Миссис Джек жила в Вест-Сайде между Вест-Энд авеню и ре shy;кой. По ночам ей были слышны гудки на реке, слышно было, как суда выходят в море. Дом был пятиэтажным, из примелькавше shy;гося рыжеватого песчаника, теперь эти дома исчезают, но тогда они тянулись на много миль. Материал этот уродлив, но пробуж shy;дает воспоминания более сильные и чудесные, чем большинство считающихся красивыми вещей. Потому что в этих уродливых, навевающих тоску кварталах, из которых состоит старый Нью-Йорк, сохраняются воспоминания об исконной Америке 1887, 1893, 1904 годов – о том ушедшем времени, которое кажется бо shy;лее отдаленным, более странным и для некоторых людей более прекрасным, чем средние века, – и отзвуки тех времен забыты основательнее, чем Персеполис.

Но дом, в котором жила миссис Джек, уродливым не выгля shy;дел. Вид у него был изящный, роскошный. Он не был бесфор shy;менным, вычурным, с большими нелепыми углублениями, или чопорным, строгим, угловатым, как многие из тех строений. Фа shy;сад его был плоским, простым, изящным, слева от парадной две shy;ри блестел большой, занавешенный изнутри лист стекла, в кото shy;рое была вставлена громадная зеленая бутылка. До того тонкая, что на каждый хлопок двери отзывалась чистым, дрожащим зво shy;ном. Трудно сказать, что подвигло владелицу дома вставить туда это украшение, изощренный профессионализм или чудесная ин shy;туиция не менее безошибочного, но менее рационального вкуса, однако оно западало в память. Изящный плоский фасад с гро shy;мадным листом стекла и огромной бутылкой являлся отображе shy;нием ее таланта, тонкого, блестящего, безупречного.

Джордж остановился перед этим домом. Он приехал на ме shy;тро; быстрым, широким шагом прошел по одной из улиц к ре shy;ке, потом отправился по Риверсайд-драйв вдоль улицы, на ко shy;торой жила Эстер, пытаясь догадаться, какой дом принадлежит ей. Затем обогнул квартал и вот теперь был на месте. Поднялся по ступеням, позвонил, через несколько секунд молодая ир shy;ландка в платье горничной открыла дверь и впустила его. Он спросил, дома ли миссис Джек, представился, горничная хрип shy;ловатым, звучным голосом ответила, что его ждут, и пригласи shy;ла пройти с ней.

Вестибюль был просторным, обшитым темными панелями, с ореховым паркетом. Перед тем как последовать за горничной по лестнице, Джордж глянул в дверь, которую та бросила открытой, увидел сидевших за столом девушек-ирландок и здоровенного, снявшего мундир полицейского. Они обратили к нему раскрас shy;невшиеся веселые лица, потом раздалась громкая музыка из фо shy;нографа, и дверь закрылась. Тогда он стал подниматься по широ shy;кой темной лестнице вслед за горничной.

Дом был узковатым, но вытянутым в глубину. Ширины едва хватало для одной большой комнаты благородных пропорций; три большие комнаты уходили вглубь, там царила атмосфера простора и покоя, и повсюду в доме ощущалась изящная, уверен shy;ная рука женщины, хрупкой и вместе с тем очень сильной.

Мебель была старая, десятка различных эпох и стилей. Там были стулья, столы, комоды, отмеченные несравненной, чистой простотой колониальной Америки, большой итальянский сундук четырнадцатого века; на каминной доске лежало зеленое покры shy;вало из старого китайского шелка и стояла маленькая зеленая статуэтка одной из прекрасных и сострадательных богинь, выра shy;жающая своим обликом бесконечное милосердие, были велико shy;лепные венские бокалы, фермерские шкафы веселых баварских крестьян, чудесные ножи и вилки, простые, массивные, изготов shy;ленные в Англии восемнадцатого века.

И однако все это разнообразие оборачивалось не мешаниной дурно подобранных редкостей, а неким живым единством. Вещи эти гармонично, красиво сливались в единство дома; выбраны они были без спешки, в разных местах, в разное время, так как были пригодны и красивы, так как Эстер знала, что для ее дома они в самый раз. Все в доме, казалось, служило тому, чтобы да shy;вать людям радость и уют, ничто не было простой музейной ред shy;костью, предназначенной для разглядывания, всеми вещами пользовались, и повсюду ощущались спокойное достоинство, беззаботность, обеспеченность.

Вещи эти создавали впечатление, несомненно, правдивое, что никто из тех, кто сидел там за столом, не ушел голодным или жаждущим. Дом этот был полной чашей, одним из самых госте shy;приимных в мире. В еврейском характере едва ли не самой заме shy;чательной чертой является сладострастная любовь к обеспечен shy;ности, достатку: еврей ненавидит все пресное и убогое, он не по shy;терпит скверной еды или гнетущих неудобств, не станет отпус shy;кать шуток по их поводу или называть черное белым. Он считает, что в бедности есть нечто жалкое, унизительное, он любит тепло и достаток и он прав.

Поэтому чудесный дом миссис Джек был одним из лучших на свете. Хоть и скромным по размеру и внешнему виду, однако по теплу и красоте ничего сравнимого явно нельзя было отыскать ни среди огромных домов Англии, где люди имеют десятки ста shy;рых комнат, множество слуг, однако радостно потирают красные, потрескавшиеся руки при виде брюссельской капусты с барани shy;ной и жалко ежатся над полупинтовой спиртовкой; ни во Фран shy;ции, где все слишком позолочено и хрупко; ни в Германии, где стандарты хорошей жизни очень высоки, но и очень разоритель shy;ны.

Американская радость – самая сильная и торжествующая на смете: дом наподобие этого окутан волшебным эфиром, а вера в успех, несметное богатство и славу отражается на всем. Так ка shy;жется молодым людям. Молодому человеку гораздо приятнее жать богатых людей, чем быть богатым самому: для юноши пре shy;красно не богатство, а мысль о богатстве. Юноша не хочет денег: он хочет, чтобы его приглашали в богатые дома и угощали ши shy;карными обедами, хочет знать богатых и красивых женщин, хо shy;чет, чтобы они любили его, ему кажется, что раз одежда, белье, чулки у них из самых прекрасных и редких тканей, то и ткани их плоти, слюна, волосы, мышцы и связки тоже лучше, качествен shy;нее, чем у более бедных.

