2
Свидетельство
Можно понять. Климат и обстановка Эдема с полуручными зверями и таким обилием повсюду произрастающей пищи, что уже через поколение-другое люди с радостью перешли на чисто вегетарианскую диету. А эти белые одежды, которыми полны — всегда полны, свежими, чистыми, всех сортов и размеров, сколько ни забирай — «белые лавки», на которые буквально натыкаешься в любом городе на каждом углу? Конечно, получив такое убежище, вырванные из катастрофы не могли не испытать к нему чувств, сродни религиозному преклонению.
А сами города! В нашей семейной летописи, что скрупулезно велась от стандарт-года к стандарт-году, ко дню ото дня, немало места было уделено тому потрясению, в которое поверг людей вид маленьких аккуратных городов Земного ковчега.
Знакомые, памятные, родные очертания, лишь повторенные в сколько-то кратно меньшем масштабе!
Миниатюрные Токио и Сидней, Нью-Йорк и Рим, Санкт-Петербург и Лондон, Прага и Венеция… С приходом в умы единого стандарт-языка названия эти стали стираться, и уж совсем позабыт тот восторг, с каким люди бросились тогда смотреть, сравнивать, чуть ли не искать собственные, оставленные на той, гибнущей Земле, дома, в которых жили когда-то. И многие свое потерянное там находили здесь, и все было так же, вплоть до мебели в комнатах и фотографий на стенах. Но, видимо, это уж точно легенды…
На настоящей Земле к тому времени Сан-Франциско, Токио, Мехико, Лос-Анджелес лежали в руинах двенадцатибалльных землетрясений. Сидней, Владивосток захлестнули гигантские океанские волны цунами, происходящие от таких же провалов и сдвигов тверди, но подводных. Воды Мирового океана поднялись из-за стремительного таяния полярных ледяных шапок и заливали прибрежные города. Так погибли Гамбург и Копенгаген, Росток и Киль.
Что не поглотила вода — уничтожил огонь. Лондон, Париж, Вена, Рим, Мадрид, Берлин, Оттава, Монреаль, Чикаго, Детройт, Ванкувер сгорели в полосе, по которой ударило испепеляющее Солнце. Не знакомое нам — ровный тепличный светильник, — а раскаленная безжалостная звезда, от гнева которой все живое на Земле-планете укрывалось за тончайшим невидимым покровом, слоем особенного газа, который в некий момент треснул и разорвался.
Москва и Нью-Йорк пали жертвами смертоносных изобретений самого человечества, в дни глобальных потрясений попавших в руки отдельных групп…
Пекин и Дели, Улан-Батор и Гонконг, обширные пространства между ними оказались поражены внезапным и необъяснимым (а что вообще объяснимо в той трагедии?) умопомешательством людей, заставлявшим их кончать с собой… Люди другого, самого жаркого на Земле континента, целыми странами вымирали от неизвестных, бурных и неизлечимых эпидемий. Имена погибших городов. Чужие для современного землянина понятия. Они уже ничего не говорят, а в будущем — скажут еще меньше. Мне даже приходится преодолевать некоторые трудности при написании их значками стандарт-языка, больше похожими на пиктограммы или иероглифы, чем на буквы.
Но те, настоящие города, мегаполисы, столицы мировых государств, были огромны. Впечатляющи. Величественны. В каждом жило в десятки раз больше людей, чем во всей нашей утлой обители, какой бы она ни казалась нам необъятной. Каждый собрал и воплотил в себе блеск и гений человечества за тысячи лет… Равно, надо полагать, его же пороки и нищету…
До последнего времени в моей семье хранилась нарисованная по памяти земная карта. Она имела вид двух кругов с преобладающим синим цветом — цветом воды. Отчего именно два круга, я сказать не могу. Еще дед объяснял мне что-то, но теперь я уже забыл. Это не так важно. Боюсь, со временем забудется не только это.
Тем более что карту я сжег. Уничтожил семейную реликвию. Как и все памятные записи семьи. У меня случаются такие приступы глухой тоски по нескольку стандарт-суток. Пусть не остается ничего. Детей у меня нет по уже объясненной причине, — а умру я, и кому это будет нужно? Хотя сейчас жалею о том поступке. Пишу вот. Зачем? Ну скажите мне, зачем?!
Нет… я о другом… Да! Так вот я, собственно, хотел сказать, вполне понятно, что должны испытывать люди, поколениями прожившие в спокойствии и неге и уж позабывшие, что может быть иное, когда незыблемая почва вдруг всколыхнулась под нашими ногами. Выплеснулись из берегов реки. Забурлило всегда умеренное Срединное море. Стала пульсировать и меркнуть линия солнца над головами…
Самое страшное в кошмаре — это когда он повторяется. Даже если и не подозреваешь, что это повтор. Приходит второй «последний день Помпеи», и души покоящихся под пеплом стенают от ужаса… — Впрочем, последнее сравнение вам все равно ничего не скажет.
Не только я, знающий, но каждый без исключения землянин вынес впечатления колоссальные. Дело не в панике и не в шоке, хотя паника и шок тоже были. Мы поняли, как наш мирок мал и хрупок, как мы зависимы от него, как всем сердцем должны беречь его и любить — единственное, что у нас понастоящему есть. Не просто пользоваться, а — любить…
Все это мы поняли после. Позже. Страх жил до следующих нескольких Переселений, после которых мало кому осталось его помнить, а у оставшихся забылось само собой. Кроме меня.
А вот любовь к нашей маленькой страннице-Земле горела в людях с тою же неослабевающей силой, с какой была зажжена.
А потом Роско поведал мне, что земляне стали свидетелями побочного эффекта от явления, когда Земля, не пожелав послать Переселенцев на отобранную планету, не пожелала также просто покинуть ее. Несчастливый мир с неудачницей расой был разрушен вместе с жителями, сколь уж и как там были они разумны. Потребовалась небывалая мощь, и нехватку ее внутри мы почувствовали на себе. И только.
Могучая Земля. Земля-вершительница — Пусть я мал, пусть я — червь в избранном роду человеческом, ничтожен и Земле не нужен, горло мое сжимается от восторга и гордости, что я присутствую при осуществлении грандиозного проекта Вселенной.
Даже задуманного и осуществляемого без желания людей.
Наставник, бережно перекладывающий хрупкие страницы, оторвался на минуту, чтобы дать отдых глазам.
Вдалеке за окнами Дома Наставников на разливе Большой реки блестело неподвижное длинное отражение солнца. Наставнику был виден и спуск Большой реки, и краешек противоположного подъема. В рощу уходила старая дорога. По этой дороге Роско покидает Землю и возвращается на нее. За рекой, причаленный, все стоит у илистой отмели его плот с воткнутым меж бревен шестом, где Роско его оставил.
