раструб излучателя «смотрит» вверх, на вершину горушки газона. Повезло ротмистру – СГБисты в «Зубре» его проморгали, но еще больше повезло обманутым СГБистам. Остановись сейчас джип, выйди из него служивые, и подушечка большого пальца Карпова нажмет красную кнопку, инфразвуковые колебания частотой 4,2 Гц войдут в резонанс с биением сердец господ из Службы госбезопасности, и господа дружно покинут сей суетный, жестокий мир, узнав напоследок, каково это, когда рвется сердечная мышца. Соврал юнкеру ротмистр – вовсе не победа по очкам в пресловутой аппаратной игре заботила сегодня Евграфа Карпова, гораздо весомее ставки в нынешнюю ночь, несоизмеримо весомее...
Крутой склон. У подножия склона устроена детская песочница, качели и теремок на курьих ножках. Фонарный столб недалече освещает дворик жидким неоновым светом. Снег, дождь, ветер. Свинцовое низкое небо. В грязной луже на краю детского дворика сидит, вытянув левую ногу и согнув колено правой, седовласый человек. Весь заляпанный грязью, взмокший, встревоженный. В руке у человека излучатель системы «Вий». Рядом валяются трость с серебряным украшением и смятая фетровая шляпа. Все вместе: склон, погода, качели, трость, излучатель, седой мужчина – картина совершенно сюрреалистическая. Кто случайно увидит, сразу побежит вызывать патруль. Засиживаться ротмистру никак нельзя. Срочно трость в руку, излучатель за пазуху, шляпу поверх седых волос, и как можно скорее... да вот, хотя бы в детский теремок, в избушку на курьих ножках.
Забравшись по лесенке на крылечко сказочного теремка, ротмистр, согнувшись в три погибели, втиснулся в игрушечную комнатку. Пространство полтора на два метра, окна без стекол, спину не разогнуть, макушка упирается в крышу. Зато можно не спеша охлопать себя по карманам. Ничего не потерялось, не вывалилось? Нет, все вещи и вещички на месте. Ребро болит. Сноровка скаутская осталась, но акробатической практики в последние годы не было. Практика – критерий истины, а истина в том, что, как бы ни болело ребро, все одно дела придется делать, срочные и неотложные. Карпов пощупал пальцем левое подреберье сквозь одежду, огладил бок. Спасибо судьбе, переломов нет. Ерунда – ушиб. И шишка на затылке – пустяк. Плечо ноет, так и пусть с ним, не до него, проблемы с одеждой. Пуговицу от плаща оторвало, плохо. Хорошо, что самую нижнюю, не так заметно. Грязный весь, так и что? На улице-то ненастье, упал человек с тростью, замарался. С лица и рук грязь стереть, и можно идти. Нужно идти.
Тропинка от избушки на курьих ножках мимо качелей, в обход песочницы вывела Евграфа Игоревича к подножию фонарного столба. Блеск луж на асфальте указывал дальнейший путь через расположившиеся в низинке дворы, между домами брежневской застройки. Бетонная лестница с перилами вывела ротмистра на проспект Первых Побед. С другой стороны широкого проспекта шумел ветвями бульвар, по магистрали катились, слепя фарами, редкие в столь поздний час авто.
Встав на обочине, Карпов взмахнул тростью, стараясь держать ее таким образом, чтобы водитель в приближающейся машине заметил дорогостоящую нашлепку из серебра. Водитель заметил. Двухместная развалюха «Яуза» предусмотрительно сбросила скорость, боясь обрызгать господина, остановилась. Карпов потянул на себя скользкую ручку автомобильной дверцы, плюхнулся на потертое кресло и распорядился вальяжно:
– Гони на Рублевку, братец. Замерз я, продрог, весь мокрый. Гони на полную, не обижу.
– До Рублевки далече, – медлил шофер с лицом пожилого интеллигента и руками грузчика. Выдающиеся ручищи, форменные клешни. – О цене надо бы заранее договориться.
– Не обижу, братец. Право слово, я ж не враг себе. С такими-то кулаками чего тебе меня, калеченого, бояться? Это мне надобно трепетать, братец.
– Хм-м... – Водитель грустно улыбнулся, трогая машину с места. – Было дело, за кулаки мои с каждым патрулем приходилось объясняться. Всем приходилось корочки дружинника предъявлять.
– Так ты, братец, что ж? Слоном был, да?
