Под конец одного из августовских дней 1925 года к побережью североамериканского континента приближалось судно на полной скорости – двадцать миль в час. Это был «Везувий» с водоизмещением в тридцать тысяч тонн, зарегистрированный в Италии, и то был его первый рейс.

Суда, как и молодые люди, охочи до славы; им хочется обрести известность сразу же, пройдя боевое крещение; они робки и отчаянны под холодным взглядом мира. А «Везувий» совершал испытательный пробег.

Возникали сомнения, что это громадное судно придет в порт по расписанию. Пять дней море колотило, дубасило его по об shy;шивке, пять дней бушевало с той нескончаемостью, с той нарас shy;тающей свирепостью, которая говорит сокрушенному сердцу: «Я море. Я беспредельно и безгранично. И нет ни берега, ни гавани в конце пути. Это плавание никогда не окончится – нет конца изнурению, болезни, морю».

С тех пор как судно спокойно вышло из Неаполитанского за shy;лива, освещенного последними огнями Европы, ярко мерцаю shy;щими по тем чудесным берегам, море изо дня вдень наращивало свою мощь и волнение, покуда воспоминание о суше не стало та shy;ким дорогим и далеким, как, должно быть, воспоминание о жиз shy;ни и телесной оболочке для духов. Нескончаемые валы из Лион shy;ского залива подхватили судно, когда оно обошло с юга Сарди shy;нию, и сильная качка не прекращалась до самого Гибралтара. Поздней ночью, когда судно на ровном киле проходило через пролив, наступила краткая передышка. Лежавшие на койках лю shy;ди ощутили на минуту надежду и радость. Подумали: «Уже все? Море, наконец, успокоилось?». Однако вскоре у бортов снова предостерегающе зашипела пена, огромная волна нанесла силь shy;ный удар по корпусу, тонны воды обрушились на его маленькие иллюминаторы. Судно вздрогнуло, замерло на миг, покуда вода, пенясь, бурлила у его бортов, а потом медленно двинулось впе shy;ред, в бескрайнее бушующее пространство, величественно взды shy;маясь и опускаясь, словно горделиво гарцующая лошадь.

Тогда-то множество людей, лежавших в темном корпусе суд shy;на, впервые ощутило ужасную силу моря. Стройное судно, элас shy;тичное, как мышца бегуна, легко приноравливалось к нему, мяг shy;ко поскрипывало, грациозно и мощно шло вперед, медленно вздымаясь и опускаясь вновь в его бурное лоно. Тогда-то многие лежавшие на койках люди впервые познали море: в том мраке оно мгновенно открылось им. Ни вообразить, ни забыть это ощущение невозможно. Оно дается сынам земли лишь раз, они хоть и находятся в темном трюме, осознают, что познакомились с морем. Ибо оно есть все, что не есть земля, и тут люди понима shy;ют, что земля им мать и друг; они чувствуют, как громадный кор shy;пус судна в темноте погружается в бурлящую пустоту, и мгновенно ощущают ужасную близость пучины под собой и безгранич shy;ную, завывающую, переменчивую пустыню моря вокруг.

Огромное судно, словно под нажимом некоего гигантского небесного перста, погружалось и поднималось вновь в этой жи-вой, бессмертной среде, которая расступалась перед ним, но с ка shy;кой-то полнейшей непринужденностью, без малейшего намека на поражение, свободно расступалось и свободно смыкалось мновь, невредимо, без утраты или перемены, с жутким равноду shy;шием вечности. Громадное судно взлетало и падало по воле зловещих, неослабных волн, словно хрупкий, борющийся с ветром ялик. Люди чувствовали, что эти тридцать тысяч тонн стали болтаются под ними, будто веревка, внезапно этот огромный мор shy;ской паровоз казался маленьким, сиротливым, и они проника shy;лись к нему нежностью и жалостью. К их ужасу перед океаном примешивались радость и гордость – это судно, выплавленное из стойкой тверди, скованное и склепанное и точно сбалансиро shy;ванное чародейством человеческих рук и мозга, доставит их через ужасающее море к безопасности на далеких берегах.