Но Роско сейчас нет на Земле. Нет того единственного, от кого зависит исполнение Земного пути, существование Земли, тридцати шести тысяч землян и среди них его самого, Наставника, одного из шестерых. Впрочем, их уже только четверо, но это пока…
Отчего — Роско? Вернее, тот, кто в очередной раз принял имя Роско? Забавно, Наставник усмехнулся, истоки обычая он узнал лишь из этой книги, до которой так давно добирался и добрался-таки наконец.
Так почему — он? Что в нем такого, что за редкостное среди тысяч землян свойство, из-за которого Земля века и века заставляет своих Наставников разыскивать тех, кому уготовано стать последующими Роско?
Наставник в общем догадывался, но ему хотелось бы иметь подтверждения. Он надеялся найти их в книге, но сейчас, читая, чувствовал, что надежды его напрасны. Придется оставаться со своими собственными умозаключениями, которыми он ни с кем делиться не собирался.
Он перевернул несколько страниц сразу. Перед тем, как взгляду упасть на строчки, подумалось еще раз о тридцати шести тысячах землян.
Тридцать шесть тысяч. Шесть раз по шесть тысяч. Ни больше и ни меньше, разве что чуть-чуть в ту или иную сторону. И на сей счет у Наставника имелись мысли, которые он предпочитал держать при себе.
«Добрая светлая Земля, — подумал Наставник, — где все друг перед другом открыты».
И продолжил чтение.
«Временами такие мнения возникают. Тоже — все более редко. Гипотеза, будто Земля странствует лишь «якобы», и Переселения совершаются лишь «якобы», а на самом деле никакого космоса вокруг нет, и Вселенной никакой нет, и весь наш «лебенсраум», сиречь жизненное пространство, есть только одна огромная иллюзия, — эта гипотеза, безусловно, притягательна, потому что все вроде бы говорит за нее.
В самом деле — ну что это за Переселения? Кто видел результат? Кто знает — куда? Кто возвращается?
Но возвращался Роско Андуэлл. Он видел. Он знал. И видимо, будет кто-то еще вслед за ним, ведь Роско предупреждал…
Кажется, я снова пытаюсь нарушить собственное обещание и затрагиваю одно из своих «не»… Нет, не буду об этом. Бессмысленно гадать.
Далее.
Почти сразу люди новой Земли были поставлены перед фактом, что они здесь не одни. Я не имею в виду перенесенных сюда вместе с человеком «по пять пар чистых и нечистых». Я говорю о тех, кто является не то нашими попутчиками, не то сторожами, а не то истинными хозяевами замкнутой в себе Земли.
Кого видят краем глаза, не успевая как следует рассмотреть. Кто возникает со своим свечением и гулом вдруг в любом месте, в любое время дня и ночи. Кто явно «кто», а не «что», ибо поведение их всякий раз слишком осмысленно, чтобы считать просто явлением нашей новой природы.
Осмысленно — значит разумно?
Но кто, по-видимому, настолько чужд нам, что присутствие их, пусть невидимое, но предполагаемое, вызывает такие чувства, как неприязнь, отвращение, почти физическое отталкивание. Этих чувств стыдятся, их замалчивают, возмущаются при одном только намеке на них, и это безусловно нездоровое отношение породило целый букет комплексов в нашем, уж какое есть, самосознании. Думаю, загоняемая внутрь больная тема еще претворится в какие-нибудь наиболее уродливые формы в виде табу и запретов. Впрочем, это будет только логично.
Странно, с Роско мы совсем не говорили об этом. Ему на Земле бывало не до того. Он здесь просто набирался сил. С немногими же приятелями — никого уж нет ныне — договорились лишь, что это, вероятно, тоже какая-то форма жизни, быть может, обладающая собственным, в ее понимании, разумом. Что основа ее скорее всего чисто энергетическая и что никаких точек соприкосновения, кроме вынужденного сожительства, с людьми у нее не просматривается.
Все это были пустые слова. Ведь главный и извечный человеческий вопрос по-прежнему открыт — куда идем?..
Ни к какому выводу не придя, мы сделали единственное, что могли: мы светящихся невидимок окрестили коротким и довольно, по-моему, отражающим если не суть, то хотя бы вид их, вечно ускальзывающий, именем «эрги».
Название, безусловно, на слух «энергетическое», но явно неправильное. Ну какое имеют отношение эти блуждающие огоньки, похожие на огни болот, которых почти нет на Земле, или огни Святого Эльма (я прочел в нашей сгинувшей семейной летописи, что это такое) к единице измерения работы в одной какой-то там принятой системе физических единиц.
Нет уж тех систем, нет самого мира, где науки те процветали и книги по ним писались.
А эрги на нашей Земле — есть».
Нока
Одна половина зала скандировала:
— Но-ка! Но-ка! Но-ка!
Она тяжело дышала, раздувая ноздри. Пот лил из-под волос, перехваченных широкой синей лентой, сбегал по ложбинке на спине, струйкой тек по шее, по груди. По груди тек не только пот…
— Но-ка! Но-ка!
Второй стандарт-час соревнования подходил к концу. В воздухе посреди зала висели два светящихся числа «70» и «68», и, покосившись, занятая своим делом Нока увидела, как восьмерка в 68 сменилась на девятку. Проклятая черномазая догоняет.
Вторая половина полутемного зала не менее отчаянно скандировала:
— Бе-ла! Бе-ла! Бе-ла!
Претендентки стояли на коленях спиной друг к другу, обе — только в коротких, ничего не прикрывающих юбочках и лентах на волосах — синей и красной. К каждой по подходящей стороне подиума вытянулась очередь обнаженных мужчин. Между претендентками, в самом центре, досчитывали время старинные водяные часы — кто-то их где-то выкопал в Старых Городах, отремонтировал и перенес сюда, в Ротик-Зал этого Парка Грез и Игр.
Нока закончила с очередным мужчиной, быстро проглотила, обмахнула ладонью рот и мокрый подбородок, кинула взгляд на цифры. «72» к «70»… нет, уже к «71». Следующий.
(Ты мне нравишься, киска. Ты мне тоже, парень, только не очень отвлекай меня, я на дистанции. Все мы на дистанции, давай старайся, а я постараюсь поскорей. Вот-вот, постарайся, так — хорошо?)
— О!..