– Ага. Толкачи нас слонами обзывали. Золотые были времена, барин! Где теперь эти толкачи? Где слоны? Бывает, полдня по Москве колесишь, и ни одного патруля.
– Да уж, времена были золотые, – согласился Евграф Игоревич, снимая шляпу. – Позволишь снег под ноги стряхнуть? Ты не бойся, чистку салона оплачу при расчете.
– Спасибо, от лишней денюжки не откажусь.
– А ты, значит, теперь частным извозом живешь, братец?
– Не. Я курсы окончил, учителем в школе работаю. Историю преподаю. В гимназию не взяли, рылом не вышел, пашу в школе рабочей молодежи.
– Рылом-то как раз ты, братец, на профессора похож. Руки – да, подкачали, а физия подходящая для педагога.
– Ага. Без умной рожи, спасибо папе с мамой, и в школу хер бы я устроился.
– Ой, братец! Право, стыдно, ругаешься. Хорошо, мы вдвоем, а то разве не знаешь: за площадную брань жандармы на пятнадцать суток нынче сажают.
– Мне по херу! Я, барин, отчаянный человек. Днем в школе по-заученному талдычу про Трехдневную, ночами халтурю без лицензии.
– И как? Обходится без неприятностей?
– Ага! Срал я на жандармов.
– За что же ты их так не любишь, мил-человек?
– Добровольные дружины, суки, упразднили. К ним на работу хер устроишься, я просился. Образования, сказали, не хватает. Суки. Эх, барин, как здорово было в дружине! Свернешь скулу толкачу, он бух на колени и ну ботинки лизать. Всю жизнь жандармы, суки, испохабили. Ненавижу!
– Скажи-ка, братец, – неужто не боишься со случайным пассажиром откровенничать? А ну как я жандарм?
– Не. Жандармы на Рублевке не живут.
– А ну как я в гости к кому еду?
– Жандармы с рублевскими господами не дружат, всем известно, – веско заявил бывший слоник и, отвернувшись от дороги, посмотрел на Евграфа Игоревича с легкой насмешкой в воспаленных от бессонницы глазах. – Желаете, барин, запрещенную музыку послушать?
– Смотря какую. Подделки под блатняк я лично, братец, не уважаю, извини.
– Не, у меня настоящие записи. «Бардачок» откройте, справа мини-диски. Ага, справа. Зеленый возьмите. Ага, его. Вставляйте в магнитолу, послушаем.
Приемное устройство автомагнитолы сглотнуло зеленый кругляк, мигнуло светодиодом, и плоский, «натяжной» динамик над головой Евграфа Игоревича запел хрипловатым, бодрым голосом:
Последний вор повешен на рассвете,
Бакланов скопом продают в Орду,
Я фраер, так записано в анкете,
Я завтра с пересылки убегу-у-у...
Безвестный исполнитель под аккомпанемент трех гитарных аккордов пел про тюрьму, волю, побег в Дикие Земли, братство Ближнего Леса. Певец нагло фальшивил, сбивался с ритма, гундосил, но ехать под его песни стало веселее. Особенно веселился водитель. Подпевал дискозаписи, отстукивал такт пальцами по плетенке руля, насвистывал в унисон с мелодией. Под пение со свистом выкатились на Рублевское шоссе.
– Блокпост на Рублевке знаешь, братец?
– Оц-тоц-первертоц, от чертей слиняли...
– Братец! Кончай делать второй голос!
– А?..
– Два! Нет, уже полтора километра до блокпоста. Смотри в оба, как покажется сторожевая башня, не прозевай знак правого поворота.
– Нам направо?
– Так точно. Не доезжая блокпоста поворот. Свернешь, и где-то с километр прямо...
– К поселку за оградой, что ли?
– Да...
– Знаю! Подвозил туда одного барина. Роскошный поселок. Озеро у них за оградой красивое, парк. Живут же люди!
– Подъедем к КПП, скажешь охраннику...
– Э, нет, барин! Мы так не договаривались. Мне светиться перед охраной нету резона. Высажу вас перед контрольно-пропускным и поеду обратно.
– Боишься стукачей СГБэшных?
– На ГБ мне насрать, барин. С жандармами на воротах неохота встречаться.
– Понятно. Лицензии на частный извоз не имеешь, музыку похабную любишь, ругаешься грязно...
– При жандармах ругаться воздержусь, музон вырублю, лицензии нету – во с чем проблема...
