Глава 5

Впустив гостей. Инка снова забралась с ногами на кровать, завернулась в бахромчатый толстый плед, в красную и черную клетку. Всего их было четверо, но вели они себя так, что сразу становилось понятно их между собой разделение на трех и одного. Тот, который был один, отошел к окну.

Среди троих, несомненно, главным был грузноватый мужчина в турецкой длинной куртке черной кожи со множеством «молний» и карманов, седой, с кустистыми бровями, глазами и щеками стареющего бульдога. Остальные двое — молодые, в аккурат-

ных стрижках, при себе имели чемоданчики-«дипломаты» чуть крупнее привычного размера. Добротностью и внешней отделкой чемоданчики походили будто от «Шульца-М», из аксессуар-шопа на Комсомольском, где Инка была дважды — покупала очки «Блаватти» и раз — какую-то мелочь. Цены там…

Едва войдя, парни «шульцевские» чемоданчики раскрыли, и внутренность их оказалась поразительна. Невероятное количество — там еще и отделения раздвигались — разнообразнейших инструментов, приспособлений, приборов, которые Инке были непонятны.

Один с чемоданом прошел на кухню, другой орудовал в прихожей, затем переместился в ванную и туалет. Седой присел к столу, пододвинул к себе пепельницу, вытащил из какого-то одного кармана короткую кривую трубку, из какого-то другого пакетик с табаком, тяжело вздохнув, принялся набивать. «Клан», — прочитала издали Инка на красно-зеленом пакетике. Седого она видела второй раз в жизни.

— Как полагается, Инна Аркадьевна, когда можно ожидать следующего появления вашего знакомого? — спросил седой, приминая коричневые табачные ленточки.

— Не знаю, не докладывает.

— Так-таки ничего? — Седой словно и внимания не обратил на Инкину враждебность, набивал трубку. — Хоть приблизительно? Не может же быть такого, чтобы просто — развернулся и за дверь.

— Ему позволяется.

Седой приподнял нависающую бровь. Не спеша раскурил свою трубку, сломав при этом несколько спичек, добываемых одна за другой из потертого коробка. Он производил впечатление человека, все на свете делающего обстоятельно, без торопливости и суеты. — Вы, кажется, упомянули, что документы он в этот раз оставил? Будьте так добры…

Инка, изогнувшись, достала из-под себя — был в заднем кармане джинсов — коричневый бумажник, кинула на стол, едва не сшибив при этом пепельницу.

— Ой! Извините…

— Не стоит волнений, Инна Аркадьевна. Сережа!.. Парень, похожий на молдаванина, выглянул из кухни. На кивок седого, который к бумажнику не прикоснулся, подошел с каким-то приборчиком, сделал вокруг бумажника несколько пассов, глядя в окошко прибора. Затем осторожно раскрыл. Он действовал в прозрачных тонких перчатках.

На столе перед седым в ряд выложились: паспорт, три вида банкнот, карточки. Седой пролистнул паспорт, а Сереже-молдаванину кивнул на деньги:

— Займись, это по твоей части. Проверь, номера сравни с предыдущими. Прямо сейчас проверь, при мне.

У Сережи появился квадратный фонарик ультрафиолетового света, им Сергей быстро провел по нескольким купюрам, взятым наугад из пачечек долларов, фунтов, стотысячерублевок.

— Настоящие.

— Номера?

— Я и так вижу, совпадают. По крайней мере те, какие сейчас взял.

— Вот займись. Но уже кое-что. И карточки, карточки… — Седой постучал ногтем по скатерти возле пластиковых кредиток.

— Те же «Виза» и «Экспресс», значит…

— Ладно, работай. Как фон?

— Это Юрик.

— Нигде не пищит, я сразу проверил, — отозвался из прихожей Юрик, — а наследил он по факту, нет — это я в комнате посмотрю.

— Селивестров Иван Серафимович, — прочитал вслух седой. — Обложка интересная, приметная, я такой и не видел.

Паспорт был в бело-сине-красных корочках, три широких полосы — российский флаг, с золотыми уголками, золотым тисненым орлом.

— Не замечали, Инна Аркадьевна, предыдущий документ внешний вид такой же имел?

— Что значит — предыдущий?

— Ну, который был до этого. Как и бумажник, и деньги, и все. Кстати, как… Иван Серафимович отреагировал, когда вы ему вернули? Обрадовался найденной пропаже? Хотя да, какая пропажа, если в кармане лежит точно такой же. Инна Аркадьевна, в нашу прошлую встречу две недели назад…

— Тринадцать дней.

— Надо же. Точно. Так вот, наш предыдущий разговор был в определенной мере неконкретным. Да другим он и быть не мог. Все-таки мы не знали, появится ли ваш… — седой вновь чуть нарочито словно запнулся, — Иван Серафимович у вас еще.

— Почему обязательно у меня его искать? Паспорт его теперь у вас, прописка, фотография. Объявите розыск. Я при чем? Спасибо, засаду не оставили…

— Не будем сейчас говорить об этом, Инна Аркадьевна. Засаду… не смешно. Пока люди работают, — повел рукой в сторону кухни и коридора, — не могли бы вы обрисовать вашего визитера несколько подробнее? Скажем, о личных привычках, мелких черточках, особенностях характера, поведения. Надеюсь, у вас хватило благоразумия не открывать ему факта нашей с вами предыдущей встречи и последующих договоренностей? Я так и думал. Но вот о нем. Ничто в глаза не бросалось? Так, чтобы сразу? Или, наоборот, незаметное, обыденное, личное.

— Например?

— Ну, например, курит ли он? Что любит из еды? Острое? Сладкое? Неприхотлив? Пьет? Когда выпьет, пьянеет сразу или держится? Много может выпить? Заходила ли речь, даже в шутку, о наркотиках? Травка? Что-нибудь посерьезнее? Об иных стимуляторах? Чувство юмора? Примерный уровень интеллекта? Эрудиция? Осведомленность о текущих событиях? Отношение к политике? Суждения о современной ситуации — в столице, стране, мире?… Музыку какую предпочитает? Видите, сколько при желании можно задать вопросов.

— Терпеть он музыку не мог, — угрюмо пробурчала Инка. — Не курит, но на меня никогда не ругался. Некоторые, знаете… — Инка открыла свою пачку.