(Молодец какой, почти сразу. Вот и семьдесят три, уделаю я эту сучку. Бела. Хороша Бела — ночью, покуда не наткнешься, не увидишь, бывают же чуда такие…
Да, парень, ты мне тоже нравишься, только не очень отвлекай, вот так хорошо?.. Может, не надо было соглашаться на второй круг? Колени болят. И поясница болит. К губам завтра не притронуться будет, ну да ладно. Я ее сделаю. Подумаешь, рекорд у нее… Семьдесят четыре… Ого, как брызнул, чуть не захлебнулась… Да, парень, ты мне тоже, только не очень… так — хорошо? Быстрее, быстрее!» И очередь заканчивается, это очень плохо, когда под конец время еще не вышло, а перед тобой уже никого, и нужно звать из зала, налетит-то туча, но драгоценные секундочки уйдут. Семьдесят пять. Да, парень, ты мне тоже… ой. Смех, в маске! Эй, зачем тебе маска, думаешь, я в глаза тебе буду смотреть? Да мне не откусить бы вам ненароком… Молчу, молчу, не стесняйся, расслабься. Вот так я делаю — хорошо тебе? Эх, и надо же было такому под самый финиш…)
— Нечестно! — завопили сразу многие из синего Нокиного угла, и она не выдержала, обернулась, освободив рот.
Ротик-Зал по традиции был оформлен в виде двух губ, на которых помещались зрители, и языка, где настлан подиум и проходит собственно конкурс. Стены покрыты недвусмысленными барельефами в виде извергающихся густых белых струй. С потолка свисают гладкие застывшие капли того же белого цвета. Из-за перекрещивающегося с двух углов освещения они красные с одного боку и синие с другого. Кроме горящих цифр счета по залу гуляет метель наведенных светляков, то и дело превращающаяся в пульсирующий фонтан, который начинает питать жадный возникающий над (или под) ним рот.
На задних рядах всегда полутемно, — и скамьи там выполнены в виде удобных лежанок с откидывающимися спинками. Но настоящие ценители ходят сюда все-таки ради самого соревнования. Поболеть за свою претендентку.
Вот и сейчас Нокины болельщики кричали, топали, свистели, улюлюкали, насылали на «красных» противников волну за волной густые клубы отвратительной вони, а «красные» отвечали им тем же. Сама Нока плотно держала защиту «розы-лала-веретенник».
Оказалось, эта ночная бабочка Бела прибегла к уловке. Она заранее подговорила нескольких своих болельщиков появиться на подиуме в самый последний момент, заранее возбудив себя, чтобы на ее долю работы, почти не осталось. Мгновение — один, следующее — другой, следующее — третий. Только лизнула — (готово. Так она рассчитывала выиграть решающий спурт.
— Нечестно!!!
(Нечестно!!!) Вопль раздавался вслух и мысленно. Те двое, кого выбрали быть Нокиными секундантами — следить, считать, фиксировать, чтобы с каждым мужчиной все было проделано до конца, без обмана, — привстали остановить состязание, но было уже поздно.
Раздался мелодичный звон. Начищенная медная штанга древней клепсидры, увенчанная хрустальными шарами, медленно повернулась на оси. Опустевший шар занял положение внизу, полный вознесся наверх.
Тоненькая цепочка капель вновь зажурчала, но отведенные конкурсу претенденток на звание «Первый Ротик Севера» два стандарт-часа прошли. Нока и ее соперница Бела проработали их добросовестно, секунда в секунду.
Нока встала с колен, чуть сморщившись от боли в пояснице. Заодно потрепала по напрягшемуся наконец органу лысого коротышку в маске. «Ого, он еще и лысый. На животе у него гораздо больше растительности».
(Извини, парень, не судьба. Спасибо, что пришел. помочь. А вообще не будь таким скромным, это лишнее.) И забыла про него, моментально, впрочем, улизнувшего.
«75» — «73».
Синий угол ревел. Перед Нокой прыгали в калейдоскопном темпе разнообразные фривольные изображения. Она отмахивалась от них, прозрачных. Ноздрей все-таки достиг дразнящий чувственный аромат — шутники, объединившись, пробили ее защиту. Ага, это, конечно, вечно озабоченный Флайк с компанией. Вон они.
Нока помахала и одновременно погрозила им.
Обтерла залитое лицо, провела скользкими ладонями по шее, груди. Веки, и те слипались. Дома она обмоется по-настоящему, а пока — не пропадать же добру. Надо было удирать, но пока не прозвучит…
— Победила! Первый! Ротик! Севера… Нока!!!
Нетвердой походкой к ней подошла Бела — поздравить. Под хохот обоих углов они смачно — и липко — расцеловались. Потом, обнявшись, помахали сначала «синим», потом «красным». «У меня язык не поворачивается, я есть не смогу, — шепнула черная, действительно, как ночь, Бела. — И говорить». — «И вообще ничего в рот взять», — в тон ей ответила Нока. Обе расхохотались. А эта Бела вроде ничего, девочка с перцем. Оба черных соска пробиты колечками.
— Надо удирать, а то на кусочки разорвут.
— Ага. Увидимся.
Бела чмокнула ее в щеку, уже не для публики, а от себя, и, повернувшись к своим «красным» спиной, вдруг задрала себе юбочку, звонко хлопнула розовой ладошкой по твердому торчащему заду и испарилась с подиума. Только сдернутая красная лента взлетела и упала на нижний шар клепсидры.
«Ай да Бела!» — подумала Нока, с удовольствием проделывая тот же самый жест, но обернув соответствующую часть в сторону «синих». Она не видела, куда упала ее лента, но целилась Нока повесить ее на шар верхний…
Это все было вчера.
Сегодня Нока проснулась, отпила из бутылочки целебной воды. Сбросила серебристую простыню. Зажмурилась — и вот она уже под домом, между свай, где бьет минеральный источник. Его свежесть и ощущение пузырьков на коже останутся на весь день.
Завтрак состоял из навы, тика, изюма без косточек и шипучего меда, приправленного лепестками лалы. Она выпила сразу целый бокал, и тотчас же в голове сладко зазвенело.
Подумав, Нока тик решительно отставила. Хватит с нее сытного белка за вчерашний день. Она представила, сколько в общей сложности было проглочено, и захихикала. А вообще пора бы уже отставить эти глупости. Не девочка. Беле не больше семнадцати, ее понять можно, все ей в охотку, а сама-то…
Нока разломила наву и загляделась.
Утро обещало быть великолепным. Как, впрочем, все утра на Земле. Дом Ноки, который она заняла после позапрошлого Переселения, стоял в живописных скалах и смотрел фасадом прямо на Юг, через море, отсюда выдвинувшееся самым дальним краешком. По бокам оно выгибалось вверх гораздо более заметно, но Нока предпочитала утром смотреть прямо вперед. Там были Южные скалы, оттуда возвращался Роско.
Ее внимание привлек длинный стебель скалистого колокольчика на боку прорезанного ручьем каменного ложа. Колокольчик рос прямо из совершенно отвесной стены. Ни площадки рядом, ни карниза.