– Ошибаешься, братец! С музыкальным вкусом у тебя тоже проблемы. И с ненормативной лексикой. И с диссидентскими настроениями. – Евграф Игоревич засунул руку под плащ, из нагрудного кармана пиджака извлек медную бляху, персональный жетон с эмблемой Жандармерии и личным номером ротмистра Карпова. – С языком у тебя главная проблема, братец. Язык у тебя без костей. Болтаешь лишнее случайному пассажиру. И со слухом у тебя проблематично. Я ж намекал, что имею отношение к Жандармерии.
– О чем вы, барин? Юмор, да? Не понимаю... – Сидевший в профиль к ротмистру водитель развернулся. Увидел бляху. Наконец-то до него дошло: господин с тросточкой в кресле справа, боже ты мой, офицер Жандармерии! Кранты! Полная майна!
О Великий Кахуна, спаси и помилуй! Нарушитель законов морали и экономики дернул за рычаг ручного тормоза. «Яузу» тряхануло, потащило юзом по скользкой дороге. Рука-клешня отпустила ручник, сжалась в кулак. Другая ручища выпустила руль, замахнулась. Выбор сделан – или убить, прихлопнуть, как муху навозную, хромого жандарма, или... Сработал реверс автомагнитолы. Запретный диск заиграл сначала, с первой песни, с первого куплета:
...Я фраер, так записано в анкете,
Я завтра с пересылки убегу-у-у...
– Врешь, фраерок! Ни-икуда ты от меня не денешься, братец!
Бывший слоник не понял, как так получилось, что только он замахнулся, и рукоятка трости, рогулька на конце сучковатой палки, сразу же уперлась в горло. Лязгнули зубы опрометчиво приоткрытого рта. Голову запрокинуло. Макушка стукнулась об ободок дверцы. Обеими руками, обеими клешнями ветеран рабочих дружин схватился за трость-рогатину. Ай!.. Медная бляха жандарма скользнула под локти рук-молотов и ударила в пах. Пудовые кулаки разжались, так и не сумев сломать деревянную трость.
– Палка внутри железная, братец, стальная. Напрасно мучился. Зря время потратил. Надо было попытаться дотянуться пальцами до моих глаз и пах надо было беречь, братец.
Евграф Игоревич дернул тросточку на себя. Отчаянный человек за рулем согнулся, пытаясь дотянуться лбом до колен. В паху у него жгло огнем, в горле полыхало пламя.
– Больно, братец? Больно, милый! Ты, мой хороший, отчаянный мой, послан калеке жандарму в штатском не иначе самой судьбою! Случай – это псевдоним бога, когда бог не желает подписываться. Счастливый случай свел нас обоих, братец. Крепись, борись с болью и слушай меня внимательно. Я обещал расплатиться за провоз по-царски, я сдержу слово. Я забуду твои обидные слова в адрес жандармов, выражения в недопустимой форме. Я... – Евграф Игоревич коснулся магнитолы, песня блатного ухаря оборвалась на полуслове – ...я разрешу тебе выбросить диск с непотребной музыкой. Я забуду номер твоей машины и то, что у тебя нет лицензии. Я отпущу тебя, братец. Утром. А до утра ты мой раб. Послушный и беспрекословный. Договорились?
– Чего делать прикажете, ваше высокородие? – сгорбившийся раб набрался сил задать вопрос и храбрости заглянуть в лицо хозяину.
– Поработаешь по своему профилю, извозчиком. Предупреждаю: ежели раб еще раз рискнет попробовать себя в качестве гладиатора, я...
– Ваше высоко...
– Молчать! – Трость стукнула раба по лбу. Невольник сжался, спрятал голову в огромных ладонях. – Чавку без команды не разевай, мразь! Бивни посшибаю, хобот узлом завяжу! Ты – бывший слоник, я – бывший скаут. Уяснил расклад сил? Понадобится, я тебя и без всяких подручных средств, со связанными за спиной руками, зубами загрызу! Есть опыт, верь слову! Сядь нормально! Спину выпрями, харя! Езжай дальше! Скажешь охраннику пароль: «Анфиса», ворота откроются, езжай к самому большому коттеджу у озера в глубине парка. Выполнять!