Они поверили в это судно и внезапно полюбили его. Полюбили его хрупкую, податливую стойкость, его горделивое движение по волнам, напоминающее поступь гордой, красивой женщины. Полюбили спокойную песню, прекрасную музыку двигателя; среди завывающей безмерной пустыни океана оно казалось во shy;площением разума. Полюбили, потому что оно наполняло их сердца гордостью и торжеством: оно плыло по океану символом бессмертной доблести, непоколебимой и великолепной решимо-сти маленького человека, столь великого, потому что он так мал, столь сильного, потому что так слаб, столь отважного, потому что гак переполнен страхом. Человек – это крошечный огонек во мраке, это огарок незапамятных времен, который старается придать вечности целенаправленность, это скудельный сосуд, кото shy;рый будет использовать последнее дыхание своих легких, по shy;следнее биение сердца, дабы запустить ракеты к Сатурну, возвестить о своих замыслах рассеянным звездам. Люди мудры: они шлют, что их песенка спета, что все вместе они несчастны и об shy;речены; они глядят на буйство бесконечных вод и понимают, что объяснения ему нет, что море само по себе цель и объяснение.

И они пролагают через него пути, создают в их конце гавани и прокладывают к ним курсы, они верят в существование иных земель и отправляются на их поиски, спускают на воду громад shy;ные суда, придают смысл бессмысленной пустыне. Их достиже shy;ния – своего рода прихоть, в душе они забавляются своей мудро shy;стью, их чертежи, книги, сооружения, их нескончаемый, усерд shy;ный труд напоминают собой забавы, так солдаты перед боем ис shy;пользуют любую возможность покутить, пораспутничать и тоже не любят говорить о смерти или потерях.

Мозг, старый, проницательный, деятельный мозг, который за shy;думал это судно, который, обладая безграничными познаниями о судах, предвидел его обводы, придал равновесие его корпусу, рас shy;считал его вес и десяток тысяч внутренних пропорций, принадле shy;жал умирающему от рака старику. Острый разум, не сделавший ни единой ошибки в миллионе расчетов, человек, пожираемый бо shy;лезнью, навсегда оторванный от путешествий, способный лишь неуверенно ходить по тихой комнатке в немецком городке, все же предвидел каждое движение этого судна по морю, видел громад shy;ные волны, бьющие его обшивку. Создавший судно блестящий мыслитель теперь сидел в кресле с пледом на коленях, ронял кашу из дряблого рта, плакал от старческой немощи, ворчливо приди shy;рался к детям и слугам, бывал доволен и счастлив, как младенец в минуты тепла и покоя, ходил под себя, был окончательно обесси shy;лен, лепетал о детстве в Силезии, о романе с толстой румяной официанткой в студенческие времена в Бонне.

И все же этот разлагающийся мозг сумел восстать из своего угасающего младенчества, обрести на время живость и проница shy;тельность, создать судно!

Судно являлось символом национальной гордости, громад shy;ной пантерой моря, горделивой быстрой кошкой Италии. Двига shy;тели его, правда, были шведскими. Обшивку выковали из бри shy;танской стали на Клайде. Надстройку сработали шотландцы. Спроектировал его немец. Трубопроводы были американскими. И все прочее – роскошная драпировка, стенные росписи, вели shy;колепная часовня, где служили святую мессу, китайский зал, где пили спиртное, ренессансный зал, где пили и курили, помпейский зал, где танцевали, английский ресторан, обшитый дубовы shy;ми панелями и увешанный спортивными эстампами, – являлось произведениями искусства многих народов, однако судно, бес shy;спорно, было итальянским.