Мгновение — шелест — Нока там. Схватила — рванулась вниз из воздуха, на острые камни — мгновение — шелест, она балансирует на крохотном выступе; отклоняется, нечем зацепиться, в руке вырванный стебель с карминной гирляндой цветков — снова сжалось внизу живота — мгновение — шелест — она у себя во дворике — мгновение — шелест — в спальне. Где берет хрустальную вазу — мгновение — шелест — под домом, зачерпнула воды с пузырьками из озерца — мгновение — шелест — вернулась в столовую.
Нока чинно прошла несколько шагов к столу с оставленным мгновения назад завтраком. Чинно водрузила вазу. Чинным замедленным жестом поправили цветок.
Не удержалась, прыснула.
Ноке нравились эти маленькие сумасбродства. А и такого рода мгновенных коротких «перепрыгах», как она сама называла, Нока была настоящим виртуозом. Мало кто мог с ней сравниться в умении возникнуть и исчезнуть прямо в воздухе так, чтобы момента падения почти не случилось. Да еще успеть как-то созорничать за этот короткий миг.
Ее шалости одобрялись не всеми. Подобное поведение считалось излишним ребячеством, граничащим с неуважением к самой Земле. Но уж вот вам! Когда она сама с собой, она будет делать, что ей хочется. А то наставляют, наставляют… Кстати, о наставлениях…
Ноке расхотелось завтракать. Она кинула так и ненадкушенную наву и посмотрела на стол. Потом припомнила, что сегодня, кажется, обещала быть Ола, что из семьи Переселенцев с Белой реки. Девчонка остается с Переселением одна, просится в перекрестную семью. Что ж, можно ее попробовать, девочка гладкая и, кажется, без дурацких условностей.
Нока повеселела. Приберется заодно.
Нока одевалась перед серебряным зеркалом во всю стену. Что-то в сегодняшней еде было не то. А всего-то отщипнула пару изюминок. Целую корзину подарили еще в Парке. Мед тоже приволокли в огромной оплетенной бутыли восторженные болельщики. Мед двойной, выдержанный. Странная затхлость во рту. Нет, рекорды так просто не даются.
Презрительно хмыкнув, Нока оглядела себя с ног до головы. Вот такая она. Все свое и ничего лишнего. Любите, какая есть. И любят. Только вот Роско, несмотря на то что она все же его добилась… Хорошо, он, бедняжка, не знает о ее забавах. Но ведь все так делают? Что-то ведь нужно делать, чем-то заниматься? Не конкурсы вроде вчерашнего, так порошочки, не порошочки, так сумасшедший спорт, не спорт, так никому не нужные картины и новые дома, и всякие изобретения. Не они, так «зеленые» поляны, не «зеленые», так, еще чего-нибудь. Развлечений на Земле много.
Ей пришла еще одна мысль. Пожалуй, она себе сегодня тоже устроит. Совершенно особенное. И что она там подумала о наставлениях? Но она, кажется, будет внимательна и осторожна. А также тактична и почтительна. Не стоит огорчать, если без этого можно обойтись.
Почему-то раньше чем исчезнуть, она прошла в столовую. Ей было совершенно ничего не нужно там.
Яркий пурпурный цветок колокольчика — высокая свеча с десятками рдеющих твердых, как восковые, отдельных чашечек — стоял в вазе на середине стола, куда она его поместила. Но он уже не был тем прямым гордым стеблем, сорванным не более стандарт-часа назад. Чашечки съежились, основной стержень согнулся. Да и цвет посерел. Цветок скалистого колокольчика чрезвычайно живуч. Он способен стоять без воды до трех стандарт-суток, а в воде они у Ноки по месяцу выдерживали.
Она огорченно потрогала цветок. Несколько чашечек, обычно таких упругих, раскрошились под пальцами в черный прах. Нока вновь почувствовала на языке вкус затхлости, едва не гнили. Сплюнула, гадливо поморщившись, и тут же застыла в испуганном недоумении.
Все, что оставалось в тарелках, на блюдах, в вазонах, тоже приобрело несъедобный и просто отвалкивающий вид. Груши навы съежились, изюм будто окаменел и слипся, бокал с недопитым медом подернулся беловатой пленкой, подозрительно похожей на плесень. Нока не решилась даже дотронуться, понюхать.
Розы-лала-веретенник. И еще кое-что прихваченное от Роско, когда он вышел в шкурах. Даже от знакомой гаммы ее чуточку замутило.
Нока увидела в широком окне, что день, который обещал быть таким прекрасным, нахмурился, а по верхушкам елей бродит неизвестно откуда взявшийся ветер. Ей показалось, что даже здесь ее знобит, — такой он холодный.
Обхватив себя за плечи, Нока поспешила исчезнуть с обычным для этого действия легким шелестом.
Из полуотворенной дверцы «белого шкафа», где у Ноки хранились и неведомо каким образом возобновлялись запасы ее легких носильных вещей («белые шкафы», заменившие «белые лавки» Старых Городов были почти в каждом доме, во всяком случае, в тех, что строились много стандарт-лет назад и служили уже многим поколениям Переселенцев, были привычным предметом обихода, никому и в голову не приходило удивляться), медленно покачиваясь, выплыл бело-голубой шарик размером с небольшую сливу. Завис, чуть слышно треща.
По комнате распространился свежий грозовой запах.
Цветок в вазе в столовой и продукты на столе распались в тончайшую сероватую пудру. Ветер снаружи ударил незакрытой ставней, сдул все.
Нока 2
— Здравствуй, папик. К тебе можно?
Наставник Скин неторопливо поднял глаза. Внимательно осмотрел Ноку с ног до головы. У Ноки был вид старательной, послушной девочки. Она и волосы поднизала простым белым бантом. Смущенная, остановилась в дверях, держась за ручку. Послушная девочка готова сразу отступить, если ей не позволят войти занятые взрослые люди.
— Здравствуй. Я тебя ждал. — Наставник закрыл и отложил толстую книгу в рыжем переплете. — Рад тебя видеть, дорогая.
Послушная девочка просеменила, чмокнула где-то возле уха, уселась на самый краешек кресла. Руки на коленках. Коленки сдвинуты.
— Я соскучилась.
— Вот как. Чем же ты была занята эти дни?
— Ничем особенным. Так… — Девочка пожала плечами, сунула ладошки между ног жестом подростка. Позавчера мы пускали змеев, репетировали проходы Переселенцев. Ой, знаешь, — она оживилась, — Тос изобрел одну штуку, понимаешь, змей — в виде такой этажерки… вот здесь так лопасти, а тут хвост, и он может кувыркаться и еще…
— Это очень интересно. А кроме?