— Бывают предубежденные, — пыхая трубочкой, согласился седой. — Ну, а внешность?

— Что — внешность?

— Нет, я говорю — интересный мужчина. Даже на какого-то американского киноактера похож.

— На Стивена Сигала, — не удержалась Инка.

— Вот-вот. Но по фотографии в паспорте… А вот роста, например, он какого? Выше среднего? Метр восемьдесят пять? Еще выше? Походка не характерная, не отметили? На теле… может быть, шрамы, родинки, татуировки?

Инка молчала, затягиваясь.

— Еще… Инна Аркадьевна, ничего больше ваш друг не оставлял? Скажем, на хранение? Что-нибудь не совсем обычное?

Она уже поняла манеру седого заваливать грудой вопросов, а самый главный задавать под конец, довеском, на излете.

— Нет.

— Вот так вот — «нет», и все. И ничего больше.

Про золотой слиток она тоже, естественно, ничего не говорила, ни тогда, ни сейчас не скажет. Что она им, обязана?

— А ездили куда? — мягко спросил седой. — Отчего так сорвались? Была причина? Какая?

— Мы ездили… Уезжали к брату. Навестить. — Инка едва не потянулась к узелкам шнурка, висевшего на груди, но вовремя руку остановила. Тоже знать им незачем. Никому из них. Она впервые взглянула на отвернувшегося к окну четвертого.

— Навестить, значит.

Седой отложил книжечку паспорта на угол стола, выпустил еще один клуб ароматного дыма, который почти сразу превратился в тончайший слой. Таких, не рассеивающихся и не смешивающихся между собой, висело в комнате уже несколько. В них бродила, тоненько завиваясь, струйка от Инкиной «честерфильдины».

— Навестить… — неторопливо повторил седой. — А ведь мы с вами, Инна Аркадьевна, совсем по-другому уговаривались. Совсем, совсем по-другому.

— Вот я вам трахаться при всех ваших подслушках да подглазках! — неожиданно для самой себя выкрикнула Инка, вскакивая и ударяя себя по локтю руки со сжатым кулаком. Как какая-то пружина развернулась в ней. Недокуренная сигарета полетела через всю комнату.

— Сядь! Сядь, говорю! Вот так… Ишь, принцесса Недотрога какая! А то тебе хором не приходилось. Сиди, сказал! Крыльями она на меня махать будет. — Седой бульдог показал свою хватку. — Золото где? Для экспертизы нужно, потом получишь обратно, мы тебе не твои дружки-мазурики, хоть была б моя воля, я не отдал. Только не вздумай дуру валять — не знаю, не видела! Тебе лично он килограмм этот дарил? Не тот, что Зубковым отдала, еще один, следующий, в этот приход. Ну?

— Сергею оставил, — глухо сказала Инка, вновь теребя пачку. — Подарил.

— Не оставлял он ему ничего. Несчастный случай с твоим братом произошел, понятно тебе?

— Туда и дорога. В гробу я его видела.

— Увидишь. Смею заверить — пренеприятнейшее зрелище. Не для слабонервных. Поэтому повторяю свой вопрос: почему так спешно сорвались и почему именно туда. В эти твои… Шатуны. Шатуры…

— Шаборы, — подсказал Юрик. Покончив с прихожей, он заглянул на минутку в комнату взять что-то из своего распахнутого чемодана.

Инка курила. Дернула плечом.

— Он… Иван предложил… попросил куда-нибудь на природу, мол, Москвой сыт по горло. Ну, я и сказала, если хочешь…

— Ах, Инна Аркадьевна, — опять тяжело вздохнул седой. Добыв из нового кармана репортерский рекордер, поставил перед собой. Дважды прогнал ленту, попадая не на те места. Наконец нашел.

«…поцелуют, — сказал рекордер голосом Инки, — тебе рады, не уходи, пожалуйста. С антресолей достань коробку, в ней полсотни свечей, там, куда мы поедем, будут нужны». — «Мы поедем, вот как? — сказал голос Ивана. — Ну, вы меня заинтриговали…»

Седой щелкнул «стопом». На Инку не смотрел.

— Н-ну? — сказал резко. — Чем тебе брат так не угодил, что ты своего… Серафимыча повезла его убирать? Да и как убирать-то… врагу не пожелаешь. Или кому другому не угодил? Или они там сами между собой чего не поделили, золото то же? Ты рассказывай, рассказывай, пока у тебя шанс есть в домашней обстановке говорить.

— Семен Фокич, — нарушил свое молчание четвертый. Он все так же стоял у окна, спиной к комнате. — Не дави, пожалуйста.

Четвертый Инкин гость был высок, строен, широкоплеч, что особенно подчеркивалось элегантным кремовым плащом, на котором он, очутившись в квартире, даже не распустил пояса. Ровные густые волосы, осыпанные бисером дождя, когда вошел, теперь высохли. Истаяли и потеки на плечах и на спине. Говорил он не оборачиваясь.

— Ребята твои закончили?

— В самом разгаре. — Седой был недоволен вмешательством.

— Пусть поторопятся.

Седой Семен Фокич спрятал рекордер. По карманам он также рассовал паспорт на имя Селивестрова, магнитные карточки для оплаты метро и таксофонов, сам бумажник.

— Второй, — постучал по столу.

Ободренная поддержкой Инка нагнулась к сумке, которая так и стояла раскрытой у кровати, положила перед седым портмоне — близнеца первого.

— Наоборот, — сказала она. — Это — первый.

— Ну да, ну да. Не заметил он, что купюры-то мы заменили?

— Он вообще был удивлен, как это я сохранила и не потратила ничего. Даже в руки не брал. А купюры… чего тут замечать, если деньги те же. Это вы на номера смотрите.

— Суммы те же. А вот с банкнотами у вашего знакомого явная накладка произошла.

— Они же настоящие, сами сказали, Сережа ваш сказал.

— Не бывает, Инна Аркадьевна, двух настоящих банкнот с одинаковыми номерами.

— Так что, он фальшивомонетчик, по-вашему?

— Не прикидывайся дурее, чем есть, понятно? Тебе не идет.

— Семен Фокич!.. — раздалось от окна.

— Ладно, поговорили. — Семен Фокич тщательно выбил трубку и даже вычистил извлеченной опять-таки из кармана куртки специальной изогнутой железочкой. Спрятал курительные принадлежности, посопев в пустую трубку. Вздохнул.