Джордж никогда не бывал в таких домах, ему были внове его утонченная, слегка тронутая временем изысканность и прелесть, поэтому он слегка разочаровался. Представление о богатстве миссис Джек у него сложилось преувеличенное. С тех пор как тот человек на судне сказал, что она «баснословно богата», ему рисо-мались тридцать – сорок миллионов долларов, и он думал, что ее лом окажется громадным, сверкающим. Теперь дом казался ему старым и несколько ветхим, но вместе с тем приветливым, уют-пым. Он уже не испытывал перед ним страха и благоговения, как до входа в него.

Повернувшись перед вторым пролетом лестницы, Джордж мельком увидел обжитую, уютную гостиную с невысокими книжными шкафами вдоль стен. В шкафах стояли сотни, тысячи юмов, но они не выглядели роскошно переплетенными нечитан shy;ными сокровищами в домах неразборчивых богачей. У них были приятные вид и запах книг, которые берут в руки, читают.

Джордж пошел следом за горничной уже оживленнее, уверен shy;нее, они прошли мимо спален, просторных, светлых, с больши shy;ми кроватями под пологом; и наконец на верхнем этаже подо shy;шли к комнате, которая служила миссис Джек мастерской. Дверь была приоткрыта, они вошли. Миссис Джек, деловитая, сосре shy;доточенная, склонялась над чертежным столом, небрежно выставив вперед одну изящную ступню. При их появлении она под shy;няла голову. Джордж поразился, увидя на ней очки в роговой оп shy;раве. Они придавали ее маленькому лицу какой-то материнский вид, она комично уставилась поверх них на вошедших и весело воскликнула:

– Вот и вы, молодой человек! Входите!

Потом быстрым, нервозным движением маленькой руки сня shy;ла очки, положила на стол и пошла навстречу Джорджу. И сразу же превратилась в памятное ему маленькое, приветливое созда shy;ние. Ее маленькое румяное лицо сияло, но внезапно став немно shy;го сдержанной, смущенной, она чуть нервозно пожала ему руку и сказала несколько резким, нетерпеливым городским голосом:

– Привет, мистер Уэббер. Как себя чувствуете, а?

И принялась быстро, нервозно снимать с пальца и вновь на shy;девать кольцо, что вызвало у Джорджа легкое раздражение.

– Хотите чаю, а? – спросила она все тем же чуть протестую shy;щим тоном, и когда он ответил: «Хочу» – сказала:

– Ладно, Кэти, принеси нам чаю.

Горничная вышла и закрыла за собой дверь.

– Ну вот, мистер Уэббер, – сказала миссис Джек, продолжая снимать и надевать кольцо, – это комнатка, где я работаю. Как она вам нравится, а?

Джордж ответил, что комната, на его взгляд, хорошая, и не shy;уверенно добавил:

– Работается в ней, должно быть, отлично.

– О, – серьезным тоном произнесла Эстер, – лучшего места и представить невозможно. Просто чудесная, – торжественно заявила она. – Тут целый день замечательное освещение, но они собираются снести дом. – И указала на большое строящееся зда shy;ние. – Возведут эту многоквартирную домину, и она просто за shy;давит нас. Обидно, правда? – продолжала Эстер негодующе. – Мы прожили здесь много лет, а теперь они хотят нас выжить.

– Кто они?

– Застройщики. Намерены снести весь квартал и построить один из этих ужасных домов. Кончится, видимо, тем, что они нас выживут.

– Как? Разве этот дом не ваша собственность?

– Наша, но что поделаешь, если нас стараются вытурить? Настроят со всех сторон громадных зданий, лишат нас света и воздуха – просто-напросто задушат. По-твоему, люди вправе по shy;ступать так? – выпалила Эстер с легким, беззлобным негодова shy;нием, от которого ее приятное, цветущее, раскрасневшееся лицо становилось очень привлекательным, вызывало нежное, улыбчивое отношение к ней, даже если она гневно протестовала. – Те shy;бе не кажется, что это ужасно, а?

– Жаль, дом вроде бы хороший.

– Господи, это замечательный дом! – с жаром сказала она. – Как-нибудь покажу тебе его весь. Когда мы будем уезжать отсю shy;да, я облачусь в траур.

– Надеюсь все же, что не придется.

– Придется, – ответила Эстер со сдержанной печалью. – Это Нью-Йорк. Здесь ничто долго не сохраняется… недавно я проезжала мимо дома, где жила еще девочкой. Других домов на улице не осталось – все вокруг застроено этими громадными щаниями. Господи, это было похоже на кошмар! Знаешь, какое чувство вызывает время? Непонятно, то ли живешь на свете це shy;лую вечность, то ли всего пять минут – в этом есть что-то стран shy;ное, жуткое. Я испугалась и поплыла, – сказала она с комичным видом.

– Поплыла?

– Ну, знаешь – так чувствуешь себя, когда смотришь вниз с высокого здания… Прожила я в том доме года два. После смерти отца стала жить у дяди. Он был громадиной, весил больше трех shy;сот фунтов – и Господи! До чего же любил поесть! Он бы тебе очень понравился. Самое лучшее было в этом человеке просто-напросто обыденным!

При этих словах нежное, изящное лицо Эстер лучилось весе shy;льем, она выделила их, произнеся чуть ли не шепотом, крепко сжала большой и указательный пальцы маленькой сильной руки и сделала жест, означавший, что под «самым лучшим» она подразумевала чуть ли не сверхчеловеческое совершенство.

– Да! Он был замечательным человеком. Врачи сказали, что он сберег себе пятнадцать лет жизни тем, что пил только шотландское виски. Начинал часов в восемь утра и пил целый день. Ты в жизни не видел, чтобы человек поглощал столько спиртного. Даже не поверил бы, что такое мыслимо. И он был очень ум shy;ным – это самое странное, выпивка как будто совершенно не от shy;ражалась на его работе. Он был комиссаром полиции – одним из лучших во все времена. Был очень близким другом Рузвельта, мистер Рузвельт приезжал в тот дом повидаться с ним… Господи! Кажется, это было так давно, и все же помнится совершенно яс shy;но – прямо-таки чувствую себя музейным экспонатом, – со смехом продолжала она. – Как-то вечером дядя взял меня с со shy;бой в оперу, мне было, наверное, лет шестнадцать. Господи! Я так гордилась, что нахожусь с ним! Давали оперу Вагнера, у него, сам знаешь, все гибнут, мы незадолго до конца пошли к выходу, и дя shy;дя Боб прогремел: «Все мертвы, кроме оркестрантов!». Господи! Я подумала, что спектакль придется остановить! Его было слышно на весь театр.