— А кроме я сегодня поперепрыгивала по нескольким Паркам.
— С утра уже?
— Ага.
— Что народ?
— Народ недоумевает, почему испортилась погода.
— И это все, отчего недоумевает народ?
— Нет, не все. Народ недоумевает, откуда у всех с утра головная боль. Откуда плохое настроение. Откуда подавленность и тоска. Почему нет до сих пор Переселения, недоумевает народ, например…
— Парки Грез и Игр отлично помогают от тоски.
— Да, народ лечится вовсю. «Хрустальные клетки» полны. В «пьяную бочку» катают на каждом углу. И вообще…
— Ну, как ты выражаешься, — вот видишь.
— А Переселение?
— Переселение тоже скоро. Может быть, на днях.
— Вы для этого Роско еще раз услали, — Нока не спрашивала. Ей не нужно было даже утверждать. Ей хотелось видеть реакцию Наставника Скина.
Наставник слегка нахмурился.
— Ты совершенно напрасно предупредила его тогда ночью на пляже. Роско не полагается знать планы Земли до того, как она решит сообщить ему сама.
— Планы Земли или планы Наставников? Или, может быть, планы одного какого-нибудь Наставника, который вообразил себе, что дергает за ниточки? Как Земля сообщает Роско? Снова через того же самого Наставника? Который думает, что он теперь нашел себе хитрую лазейку. Что его подружка станет за него договариваться, с кем ему нужно. Что он теперь на короткой ноге с Теми, Кого…
— Нока!!!
Наставник резко встал, прошелся по комнате. Нока опять была послушной девочкой, которая наворачивает на палец прядку. Успокаиваясь, Наставник Скин передвинул одно-два кресла, придерживая их за спинки. Успокоился. Сел. Попробовал обратиться к Ноке мысленно.
(Девочка, ты не должна так говорить…)
— Нет уж, я говорить буду. Говорить словами. Как вам тут Роско докладывает.
— Могу сказать только то же, что говорю в таких случаях Роско: как тебе будет удобнее.
— Ты не ответил о Переселении.
— Нока, дорогая, — Наставник был, похоже, искренне удивлен, — тебе-то какое до Переселения дело? Тебе ни в одно не идти, уж я позабочусь. Между прочим, по рождению ты была Нолкой. Имя Переселенки. Думаешь, просто было сделать из «Нолки» — «Ноку»?
— Да-а? И как же тебе удалось, все хотела спросить?
— В общем-то, ерунда, — Скин не выдержал, отвел глаза. — Это все в компетенции Наставников, как они договорятся. Твоя мать просила…
— Угу. — Нока подложила руки под себя, заболтала ногами. — Слушай, папик, у тебя тут во Владении вашем хряпнутом пожевать ничего не найдется? С утра аппетита не было, а сейчас подводит. Кормят вас тут? Любимая Земля?
— Не говори о Земле так, — мягко укорил Наставник Скин. — Я посмотрю. — И вышел.
Пока он ходил куда-то в задние комнаты, Нока быстро соскочила с кресла, раскрыла книгу, торопливо перелистнула несколько страниц. Какое-то место ее интересовало, она усиленно водила глазами по строчкам, помогая — на самом деле, как маленькая — себе языком.
— Ай-яй-яй, — Наставник внес блюдо и кувшин. — Просто спросить не могла? Словами?
— Подумаешь… Что это у тебя тут? О, пай! И лепешку хочу с медом вон ту, подрумяненную. Кто их тебе печет? — повторила она, осторожно надкусывая. Губы еще болели.
— Находятся… помощники.
— Наверное, как обычно, детишки какие-нибудь, ребятишки. О! Слушай, тут Краас, он любитель возиться вот в таком вот, ты знаешь, — Нока мотнула подбородком на книгу, которую Наставник вновь бережно закрыл и теперь убрал в один из старинных резных шкафов, — накопал какую-то замшелую историю про Наставника из Древних. У того всякие поручения выполняли дети до десяти стандарт-лет, не старше. Никто их них, понятно, внимания не обращал, ну и они проникали везде и всюду. Это, конечно, было очень давно. Когда, наверное, надо было проникать. Наверное, и стандарт-язык был еще не таким. Имя у того Наставника заковыристое… Игнатий Лойола, вот. Тоже, наверное, думал, что дергает за ниточки.
— Стандарт-земной язык пребывал вместе с Землей всегда, — тихо, но твердо проговорил Наставник. Чем ты занималась еще? Ты рассказала о позавчера и и сегодня. А вчера?
— Обязательно тебе знать?
— Мне все интересно о тебе, дорогая.
— Прочитай так.
Наставник усмехнулся.
— Не кокетничай, Нока, ты умешь закрываться не хуже Наставника.
— И не хуже Роско?
— Да. А то, что у Роско появилась эта привычка, создает некоторые трудности.
— А я могу его увидеть до самого дна. До донышка. Ну, почти.
— Вот и замечательно, — спокойно сказал Настав ник. — Тебе будет с ним легче.
— Ничего с ним не легче. — Нока надулась. Она ждала, что Наставник Скин заинтересуется. Она встала, шагнула ближе к Наставнику, потянулась перед ним всем телом. На Ноке были не шорты с распашонкой, а коротенькое кружевное платьице-колокольчик, открывающее бедра гораздо выше середины. Наставник Скин опустил глаза.
— Ты, конечно, знаешь о его увлечении там, — Нока показала пальцем в дощатый пол, — на планете. Места себе бедняжка не находил. Очень мило с вашей стороны, что вы послали его соединиться со своей маленькой любовью.
— Нока, ты же понимаешь, Землю не интересуют такие мелочи.
— И Наставников тоже?
— И Наставников, следовательно, тоже.
— Гм, странно, а вот я знаю одного Наставника, которого такие мелочи, как любовь, интересуют весьма. Папик, может, ты разъяснишь своей дорогой девочке, каким образом у них эта самая любовь может, так сказать, осуществиться? Физически. Ведь планетники не такие, как мы. Люди, я хочу сказать.
— Бывают не такие, а сейчас попались такие.
— Да, Роско говорил… А вообще не разберешь его, этого вашего Роско, Наставники! То он таинственный, то он обидчивый… Папик, — Нока сделала вид, что ее осенило, — а зачем тогда вообще нужны Переселения? Если планетники — не такие, как мы? Чудища может, какие-нибудь рогатые-хвостатые? Зачем мы им, а они нам? Пусть живут себе. Что мы суемся?
— Нока, — Наставник Скин даже зажмурился на мгновение. — Ну что ты говоришь. Это же бред. Хуже — это ересь, за которую платятся даже Наставники. Земля несет свет разума. Разума людей. Нашего. Переселенцы…
— Пфуй! Переселенцы! Капля в море. Думаешь, я не понимаю?