В эту минуту Юрик, который окончательно перешел в комнату и возился в углу за телевизором, попросил Инку пересесть. Он по-хозяйски бесцеремонно откинул с софы все постельное белье, верхний матрац. Извлек неширокую полоску пленки из черного бумажного пакета, запрятанного под ними. Присвистнул.

— Ого! Вот это да.

Показал пленку высунувшемуся из кухни Сергею, Сергей тоже присвистнул.

— Концерт птичьей песни устроили? Свиристели какие, — недовольно сказал Семен Фокич. — Забыли, как словами разговаривать? Есть что-нибудь?

— Еще как есть! — Юрик продемонстрировал пленку. На вид она казалась много плотнее обычной полиэтиленовой. Первоначально совершенно прозрачная, она была сильно и неравномерно затемнена, как задымлена, а с одного края дым сгущался в непроницаемую черноту. Обратился к Инке:

— Гость… ну, он был на кровати? Присаживался или как?

Не находящая от возмущения слов Инка могла лишь яростно помотать головой.

— Тогда тем более.

— Сильно? — живо поинтересовался седой.

— При такой засветке индикатора — не меньше ноль-пять в час. Сколько вы пробыли дома вдвоем, девушка, минут тридцать-сорок? Ваш знакомый «горяч», девушка, — сказал Юрик, — теперь это совершенно точно установлено. Вы бы, девушка, прикинули, сколько с ним по общему количеству времени общались тесно, а то и на обследование отправиться не мешает. И золотишко ваше, значит, тоже — того. Не рекомендую припрятывать. Золото вообще хорошо набирает. Тот ваш подарок — ох и «звенит»!..

— Тоже имею новость, — Сергей был мрачен, что особенно подчеркивалось встопорщенными черными усами и резкими складками на щеках.

— Час от часу… У тебя что?

— Момент. Необходимо, чтобы уважаемая Инна Аркадьевна показала какую-нибудь вещь, которую гость совершенно точно брал в руки, а затем больше ее не трогали.

Обескураженная его вежливостью, а еще больше не слишком понятными словами Юрика, Инка прошла с Сергеем на кухню.

Из распахнутого на столе чемодана в разных направлениях протянулись провода. Присосками они крепились к обоям на стенах, к потолку и даже линолеуму пола. Два были прикреплены к холодильнику с выдернутым из розетки шнуром. Провода образовывали сложную звезду, центром которой был чемодан с мигающим на внутренней стороне крышки экраном компьютера. Они мешали пройти.

— Там…

— Точно она? — Сергей держал за горлышко и донце водочную бутылку, извлеченную им из-за холодильника, куда он пробрался, отсоединив пару проводов.

— Точно.

— Может, другая какая, там много.

— Она, она. Я уж забыла, когда и пила-то еще такую гадость.

— Если вы насчет того, что предпочитаете более благородные напитки, то я с вами совершенно солидарен.

Покручивая в пальцах бутылку, южный Сергей явно не спешил докладываться начальству. Инка смотрела ему в глаза, мигнувшие зазывной искоркой, секунд пять, потом сказала:

— О Гос-споди!.. — И ушла обратно в комнату. Сергей явился через минуту.

— Я на всякий случай, пока контур снимается, решил взять пальчики с пары плоскостей. Дедовским способом, еще разочек для контроля. Нигде ничего похожего на клиента. Вот что мы теперь имеем — Положил на скатерть запятнанный листик целлулоида. — Инна Аркадьевна, бутылочку протирали перед тем, как в холодильник поместить? (Инка кивнула, вспомнив, что да, протирала, залапанной какой-то показалась.) Разливал он сам, так? По крайней мере отпечатки одного человека. И сравните, — выложил рядом с первым второй листок.

Седой и подошедший Юрик склонились над листиками.

— Сказал бы я, если бы сильно воспитанным не был, — промолвил Юрик.

— Но мы, похоже, пролетели. Как фанера над Пентагоном.

— Мальчик ты еще, — жалостно сказал седой. — Иди работай.

— А я — все. Что мог собрал.

— Сергей?

— Заканчиваю.

— Что ж, тогда…

— Благодарю тебя, Семен Фокич, — сказал высокий от окна. — Когда результаты обработаешь, пообщаемся еще. Сворачивайтесь, а мы с Инной Аркадьевной побеседуем на разные темы.

Парни стали собирать свои чемоданы, рассовывать по гнездам приборы, пристегивать хомутиками инструменты, сворачивать в аккуратные бублики шнуры, укладывать полиэтиленовые пакетики и конверты из вощеной бумаги. Семен Фокич тоже поднялся.

Все бы окончилось вполне благополучно. Инка проводила бы с облегчением, но тут Юрик, видно, припомнив и желая уточнить, задал не слишком, в общем-то, деликатный, но и не самый, применительно к ситуации, нескромный вопрос:

— Да, Инна Аркадьевна, туалетом вы последняя пользовались или друг ваш?

И спросил без всякой задней мысли. По работе просто.

Но для Инки вопрос явился последней каплей. Без того взвинченные нервы не выдержали. Кровь бросилась в лицо, запекло и по шее, и верх груди. Слезы прямо-таки брызнули. Всякое у нее бывало в жизни, куда похлеще ситуации случались, а тут — не выдержала.

— Да что ж вы!.. — закричала, заходясь на визг. — Что ж вы меня, как перчатку-то выворачиваете?! Я вам совсем не человек, да?! Убирайтесь отсюда все, слышите! Вон! Игнат, пусть они уйдут!

И зарыдала, отвернувшись, в ладони.

Высокий, к которому она обращалась, приобнял ее одной рукой, а другой сделал Семену Фокичу с бригадой жест, могущий быть расценен и как извинительный. Было слышно, как, пока уходили, Юрик сказал недоуменно: «Чего это она?» — «Шалава, физдипит много…» — Но кому принадлежали последние слова, помешала понять захлопнувшаяся дверь.

Игнат некоторое время поглаживал Инку по волосам.

— Извини, — наконец сказала она, отстраняясь.

— Не стоило принимать близко к сердцу, Инна. Семен — мужик грубый, что поделаешь. Зато специалист. И ребята его спецы закачаешься. А за конфиденциальность их услуг можно не беспокоиться. Садись и слушай. Теперь можно тебе кое-что рассказать. Да и нужно.