Эстер остановилась, оживленная, смеющаяся, раскрасневша shy;яся от горячности собственного рассказа. Остановилась у реки жизни и времени. И на миг Джордж увидел яркое сияние былых времен, услышал странную, печальную музыку, которую издает время. Ибо перед ним находилась эта теплая, дышащая плоть, наполненная воспоминаниями о былом мире и минувших днях. Вокруг нее витали призраки позабытых часов, странный бронзо shy;вый свет памяти отбрасывал неземное сияние на свет настояще shy;го. Видение старых фотографий и газет, сильная воскресающая память о прошлом, которого Джордж не видел, но которое вошло в его кровь подобно плодам земли, на которой он жил, прониза shy;ли его дух невыразимой светлой печалью.

Он видел мгновенья ушедшего времени, ощущал прилив жажды и невыносимого сожаления, что все ушедшее время, мысль обо всей той жизни, которая была на земле, и которой мы не видели, пробуждается в нас. Слышал шаги множества позабы shy;тых ног, речь и поступь безъязыких мертвецов, отзвучавший стук колес – то, что исчезло навсегда. И видел забытые струйки дыма над Манхеттеном, исчезнувшие великолепные суда на бесконеч shy;ных водах, лес мачт вокруг этого чудесного острова, серьезные лица людей в шляпах дерби, которые, заснятые внезапно в неве shy;домый день старой фотокамерой, застыли в причудливых позах, уходя по Мосту из времени.

Все это отбросило тени на ее изящное, румяное лицо, остави shy;ло отзвуки в ее памяти, и вот она стояла здесь, дитя, женщина, призрак и живое существо – создание из плоти и крови, внезап shy;но связавшее его с призрачным прошлым, чудо смертной красо shy;ты среди громадных шпилей и башен, сокровище, случайно обретенное на море, частичка беспредельных томления и неприка shy;янности Америки, где все мужчины странствуют и тоскуют по дому, где все меняется, а постоянны только перемены, где даже намять о любви попадает под сокрушающий молот, зияет какое-то мгновение, словно разрушенная стена на слепом глазу земли, а потом исчезает в нескончаемых потоках перемен и движения.

Миссис Джек была красавицей; у нее было цветущее лицо; шел октябрь тысяча девятьсот двадцать пятого года, и мрачное мремя струилось мимо нее, словно река.

Станем мы выделять одно лицо из миллиона? Одно мгнове shy;ние из тьмы минувших времен? А разве любовь не жила в этих дебрях, разве здесь не было ничего, кроме рычания и джунглей улиц, раздражения и понукающей ярости этого города? Разве любовь не жила в этих дебрях, разве не было ничего, кроме не shy;скончаемых смертей и зачатий, рождений, взрослений, растле shy;ний и хищного рыка, требующего крови и меда?

Мы станем презирать презирающих, поносить поносителей, насмехаться над насмешниками. Разве они поумнели от брани и колкостей? Разве, если у них злобные языки, они говорят прав shy;ду? Разве, если глаза ослеплены, они ясно видят? Разве, если пе shy;ски желтые, то золота не существует? Ложь. Еще будут построе shy;ны громадные мосты, более высокие башни. Однако клятва ис shy;полнилась там, где рухнула стена; слово запомнилось там, где ис shy;чез город; и вера не умерла, когда истлела плоть.

Миссис Джек была красавицей; у нее был кроткий взгляд; и таких, как она, на всем свете больше не было.

На миг Эстер умолкла и, мягко улыбаясь, поглядела в окно с тем задумчивым, спокойным, чуточку печальным выражением, какое бывает у людей, когда они вспоминают забытые лица, отзвучавший смех, невинность далеких радостей. Ясный, нежный свет заходящего солнца падал ей на лицо, не обжигая и не слепя, рассеянными, угасающими, золотистыми лучами, она ненадолго погрузилась в еще более глубокую задумчивость, и Джордж увидел на ее лице взгляд, какой несколько раз замечал на судне и ко-трый уже обладал силой вызывать у него подозрения и пробуж shy;дать ревнивое любопытство.

Этот безрадостный, мрачный и страстный взгляд преобразил се веселое, оживленное лицо, оно стало угрюмо-напряженным. Внезапно Джордж заметил, что губы ее изогнулись одним кон shy;цом вниз, будто крыло, сделав лицо похожим на маску горя, при shy;дав ему непонятную страстность, и его пронзило острое желание понять тайну этого взгляда. В нем было какое-то странное жи shy;вотное недоумение. Джордж заметил, что невысокий лоб Эстер прочертили морщины, словно мозг ее пытался осмыслить какое-то горестное событие.

Эстер в какой-то миг перешла от простодушного пылкого ин shy;тереса, живого, детского любопытства, которое обнажало все ее чувства и словно бы наполняло постоянным чувственным на shy;слаждением всей жизнью и поведением мира, к глубокому, пол shy;ному уходу в себя, к забвению обо всем в мире. В этом взгляде было столько недоумения и боли, столько безутешного горя и за shy;думчивой страсти, что он пробудил у Джорджа чувство мучитель shy;ного недоверия.

Джордж почувствовал себя обманутым, одураченным, сби shy;тым с толку умом и коварством женщины, слишком опытной, мудрой, хитрой, чтобы он мог постичь ее или тягаться с ней. По shy;думал, не является ли ее простодушная пылкость и бросающаяся в глаза поглощенность окружающей жизнью, и даже веселое, ру shy;мяное лицо с его утонченной, благородной красотой просто-на shy;просто маской для сокрытия душевной тайны, не ширма ли все это, предназначенная для того, чтобы обмануть весь мир, и не погружается ли она, едва оставшись наедине с собой, когда не работает и не развлекается, в это мрачное настроение.

В чем тут дело? Память это о какой-то определенной мучи shy;тельной утрате, мысль о любовнике, покинувшем ее, пережива shy;ние горя, от которого так и не оправилась? Дума о каком-то муж shy;чине, каком-то неизвестном любовнике, с которым, возможно, она рассталась тем летом в Италии? Был какой-то молодой чело shy;век вроде него самого, парень, которого она домогалась? Сосре shy;доточены ее мысли, из которых он сейчас начисто исчез, на том человеке и той страсти? Не является ли он всего-навсего заменой тому парню, раком на безрыбье?