Поселок на холме в непогожую ночь выглядел фантастично. Вокруг поля, простор, посреди полей возвышенность, поросшая аккуратно стриженными деревьями. Над кронами деревьев торчат кирпичные башенки а-ля донжоны средневековых замков. Холм окружает ограда. Ажурная решетка с фигурными завитушками. Столбики ограды светятся красным. За оградой сияют оранжевым пеньки-фонарики. Прожектор с КПП шарит по полям.
Луч мощного прожектора поймал букашку «Яузу» на расстоянии полета стрелы от бойниц контрольно-пропускного пункта.
– Тормози, братец раб.
– Не доехали, ваше...
– Тормози, смерд! Стеклышко опусти, спросят: «Куда?», скажешь: «Анфиса».
«Яуза» остановилась. Прожектор потух. Машину поглотила тьма, из придорожного мрака к авто шагнул охранник в перепачканном землей камуфляже, с тяжелым боевым топором на изготовку.
– Куда? – простуженно спросил охранник.
– Анфиса, – ответил раб ротмистра.
– Проезжай.
Секунда, и вновь вспыхнул прожектор. Луч света пополз по дороге перед носом «Яузы» к открывшимся воротам.
– Спаси и сохрани...
– О чем бормочешь, смерд?
– Сексоты запишут номера тачки...
– Дурень! Барчуки за оградой специально пароли придумали, дабы шлюхи по вызову не боялись ездить в гости. Мы, жандармы, на это безобразие сквозь пальцы смотрим, кое-какие вольности барчукам дозволены по высочайшему соизволению.
– Охранник видел, в машине...
– Дурак! Охраннику платят за то, чтобы он, услышав пароль, более никого и ничего не видел, ясно?
Минули КПП, с черепашьей скоростью поползли по лабиринту парковых дорожек. Хрустела тонкая пленка льда под колесами, кружились на ветру снежинки. Похолодало, и в мешанине дождя со снегом исчезла жидкая составляющая. Оранжевый свет фонариков обманчиво казался теплым. Как будто фонарики согревали озеро, чтобы оно не замерзло.
По дуге, берегом озера, подъехали к готическому замку из стекла и бетона.
– Стоп, машина! Жди, я скоро. Рискнешь смыться, учти – на выезд другой пароль, жди.
Евграф Игоревич выбрался на воздух. Резиновый набалдашник трости скользнул. Гололед, будь он неладен. К дубовым дверям замка-коттеджа ротмистр шел, внимательно глядя под ноги. Голову поднял, лишь оказавшись под козырьком возле двери, которая моментально и бесшумно открылась. За порогом – миниатюрная блондинка в форме горничной. Девушка встретила Карпова лучезарной улыбкой.
– Могу я чем-то вам помочь, милостивый государь? – проворковала горничная, вскинув длинные ресницы.
– Позволите в тепло войти, сударыня?
– Милости прошу.
Позволила. И дверь за Евграфом Игоревичем закрыла. И ротмистр с девушкой остался один на один в замкнутом помещении, где, помимо входной, находилась запертая дверь во внутренние покои.
– Что-то я раньше вас, сударыня, среди челяди Пал Палыча не замечал. Доложите их благородию – его высочество Граф пожаловал, собственной персоной.
– Великодушно извините, господин Граф. Их благородие изволят почивать.
– А ты, куколка, разбуди вельможу, побеспокой светлейшего.
– Никак невозможно. Они строжайше не велят их...
Евграф Игоревич ударил кулаком в смазливое девичье личико. Девица не оплошала – кошкой скользнула под бьющую руку, пальчиками-коготками поймала запястье ротмистра, крутанулась, и будьте любезны: хрупкая милашка заломала руку барину-драчуну за спину.
– Ох, ловка, чертовка! Ой, полегче! Сломаешь! Где запрещенным приемам научилась, холопка? А вот я на тебя жалобу напишу!
Отворилась дверь во внутренние покои. В комнату-тамбур переместился до того ожидавший в засаде дородный малый. Именно – «переместился» И «малым» перемещенное толстобрюхое тело назвать возможно разве что в шутку. Килограммов сто пятьдесят в «малом» живого, жирного веса. Будь разрешены соревнования по борьбе сумо, быть сему толстяку чемпионом, право слово! – Держи его, Улита, крепче, – деловито распорядился толстяк. – Карманы барина проверим, и в погреб его до утра.