Примерно год назад, чуть больше, начал рассказывать Игнат, усевшись на стул, который только что занимал Семен Фокич, и по-прежнему не снимая плаща, среди неизмеримого множества больших и малых событий и потрясений, происходивших в нашей богоизлюбленной стране, имели место следующие. Сотрудница совершенно секретного учреждения, имевшего основной профиль — прикладные исследования в области аномальных сторон человеческой психики и жизнедеятельности в целом, знакомится с неким… скажем так, человеком. Невзирая на категорические запреты подобных знакомств. Невзирая на все подписанные ею обязательства, регламентирующие ее поведение и в личной жизни тоже. Невзирая на присутствующую — полагающуюся ей — охрану. Совершенно частным образом, прямо на улице. Впрочем, подробности неизвестны. Стремительный, едва не в несколько суток развившийся бурный роман. Руководство этой сотрудницы в лице прямого куратора, директора и, можно сказать, полновластного хозяина того учреждения, выделенного в свое время из недр самого «парапсихологического отдела» КГБ СССР и ФСК РФ, а также и выше, вплоть, наверное, до отвечающих за эти направления из аппарата Президента, — все понятным образом взволнованы.

Здесь необходимо знать, что простой сотрудницей называть ту женщину вряд ли уместно. Ее аномальные способности, выявленные и развитые в «фирме» должным образом, по характеру и масштабу воздействия вставали в ряд с наиболее мощными современными стратегическими вооружениями. Такие, как проект «антиСОИ» — «Щит», разработки физиков «Сдвиг» и биологов «Радость». Само ее существование на белом свете, в общем, самой обыкновенной во всем остальном женщины, делалось высшей государственной тайной.

Должно было сделаться, да не успело. Эта женщина погибла при самых загадочных обстоятельствах и не без вмешательства, а то и прямого действия своего неожиданного знакомого. Она была изолирована на одном из охраняемых объектов, а знакомый явился на выручку, имея при себе то ли группу захвата, то ли неизвестно зачем взятых совершенно посторонних людей. Последнее вероятнее, так как впоследствии все были опознаны и в большинстве своем на боевиков явно не тянули.

Погибли в учиненном побоище все, в том числе и сам директор «фирмы», генерал Рогожин Андрей Львович, и еще почти батальон спецназа, и много гражданских лиц. Впрочем, там тоже запутанная история, на заключительном этапе вместившая в себя чрезвычайное количество непонятностей, объяснение которым по сию пору не найдено.

Как не найдено объяснение тому, как и куда исчез этот таинственный незнакомец, и цели, какие он преследовал. То есть установочные данные на него отсутствуют, только фото, сделанное оперативным путем и сохранившееся-то, можно сказать, совершенно случайно.

Он единственный уцелел в бойне, по случайному стечению обстоятельств, вовремя не был взят под охрану, а все сведения о нем, которые, конечно, имелись, сверхъестественным — иначе не скажешь — путем изгладились из памяти компьютеров и пропали из архивов. Розыск как обычными, так и экстрасенсорными методами, которые в той же рогожинской «фирме» были отработаны на чрезвычайно высоком уровне, успехом не увенчался. Данная личность не просто канула «в никуда», но и следов ее не удалось уловить самым высокоуровневым специалистам, словно никогда ее и не существовало. Не было такого человека среди людей, и своей морщинки в мировом астрале не оставила его душа.

Но это лишь первый из рассказов о Маугли.

Рассказ второй.

Исчезнувший появился. Точнее сказать… он начал появляться на короткое время, так, наверное. Остаточное действие его биополя — ведь биополя всех людей разнятся, как и отпечатки их пальцев…

(Тут Игнат умолк, словно споткнувшись, но сразу продолжил.)

Короче, его сумели засечь. Не имея целью искать именно его, конечно же. Просто один специалист в этой области, очень мощный сверхсенсорик, даже не сотрудник «фирмы», которая с гибелью главы функционировать, разумеется, не перестала, одинокий сокол высокого полета, в одном из своих «погружений» обнаружил знакомое присутствие. (Он привлекался покойным Рогожиным во время вышеупомянутых событий.) Однако след носил отчетливо прерывистый характер. Пунктир, редкие короткие штрихи, которые так же необъяснимы и невозхможны, как отпечатки десятка шагов на ровном песке, обрывающиеся и возникающие вновь в том же направлении, чтобы вновь, отпечатав свой десяток, исчезнуть и вновь возникнуть через сколько-то, будто пустые метры идущий перелетает по воздуху.

После достаточно долгих размышлений специалист решил поделиться информацией с Игнатом, которого знал с совершенно незапамятных времен, и знал, чем Игнат в этой жизни занимался и у кого работал. Сразу объявив, что разговор носит сугубо добровольный частный характер, и ни о каком сотрудничестве речи идти не может. Дал понять, что Игнат, вероятнее всего, сам окажется заинтересованным. Лично. А его, сообщившего, просит ни в коем случае более не вмешивать. Он сообщил — этого довольно.

«У меня создалось впечатление, что он меня таким образом как бы предупреждает, но о чем, этого я понять не мог, — сказал Игнат. — Да и не удивительно в тот момент».

Особый упор информатор сделал на утверждении, что подключать какие бы то ни было службы, к которым Игнат после известных событий сохранил отношение, нецелесообразно и даже вредно. Он, информатор, в видящемся грядущем раскладе ему, Игнату, не рекомендует. С предостережениями, исходящими от такого рода людей, приходилось считаться всегда.

Некоторое время Игнат потратил на то, чтобы выбрать направление, в котором следовало начать свой личный поиск, если его вообще стоило затевать. С какой стороны подступиться. У него не было ничего, кроме фотографии да еще — ориентировочных дат, когда удавалось отметить следы появлений «объекта», это информатор смог сообщить с точностью до нескольких суток. Интервалы между первым из таких появлений, пришедшимся на начало года, и каждым последующим оказались неровными, имели тенденцию к увеличению, но никакой закономерности не просматривалось. Всего таких следов было одиннадцать, еще за четыре информатор не ручался, и не ручался, что отметил все, имевшие место, ничего не пропустил. Сам след никогда не имел протяженности более суток-двух.