Джордж сказал себе, что ему наплевать, и казалось бы, ци shy;низм, который он исповедовал в ту минуту, с которым причислял эту женщину к множеству богатых светских дам, постоянно ищу shy;щих новых связей и любовников, должен был дать ему силы при shy;нять такое положение вещей без сожалений. Однако Джордж испытывал муки ревности; не желая признаваться ей в страсти или и любви, он хотел, чтобы она призналась ему в этих чувствах. Хо shy;тел быть для нее дороже всех.

В его мозгу вспыхнуло зловещее видение города. Не сияющее, радостное, как в детстве, оно было начертано красками похоти и жестокости, наполнено изменами и предательством, населено крамольниками страсти – целым миром богатых, чувственных, ненасытных женщин, профессиональных Дон Жуанов, лесбия shy;нок, педерастов, жестоким и бессильным; миром бесплодия, ко shy;торое тешится страданиями, угасших влечений, которые можно оживить только зрелищем горя и безумия – весь этот мир слов shy;но бы осмеивал веру и страстность юности, так бывает осмеян деревенский парень, когда узнает, что его любовь послужила зре shy;лищем для любителей подглядывать.

Или мрачная, страстная задумчивость этой женщины всего-навсего призрак какого-то менее определенного и менее лично shy;го горя? Просто отражение грусти, невнятной и не связанной ни с кем и ни с чем, глубокого, невыразимого ощущения трагичес shy;кой изнанки жизни, утраты юности, приближения старости и смерти, неизбежного ужаса времени?

Джордж вспомнил, как спокойно, с какой роковой твердос shy;тью она сказала в последнюю ночь на судне: «Хочу умереть – на shy;деюсь, умру через год или два». И когда он спросил, почему, ответила с тем же выражением животного недоумения на лице: «Не знаю… Просто чувствую себя конченой… Кажется, подошла к концу всего… Я больше ни на что не способна».

Эти слова вызвали у него невыразимый гнев и раздражение, потому что он ненавидил смерть и страстно хотел жить, потому что в ее тонине было ни истерики, ни внезапного горя. Были странная вялость, безвыходное недоумение, словно она действи shy;тельно подошла к концу всех желаний, всех возможностей, слов shy;но была убеждена, что ничего нового или прекрасного не может быть добавлено к итогу ее жизни.

Контраст между этой минутой отчаяния, безнадежного сми shy;рения и обычным состоянием миссис Джек, веселой, радостной поглощенностью потребностями жизни был так разителен, что Джордж ощутил гнев и недоверие: если это чувство опустошен shy;ности, трагичности жило в ней постоянно, насколько можно доверять тому простодушному, оживленному виду, который она принимала перед миром, лицедейству, которое было таким кра shy;сивым, чувственным, исполненным радости, прелести и юмора, которое пробуждало у людей любовь к ней.

Джордж не мог считать, что она обманывает мир каким-то лицемерным, хитроумным способом. Подобная мысль казалась нелепой, потому что играть такую роль недостало бы таланта ни одной актрисе, и Джордж ощущал недоверие и боль, какие испы shy;тываешь, открывая неожиданные ошеломляющие глубины и сложности в характере человека, которого считал простым и лег shy;ко понятным.

Теперь даже ее прямодушная, откровенная, простая манера разговаривать – частое, однако очень непосредственное, непри shy;нужденное употребление таких словечек, как «шик», «блеск», «бесподобно» и подчас «клево» – ее маленькое, веселое, румяное лицо, ее открытость, простота, прямодушие казались частью об shy;манной системы неимоверно сложного, умудренного, искушен shy;ного духа.

Мало того, что миссис Джек прибегала к этому грубовато-просторечивому жаргону, который входил тогда в моду среди утонченной публики, он звучал в ее устах совершенно естествен shy;но, словно она непринужденно, безыскусно пользовалась им на shy;ряду с обычной, правильной, меткой речью, обогащенной про shy;стыми, обыденными разговорными метафорами, однако в выс shy;шей степени своеобразной, изливающейся, казалось, с порази shy;тельной самопроизвольной находчивостью и словно бы почерп shy;нутой из опыта и ощущений жизни.

К примеру, описывая невыносимую жару на пирсе в тот день, когда судно вошло в док, она сказала: «Господи, ну и жуть была! Я думала, что растаю, не успев выйти отсюда! Прямо-таки хоте shy;лось открутить голову и бросить ее помокнуть в колодец с холод shy;ной водой!». И этот образ освежения, прохлады так восхитил ее, что она с румяным лицом, лучившимся восторгом, юмором, пы shy;лом, стала описывать, как бы это могло быть сделано: «Чудесно было бы, жаль, что такое невозможно! В детстве мне часто при shy;ходило это в голову. Я ненавидела летнюю жару; меня заставляли напяливать столько одежек, просто ужас! И я думала, как было бы хорошо открутить голову и опустить в колодец – всю про shy;цедуру я представляла очень явственно, – продолжала Эстер с раскрасневшимся от смеха лицом. – Чуть повернула бы голову, она бы издала «твирк!», и можно было б опускать ее в колодец. Она бы чуть помокла, я бы достала ее, поставила на место – «твирк!» – и голова у меня снова чистая, прохладная. Замеча shy;тельные штуки придумывают дети, а?» – спросила она с весе shy;лым, раскрасневшимся лицом.

Воображение ее переполняли всевозможные фантастические образы вроде этого, и она с детской очаровательностью постоян shy;но выдумывала новые. О некоторых напыщенных актерах она говорила с презрением, в котором, однако, не было язвительности или злобы:

– Слушай! Этот человек так важничает, что меня с души во shy;ротит. До того вычурный, ты даже не поверишь, что такое воз shy;можно, пока его не увидишь. Знаешь, как выглядит его лицо? Совсем как ломоть холодной ветчины! – И, лучась добродушием, радостно смеялась по-женски неудержимо и сочно.

Наконец она спокойно и очень серьезно отзывалась о ком-нибудь из знакомых:

– О, это очень славный человек. Один из самых славных, ка shy;ких я только знала! – и говорила это с выражением такой откро shy;венности и убежденности на маленьком серьезном лице, что слу shy;шатель сразу же убеждался не только в ее искренности, но и в «славности» человека, о котором шла речь.

Тем не менее Эстер часто произносила грубовато-простореч shy;ные словечки, которые тогда стали употреблять утонченные светские люди и в которых было нечто притворное, постыдное, отвратительное, когда их произносили они. Однако теперь Джордж с каким-то нелогичным недоумением и смятением духа подумал, не употребляет ли она их с той же целью, что и прочая светская публика – придать впечатление простоты, прямоты, от shy;крытости своей отнюдь не простой натуре, однако до того ода shy;ренной, талантливой, что, повторяя эти слова, фразы вновь и нновь с уверенным, умелым притворством, ухитрялась создать полную иллюзию простоты.