— Капля растворится и изменит вкус всего моря.
— На чуть. Никто и не заметит. И зачем?
— На чуть или на много — судить уже не нам. Если Земля решила, что местный разум созрел для соединения с человеческим… А потом, после нас, всюду во Вселенной порастут ростки именно нашего, а не чье го-либо чужого. Мы работаем для будущего, девочка. Такая уж нам выпала доля.
— Да. Ну конечно. Слышала шестьсот шестьдесят шесть тысячраз. Верю — как все. Трудюсь — или тружусь? — в меру сил. Только вот что делать-то, а? Заняться чем? Подскажи, Наставник!
Нока вдруг очутилась у Наставника Скина на коленях. Он не уловил, как успела. «Перепрыгнула», наверное. Узкая рука с трепетными пальцами легла на затылок. Наставник Скин вспомнил, как выудил у Роско, что он сравнивает глаза Ноки с продолговатыми агатами из озера Кан. Верно. И еще что-то оленье. Ланье. Против своей воли Наставник Скин обнял Ноку за талию и почувствовал, какая она гибкая и волнующая. У Наставника замутилось в голове. Он ничего не мог с собой поделать.
— Ты не думаешь, что мы, все мы, живем как-то не так? Эти натужные игры и забавы. Эти никому не нужные глупые Грезы. Я уж не говорю о чем похуже. Идиотский энтузиазм Переселений. Все, кого я знаю, как будто озабочены только одним: давай-давай чего-ни будь повеселее, и ни о чем не думать. — Нока говорила очень серьезно, ища ускользающего взгляда Скина. — Ты думаешь, почему меня так тянет к Роско? Он умный, понимаешь? На фоне всех наших. Он видел другое, он думает по-другому. У него есть какая-то цель, Смысл, ради чего он…
— У Роско одна цель — сходить и вернуться. Вот и весь смысл его существования для Земли и дела Земного пути.
— Ну да, и доложить вам…
— Совсем необязательно. Земля и так все будет знать. Лишь бы вернулся и прошел через «лабиринт» Доклады его эти… такая же заплесневелая традиция как обязательная «молитва». — Наставник Скин запнулся, поняв, что этого всего говорить не следовало.
— Молитва?..
— Неважно. Нет ничего особенного в Роско, во что я хочу сказать. — Наставник, произнося, и сам по чувствовал, как его голос звучит фальшиво. — А если и есть, то не нам решать, — поспешил добавить он. — Это решает только Земля.
— Ах, только Земля! — Нока потянулась с поцелуем.
— Нока… подожди… послушай. Подожди же. Вот ты говоришь — не так. А что бы ты сказала, если б на Землю пришел кто-то другой?
— Другой?
— Ну да, еще. Планетники, так похожие на нас. Оттуда, снизу. Что сказали бы земляне? Предположим, мы с ними даже были когда-то одним народом. Давно, давно.
— Древние?
— Еще раньше. Давным-давно. Тысячу стандарт-лет назад. Шесть тысяч. Каково было бы людям на маленькой Земле?
— Маленькой? Земля огромна. Ты разве не видишь мм? Я не знаю, что бы сказали, я не могу говорить затех… Но наверное — живите. Места хватит. А зачем им к нам приходить? Такое Переселение наоборот, да? И почему мы с ними были одним народом? Как это тагда могло случиться, что мы здесь. А они там? Ты говоришь непонятное, Наставник.
— Вот то-то и оно. Вы никогда это не примете. И не поймете никогда. И знать вам никому не надо.
— Что мы не поймем? Об этом написано в той книге, да? Я успела посмотреть совсем чуточку. Там не об этом. Что-то непонятное. Будто у нас на Земле все связано со всем — это как? Заумь какая-то. Папик, — потеребила Нока Наставника за отворот, — ну что ты умолк посредине.
Старательная девочка вернулась. Такой она Наставника еще больше возбуждала. Знала об этом, пользовалась, конечно же, и он знал, что она знает и пользуется, но ему это не мешало. Сейчас, чувствуя под пальцами близкое живое тело, Наставник Скин вспомнил невольно живую и нервную спину другой женщины. Собственно, то была мать Ноки. Он жадно приник к мягким пухлым губам. Нока ответила, чуть застонав.
— Ты помнишь, — проговорила она, переведя дыхание, — как я была поражена, узнав, что ты и отец мне к тому же родной?
— Это ничего не значит. Сват вон еще хлеще… Пойдем вон туда, в ту комнату.
— Вот так когда-нибудь все земляне узнают правду, которую вы от них тщательно скрываете, и тогда берегитесь, Наставники. Берегись, Земной путь. Да и сама Земля…
— Земляне никогда не узнают всей правды, — сказал Наставник машинально. — Кто им скажет. Они не узнают и часть. И это мудро… Какую еще правду, о чем ты?
— А Роско?
— Что — Роско?
Не утруждая себя более словами, Нока передала Наставнику то, что ей удалось высмотреть за решительными, но неуклюжими попытками Роско сберечь свои так тщательно маскируемые тайны. Недостаточно тщательно.
Видя замешательство Скина, Нока не смогла сдержаться, чтобы не уколоть в то же место еще раз.
— Положим, он возвращается и начинает всюду ходить и всем и каждому растолковывать, зачем нужны Северные Ходы, да что там с бедненькими Переселенцами происходит, как они превращаются в чудищ, которые только на той планете и смогут жить. Что заботливая добрая Земля проделывает с их холеными телами прежде, чем сбросить вниз. С подробностями. С картинками, которые сможет считать с открытого Роско всяк кому не лень. Много будет радости Переселенцам, как полагаете, Наставник? (Откуда же он, паршивец такой…) Наставник, ну что вы, как маленький. А сам-то Роско? Или забыли? У него в «кораблике» точно такая же дверь, только поменьше… Он же ею пользуется на каждой высадке, это вам отлично известно, Наставник.
(Да, что это я. Ага. Ну, еще ничего не значит. Раньше он этого не делал, зачем ему теперь. А вот ты, негодяйка, почему во все это лезешь? Откуда известно?)
— А ты, Нока…
— От Тех, Кого Не Называют, Наставник. Или ваш светлый человеческий разум от молоденькой девчонки под руками совсем замутился?
Еще одна Нока. Другая. Ленивым, презрительным каким-то движением слезла с колен, отошла. Откусила пай, сморщилась, сплюнула. Странно, пай хороший, он сам выбирал. Налила себе пенистого напитка из кувшина.
