Глава 47
Нет, все получилось совсем не так, как в тот раз. И вместе с тем — так же. Лучше.
Вновь исчезли стены, дом, воздух, солнце, и все, близкое и далекое. Остались: ей — судорожный, непередаваемый восторг, ему — секунды блаженного освобождения от тела, которое собралось в одну точку и взорвалось, и возвращение в сведенные мышцы, тоже наслаждение, и вновь что-то еще.
Но это было потом. А сначала они просто вошли.
— Солидно живешь, — сказал Михаил, оглядываясь. -
Прочно. Мне всегда не хватало такого духа поколений, проживших на одном месте.
— А мы и прожили на одном месте. Дедушкина еще квартира.
Елена Евгеньевна положила сумочку у зеркала, посмотрелась. В ней еще жило ощущение поцелуя, вкус губ, головокружение.
— Это он? — спросил Михаил из гостиной. Он стоял перед парадной фотографией деда в орденах и генерал-полковничьих погонах. — А это?
— А это папа, — сказала Елена Евгеньевна, привычно соскальзывая в Елену-первую, хозяйку дома. — Кофе? Выпить что-нибудь?
«Боже, что я? Это же Михаил, Миша, мой человек-зверь, неизвестный и такой желанный… У которого, между прочим, только что устроили погром в квартире, — напомнила себе она, — а он, не предприняв ничего, что в таких случаях полагается, моментально утащил меня, оставил этого своего чудовищного искалеченного приятеля… Может, то — вовсе не Михаила, а его квартира? Он, похоже, был только рад, все время смеялся одними глазами… Я-то как сюда привезти согласилась? Где были твои мозги, голуба моя? За такси платил, как провинциальный купчик. Или налетчик. Сдачи не надо… Так нормальные люди не поступают».
Похоже, настало время возмущенных недоумений.
— А это кто? Муж? Или тот самый, с которым мы всех победим? — Пропустив ее слова мимо ушей, Михаил продолжал осмотр семейных портретов.
«В ее квартире ни о чем говорить нельзя, — решил он, еще когда они сидели в машине и потом на улице спрашивал про светофор. — Елена. И у меня, кажется, ни с кем не было, как с тобой, но ведь это не имеет никакого значения. В любом случае это не имело бы самого главного значения, но есть срок этому моему счастью, не зависимый от того, когда там возвращается ее муж.
А кроме того, есть еще ребята из синих «Жигулей». Если они с налету подложили «жучка» нам в «Чероки», почему бы им не сделать то же самое в твоей фамильной квартире. Еще раньше, когда меня не было, а была только ты. Поэтому ничего я здесь говорить не буду».
— Вот это как раз муж. Можешь полюбоваться. Так что будешь пить, незнакомец?
Елена Евгеньевна рассердилась. На себя, на Михаила, вообще на все. Почему бы ему не поцеловать ее самому, например?
Его руки обхватили сильно и ласково, провели по телу от бедер до плеч и шеи, нос уткнулся в волосы на затылке. У Елены Евгеньевны задрожали колени.
Михаил целовал ее шею. Она слышала, как протяжно, долго втягивает он в себя ее запах и мимолетно порадовалась, что надушена сегодня, чем надо и где надо.
Утром, собираясь к нему, она надела самое лучшее белье, слегка насыпав пудры в чашечки бюстгалтера и невесомые трусики, и выбрила еще раз под мышками, и прошлась депилятором по голеням, и выдернула несколько черных волосков вокруг соска, и подровняла брови, и покрасилась — чуть-чуть, намеком, как всегда.
Ей надоело молчание телефона. Она больше не могла ждать. Михаил должен был оказаться на месте, и он там оказался.
Теперь она хотела показать ему себя, какая она.
— Подожди, — прошептала она, поворачиваясь к нему лицом. — Подожди, слышишь.
Каким-то чудом, мигом она разделась, закинула руки за голову. Михаил, сбрасывая с себя вещи, восхищенно оглядывал ее всю, ее тело, которое она так готовила для него, а сейчас отдаст. Он поймет, какой она может быть.
Слегка приподнимаясь при каждом шаге на мысках, она повела его в спальню. Встала у кровати, изогнувшись, приподняв грудь. Поочередно он взял ртом ее твердые темные соски. Она провела по его животу, гладкому и твердому, стиснула член, готовый для любви. Крепко обняв за шею, заложила одну ногу ему за поясницу и выгнулась, чтобы он мог войти в нее… и упала навзничь, обвив его ногами, а он сжал ей бедра.
Не вошел — влетел, ворвался туда, где его так ждали.
Стало нечем дышать.
— Мишенька… зверь… Бог… еще, еще…
вспышка — цветы — дорога — зеленый газон — вспышка
Тенью плыла она над синей травой, и метелки проносились сквозь ее призрачное тело, не задевая, не щекоча. Черная широкая лента реки сверкала рядом. Два отсвета, не пересекаясь, лежали на ней, две серебряные дорожки от луны, что висела над тем берегом, и от луны, что над этим.