Эстер постоянно употребляла слово «вычурный», и было оче shy;видно, что в ее устах это едва ли не худшая характеристика. Од shy;нако вспоминая, как она говорила на судне неизменно прямо, открыто, с убедительной искренностью – что считает пьесу Джеймса Джойса «Изгнанники» «величайшей пьесой всех вре shy;мен», прекрасно сознавая, что это просто-напросто вычурная, невразумительная вещь, ни в какое сравнение с «Улиссом» не идущая; как говорила о Дэвиде Герберте Лоуренсе чуть ли не с ре shy;лигиозным обожанием, словно Лоуренс не только создал пре shy;красные книги и волнующих персонажей, но и был вторым Ии shy;сусом Христом, открывающим путь к жизни и вечной истине; как рассказывала, что «подвергалась психоанализу» и говорила о психоанализе как о величайшей открытой людьми истине, нео shy;жиданном средстве исцелить все ярость, беспокойство и безу shy;мие, поражающие человеческие души двадцать тысяч лет, – слы shy;шав все это наряду с замечаниями об африканской скульптуре, примитивистской живописи, о Чарли Чаплине как величайшем трагическом актере, современных танцах и разговорами обо всех прочих подобных материях, украшающих жизнь утонченной публики, которые под демонстрацией свободомыслия и острого интереса к новым формам искусства и жизни представляют со shy;бой просто-напросто серую, скучную, безжизненную форму приспособленчества для тех, кто не в состоянии создать для себя новую жизнь, кто стремится главным образом держать нос по ве shy;тру – уже увидев, отметив у нее все эти тревожные признаки зна shy;комого культа, Джордж думал теперь в страдании и смятении ду shy;ха: является ли она очень способной «вычурной» личностью, притворяющейся простой, или, как и кажется, простой, прямо shy;душной, честной, ненавидящей все «вычурное».

Джорджа это мучительно беспокоило, потому что всякий раз, когда Эстер произносила это слово, он прилагал его к соб shy;ственной жизни и вспоминал письмо, которое написал ей. Тут он терзался стыдом и отвращением при мысли, что оно вышло напыщенным, витиеватым, вымученным и что вместе с тем пи shy;сал его кровью сердца – что корпел в настоящем труде, испы shy;тывал настоящие страдания, отчаяние, муки ради чего-то фаль shy;шивого.

Затем Джордж неожиданно вспомнил, что в последнюю ночь на судне Эстер проявила сочувственную натуру, расстраивалась, так как «не хотела видеть, как он страдает» – и ее слова, случай shy;ность их знакомства пробудили в его душе мучительное подозре shy;ние, что на его месте мог быть другой молодой человек, что он просто оказался на пути романтической женщины, когда та ис shy;кала приключений. Ему с горечью вспомнились все обстоятель shy;ства их знакомства. Он поморщился и попытался выкинуть их из головы. Понял, что ему хотелось бы познакомиться с нею как-то иначе.

Человек может созерцать всеобщий спектакль жизни с отст shy;раненностью циника или философа, забавляться ее обманами и безрассудствами, охотнее всего смеяться над безумием любви и любовника; но когда он становится актером в этом представле shy;нии, отстраненность исчезает, и когда дело касается его чувств и интересов, конфликт между общей правдой и отдельной страс shy;тью вызывает сомнение, боль, страдание. И теперь Джордж в ка shy;кой-то степени ощущал этот конфликт. Кто она – женщина, с ужасом ждущая наступления средних лет и желающая любовни shy;ка – какого угодно? Нет, редкостная красавица, которая предпо shy;читает его всем остальным. Что представляет собой его связь с нею - часть человеческой комедии безрассудства и иллюзорной страсти, очередной повтор бесконечного приключения возлюб shy;ленного юноши, неопытного деревенского простачка, впервые оказавшегося в большом городе? Нет, чудесную случайность, со shy;единение двух половинок сломанного талисмана, слияние двух верных сердец, прекрасных и верных любовников, прошедших весь лабиринт и хаос обширных дебрей земли, чтобы найти друг друга – веление и волю судьбы.

Глядя в замешательстве, в сомнении на эту женщину, погру shy;женную в мрачную, вызывающую беспокойство задумчивость, он вдруг захотел крикнуть ей отчаянно, яростно: «О чем дума shy;ешь? Что означает этот трагичный, таинственный вид? Думаешь, ты до того утонченная, что я не способен тебя понять? Ты вовсе не столь уж изумительна! Мои мысли и чувства не менее глубо shy;ки, чем твои!».

Какое-то время миссис Джек, погруженная в мрачную, глубо shy;кую, непостижимую для Джорджа задумчивость, опиралась о стол, на котором были разбросаны эскизы и наброски костюмов. В конце концов Джордж порывисто, раздраженно с силой ударил ладонью по гладкой столешнице. Эстер тут же вышла из задум shy;чивости, испуганно взглянула на него, снимая кольцо и вновь надевая, потом с добрым, теплым взглядом подошла к нему и улыбнулась.

– Что разглядываете, мистер Уэббер? Нравятся вам мои эски shy;зы, а?

– - Да! Очень, – холодно ответил он. – Замечательные, – хо shy;тя не смотрел на них.

– Люблю работать здесь, – сказала Эстер. – Все инструмен shy;ты такие чистые, красивые. Посмотри, – указала она на стену, где свисали с гвоздей рейсшина и треугольник.

– Красивые, правда? Словно бы живут своей жизнью. Такие опрятные, крепкие. С их помощью можно сделать очень изящ shy;ные, красивые вещи. И сами они величественные, благородные. Наверное, замечательно быть писателем, как ты, обладать спо shy; собностью выразить себя в словах.

Джордж покраснел, резко, с подозрением глянул на нее, но промолчал.

– По-моему, это величайшая способность на свете, – про shy;должала Эстер серьезным тоном. – С нею не может сравниться ничто – она доставляет полное удовлетворение. Господи, жаль, что я не умею писать! Если б могла изложить то, что знаю, напи shy;сала бы замечательную книгу. Сказала бы несколько таких ве shy;щей, что у читателей глаза бы на лоб полезли.

– Каких? – с любопытством спросил Джордж.