Тогда Игнат обратился к тому, что люди несведущие называют случайными совпадениями и что на самом деле есть основа любого мало-мальски серьезного расследования, а именно: стал раскапывать, не отмечено ли в указанные моменты времени чего-либо из ряда вон выходящего, необыкновенного, более того — одинаково необыкновенного. Некоторые, хоть гоже ограниченные, но все-таки гораздо шире, чем у рядового гражданина, возможности у Игната были.

Если объект поиска заведомо необычен, аномален, сверхъестественен, то и проявлений от него резонно ожидать подобных же. Будучи человеком самого трезвого ума, Игнат в глубине души не утратил веры в непознанное, даже непознаваемое, и надежды на встречу с ним. Вся его предыдущая деятельность — он был одним из помощников генерала Рогожина, что уж теперь скрывать — упрочивала эту его веру и подпитывала надежду.

Территориально круг также ограничивался — Россия, европейская часть. Информатор… а быть может, стоит называть его в определенном смысле инициатором? Слишком уж подробно излагал он условия задачи, раскрывая моменты в предыстории, которые и Игнату известны не были, слишком сам хотел остаться в тени, слишком удачно нашел, кого выбрать для своего сообщения — зная упомянутые глубинные свойства Игнатова характера… Он утверждал даже, что лишь один или два следа читаются вдалеке, не менее тысячи километров, основная же часть — рядом, область, может быть, прилегаю-

щие (направления, к сожалению, дать не мог) и — собственно Москва. Сгусток перемешанных друг в друге аур людей, живущих сейчас, и многих, что жили до, но чьи астральные тела по разным причинам задержались в чудовищном клубке. Эти узлы сгущений в незримых слоях жизни свойственны всем мегаполисам, но, в отличие от видимых глазу и осязаемых руке черт, разрушаются много медленнее, чем камень стен, стрелы и извилистые колена улиц, уют домашних очагов или пронзительная ясность брусчатых площадей, грохочущие подземные дороги или гулко молчащие залы, ветхая человеческая мудрость на траченных мышами листах или безумно непрочная человеческая плоть, в истреблении которой человек никогда не скупился на усилия, обращаемые к самому себе. Однако мы отвлеклись.

Игнат уже был готов к скрупулезному анализу, просеиванию через мелкое сито, перелопачиванию гор пустой породы, часам и часам работы, использованию всех мыслимых возможностей компьютера, имеющего выходы во многие сети и коды, отпирающие банки данных многих, в том числе и силовых структур и организаций. Но все оказалось гораздо проще.

Ничего, по переживаемым российским временам сверхнеобычного, ничего так уж из ряда вон. Серия убийств — среди множества убийств — ничем, кроме способа их совершения плюс некоторые сопутствующие обстоятельства, кажется, не связанных. Кое-что проскальзывало даже и в газетах — открытая информация. Последовательно занимались: криминальная милиция, рубоповцы, попробовали подключить фээсбэшников, следственное управление Генпрокуратуры, создать отдельную следственную группу, а потом дело вновь упало в криммил и болтается там, как хронический «висяк».

«В девятом вале преступности, захлестнувшем страну», — Игнат с отвращением выговорил затерханный и уже ничего не означающий оборот речи.

Этот вал, как хороший альпинист, упорно лезет к вершинам, на которых еще не бывал, и что такое в нем отдельное преступление против отдельной личности? Даже со зловеще повторяющимися подробностями? Да и к тому ж не было среди жертв никого, кто занимал бы сколько-то видимое общественное место или обладал пусть тайной, но реальной властью, положением, богатством, выдающимися личными качествами. Напротив. Было в них во всех что-то темное. Темноватое и скользковатое что-то, Один привлекался в свое время (безуспешно) за растление, другого подозревали, да тоже не доказали в принадлежности к темному криминальному миру, и ходили слухи о невиданной жестокости, граничащей с садизмом, а на поверку чист был, как ягненок. Про кого-то — вообще ничего незаконного, но абсолютно всеми знавшими характеризовался как редкая сволочь, подлец и мерзавец. Так ведь подобные расплывчато-моральные категории юридическую силу разве когда имели? Бьет жену, тиранит детей, подставляет партнеров, стучит на коллег, — это все вроде «а еще в наш суп тараканов подсыпает», к делу не пришьешь…Но темненькое было, было, хоть и недосуг на общем нынешнем фоне подноготную покойников выяснять, копать глубинные мотивы. Это если кто-то когда-то про них что-то знал, а тут с живыми дай Бог разобраться.

«В наше такое непростое трудное время», — эту фразу Игнат тоже произнес, морщась.

Знать умерщвленные друг друга не знали и, учитывая все обстоятельства, знать не могли.

Игнат сумел-таки ознакомиться с делом, иначе откуда ему стали известны эти подробности. Личные связи он тоже имел.

Все погибшие — мужчины, но односторонне-сексуальная направленность преступлений вряд ли может серьезно приниматься во внимание, так как никаких специфических признаков (следы изнасилования как мужчиной, так и женщиной, надругательства над телами) не отмечалось. Некоторые — буквально растерзаны, или как минимум разорвано горло, словно от столкновения с крупным хищником; кстати, редкие следы подтверждают. Большинство следователей склонялось к версии о маньяке. Имелась и гипотеза о ритуальных убийствах, чисто умозрительная, так как ни одна из известных сект, включая «Чад Сатаны», и «Братьев Дьявола», а также «Поклоняющихся Утренней Звезде» (одно из тайных имен Князя Тьмы), — никто подобных жертвоприношений людей не практикует. У них свои способы выбора жертв и приемы умерщвления. Не такие. Да и под контролем они постоянным.

Понадобились все же Игнату обширные возможности его компьютера.

Зарегистрированных случаев восемь. С последним, — поправился Игнат, а Инка крепче обхватила себя за плечи, — с последним девять. О нем он еще не выяснил, но восемь совпадают по времени с обнаруженными в сверхчувственной сфере следами появлений того, за кем Инка два часа назад закрыла дверь.

Особо впечатляюще выглядит обстоятельство, что лишь одна смерть из всех произошла в теплой Анапе с ее гниющим заливом, который считают границей южного берега Тамани и тоже южного, тоже берега, но уже Кавказа. Аккурат о том моменте Игнату говорилось экстрасенсом-информатором: «след» засекается далеко.