Почти не различала она того берега черной реки, но одинокую фигуру на нем видела ясно.
Он гордо стоял, уперевшись в черный песок всеми четырьмя лапами, и кольцо змей на его шее зловеще шевелилось. Драконья пасть, которой оканчивался хвост, пылала щелью незакрытых острых челюстей. Огромные плечи, налитые силой, и могучий торс.
Ему не нужна лодка с безмолвным лодочником, которая никогда не перевезет ее обратно. Он несет свою службу на том берегу, откуда есть выход к свету, навечно потерянному для нее. Он не допустит ее туда.
Но если она спустится к черной воде и позовет — он придет к ней. Она знает.
Три головы со светящимися глазами задрались к мрачному небу. Три пасти испустили протяжный вой.
Он придет, он услышал. Сильный, сильный…
вспышка — цветы — дорога — зеленый газон — вспышка
— Сильнее! Сильнее!.. Миша, любимый…
Она то широко открывала обезумевшие глаза, то вжимала затылок в подушку. Внезапно выдернув ее из-под головы, одним сильным движением она подняла и себя, и тяжело бьющего в нее Михаила, подсунула подушку под поясницу.
Зверь в ней разрывал внутренности, расшатывал позвоночник…
Сколько это длилось, о, сколько же это длилось!
Она закричала.
…Пришла в себя от осторожных прикосновений ласкающих губ, языка к животу. Внутри стихало. Ослаблялась струна.
Она больше ни с кем не захочет. Она не сможет больше ни с кем, кроме Михаила. Выходит, Андрей и тут был прав? Насчет Бусыгина? Она тихонько засмеялась. Умница Андрей, все-то предусмотрел.
— Боишься щекотки, — сказал Михаил, отрываясь от своего занятия.
— Ты представить себе не можешь, какие глупости лезут в голову влюбленной женщине. — Голос у нее чуть охрип. От крика, наверное. Она села на покрывале.
— Еще немного, и ты раздавила бы мне голову.
— Не дразни меня, милый. Вдруг мне еще захочется, что будешь делать?
— Невысокого же ты обо мне мнения.
Она взяла его лицо в ладони, нежно поцеловала.
— Я обожаю тебя, Мишенька.
— Такие слова — и таким морозным тоном. Снежнокоролевским.
— Что поделаешь, видно, мне все больше мужики попадались, которых в строгости держать надо было.
— Мужик — он тоже разный бывает, — сказал Михаил.
— А с другими мне было неинтересно. Или так — кое-как…
— Я польщен. Послушай, у меня впечатление, что упал я с одной женщиной осквернять это супружеское ложе, а встал с другой.
— Привыкай. И ты еще не встал. Она прошла в гостиную, вернулась в его рубашке, а ему кинула мужской халат.
— Это из папиных вещей, ты не думай.
— Стоит ли вообще думать. Я разучусь, обещаю. Михаил потянул ее обратно. Елена-первая чуть было не упала в его зовущие нетерпеливые руки, не приникла;» припухшими губами к твердому телу — обцеловать от пальцев ног до глаз… но Елена-вторая быстренько загнала ее на место.
Она ловко вывернулась из рубашки.
— Не сию минуту, ладно? Я на тебя посмотреть хочу, мой хороший. Дай мне немного передохнуть. Вернешь рубашку или мне ходить голой?
Он молча перекатился на край, встал, накинул и запахнул халат.
— Шампанского, да? — сказала Елена Евгеньевна.
— Из холодильника?
— Из морозильника! Я сейчас. — Она легко поцеловала его, ушла и вернулась. — Открой.
В ней вдруг появилась странная раздвоенность. Не обычные ее игры в «первую-вторую», которые все-таки не совсем были играми, а как будто было что-то — и нет. Отняли или само пропало.
Грандиозное… и печальное.
Пока она ходила в комнату за вещами и потом за шампанским, Михаил пытался успокоиться и сосредоточиться. Он почти не помнил, что отвечал сейчас.
Его утихающие ласки, когда она, всхлипывая, лежала в полубеспамятстве, были вызваны благодарностью и нежностью, а не желанием. Вряд ли бы он сейчас что-нибудь смог.
«Визия». Опять о ней. Значит осталось совсем мало времени
Шампанское было по-настоящему охлажденным и очень хорошим.
— Если мы сейчас простудимся и умрем, я жалеть не буду, — весело сказала Елена Евгеньевна.
Михаил сразу отстранил свой бокал, словно обжегшись о ледяное вино.
— Какие у тебя планы на сегодня?
— Только ты, милый. Я готова быть с тобой вечность. На ближайшие двадцать четыре часа вполне можешь рассчитывать.
— Вечность — хорошее слово, — сказал Михаил.
— Я сказала не так? Почему ты спросил про сегодня? Ты хочешь уйти? Прямо сейчас?