– О, – с горячностью ответила Эстер, – всевозможных, какие знаю. Я каждый день вижу изумительные вещи. Вокруг такая красо shy;та, великолепие, и, похоже, всем на это наплевать! Позор, тебе не кажется, а? – произнесла она тем негодующим тоном, который вы shy;зывает у людей смех. – Мне кажется. Я бы хотела рассказать людям о своей работе. О тех вещах, которыми работаю, – сказала она, по shy;глаживая пальцами мягкую, гладкую столешницу. – Хотела бы рас shy;сказать обо всем, что можно делать с помощью этих чудесных при shy;надлежностей: о том, какая жизнь заключена в них – как они висят на стене, каковы они на ощупь. Господи, как бы хотелось мне рас shy;сказать людям о своей работе! О том, что я испытываю, когда делаю эскизы! Внутри у меня происходит нечто чудесное, захватывающее, и никто ни разу не спросил меня об этом, никто не попытался уз shy; нать, что это такое, – возмущенно сказала она, словно несла ка shy;кую-то личную ответственность за это дурацкое невнимание. – По shy;зор!.. Знаешь, я хотела бы написать обо всем, что вижу всякий раз, выходя на улицу. Все это постоянно становится более великолеп shy;ным, красивым. Я все время обнаруживаю новые вещи, которых прежде совершенно не замечала… Знаешь, что мне кажется одной из самых замечательных вещей на свете? – внезапно спросила она.

– Нет, – ответил Джордж, словно зачарованный, – что?

– Так вот, слушай, – выразительно ответила она, – витрина скобяной лавки… На днях я проезжала мимо одной по пути в те shy;атр, и Господи! – она была такой замечательной, что я останови shy;ла машину и вылезла. Там были все эти прочные, красивые инст shy; рументы, они образовывали чудесный рисунок, это была словно бы некая странная, новая разновидность поэзии… Да, и вот что еще! Я хотела бы рассказать, как выглядит высокое здание, когда подходишь к нему. Иногда вечером оно образует замечательный вид на фоне неба – мне бы хотелось написать его красками… Хо shy;телось бы рассказать и обо всех разных людях, которых вижу, о том, как они одеты. Написать все, что знаю об одежде. Это самая очаровательная вещь на свете, а о ней как будто бы никто ничего не знает.

– А ты? – спросил Джордж. – Много знаешь о ней? Думаю, что да.

– Много ли знаю? – воскликнула Эстер. – Он еще спраши shy;вает! – Возмутилась она с комичным видом и по-еврейски воз shy;дела руки к небу. – Дай мне растерзать его! – произнесла она, весело имитируя свирепость. – Дай мне его растерзать! Так вот, молодой человек, скажу только, что если хочешь найти кого-то, кто знает о ней больше, чем твоя старушка Эстер, тебе придется посвятить поискам долгие годы. Больше по этому поводу сказать мне нечего.

Джордж невольно восхитился той радостью, которую достав shy;ляли Эстер ее мастерство и знание; хвастовство ее было таким ве shy;селым и добродушным, что ни у кого не могло бы вызвать недовольства, и он был уверен, что оно полностью оправдано.

– О, я знаю изумительные вещи об одежде, – торжественно продолжала она. – Такие, которых не знает больше никто. Как-нибудь расскажу тебе… знаешь, у меня есть работа в одной круп shy;ной швейной фирме в южном Манхеттене. Приезжаю туда по ут shy; рам дважды в неделю, делаю эскизы. Место для работы велико shy;лепное, жаль, ты его не видел. Такое чистое, просторное, там большие, тихие комнаты, и вокруг рулоны, рулоны превосходно shy;го материала. В этих тканях есть нечто величественное, они бла shy;городные, красивые, из них можно делать прекрасные вещи. Я люблю ходить в цех и наблюдать маленьких портных за работой. Знаешь, они отличные мастера, некоторые получают двести долларов в неделю. И Господи! – неожиданно воскликнула она, ее маленькое лицо весело раскраснелось, – как от них воняет! Ино shy;гда просто ужасно, кажется, эту вонь можно резать ножом. Но я люблю наблюдать за их работой. У них такие искусные руки. Когда они продевают нитку и завязывают узелок, это похоже на танец.

Джордж слушал эту женщину, и в душу ему входили огромная радость, покой, уверенность. Она внушала ему сознание силы легкости, счастья, каких он никогда не испытывал, а все недав shy;ние сомнения, смятение исчезли. Внезапно жизнь города пока shy;залась роскошной, великолепной, исполненной торжества, он почувствовал в себе способность побеждать, одолевать любые препятствия, забыл ужас и страх перед кипучей жизнью улиц, жуткое одиночество и бессильное отчаяние человеческого атома, прокладывающего свой путь среди миллионов, стремящегося восторжествовать в противостоянии ужасу громадных зданий и толп.

Это маленькое создание нашло образ жизни, который казал shy;ся ему исполненным счастья и успеха: она была сильной, неболь shy;шой, умелой, была исполнена радости, нежности, живого юмора, была очень храброй и доброй. Он ясно видел, что она порожде shy;ние этого города. Она родилась в этом городе, прожила в нем всю жизнь и любила его; притом у нее не было встревоженного, за shy;гнанного вида, бледности, металлической скрипучести голоса, характерных для многих нью-йоркцев. Дитя стали, камня, кир shy;пича, она была свежей, румяной, налитой соками, словно дитя земли.

Есть люди, обладающие способностью испытывать довольст shy;во и радость, они придают их всему, к чему прикасаются. Это прежде всего физическая способность; потом духовная. Неваж shy;но, состоятельны эти люди или бедны: в сущности, они всегда богаты, потому что обладают такими внутренним богатством и жизненной силой, что придают всему достоинство и привлека shy;тельность. Когда видишь такого человека в буфете за чашкой ко shy;фе, то почти ощущаешь вкус и запах напитка: это не просто одна из множества чашек буфетного кофе, это чашка лучшего кофе на свете, и человек, который пьет его, кажется, получает от его вку shy;са и аромата все возможное наслаждение. Притом делается это без демонстративного смакования, гурманства, вздохов, причмо shy;кивания и облизывания губ. Это неподдельная, природная спо shy;собность к радости и довольству; она исходит из основ его жиз shy;ни, ее невозможно имитировать.

Нередко обладают этой способностью бродяга, безработный или нищий. Приятно видеть, как такой человек лезет в обвис shy;ший карман старого, потрепанного пиджака, достает мятую си shy;гарету, берет ее в губы, прикуривает, закрывая огонек спички жесткими ладонями, с удовольствием затягивается едким дымом и вскоре выпускает его медленными струйками из ноздрей, об shy;нажая зубы.