Предпоследнее, восьмое, уже с многочисленными трупами — Инка опять знобко вздрогнула — событие случилось примерно полтора месяца назад, в ночь с двенадцатого на тринадцатое сентября, пришлось, кстати, на «черную пятницу», единственный день в году, если Инка так любит даты и точные цифры. Причем преступление было двойным: утром трое и ночью четверо. Практически на одном и том же месте, как будто убийце помешали, но он все-таки вернулся за теми или тем кем-то одним, к кому приходил.

Снова тот же почерк. Снова море крови за буквально минуты. Снова никаких свидетелей. Почти никаких — со слов сержанта патрульно-постовой службы составлен робот-портрет мужчины (хуже) и девушки (отчетливее), могущих иметь отношение. Они были замечены невдалеке от места происшествия, там, ночью, в суматохе не задержаны, тем более что сказались живущими на соседней улице. Названный адрес оказался фальшивым: там таких никогда не было.

Игнат, к тому времени достигший апогея своего частного detectio — раскрытия, — смог этот робот-портрет получить. Одного взгляда ему было достаточно, чтобы узнать молодую женщину, которой он был обязан опытом своего единственного, нелепо-романтического, очень короткого и очень неудачного брака.

Он долго думал. Все-таки скоро уже три года, как они расстались. Ну, не три, но… все-таки. Годы, вместившие многое. Ему не должно быть никакого дела. Он слишком многое потерял и слишком много имел неприятностей. Подобные скоропалительные шаги и неизбежные психологические встряски в личной жизни обычно стоят карьеры в системах, таких как та, где он был занят, и если бы не покровительственное отношение самого Рогожина… Собственные переживания Игнат оставлял за скобками. Не в них дело.

Он, повторил Игнат, долго размышлял. Он даже был готов оставить дальнейшие поиски, а так некстати явившиеся их «удачные» результаты похерить. Предупредить Инку, чтобы не связывалась, и умыть руки, хоть это и противоречит его принципам. Еще раз выйти на таинственного информатора-инициатора, пусть против своего обещания и его воли. Однако в самом начале октября произошло еще одно событие, подтолкнувшее Игната к решению, в результате которого на сцене появился Семен Фокич, и Инке пришлось выдержать тот, первый, тоже очень неприятный разговор с ним. Во всяком случае Игнат Инке очень благодарен и искренне восхищается ее артистизмом в предложенной ей роли. Он, Игнат, ей, безусловно, верит и, конечно, понимает, что это было нелегко, и ломались все ее личные планы, и Семен Фокич совсем не тот тип, с кем станешь любезничать по доброй воле, но сейчас он, Игнат, ей все объяснит…

— Двенадцатое, — громко перебила Инка.

Она устала. Игнат все-таки впал в извиняющийся тон, она не терпела этого. В последние его слова она не очень вслушивалась, что-то, казалось, подсчитывала, чуть шевеля губами.

— Двенадцатое сентября была пятница, а не тринадцатое никакое, не ври. В следующем году тринадцатых пятниц целых три.

— Да? Н-ну, может быть. Ошибся. При чем тут?

— Трис-ке-да-то-фо-бия, — выговорила Инка по слогам мудреное слово, — боязнь числа тринадцать. Не знал, Игнаша? Я о тебе тоже многого, оказывается, не знала. Очень удивилась, что ты тогда позвонил, а когда потом пришел этот с одним из

своих мальчиков… — Сразу, напористо: — Ты наговорил столько, что тебе десяти пожизненных сроков не хватит за разглашение. Зачем?

— Чтобы ты при следующей встрече передала, а он понял, что его периодические посещения перестали быть тайной.

— Предположим.

— Все-таки: когда он собирался опять появиться?

— Понятия не имею. Когда ему вздумается, тогда и появится. Игнат… насчет брата… правда?

— Все правда. И про брата, и про Ивана, который совсем не Иван и которого, почти уверен, бесполезно искать по прописке.

Инка полезла в сигаретную пачку, там оказалось пусто. Взглянула на Игната, тот развел руками.

— Бросил. Давно.

Она выбрала из пепельницы свой же бычок подлиннее. Прикурила. Несколько раз затянулась.

— Ты можешь объяснить мне суть того, что здесь происходило сейчас?

— Разве неясно? Я хочу понять, кто он на самом деле. Что он такое есть. Для сего собираются все физические и не только физические следы его пребывания. Ребята Семена, я говорил, доки. Это — их специальность, их хлеб.

— Хорош хлеб — в унитазе копаться.

— И это тоже. Составить представление о его метаболизме, общей физиологии…

— С ума сойти. Что-то я тебя не очень понимаю. Могу сообщить, с физиологией у него полный порядок. Только не надейся, что я стану делиться подробностями.

— Как тебе будет угодно, Инна, — сказал Игнат, глядя в стол перед собой. — Но коль уж ты согласилась сотрудничать, то обижаться на некоторые специфические моменты попросту глупо. Да и не тебе, прости великодушно.

— Да! Не мне! И плевать я хотела на эти ваши моменты. Только ведь вот я, — Инка повторила жест, который показывала Семену Фокичу, — согласилась! Он мне четко дал понять, что я отъезд себе зарабатываю. Спокойный. Или и это Семен, пес старый, врал? Пользуетесь, что как было, так и осталось, вам человека задавить, как… Демократия, свобода — ее для дураков только и объявили. Никогда здесь такого не будет, никогда!

Игнат украдкой взглядывал на Инку и спрашивал себя в который раз, как он мог мгновенно и до обеспамятенья влюбиться в нее, еще совсем юную, и готов был пожертвовать ради нее всем и собой прежде всего. В нее? Нет, не в эту. Перед этой он до сих пор самую чуточку терялся, как в короткие дни счастья, а затем долгие — горечи и тяжелого разочарования. Жила в этой Инке какая-то чертовщина, скрытая, какая бывает присуща редким людям с самых малых лет. Это-то он и понял, да, как водится, позже, чем следовало бы.

Словно угадав направление его мыслей — а это у нее бывало, — Инка сказала чуть насмешливо, поглаживая узелки оберега:

— Незачем было тебе на мне жениться. Старомодно это и ненужно. Ты так хотел осчастливить сиротку законным браком, что любая б не устояла. Такой взрослый, самостоятельный и загадочный! Знаешь, в чем была твоя беда, да и осталась? Вот Иван — он настоящий мужик, кем бы там ни был. А ты… Характера у тебя маловато, Игнаша. Как тебя на работе твоей, ужасно важной, держат?!