– Ой! Ой, не нужно меня в погреб, пожалуйста! – взмолился Евграф Игоревич. – Я болен! У меня клаустрофобия! Я нервный, психованый! В замкнутом пространстве с ума схожу до того, что вот девице-красавице в рыло кулаком... Ой! Больно!.. Простите, братцы! И сестры! Богом прошу, отпустите, а то плохо будет!
– Станет плохо, врача вызовем, – пообещал толстяк, смещая брюхо на кабаньих ножках ближе к Евграфу Игоревичу.
– Ты не понял, братец! Не мне, тебе плохо будет, девушке плохо будет! Отпустите? Нет? Зря...
Позже, много позже, девушка Улита с надеждой понять станет вспоминать маневр несчастного на вид инвалида, который позволил ему с легкостью необычайной освободиться от классического силового удержания. И потенциальный чемпион сумо, пройдет время, срастутся переломы, будет с ужасом вспоминать господина с тросточкой. Но все это будет потом, а сейчас, сказавши «зря», Евграф Игоревич вдруг разрывает захват девичьих пальцев, освобождает правый кулак и бьет им в кадык тяжеловесу. Толстяк падает, девица за спиной Карпова, получив локтем под дых, отлетает к стенке. Оживает палка в руке инвалида. Взмах, и трещат ребра тяжеловеса, еще взмах, и девушка хватается за подбитое колено.
– Уволит вас, ребятишки, Пал Палыч с работы, – смеется Евграф Игоревич. – Ей-ей уволит. Коли останется кого увольнять. Ну-ка, жирный, доставай коммуникатор! Доставай-доставай, вижу, антенка из кармана торчит. Буди Пал Палыча по экстренной связи! Не хочешь? Тогда выбирай: или сейчас же доложишь о приезде Графа, или убью, сволочь!
– Павел Павлович меня уволят, – захныкал толстяк, но коммуникатор из кармана достал. – Ночью не велено их беспокоить ни в коем разе...
– Ушки заложило, жирный? Я четко сказал – тебя уволят, а то как же?! Или убьют. Уволит Пал Палыч, и завтра, а убью я, и сейчас. Уразумел?
Резиновый набалдашник трости ткнулся в сломанное ребро, толстый закричал. Улита по-кошачьи выгнула спину, зашипела, присела низко, готовая увернуться от беспощадной трости, прыгнуть и атаковать скрюченными пальцами смеющиеся глаза загадочного господина Графа.
Карпов позволил девушке избежать секущего удара тростью, нарочно махнул сучковатой палкой со стальным стержнем излишне широко. Улита прыгнула. Кулак ротмистра встретил ее в полете. И кулак этот был несоизмеримо резче, чем в первый раз.
Слегка подкрашенные губы Улиты брызнули кровью. Девушка свалилась на пол, как марионетка с оборванной нитки.
– Не зли меня, жирный. – Евграф Игоревич слизнул кончиком языка капельку девичьей крови с костяшек плотно сжатого кулака. – Право слово, свинья, пойдешь на сало.
Трость со свистом рассекла воздух, толстяк зажмурился, а когда приоткрыл один глаз, узрел грязный цилиндр резинового набалдашника в опасной близости от своего носа.
– Считаю до трех и ломаю тебе пятачок, хрюшка. Раз...
Куцые пальцы толстого коснулись клавиатуры коммуникатора на счет «два». Прозвучали первые такты полонеза Огинского, сигнализируя о включении системы подавления всевозможных подслушивающих эфир устройств. Дрогнувший палец прикоснулся к мерцающей синим клавише, Толстяк прижал коммуникатор к уху, вздохнул порывисто, шмыгнул носом.
Ответа сломленный и морально, и физически тяжеловес ожидал, хлюпая в две ноздри и потея. Ему ответили, он чмокнул, втянул сопли ноздрями, пропел в микрофон:
– Алло, Павел Павлович, великодушно... – Толстяк замолчал, слушая реплику абонента и часто моргая... – Павел Павлович, пришлось... – И снова толстяк замолк. – ...Экстраординарное, Павел Павлович... – Опять толстяк молчит, ухо, прижатое к динамику, стремительно краснеет. – ...Приехали господин Граф. Какой Граф?..
Толстый отлепил коммуникатор от потной щеки, накрыл микрофон дрожащей ладонью, слезящиеся глаза обратились к ротмистру с немым вопросом, а слюнявые губы этот вопрос поспешили озвучить:
– Павел Павлович спрашивают, какой Граф...
– Скажи: «тот самый».