Судно было мощным. Капитан, команда и пассажиры еже shy;дневно вели учет его свершений. Бурно радовались его скорости. Гордились его стойкостью. Наблюдали, как оно гордо вздымает shy;ся на волнах в гармоничном ритме. Судно было их любовью, их радостью, они обожали его. Члены командного состава расхаживали по его палубам, разговаривая негромкими возбужденными голосами. Иногда пассажиры видели, как они, жестикулируя, оживленно спорили, потом умолкали, вновь оглядывали судно и продолжали спор с еще большей горячностью и гордостью.

Судно стремительно шло вперед сквозь шторм, по-кошачьи подрагивая. Они наблюдали, как оно зарывается в огромные волны. Видели, как пенистый девятый вал перекатывается по его носу, обдавая палубы тучами хлещущих, словно плети, брызг.

Чувствовали, как судно замедляет ход перед тем, как зарыться, или поднимается с гордо задранным носом, с которого стекает вода. Потом тысяча тонн воды снова обрушивалась на обшивку, судно содрогалось, словно боксер от удара по корпусу, потом успокаивалось и вновь устремлялось в безбрежную сумятицу моря и неба, осаждав shy;ших его, словно воющий зверь. Не было расстояния, не было горизонта; была только завывающая сумятица неба и моря, в которой судно, словно некая враждебная ей сила, вело борьбу – в аду вод, ко shy;торые бурлили, пенились, бросали его в глубокие впадины и жутко обрушивались на него с громадных высот, возносили на альпийские вершины волн, а затем со скоростью курьерского поезда опускались под ним, словно вселенная лишалась дна, и море устремлялось в пустоту. Вода была густой, зеленой, с шипящими пеленами пены, а в отдалении – серо-черной, холодной, зловещей, гребни волн взрывались бурлящей белизной. Тучи были густыми, серыми и мглисто смыкались с морем в бурной, свирепой стихии.

По мере того как день шел за днем, буйство и ярость шторма нарастали, подгоняемое им судно ускоряло ход, великолепно выдерживая первое испытание, превосходя себя; подавленное, нервозное настроение комсостава сменилось откровенным ликова shy;нием. Среди членов его раздавались внезапные взрывы громкого смеха. На бурное море они стали смотреть с надменным равноду shy;шием. Когда пассажиры спрашивали их о погоде, они притворя shy;лись спокойно-беззаботными: а, ничего особенного; слегка штормит, но хотелось бы настоящей бури, дабы судно могло показать, на что способно.

Это судно было последним из всех в вечных морях. Оно оста shy;вило веху в истории. Оно являлось наследником всех прочих су shy;дов, которые оставили след во времени, которые несли малень shy;ких пылких людей и всю историю по водам – греков, финикий shy;ских торговцев, неистовых белокурых норвежцев с заплетенны shy;ми в косы волосами, горячих испанцев, французов в пудреных париках и грубоватых англичан, шедших к чужим побережьям, чтобы высаживаться и покорять. Эти люди были владыками мо shy;рей, они дали название смертных и мерки времени смертных вечному! Да! Они заставили громадные часы мелодично пробить над океаном; они захватили вечное море и установили на нем ме shy;ру своих лет; они сказали: «В таком-то году мы сделали это море нашим, завладели им для нашего судна и нашей страны».

Это судно являлось воплощением времени и жизни на лоне океана. Если б из холодных морских пещер поднялись древние чудовища пучины, обросшие полипами змеи, женщины с хвос shy;тами вместо ног и водорослями вместо волос, то смогли бы по shy;стигнуть его время и предназначение. Судну это было безраз shy;лично, оно жило жизнью человека, а людей мало волнуют хо shy;лодные существа из морских пещер. Что люди узнали за свои несколько миллионов лет о просторных, кишащих жизнью морских царствах или о земле помимо тех следов, которые оста shy;вили на ней сами?