— Нет. То есть да. Вместе с тобой.
Он сходил собрал свою одежду. Всего-то два шага, а когда вернулся, Елена была уже не в его рубашке, а в чем-то голубоватом, прозрачно-ворсистом. Она смотрела, как он одевается.
— Я… обидела тебя, да? Тебе было плохо со мной. Поэтому ты уходишь.
Он тотчас захватил ее в кольцо своих рук. Поцеловал в мокрые глаза.
— Что ты. Разве я сказал, что я ухожу? Я сказал, что мы уходим, ты и я. Хочу тебя кое-куда пригласить, понимаешь? Снимемся с якоря, пока день?
Елена Евгеньевна, как только он обнял, вцепилась ему в плечи и не отпускала. Какая там первая-вторая»! Ей показалось, что он сейчас уйдет навсегда.
— Ты правду говоришь?
— А ты как думаешь?
Он опять поцеловал ее. Не дав поцелую разгореться, оторвался.
— Не так уж я хорош, чтобы из-за меня плакать.
— Скажи еще что-нибудь. Что-нибудь хорошее.
— Я скажу, — пообещал он. — Я скажу столько раз, что тебе придется затыкать уши. Ну, теперь меня можно отпустить? Я не дальше кухни. Мне обещали кофе…
— Конечно. Сейчас.
— Э, нет, позволь мне. А ты одевайся. Насколько я знаю женщин, этот процесс займет не менее часа. Не беспокойся, я все найду сам.
Он вышел, а Елена Евгеньевна вытерла глаза, посмотрела на окружающие привычные вещи, ставшие новыми. Вздохнула и неожиданно для себя счастливо засмеялась.
Мысли Михаила неслись беспорядочно.
«Да, это именно тот ракурс, а треклятый светофор был правее. Странное пятно… Надо спросить ее про песню, но какая разница, на даче рядом с аэродромом я уже побывал… Только «наезда» мне и не хватало, тезка-Мишка верно сказал, братвы почерк, причем неотесанной… Что было сейчас? «Визии» и так не всегда четко запоминаются, а тут — в самый момент. Почище, чем муж из командировки. Как только не упал… — Михаил не удержался, хмыкнул. — Теперь мне думай, не думай, а только надеяться, что Батю чем-то осенит, я, похоже, выдохся…»
— Подходяще?
Она замерла, чтобы Михаил мог оценить ее, опершись на один из пяти выгнутых стульчиков вокруг светлого стола.
И сама она была вся светлая.
Очень светлое платье из необычной ткани со светло-зеленым на светло-сером с отливом и выработкой. Такая же пелеринка. Резные браслеты слоновой кости на обнаженных смуглых руках. К браслетам — кулон, сразу видно, очень старинный.
Шагнула, чуть сместившись — разрез до бедра. В кулон вставлен крупный черный камень.
И свободная россыпь черных колец по плечам. Михаил очень серьезно поднял кулон, сдвинул в сторону. Утонул губами в душистых полукружьях встрепенувшихся грудей.
— Честное слово, — сказал, возвращая кулон на место, — впервые вижу брюнетку, которой так идет светлое.
Елена Евгеньевна царственно изогнула бровь, улыбнувшись уголком рта. Обе ее родинки-мушки послушно подпрыгнули.
— Такой королеве необходимо соответствовать, а я… Придется ко мне снова заехать, что-то там должно было остаться. Кстати, Пашу могли бы прихватить с собой, он из глубинки, ему полезно развеяться. — Михаил надеялся, что это прозвучало достаточно естественно.
— Я думала, мы только с тобой… Нет, я не против, но… Что с ним было, почему он так… так истерзан? Его это не смущает? И вообще, Миша, а ты сам? У тебя в доме такой ужас, а ты куда-то срываешься, меня увозишь, вместо того, чтобы…
Прорвавшаяся Елена-первая, поняв, что она говорит и как это выглядит с ее стороны, испарилась вновь, предоставив, как всегда, расхлебывать другим.
— Поцелуй меня, пока я не намазалась, — строго распорядилась Елена-вторая, не глядя на него. — И где кофе?
Михаил растерянно оглянулся на молчащую кофеварку, на холодный чайник.
— А знаешь, я про него и… Да черт с ним, с кофе. Елена Евгеньевна-вторая, именно вторая, а не первая, даже не ужасаясь тому, что творит, преспокойно налила чуть теплой воды в подготовленные чашечки. Поставила ладони вокруг одной, и на лоб набежала складочка. Напиток вспузырился. С края чашки сбежала коричневая пена. Со второй — то же самое. Только тогда она подняла расширенные глаза.
— Господи… Да как же я? Зачем? И ты…
Она зажала рот обеими руками.
Михаил страшно смотрел на нее, прижав палец к губам. Отнял, показал на стены кухни и потолок и опять приложил. Кивнул с немым вопросом.
Помедлив, она кивнула в ответ.