– Алло. Тот самый. Не понимаете?..
– Скажи: «Граф Ближнего Леса, барон Белого Леса», он поймет.
– Граф Белого Леса, барон Ближ-ж-ж... наоборот! Граф Ближнего... Чего-с?.. Сию минуту-с к вам в опочивальню? Да-с, пропущу...
– Ах-ха-ха! – расхохотался Евграф Игоревич. – Уморил, братец! Нет, вы слышали?! Он меня «пропустит»! Ха-ха-ой-и-и..
Коммуникатор, мигнув сразу всеми клавишами, отключился. Толстяк, кривя рот от боли в сломанных ребрах, спросил жалостливо:
– Прикажете проводить, господин Граф Белого... наоборот...
– Дурак ты, братец. Мозги жиром заплыли, милый? В ближайший месяц тебе с твоими травмами за мной, хромоногим, не угнаться. Объясняй, куда шагать, и ползи, лечись.
– По лестнице с голубями, в зеленый коридор и до картины с бурей, в дверь с голой женщиной.
– Великолепно излагаешь. Просто, доходчиво, а главное – понятно. Прощай, братец. Советую, как косточки срастутся, садись на диету. Улите передай совет зарезать того тренера айкидо, у которого она брала уроки японской фигни, и целиком сосредоточиться на занятиях стилем кошки. Оревуар!
Бездарный дизайнер украсил лестницу на второй этаж гипсовыми фигурками голубков. Лестница вывела к развилке разноцветных коридоров. Евграф Игоревич, следуя инструкции, повернул в коридор с зелеными лампочками под зеленым потолком, с салатной ковровой дорожкой и со стенами, оклеенными ядовито-зелеными обоями. Картина в золоченой раме на зеленой стене, когда Карпов к ней приблизился, шокировала маловпечатлительного ротмистра. Подлинник «Девятого вала» Айвазовского настолько не соответствовал интерьеру, что... что... что просто нет слов. Напротив шедевра армянского мариниста резная деревянная дверь. Резчик тщательно отполировал выструганную из благородной древесины грудастую фигуру русалки посередине дверной панели. Евграф Игоревич пихнул ручкой трости аппетитный барельеф в низ живота, дверь открылась.
– Простите за визит в неурочное время, Пал Палыч. Право слово, уповаю на ваше великодушное прощение, светлейший. Дело у меня, пардон, неотложное.
Пал Палыч встретил неурочного визитера стоя, с фальшивой, электрической свечкой в руках посередине опочивальни, декорированной под будуар в стиле французских Людовиков. За спиной Пал Палыча живописно лежало на паркетном полу стеганое одеяло, свалившееся с кровати под бархатным балдахином. Лампадка свечи многократно отражалась в овальном зеркале над золоченым туалетным столиком. Голову Пал Палыча покрывал острый ночной колпак с кокетливой кисточкой, тело пряталось под мягкими складками батистовой ночной рубашки по щиколотку. Пал Палыч успел накинуть поверх батиста халат, расшитый драконами, а стереть увлажняющий кожу лица крем не успел или забыл со сна.
– О! Какой прелестный пуфик с кружавчиками под столиком с косметикой! Позвольте, Пал Палыч, я присяду. Вы тоже садитесь, милый. Присаживайтесь на кроватку, не тушуйтесь.
– Я...
– Цепочка от буя, как говаривал покойный дядюшка Компас. Садись, Хохлик, садись. Или продолжать называть тебя... вас Павлом Павловичем?.. Не-а, не буду. Ты – Хохликом жил, им и помрешь. Оставим за дверью политесы, забудем официальный тон, сидай, Хохлик.
Ротмистр подбросил тросточку, поймал в кулак резинку набалдашника, орудуя ручкой трости, как крючком, подцепил, подтащил к себе поближе пуфик. Карпов расстегнул плащ, оседлал пуфик, руками подвинул негнущуюся ногу, устраиваясь поудобнее.
– Захлопни чавку, Хохлик, и садись. Давай-давай, хоп?
Пал Палыч, пятясь, отступил к кровати, опустился на краешек.
– Гут, Хохлик. Я говорить буду, а ты на ухо принимай, хоп? Давненько не видались и... И, во-первых, поздравляю – подтяжку лица тебе сделали отменно, на пять. Выглядишь молодым человеком, старичок, обманул время. Уверен – деньжищ отвалил пластическому хирургу целую гору. Целый курган на костях проданных тобою собратьев, мафиозо...