— Роско у нас весь разочарованный. С комплексом униженности. От него много чего можно ожидать, и главным образом — чего-нибудь непредвиденного. Вы, кажется, не очень доверяли этим стенам, Наставник? — Нока разглядывала Скина, сидевшего с ошеломленным видом, и смеялась. — Вы спрашивали, чем я занималась вчера. Глядите же. Я открыта, глядите в подробностях, как ваши тайны будет всем показывать Роско!
Наставника Скина пошатнуло. Рука непроизвольно поднялась — вытереть рот — и замерла на полдороге. Он дико смотрел на смеющуюся Ноку.
— Это же ничего не значит, Наставник. Кто там у вас, Сват? — тот еще хлеще. Парки Грез и Игр отлично помогают от тоски, Наставник.
Наставник Скин спрятал лицо в ладонях. Отнял их через мгновение. Спокойно улыбнулся и сказал:
— Я рад, что ты находишь себе развлечения по душе. Это, должно быть, очень почетно — твой заработанный титул?
— Еще бы. Зачем я сегодня по Паркам прошвырнулась — лавры собирала. — Нокина уверенность и превосходство куда-то испарялись.
— Да-да, конечно. Так и надо. Земля каждому даст свою забаву. Земля мудра. И Роско вернется и принесет Земле то, что она от него ждет. Все будет хорошо.
— Ну-ну, — совсем уже неуверенно сказала она.
— Что ты собираешься делать сейчас, дорогая?
— Я хотела сходить в «лабиринт», а теперь уже не знаю.
— А и сходи.
— А ты не будешь против? Не будешь состраивать такое лицо? Не будешь пугать всякими страхами? Ты ведь только и делаешь, что пугаешь. То нельзя, это не можно. Вы, Наставники…
— Помилуй, Нока, чего же мне быть против. У тебя там получается… пожалуйста. Ты приносишь чрезвычайно интересные впечатления. Как ты разыграла испуг для нашего доверчивого Роско!
Наставник Скин очень быстро сравнял счет. Пусть зарвавшаяся девка не слишком много о себе думает. Тайны Наставников ей ведомы, видите ли! Бесстыжая, испорченная тварь! Но как она волнует…
— Так я пойду, Наставник?
— Как тебе будет угодно.
— Я еще загляну потом.
— Пожалуйста. Меня, правда, может уже не быть.
— Я найду.
— Не сомневаюсь. Нока! — окликнул Наставник Скин. — Пока будешь прогуливаться, подумай, прошу, насчет того, что все на нашей Земле действительно связано. — Нока изобразила недоумение. — Ну, скажем, что Земля непредвиденно задержалась у планеты — и плохая погода. Роско пришлось уйти на одну и ту же планету второй раз — и у землян поутру начинает болеть голова, как с похмелья. Роско… Земля никак не может разобраться с планетниками — кто они такие, что представляют — и вот уже двое из шести Настав ников умерли…
— Как?
— Да так. Заумь древней книги. Ступай, дорогая, думаю, ты найдешь в «лабиринте» множество подтверждений этой зауми. Ступай. И еще помни, что и у тебя, коль так сложилось, что в «лабиринт» ты стала вхожа, есть свой долг перед Землей и Земным путем. Никто за тебя его выполнять не будет.
Нока замерла. Вот это был настоящий разговор.
— Что я должна делать?
— Ничего, — развел Скин руками. — Пойти. Побыть, думая — напряженно и отчетливо, слышишь! — Наставник впервые позволил себе повысить голос, — искренне думая обо всем том, что я тебе сказал. Что ветер за окном напрямую зависит от того, посетили ли тебя и других с тобой сомнения в непреложности и величии Земного пути. Что Переселение должно состояться. Что все мы — дети Земли и служим ей. Думать о том, что ты слышала шестьсот шестьдесят тысяч раз. И верить во все. Верить всей душой. Донести туда. Вернуться оттуда. А потом хоть иди становись Первым Ротиком всей Земли, не возражаю, если ничего другого ты предложить себе не в состоянии. Иди, Нока, оставь меня, пожалуйста.
— Извини меня, папик, — вдруг сказала присмиревшая Нока. — Это все и, правда, ничего не значит, ты верно сказал. Я — так, по глупости… Ты же мне нравишься, Скин, слышишь? Скин? Наставник! Ну посмотри на меня!
— Вернись, и я на тебя посмотрю с удовольствием, Нока. Только выполни, что тебя просят.
— Ты посылаешь меня, как Роско?
— Вы даже чем-то похожи.
— Хотела бы я быть на него похожей.
— Ты не знаешь, чего хочешь.
— Он говорит то же самое.
— Ну вот… опять твое: ну, вот видишь!.. Переселение должно состояться во что бы то ни стало, Нока. Я и Роско напутствовал теми же словами… да ты знаешь. Земля должна идти вперед. Сделать свое дело и идти вперед Земным путем. Иначе все мы просто погибнем вместе с нею. Вы не понимаете… Не от нас за висит.
— Конечно, не от нас. Те, Кого Не…
— И боюсь, даже не от них.
…И входя в свет и гул «лабиринта», которые ее не очень-то и напугали, хотя прежде она такого здесь не встречала, Нока все думала о последних словах Наставника Скина.
Она не так давно стала навещать эту странную часть Земли — «лабиринт». С той примерно поры, когда обнаружила пристальное внимание к себе со стороны маленьких забавных светящихся шариков. Они селились у нее в доме. Сопровождали, если она гуляла одна, не показываясь никому другому. Они в «лабиринт» Ноку и привели.
Конечно, как всякая землянка, Нока поняла, кто они. То есть — что они и есть Те, Кого Не Называют. Табу и непристойность. А также страх и неведомое. С неведомым она была согласна, все остальное — чушь. Только Наставник Скин, отец, ставший любовником, знал о ее близкой дружбе с безгласными шариками. Поощрял, не слишком, впрочем, настаивая, призывая к осторожности.
Ей было только забавно. Тайная забава, которой ни у кого больше нет. Иногда шарики позволяли с ними играть. Они были безвредные. Нока шла знакомыми коридорами. Сама не знала, отчего, встречая Роско, сказалась наивненькой дурочкой, впервые и почти случайно попавшей сюда. А вот потому что. Нечего воображать, будто «лабиринт» принадлежит лично ему. Если уж всерьез, «лабиринт» вообще никому не может принадлежать, с этим стоит свыкнуться и смириться.
Под раскрытой ладонью Ноки тихо плыл огненный комочек. «Ты можешь раз и навсегда окончательно разъяснить, в чем все-таки состоит подлинное и настоящее дело Земли и Земного пути?» — спросила она Наставника Скина. «Тебе мало моих слов». — «Мало. Я хочу знать, как — как — это происходит. Сами Наставники имеют представление, или они тоже слепое орудие, вроде Роско, меня и всех землян?» — «Ты даже в своих сомнениях схожа с Роско. Никто, кроме вас, на Земле не задумывается — как? зачем? куда?» — «Хотела бы я быть такой, как Роско». — «Ты это уже говорила. Но это ересь». — «Сомнения. Ересь. Похоже, и вы, Наставники, не знаете — зачем все».