Этой способностью зачастую обладают люди, которые водят ночами большие грузовики. Они прислоняются к бамперу своей машины в бледном зеленом свете габаритных огней и курят; по shy;том их жизни посвящаются скорости и темноте, в города они мъезжают на рассвете. Обладают ею люди, отдыхающие от рабо shy;ты. Каменщики, которые возвращаются с работы в поездах и ку shy;рят крепкие дешевые сигары – есть что-то наивное, трогатель shy;ное в том, как эти люди с довольными улыбками глядят на дешевые сигары в своих больших, неуклюжих пальцах. Едкий дым приносит их усталой плоти глубокое удовлетворение.

Обладают этой способностью молодые полицейские, сидя shy;щие, сняв мундиры, в открытых всю ночь кафе, таксисты в чер shy;ных рубашках, профессиональные боксеры, бейсболисты и авто shy;гонщики, смелые и великодушные люди; строители, сидящие перхом на балке в головокружительной вышине, машинисты и тормозные кондукторы, одинокие охотники, трапперы, сдер shy;жанные, замкнутые люди, живущие одиноко и в глуши, и в од shy;ной из комнат большого города; словом, все имеющие дело с ощутимыми вещами, с тем, что обладает вкусом, запахом, твер shy;достью, мягкостью, цветом, что требует управления или обработ shy;ки – строители, транспортники, деятельные труженики, созида shy;тели.

Не обладают этой способностью те, кто перебирает бумаги, стучит по клавишам – конторские служащие, стенографистки, преподаватели колледжей, те, кто обедает в аптеках, бесчислен shy;ные миллионы, уныло живущие тепличной жизнью.

И если у человека есть эта природная способность к радости, то сказать «все остальное неважно» не будет нелепым преувеличением. Он богат. Возможно, она самый богатый ресурс духа; она лучше систематического воспитания, и воспитать ее невозмож shy;но, хотя с течением жизни она становится сильнее и богаче. Она исполнена мудрости и безмятежности, поскольку в ней есть па shy;мять о том, что страдание и труд являются противоположностя shy;ми. Она исходит из понимания и окрашена печалью, потому что в ней есть знание о смерти. Она может примиряться и сожалеть, и это хорошо, так как ей ведомо, что все безрадостное не должно иметь права на существование.

Миссис Джек обладала этой природной способностью испы shy;тывать радость в высшей степени. Радость ей доставляло не толь shy;ко физическое, ощутимое, но и богатое воображение, тонкая ин shy;туиция; радость эта была исполнена веры и достоинства, и Эстер передавала ее всему, к чему притрагивалась. Так, когда она обра shy;тила внимание Джорджа на орудия и материалы, которыми рабо shy;тала – чертежный стол с мягкой гладкой столешницей из белого дерева, маленькие, широкие горшочки с краской, хрусткие лис shy;ты чертежной бумаги, приколотые кнопками к столу, аккуратно заостренные карандаши и тонкие кисти, рейсшины, счетные ли shy;нейки и треугольники, – он стал ощущать сущность и живую красоту этих предметов как никогда раньше. Миссис Джек лю shy;била эти вещи, потому что они были точными, изящными, пото shy;му что верно и безотказно служили тому, кто умел с ними обра shy;щаться.

Этот согревающий, восхитительный талант служил ей во всем с неизменными готовностью и уверенностью. Миссис Джек стремилась к самому лучшему и красивому в жизни, она всегда искала этого и, находя, всякий раз узнавала и оценивала. Во всем она хотела только лучшего. Она не стала бы делать салат из вялых листьев: если б их поверхность не была хрусткой и свежей, она сняла бы ее и пустила в дело сердцевину, если б у нее было всего два доллара, а она пригласила бы гостей на обед, то не стала бы расчетливо тратить деньги на чуточку того и другого. Она пошла бы на рынок, купила бы лучший кусок мяса, какой смогла найти на эту сумму, принесла бы домой и готовила сама, покуда оно не приобрело бы всей сочности и вкуса, какие мог придать ему ее прекрасный характер, потом подала бы его на толстом кремовом блюде на стол, украшенный только ее большими тарелками, мас shy;сивными ножами и вилками восемнадцатого века, которые купила в Англии. И ничего больше, однако, поев, все гости сочли бы, что роскошно попировали.

Люди, обладающие этой энергией радости и очарования, притягивают к себе других, как спелые сливы пчел. Большинству людей недостает энергии, чтобы жить внутренней жизнью, они робки и неуверены в своих мыслях и чувствах, думают, что могут почерпнуть силу, живость, характер, которых им недостает, v полных жизни, решительных. Поэтому люди любили миссис Джек и тянулись к ней: она давала им чувство уверенности, радо shy;сти, живости, которым они не обладали.

К. тому же, мир полон людей, считающих, что знают то, чего на самом деле не знают – другие снабжают их своими убеждени shy;ями, взглядами, чувствами. По миссис Джек сразу было видно, что она знает то, что знает. Когда она говорила о маленьких порт shy;ных, сидящих на столах, закинув ногу на ногу, о точных, Краси shy;ных движениях их рук, описывала красоту и величие больших ру shy;лонов тканей или когда с любовью и благоговением говорила о сноих материалах и орудиях, сразу чувствовалось, что говорит она так, потому что знает эти вещи, работает ими, и это знание япляется частью ее жизни, ее плоти, любви, костного мозга, нервной ткани и неразрывно смешано с ее кровью. Вот что на са shy;мом деле представляет собой знание. Это поиск чего-то для себя с болью, с радостью, с ликованием, с трудом во все крохотные, тикающие, дышащие мгновения бытия, пока оно не становится нашим в той же мере, как то, что коренится в самой сути нашей жизни. Знание – это крепкий, тонкий дистиллят жизненного опыта, редкий напиток, и дается оно тому, кто обладает способ shy;ностью видеть, думать, чувствовать, отведывать, обгонять, на shy;блюдать сам и кто имеет тягу к этому.

По мере того как миссис Джек говорила о себе и своей жизни, рассказывала в присущей ей оживленной манере о своих еже shy;дневных маленьких открытиях на улицах, у Джорджа появлялось иидение городской жизни, совершенно непохожее на мятущий shy;ся ужас его собственного фаустианского видения. Он видел, что город, огромность которого затопляла его смятением и бессили shy;ем, был для нее просто тем же, что красивые леса и поляны для сельского мальчишки. Она любила толпы, как ребенок реку и иысокую, волнующуюся траву. Этот город был ее восхитительным садом, ее волшебным островом, на котором она всегда мог shy;ла найти какую-то новую, западающую в память картину.