— У меня получается разграничивать личное и работу.

— И замечательно. А то устроил тогда трагедию графа де Ля Фер. Подумать, я тебе Миледи двадцатого века, вторая Оля Жлобинская. Слыхал про нее?

— Слыхал.

— Я посамостоятельней тебя могу быть.

— О да. Ты это вполне доказала.

Инка поморщилась, но тему продолжать не стала.

— Что еще вам от меня надо? Что за ерунда про Ивана?

— Отчего же ерунда? А что еще надо — чуть позже скажу. С Иваном так. Например, отпечатки пальцев у него изменились с прошлого посещения, ты уловила, надеюсь, в разговоре? Это ерунда? Тогда сняли, где ты указала, и сегодня — разные. Одинаковые номера купюр, идентичный набор денег и платежных карточек — разве не удивительно? Да за одно это он уже клиент любых «органов». Выяснилось — ты видела, — что при нем постоянно находится некий источник радиоактивного излучения — или этот источник — он сам?

Игнат с известной долей злорадства следил, как округляется у Инки рот.

— Многое еще, думаю, откроется в процессе обработки всего, что они тут насобирали. Куда уж при таких чудесах наше с тобою прежнее вспоминать.

— Так он что, не человек, да?

— А это тебе, Инна, судить, ты его лучше изучила. Мужик, говоришь, настоящий, не мне чета.

— Какой ты…

— Да уж такой, как есть.

— Слушай, а откуда вам про золото известно, что Иван таскает? То есть это удивительно, конечно, я сама в первый раз видела, но вы-то откуда?

— Его хотели поместить в один банк, в арендованный сейф, как личный депозит хранения. Завернули, понятно, в бумажку, а ее — в красивый чемоданчик. Ну, а в охранной системе стоят и индикаторы излучения тоже.

— Мама, блин, коза…

— Что ты?

— Ничего. Сразу вам доложили? Ну, вы, блин, вправду всемогущие…

— Вовсе нет. Я узнал… случайно.

— А радиация эта — тут уже и находиться нельзя? И раньше? — Инка обвела рукой комнату.

— Можно, почему.

— Ага, можно, только заболеешь и помрешь. — До нее только дошло, и как всякий человек, имеющий чрезвычайно смутное представление о предмете, она не на шутку перепугалась.

— Да нет, вполне безопасно сейчас. Ведь самого источника здесь больше нет. Ты сама как себя чувствуешь, во рту не сушит, не тошнит, под веками не жжет?

— Заботливый ты мой, — сказала Инка, смерив Игната взглядом, — Ну и что мне теперь будет? За соучастие? Когда вы его найдете? Если я и дальше «соглашусь»…

— Ничего тебе не будет, Инна. Не успеет. Да и его без его воли, наверное, не найдешь. Ты все еще не поняла.

Игнат поднялся, будто собираясь уходить, но вместо этого наконец расстегнул свой плащ. Он бы и сам с удовольствием закурил сейчас, но после того, как три года… почти три, скоро три, не совсем скоро, но все-таки… в общем, тогда дал себе зарок, ни разу не преступал его.

Прошелся по комнате, опять встал к окну, как в самом начале, глубоко засунув руки в карманы плаща.

— Ты меня невнимательно слушала, Инна, и это очень плохо. Когда наступит срок, тебе действительно придется ему все это повторить. Если только не будет уже слишком поздно и если он… Но в сторону лирику. Случилось еще кое-что, что затрагивает уже лично меня. И тебя. Тоже сугубо лично. Более личного дела и не придумаешь. Инка ждала продолжения.

— Что же?

Зная Игната, она поняла, что неспроста он тянет.

Она вдруг словно увидела, как он говорит, словно услышала голос Игната, произносящий фразу: «Тот, кто ищет тебя, меня уже нашел», — и не успела подумать, что вот вновь, после долгого промежутка, опять видит, как Игнат сказал:

— Потому что тот, кто ищет тебя, меня уже нашел.

Скручивающий холод прокатился по телу от одного упоминания кошмара, преследующего ее наяву, кошмара, которого она не могла, не умела понять. Инка вцепилась в узлы оберега, стиснула их, жесткие, скользкие на ощупь.

Но откуда Игнат знает? Этого не может быть. Хотя если говорит: тот нашел… Да кто же он — этот тот?!

Преодолевая себя, Инка заставила всплыть из памяти лицо, фигуру, весь облик того человека. Ничего примечательного. Но откуда же эта могильная тьма, ледяная, что окутывает при одном только воспоминании? Как она, Инка, опрометью понеслась прямо, сквозь толпу, запруду тел на широкой лестнице подземного перехода Арбатской площади. Едва заметив уголком глаза, едва почувствовав чужое, нацеленное на нее внимание, едва ощутив — затылком, мочкой уха, щекой. И — «Ой, девушка, осторожнее!» — «Что, бля, совсем?!» — «Мадемуазель, наступите мне еще разок…» Она все помнит, осталось, будто на невероятной фотографии, фантастической, запечатлевшей сразу все — вид, звук, запах, движение, вкус крови из закушенной губы… Она помнит, она не лгала Ивану. По крайней мере, в этом. Не рассказала всего, подробно, может быть — зря? Но это так страшно, ее будто захлестывает, тянет во мглу и черное безмолвие, которое она физически воспринимает надвигающимся откуда-то. Откуда? Как стена в изморози, как плеснувший на кожу спирт, как змеиное тело, проструившееся меж пальцев…

— Кто это? — Вопрос вырвался у Инки сам собой. Она не хотела знать. Нет, нет, не хотела, ни знать, ни думать о том, который…

— Кто это? — резко и требовательно повторила она. — Ты говорил с ним, Игнат? Или только Видел? При чем здесь Иван и… и я?

— А вот этого я тебе, Инна, не скажу. Я тут нарисовал красивый детектив. Он не легенда, все так было и есть на самом деле. Однако теперь можешь на него свободно наплевать, как это сделал я, но ни в коем случае не забыть, а при встрече Ивану передать. Он должен быть осведомлен, что при следующих появлениях здесь у него могут появиться проблемы.

Инка отметила едва уловимую, почти непроизвольную паузу, сделанную Игнатом перед словом «здесь», и сразу вспомнила, что так же сказал брат Серега. И вновь ее пальцы вцепились в оберег, как в соломинку.