Нока свободно перешагивала через гудящие полосы белого тумана и нежгучего огня. Если коридор был полностью затянут мерцающей пеленой, искала обход. Она пройдет еще чуть-чуть и повернет обратно. Она не заблудится, нет. В «лабиринте» она ориентируется куда как лучше этого надутого Роско.
Ей в спину Наставник Скин тихо произнес: «Если на Землю придут еще люди, места на ней не будет никому. Все просто сломается». Что он подразумевал? Пока оглянулась на пороге Дома Наставников. Наставник сидел сгорбившись, что видеть было непривычно. Его руки лежали перед ним на столе, и Нока с мгновенной брезгливостью подумала, какой он старый. Его последние слова прозвучали довольно искренне, хотя Нока знала, что верить Наставнику нельзя.
Земля 3 (Разбалансировка)
Земля существовала всегда.
Когда ее не было, то и всего окружающего не было тоже. Или никто не знает, как никто не знает наверняка, что было на месте Вселенной до Большого Взрыва. Кто думает, что представляет себе, — заблуждается.
Однако у Земли, конечно, были свои создатели, о которых сейчас бессмысленно гадать. Они руководствались собственными соображениями, а возможно, опасениями, даря людям способный нести их в нескончаемом путешествии от звезды к звезде, от расы к расе надежный комфортабельный дом. И выбор их, павший на человечество как единственных подходящих пассажиров космического ковчега, был, конечно, неслучаен.
Они сделали свой выбор и устранились. Отныне все решала только Земля. Ее создатели снабдили ее возможностям, какие только способен измыслить человеческий разум, и гораздо большими.
Восприятие Земли простирается гораздо шире восприятий обычных рядовых землян, даже учитывая все необычайные способности, что проявились у людей. Она видела, чувствовала, знала несравнимо больше своих пассажиров.
Устройство Земли чрезвычайно сложно. Люди, даже если бы попытались разобраться, не сумели бы. Но люди не пытаются, что, безусловно, идет лишь на пользу Земле и Земному пути.
Все на Земле связано со всем. Древняя рукопись не врет, но, поскольку оставлена она всего лишь человеком, по-настоящему осмыслить и сделать выводы он не смог. Однако подмечено верно.
Могучая несокрушимая Земля тоже хрупка. Изнутри. Только от настроения общей массы землян может измениться продолжительность стандарт-земных суток. Попытка одного нарушить те главные запреты, какими Земля не поступится никогда, приведет к изменению ветров, дующих по вечной спирали от Севера к Югу, и течений в Срединном море. Вдруг возникшее душевное напряжение немногих собьет с курса саму устремленную к новой цели Землю… Не только люди от своей Земли, но и она от них зависима и ранима. Недаром человеческий разум в незапамятные времена был сочтен исключительным по силе своего воздействия. Быть может, на тех даже, кто запустил ковчеги с людьми в их странствование…
Земля старается сохранить спокойствие в себе. Не допускать, чтобы вместо радости и любви людьми овладевали мрачность и уныние. Она применяет уже испытанные способы и постоянно ищет новые. Нелегко отвлечь пытливых землян от вопросов, что остаются открытыми поколение за поколением. Кто-то не в меру ретивый уходит с очередным Переселением, но на его месте оказывается следующий, готовый упрямо подвергать сомнению то, что всеми спокойно принимается как данность. Должно быть, это — оборотная сторона медали, досадное дополнение к уникальному и неуловимому свойству человеческого разума. Что привело людей на рассеивающий этот разум во Вселенной земной ковчег. К счастью, упрямцев во все времена Земли отыскивалось немного. Она умела с ними справляться.
Но что-то разладилось в видимых и невидимых ме ханизмах Земли. Вошли в противоречие ее тонкие и тончайшие силы, и это немедленно отразилось на картине, которую способны видеть люди.
С гор Инка сползли сплошные тучи, заключив солнечную ось в непроницаемый кокон, погрузив всю поверхность земного цилиндра в холодную вязкую полутьму. Плодоносящие деревья и ягодные кустарники одни вдруг сбросили загнившие плоды, другие сохранили, но те превратились в совершенно несъедобные. Звери-птицы-насекомые или попрятались в глубь лесов, или начали вести себя так, как никогда прежде. Например, в лесах Южного края одна из волчьих стай едва не загрызла двух подростков, отправившихся поискать грибов. Дети испугались и замешкались с перемещением из опасного места. Они описали крупного зверя с заметным, почти желтого цвета ухом.
Срединное море резко остыло. Не погоняешь на парусах. Парки, еще вчера ломившиеся от посетителей, нынче пусты. Земляне забились по своим домам, и впервые многим из них захотелось, чтобы дом их не стоял отдельно, а рядом, бок о бок были еще люди. Пусть даже и в тесноте, как, говорят, жили Древние в Старых Городах.
Кто предпочитал вино — пил, кто прикладывался к дурманам — ушел в их призрачные видения. Один Фиира, кажется, вдохновился посреди всеобщего оцепенения, писал этюд за этюдом, набросок за наброском; его видели повсюду, и кто-то даже испытал к нему злобную неприязнь.
Оставшиеся Наставники еще не успели собраться. Каждый переживал случившееся в одиночку и, как мог, утешал и подбадривал людей. Наставник Мик, впрочем, так и не появился из своего убежища.
Нока не вернулась из «лабиринта», Наставник Скин склонялся к мысли, что она воспользовалась другим выходом. Это было в стиле Ноки.
Что-то случилось с Землей. Нарушился ее внутренний уверенный ход событий. Сломался баланс. Может быть, Земля устала? Вынырнула из своей размеренноети, пробудилась и не нашла в себе сил продолжать путь?
Жители «лабиринта», спутники людей, что же они? Ведь все началось с них. Они привели Землю к этой планете, через глубины космоса почуяв здесь таких же, как они. Они сейчас роятся и возбужденно гудят в своем «лабиринте», готовые сорваться, отрывающие от Земли энергию. Они позабыли, для чего были отправлены вместе с людьми. Как и те, внизу. Но тех хотя бы извиняет многосотлетнее безделие, а их, Кого Не Называют земляне? Впрочем, роль как тех, так и других еще недостаточно выяснена…
Посреди смутных дней на Земле со скоростью мысли — как, собственно, и было в самом буквальном понятии — разнеслась весть о шести раскрытых и уже долго ожидающих блестящих дверях в главной Пещере Инка.