Шторм достиг наивысшей ярости на исходе пятого дня и по shy;том быстро утих. На другое утро солнце ярко светило с безоблач shy;ного неба, и громадное судно шло, легко покачиваясь. Незадол shy;го до полудня курительная комната третьего класса была запол shy;нена шумными игроками в карты, зрителями, любителями по shy;болтать и выпить перед обедом. За одним из столиков в углу чи shy;тал письмо молодой человек. Содержание письма, очевидно, ему не понравилось, потому что он угрюмо нахмурился, внезапно бросил читать и раздраженно сунул письмо в карман. И все же, видимо, этот помятый лист бумаги обладал для него каким-то мрачным очарованием, так как он вскоре достал письмо снова, развернул и вновь принялся читать, на сей раз более вниматель shy;но, с какой-то сосредоточенной злостью, говорившей, что его прежнее настроение укрепилось духом резкого несогласия. И это проявление неприязненного чувства вдвойне бы заинтересовало наблюдателя, знай он, что местом, вызвавшим у читавшего наи shy;больший гнев, было вроде бы совершенно безобидное замечание о цвете дерна.

Письмо было написано его дядей. А ставшая костью в горле фраза, к которой молодой человек возвращался снова и снова, гласила: «Ты прожил там год и уже должен бы понять, что деньги на кустах не растут. Так что если насмотрелся чужих земель, сове shy;тую вернуться домой, где трава зеленая».

«Где трава зеленая». Эта пасторальная фраза со всеми ее скры shy;тыми смыслами и причиняла боль молодому человеку. Лицо его омрачилось злобной иронией при мысли, что дядя вменил в до shy;стоинство американской траве то качество, которым по сравне shy;нию с европейской она обладает в меньшей степени.

Он понимал, что фраза эта иносказательная. Зелень травы была в ней метафоричной. И метаформа эта была не совсем пас shy;торальной. Потому что в Америке – тут мысль его вновь окраси shy;лась иронией – даже зелень травы оценивается в денежном вы shy;ражении.

Вот это и причиняло ему боль. Задевало за живое.

И он сидел, угрюмо глядя на письмо, – молодой человек, плывущий по лишенному травы океану со скоростью двадцать миль в час, вызывающе настроенный, готовый вступить в ожес shy;точенный спор из-за того, чья трава зеленая.

Юноша этот являлся если не типом и символом того времени, то его приметой. Он был холостым двадцатичетырехлетним аме shy;риканцем. И если не как миллионы соотечественников его воз shy;раста и положения, то уж наверняка как десятки тысяч, отпра shy;вился в Европу на поиски Золотого Руна, а теперь, после года по shy;исков, возвращался «домой». Этим и объяснялись хмурость, сжа shy;тые губы и презрительный взгляд.

Однако в душе наш презрительный герой отнюдь не был так самоуверен, так решителен, так тверд в своем надменном вызове, как могло показаться по его виду. Говоря по правде, он пред shy;ставлял собой угрюмое, одинокое, испуганное, несчастное моло shy;дое животное. Дядя в письме грубовато советовал ему вернуться «домой». Вот он и возвращался «домой», в том-то и была загвозд shy;ка. Потому что он внезапно осознал, что дома у него нет, что поч shy;ти каждый его поступок с шестнадцатилетнего возраста являлся отрицанием того дома, который у него был, попыткой бежать, избавиться от него, начать новую жизнь. И теперь он понимал, что вернуться будет тем более невозможно.

Он знал, что родные озадачены его поведением сильнее, чем он сам. Как большинство американских семей их класса, они привыкли судить о поведении других исключительно по своим местным меркам. И по их критериям поведение его было несу shy;разным. Поехал в Европу. С какой стати? Они удивились, слегка опешили, слегка обиделись. Никто из его родни никогда не «ез shy;дил в Европу». Ездить туда – тут уязвленная гордость подсказала ему слова для выражения их взглядов – хорошо тем, кто может себе это позволить. Хм! Им бы очень хотелось получить возмож shy;ность смотаться в Европу этак на годик. Он что, вообразил себя – или их – миллионером? Молодой человек знал, что «поездка в Европу» была, на их взгляд, исключительной привилегией бо shy;гачей. И хотя их возмутил бы любой намек, что они «хуже» кого бы то ни было, однако в соответствии с моральным комплексом Америки они безоговорочно признавали, что есть поступки, ко shy;торые позволительно совершать богачу, но непозволительно бед shy;няку. Одним из таких поступков являлась «поездка в Европу».