— У нас с тобой, Инна, есть только один шанс. Единственный. Что Иван заинтересуется, обратит внимание, как-то отреагирует. Может быть, согласится помочь. Бог с ним, пусть держит свои тайны при себе, если хочет.

Еще раз говорю, дело касается только тебя и меня. Хочешь — вместе, хочешь — порознь. Не знаю ваших с ним отношений и вдаваться не хочу, но, например, я, лично я смог бы принести ему определенную пользу. Я обладаю информацией, у меня

есть связи, возможности. Что-то мне подсказывает, что и ты к нему с этой же просьбой — о помощи — уже обращалась.

— К заднице моей вы свои подслушки прицепили? — озлилась Инка. — Знаешь, Игната, что бы Иван на все это сказал? «Байки ваши бабушка по воде вилами надвое написала».

Инка совсем не чувствовала уверенности, которую пыталась демонстрировать. Наоборот, она будто вновь перенеслась в сырой московский вечер, когда возле дома едва не была настигнута темно-вишневой «Вольво» со знакомыми номерами. Еще приостановилась, сделала шаг навстречу, дура.

Только охватившая волна судорожного ужаса, отвращения, омерзения — чему не подобрать подходящего названия — погнала ее бегом через две, через три ступеньки, через все этажи, заставила прихлопнуть за собой загудевшую дверь и держать, уцепившись обеими руками в ручку, как будто поможет это.

А следующая чуть было не случившаяся встреча? Знакомый, пахнувший из-за угла необъяснимый страх, затормозивший на близком повороте, с характерным высоким багажником силуэт. Испуганное, птичье решение не выходить из дому. Вялая обреченность, которая не дает даже поднять телефонную трубку, — а ведь Инке было кого просить о защите. Или позвонить по номеру, что оставил старый козел Семен Фокич. Тут она не лгала Ивану, она действительно просидела неделю, как в осаде. Но Игнат? Ему-то откуда знать? — Как же получается? — сказала она вкрадчиво, — столько времени назад ты свой разговор с… — не сказала с кем, даже «тот» не сумела произнести, — а до сих пор жив? Странно.

— Разбираешься, оказывается, — сказал Игнат тяжело. — Ты…

Телефонный звонок помешал ему. Глазами показал Инке, состроившей гримаску, под которой прятала уже привычный испуг: ответь.

— Да… Нет… нет, я рада. Что ты, я очень тебе рада, ясный свет. У меня? В порядке. Почему — обыкновенный… Конечно. Нет, одна, опять ты не угадываешь. Приходи скорее.

Она положила трубку, и во взгляде, который получил Игнат, были и подозрительность, и растерянность, и недоверие. Но и торжество. Игнат понял, кто был на том конце провода.

— Ты… знал?

— Не исключал.

— Убирайся. Он будет через пять минут, и оставаться, чтобы с ним побеседовать сейчас, не советую. Тебя могут не так понять. Я уже имела удовольствие наблюдать, что тогда происходит.

Игнат, не говоря более ни слова, запахнул свой плащ и пошел к двери.

— Игнат!

Остановился, не оборачиваясь.

— Знаешь, — сказала Инка с растяжечкой, — что-то не очень мне верится, что после того, как я вас сведу, ты и твои… вы отстанете от меня. Пока все, что ты рассказал, это только слова.

— Ты можешь быть уверена. — Несколько раз кивнул. — Безусловно. Что-нибудь еще?

— Пожалуй, сегодня я оставлю его у себя. Надо же вам послушать и посмотреть. Можете наслаждаться. Ты тоже станешь смотреть за компанию?

— Аппаратура задействована не будет, — глухо сказал Игнат. — Она и сейчас отключена. В мои намерения не входит оставлять на память кому-либо нашу с тобой беседу. Теперь все?

— Теперь все. — Инка окончательно играла победу. — Можешь быть свободным, Игната.

— Благодарю. Это — чтобы ты не считала, что все сказанное — только слова. — Он выдернул из внутреннего кармана и положил на полочку рядом с телефоном небольшой листок плотной бумаги размером с игральную карту и, как картой, прищелкнул им. — Всего доброго, Инна.

И вышел, так и не оглянувшись, аккуратно прикрыв за собою дверь. Пренебрежительно скривив губы, Инка листок перевернула.

Принятое ею за бумажный листик было фотографией примерно шесть на девять. Несколько смазанное, как кадр из видеосъемки скрытой камерой, цветное фото. Иван смотрит, кажется, прямо в глаза, веселый, летний, в светлой рубашке с погончиками, говорит что-то. Молодой… нет, пожалуй, просто радостный, легкий, Инка его таким и не видела. Улыбается женщине, которая рядом. Та на него снизу вверх уставилась, рот до ушей. Без слов ясно, трусики заранее мокрые от удовольствия. Сытенькая, в костюмчике — юбка с жилеткой, под жилеткой кофточка-беж, Инку стреляй — не наденет. Идут где-то по набережной, позади, за смытым пространством воды, дома высокие, плохо различимые, ровной темной стеной. На переднем плане кусок дерева виден, ветка свешивается кудрявая, тоже не в фокусе. Только они резко, Иван и лярва эта, как дворняжка круглая.

Инке больше совершенно нечего стало выискивать на снимке, она бросила его, предварительно на всякий случай поглядев и на оборот тоже. Белый, синеватый чуточку.

«Ну, Игната… — подумала Инка. — Ну, Иван…»

Спрашивается, откуда взяться у нее этой ревности? Да все мужики для нее… Да каждого она из них… Да ей на них на всех…

«А ведь он даже не в объектив смотрит, — поняла Инка, — а на нее. Разожралась свинья свиньей, скоро третий подбородок повиснет. Попалась бы ты мне. Я из таких, как ты, сало ведрами топила…»

— Да-да, светик! — отозвалась громко на звонок от входной двери. — Иду, моя радость! Как хорошо, что ты вернуться решил, Ванеч… — И осеклась, потому что перед нею стоял другой.

Говоря Инке, что подсаженная к ней аппаратура отключена, Игнат даже не обманывал ее. Он просто не мог допустить обратной мысли. Но и тот, кому Инка, в запале забывшая обо всем, не задумываясь, отперла, понятия не имел, что квартира оборудована. Собственно, ему и дела не было. В одной руке он держал букет.