– Я... – Хохлик спрыгнул с кровати.
– Сидеть! – Карпов рванул из-под мышки излучатель, направил раструб оружия в лицо Хохлику. – Сел и молчишь, милый. Кляп бы тебе в чавку запихать, да мараться неохота. Люблю я, понимаешь, с безмолвными собеседниками болтать, имею такую слабость.
Карпов дождался, пока Хохлик сядет, опустил излучатель, но убирать оружие обратно в кобуру не стал. Положил излучатель на согнутое правое колено.
– Народ тебя любит, Хохлик. Газеты цитируют твои откровения о проценте самоубийств среди потребителей плакун-травы, тиражируют твои призывы одуматься. По телевидению рассказывают о меценатстве Павла Павловича. Пограничники закрывают глаза, когда мимо проходят твои курьеры, а налоговики жмурятся, когда ты продаешь за налик плакун государственным фармацевтическим фирмам. И твои, твои люди, все об этом знают, нещадно режут без суда и следствия последних толкачей. Для народа ты, братец, истинный Робин Гуд в законе, ты – благородный разбойник, капитан пиратов на службе у нации! Но если ты сегодня ночью не захочешь или захочешь, да не сможешь мне помочь, я позабочусь, чтобы утром все узнали правду о Хохлике-Робине, который на самом деле ссученный урка, фискал, стукач со стажем, «шестерка» на побегушках у Жандармерии, тварь дрожащая. – Ротмистр взял паузу. Достал портсигар, зажигалку, раскурил сигарету. – Народ во все времена уважал благородных разбойников. Слагал о них саги, легенды, баллады. И сегодня трусы слушают блатные песни о смельчаках, которым плевать и на кнут, и на пряник. Со времен пирамид нет большей радости для труса, чем известие о том, что кумир смельчаков на самом деле такой же трусишка, как все вокруг...
Не выдержал Хохлик, вскочил.
– Евграф! Что с тобой?! Разве я когда-то тебе отказывал?! Всегда при полной конфиденциальности и взаимном уважении мы...
– Сядь! – Ротмистр прикоснулся к излучателю, Хохлик, будто в мультфильме, подпрыгнул и приземлился попкой на кровать, захлопнув рот в полете. – Сиди, Хохлик, молчи!.. А правда, чего это я начал беседу с угроз? Ох дуралей! Я дуралей, Хохлик. Не ты, а я. Давненько с тобой не общались и... – Евграф Игоревич затянулся, выдохнул дым через ноздри, – ...и страшно мне, брат Хохлик. Сам боюсь, поэтому и хочется всех подряд напугать до смерти. Беда, Хохлик! Беда пришла в Москву, в Мир, в жизнь на планете. Алекс вернулся, но это уже не тот Алекс, каким мы его знали. Это Апокалипсис по имени Алекс! Сын Белого Кахуны, разрушитель, Антихрист в Москве! Я уверен – ОН в столице. Мы дышим с ним одним и тем же воздухом, ОН мокнет под тем же дождем, смотрит на те же тучи. ОН – носитель зла! Абсолютного зла! С его приходом вернется хаос! Он уничтожит Державу!.. Посмотри, Хохлик, внимательно посмотри... – Карпов взялся за раструб излучателя, приподнял оружие, указал кончиком сигареты на ложбинку в корпусе. – Это мой «Вий», новейшая модель с идентификатором. Я могу установить такую частоту воздействия, что ты обгадишься от безотчетного страха, а могу сделать так, чтобы у тебя разорвалось сердце, могу увеличить радиус действия и разогнать или уничтожить целую толпу, а захочу – и смогу поразить выборочно одного конкретного человека в народном скоплении. Но не это главное! Оружие МОЕ, вот в чем соль. Я – единственный его пользователь. Любой самый квалифицированный и дотошный умелец сдохнет, вздумай он взяться за перенастройку идентификатора... – Евграф Игоревич затянулся, поперхнулся дымом, выругался, воткнул тлеющую сигарету в баночку с кремом на туалетном столике. – ...