Мысль, что родственники относятся к этому так, гнетущее, приводящее в ярость сознание, что веских доводов для возраже shy;ний у него нет – есть только мучительное ощущение горечи и не shy;справедливости, обостренное тем, что при убежденности в собст shy;венной «правоте», он не может найти никаких внятных доводов против косного мнения, – усиливали его мрачную надменность и озлобленность, мучительную ностальгию, вызванную больше чув shy;ством бесприютности, чем сознанием, что дом у него есть.

И в этом он тоже являлся знакомой приметой того времени: отчаянно тоскующий по дому странник, отчаянно возвращаю shy;щийся в родной дом, которого у него нет, остриженный Ясон, все еще ищущий и неугомонный, возвращающийся с пустыми рука shy;ми, без Золотого Руна. По прошествии лет легко высмеять без shy;рассудство того паломничества, легко забыть героизм того поис shy;ка. Ибо поиск был проникнут духом Ясона, отмечен его реши shy;тельностью.

Для этого юноши и для многих таких, как он, то была не про shy;сто беспечная, легкомысленная поездка, в каких богатые моло shy;дые люди искали развлечений и спасения от праздности. Не по shy;ходила она и на экспедиции восемнадцатого века, прославленные «большие путешествия», в которых богачи завершали образование. Его паломничество было более суровым и сиротливым. Оно было задумано в исступлении неистовой и отчаянной на shy;дежды; было совершено в духе отчаянного приключения, фана shy;тичного исследования, не имевшего иных ресурсов стойкости или убежденности, кроме сокровенной, почти необъяснимой ве shy;ры. Даже Колумб не мог бросать вызов неведомому с такой отча shy;янной решимостью или с такой тайной надеждой, у него по крайней мере были общество необузданных авантюристов и под shy;держка имперских азартных игроков – у молодых людей ничего лого не было. К тому же, у Колумба был предлог отыскания севеpo-западного пути, и возвращался он с горстью чужой земли, с корнями и стеблями неведомых цветов в подтверждение того, что, возможно, за пределами обжитого полушария существует обетование нового рая.

А эти? Бедные, обездоленные эти – юные Колумбы нашего нремени – столь беззащитные, одинокие, неразумные, лишен shy;ные возможности ответить на шпильки, презрение, суровые уп shy;реки родных, с легкостью отбрить насмешки – эта непонятная, неугомонная горстка людей, которая была столь неуверенна да shy;же в собственных целях, столь дерзка в отчаянных надеждах, что не смела даже заикнуться о них, которая не находилась в ладу да shy;же сама с собой, остерегалась из страха и гордости открываться даже близким друзьям, отправлялась поодиночке в хрупких скорлупках надежды сражаться с бушующим морем и в незнако shy;мом мире делала вот какое потрясающее открытие: там, под сиинцовой пустотой чужих небес, ищешь свою Америку – и те shy;ряешь свой дом, затем возвращаешься, чтобы найти его, столь беззащитным, сиротливым, однако не совершенно отчаявшим shy;ся, по-прежнему лишенным возможности ответить, по-прежне shy;му одиноким, по-прежнему ищущим – ищущим свой дом.

И все же не совершенно отчаявшимся. Не совершенно. Остри shy;женный Ясон повернул обратно на запад. Молодой Колумб плыл обратно без единой золотой монеты в прохудившемся кармане, без хотя бы щепотки земли своей Америки. Он представлял собой жалкую фигуру. И все же – был не совершенно отчаявшимся.