Она походила на время, на волшебный свет времени, потому что придавала теплую, чудесную окраску отдаленности и воспо shy;минания тому, что видела всего час назад. Благодаря этим рас shy;сказам, в которых ярко и образно отражался ее жизненный опыт, часто возникали ее детство и юность, в разуме Джорджа шири shy;лась картина старого Нью-Йорка, старой Америки, обретая по shy;рядок и перспективу.

Его Америка была Америкой сельского человека из глуши. История его горячей, бурной крови представляла собой историю сотен мужчин и женщин, живших в безлюдье, кости которых по shy;коились в той земле. Жившая в нем память была не памятью о тех, кто жил на вымощенных и пронумерованных улицах, то бы shy;ла память об уединенности, о представлении о расстояниях и На shy;правлениях охотника и колониста – поныне память о людях, ко shy;торые «жили вон там», о «парне, с которым я на днях разговари shy;вал в Зибулоне», о тех, кто жил «перед развилкой, где дорога сво shy;рачивает в ту лощину – увидишь там большую акацию, и если пойдешь по той тропке, она прямиком приведет тебя к его дому – это недалеко, пожалуй, не больше мили – ты его никак не пропустишь».

Их приветствия незнакомцам были сердечными, голоса под shy;черкнуто любезными, жесты неторопливыми и учтивыми, одна shy;ко глаза бывали недоверчивыми, колючими, быстро вспыхиваю shy;щими, тлеющие в них огоньки насилия и убийства мгновенно разгорались в пламя ярости. Когда они просыпались по утрам, глаза их бывали устремлены на спокойную, неизменную землю, они наблюдали за неторопливой сменой времен года, и в памяти их всегда были запечатлены несколько знакомых предметов – дерево, скала, колокол. Это спокойствие вечной, пружинящей под ногами земли и являлось наследием Джорджа. У него был жизненный опыт деревенского парня, приехавшего в большой город – его ноги устали от бесконечных тротуаров, глаза утоми shy;лись от нескончаемых перемен и движения, мозг страдал от ужа shy;са громадных толп и зданий.

Но теперь он видел в миссис Джек естественное, счастливое порождение той среды, которая ужасала его, стал находить в ее пылких коротких рассказах картину городской Америки, которой не знал, но которую рисовал в воображении. То был мир роскоши, уюта и легких денег; мир успеха, славы и оживленно shy;сти; мир театров, книг, художников, писателей; мир изыскан shy;ных еды и вина, хороших ресторанов, прекрасных зданий и кра shy;сивых женщин. То был мир теплой, щедрой, утонченной жизни; и весь он казался теперь Джорджу чудесным, счастливым, вдох shy;новенным.

В своих бесчисленных путях по Нью-Йорку, поездках в метро, хождениях по улицам, каждое из которых превращалось в жесто shy;кий разлад с жизнью, шумом, движением, оформлением, отчего всякий выход в толпу вызывал у него нервозность, отвращение и досаду, он часто замечал на лицах пожилых нью-йоркцев выра shy;жение, которое вызывало у него неприязненное, гнетущее чувство. Выражение это было угрюмым, кислым, недовольным, кожа лиц – серовато-бледной, обвислой. На этих лицах можно было прочесть обыденную историю жалкой, убогой жизни, скверной пищи, вяло поедаемой без отвращения или удовольствия в кафе shy;териях, в унылых холостяцких спальнях или квартирах, работы ночными портье в дешевых отелях, продавцами билетов в метро, кассирами в закусочных, мелкими, сварливыми служащими в форменной одежде – эти люди ворчат, задираются и вызывающе отвечают на вежливо заданный вопрос, или скулят, отвратитель shy;но раболепствуют, узнав, что незнакомец, которого они оскорби shy;ли, нужный их нанимателю человек:

– Чего же не сказали, что вы друг мистера Кроуфорда? Я ведь не знал! А то услужил бы вам, как только мог. Будьте уверены! Извините. Сами понимаете, в каком мы положении, – скулящим, доверительным тоном, располагающим, по их мнению, к себе. – Нам надо быть осмотрительными. Мистера Кроуфорда хотят ви shy;деть столько людей, которым у него нечего делать, что пропускай мы их всех, у него бы свободной минуты не осталось. И если про shy;пустим, кого не нужно, нам влетит. Сами понимаете.

На этих неприветливых лицах Джордж не мог отыскать ка shy;ких-то признаков достоинства или красоты в жизнях их облада shy;телей. Из жизни уходили чередой хмурых, безрадостных дней в гот прежний Нью-Йорк, который он был неспособен представить иначе как безотрадным, скучным, унылым. Он испытывал к ним презрение, отвращение, жалость. Они походили на собачо shy;нок, скулящих от угроз и побоев, они принадлежали к той громадной серой орде, которая ворчит, раболепствует, пререкается, скулит, покуда не упокоится в безымянных, безномерных, забы shy;тых могилах.

И Джордж ненавидел этих людей, потому что они показы shy;вали ложность его ранних провинциальных представлений о яркой, великолепной, богатой жизни в большом городе. Каза shy;лось невероятным, что родом они из того же времени, того же города, что и миссис Джек. Когда он слушал ее рассказы о детстве и юности, о замечательном, необузданном отце-акте shy;ре, о красивой, расточительной матери, которая откусывала бриллианты с ожерелья, когда нуждалась в деньгах, о дядьях-христианах, толстых раблезианцах, которые были очень бога shy;ты, ели самую сочную пищу, за которой сами ежедневно ходи shy;ли на рынок, где пробовали на ощупь мясо и овощи, о краси shy;вой и великодушной тете-еврейке, о тете-христианке, о своих английских и датских родственниках, о немецких родствен shy;никах мужа и своих поездках к ним, о мистере Рузвельте и ак shy;терах, веселых священниках, пьесах, театрах, кафе и рестора shy;нах, о множестве блестящих, интересных людей – о банки shy;рах, маклерах, социалистах, нигилистах, суфражистах, худож shy;никах, музыкантах, слугах, евреях, христианах, иностранцах и американцах, в его воображении складывалась роскошная, восхитительная картина этого города в конце девятнадцатого века и первых годах двадцатого.