Придумали идентификацию очень давно, а серийное производство персонифицированного оружия Держава начала лишь в минувшем квартале. Ах, если бы мы начали штамповать оружие нового поколения хотя бы год назад! Хотя бы год! Но Держава еще бедна, к сожалению, и вынуждена заботиться о подданных порою ценой собственной безопасности. Рисковать конструкцией муравейника ради качества жизни муравьев. Спится муравьям мягче, а что от мягкости пола потолки проседают, им, мурашам, невдомек. И объяснить невозможно, вспомни, как политика «все для армии» сразу после Трехдневной чуть не закончилась всеобщим бунтом. Пришлось перековать часть мечей на орала, чтоб крикуны не орали, и сегодня у народа вдоволь хлеба, с избытком зрелищ. Народ счастлив. Почти счастлив. Орда на южных границах копит силы, постоянные приграничные конфликты ежедневно обходятся Державе десятками, а то и сотнями жизней, день на день не приходится. И вот наконец-то у нас появился шанс победить Орду, преступность в городах, бандитизм в селах, а главное – Дикие Земли. Персональная идентификация сделает невозможным бесконтрольное распространение любого оружия, даже холодного. Снабженный идентификатором нож кто-то чужой не сможет даже расчехлить. Гранатомет с идентификатором для грязного кочевника – бесполезная ноша! С луками и стрелами против новейшего оружия особенно не повоюешь. Набеги Орды в поисках трофеев забудутся, как страшные сны. Спившийся бомж больше не будет караулить околоточного за углом с кирпичом наготове. Электрошоковая дубинка с идентификатором не спасет бомжа от патрулей, и продать ее станет невозможно. Самодельные арбалеты бандитов не сравнятся с фабричными, снабженными устройством опознавания владельца. Перспективы самые радужные. И вдруг появляется Алекс Таможин. Спринтерский рывок к счастью под угрозой фиаско. На пути Державы к светлому будущему возникло препятствие в образе Сына Белого Кахуны. Полная майна, Хохлик! Хоп? Кто знает, сколько на территориях той же Орды осталось складов с малоэффективным сегодня огнестрельным оружием и боеприпасами? Хоп?
– Хлоп, – сдержанно кивнул Пал Палыч. Всякое желание вести диалог с жандармом у Хохлика исчезло бесследно. Господин ротмистр нес обыкновенную агитационную чушь. Неужто жандарм пишет на диск беседу с Пал Палычем? Дурак, Хохлик, сболтнул про конфиденциальные контакты с Карповым, ой дурак! А ну как опочивальню слушает СГБ? Нет, вряд ли. Вчера Пал Палыч самолично проверял помещение на предмет наличия «жучков», и у ротмистра в кармане его чудесный портсигар, чудо техники, замаскированное под портсигар, суперглушилка всего и вся. И все же – а вдруг?..
– Несколько часов назад я видел помеченного ЗНАКОМ человека, который пристрелил, убил пулями таких же, как он, шестерых нечистых, – произнес Евграф Игоревич, задумчиво рассматривая серебряную нашлепку в виде головы льва на своей трости. – Физику феномена я отказываюсь понимать. Физика противоречит здравому смыслу, но на то и существует понятие «феномен». К счастью, пока носители феномена локализованы в замкнутой социальной нише. Пока их возможно уничтожить, пока. Извести под корень всех без разбора причастных к инфицированной социальной среде до поры не проблема. Но прежде всего необходимо отыскать источник заразы – Алекса Таможина. Иначе феномен выйдет из-под контроля и катаклизмы в обществе неизбежны. Да, раньше не было деления на чистых и нечистых, раньше все были чистыми. Было время, и я обходился без трости. Став калекой, я долго и мучительно учился заново ходить, и если сейчас моему левому колену чудесным образом вернется способность сгибаться, я вряд ли удержу равновесие. Точно так же дела обстоят с Державой. Рухнет та Держава, где ЗНАК обесценится, превратится в бессмысленную татуировку. Лично против Алекса я ничего не имею. Ненависть к инфекционной болезни и жалость к больному категории совместимые. Таможин далек от политики и вряд ли ведает, что творит. Но почему бы ему не пойти проповедовать в Китай, например? Или в Орду?.. Оо-ох-х... я устал говорить, брат Хохлик. Довольно разговоров, подвожу итог – если к утру я не встречусь с Алексом Таможиным, я тебя уничтожу, Пал Палыч, обещаю... Сядь! Смирно сиди, мразь! Ничего не желаю слушать! Напряги старые связи в преступном мире, найди мне к утру Алекса. Как хочешь, но найди! Или... ты знаешь, я обещаний на ветер не бросаю, братец...