Вскоре к молодому человеку за столиком присоединился мужчина; войдя в курительную комнату, он заговорил с ним, потом сел напротив и жестом подозвал стюарда. Пришедшему бы shy;ло лет тридцать или немного больше. Он был несколько призе shy;мистым, с рыжеватыми волосами и свежим румянцем, который хоть придавал ему вид человека, много бывающего на свежем воздухе, обнаруживал и следы употребления спиртного. Одет мужчина был хорошо, его ладно скроенный, даже шикарный ко shy;стюм сидел с легкой небрежностью, которая достигается долгой привычкой и мастерством самых дорогих портных. Принадлежал он к тому типу людей, который, пожалуй, лучше всего назвать «спортивным», типу, часто встречающемуся в Англии, главным интересом в жизни у которого является спорт – гольф, охота, верховая езда – и поглощение виски в больших количествах. По каким-то трудноуловимым признакам можно было безошибочно догадаться, что принадлежит он к американской ветви этого се shy;мейства. Его можно было принять за недавнего выпускника кол shy;леджа. Но не потому, что он старался выглядеть моложе своих лет. Собственно говоря, его рыжеватые волосы уже редели на темени, на макушке образовалась лысина, под пиджаком был уже даже не намек на брюшко, но, судя по всему, его это мало заботило. Дело заключалось только в том, что, отучась, по всей видимости, в кол shy;ледже, он не приобрел степенности более зрелого, серьезного че shy;ловека. Поэтому если и не был в прошлом студентом, то явно принадлежал к тому типу людей, к которым студенты зачастую тянутся. Глянув на него, можно было предположить, что он при shy;вычно и, возможно, бессознательно водит компанию с людьми несколько моложе себя – и предположение это оказалось бы вер shy;ным.

Собственно говоря, Джим Племмонс относился к тем людям, которых постоянно можно встретить в окресностях самых пре shy;стижных университетов. Он был тридцати с небольшим лет – представителем одного из недавних студенческих поколений – и до сих пор поддерживал личные и деловые отношения со студен shy;тами. Обычно такие люди занимаются не особенно благовидны shy;ми делами. В средствах изобретательны и неразборчивы. Они подвязываются в том или ином бизнесе как сверхштатные торго shy;вые агенты – ценность их для бизнеса, видимо, заключается в умении «налаживать контакты»: их личное обаяние, умение схо shy;диться с людьми, знакомство со студентами и наиболее распро shy;страненными особенностями студенческой жизни надежно смазывают полозья коммерции маслом дружеских отношений. В этом качестве они служат в разнообразных сферах. Кто-то рабо shy;тает на модных портных или поставщиков мужской одежды. Кто-то продает автомобили, кто-то табак. Услугами Племмонса пользовалась фирма спортивных товаров.

Племмонс был искусен, как зачастую люди его типа, в искус shy;стве «контачить» с очень богатыми людьми. У него были широ shy;кие знакомства среди пассажиров первого класса, и с самого на shy;чала рейса он значительную часть времени проводил «наверху». Джордж решил, что он только что спустился оттуда.

– А, ты здесь, – подойдя и плюхнувшись в кресло, сказал Племмонс с таким видом, будто обнаружил его случайно. По shy;рылся в кармане, достал трубку с клеенчатым кисетом и, когда стюард подошел к столику, спросил Джорджа:

– Что будешь пить?

Джордж на миг задумался.

– Пожалуй, шотландское с содовой.

– Два, – лаконично произнес Племмонс, и стюард удалился.

– Я искал тебя на палубе, – обратился он к Джорджу, набив трубку и закурив. – Где ты был все утро? Я не видел тебя.

– Спал до одиннадцати. Только что поднялся.

– Жаль, – заметил Племмонс. – Я тебя искал. Думал, не откажешься пойти со мной.

– Куда? Где ты был?

– Сходил наверх, искупался.

Племмонс не уточнил, куда это «наверх». В этом не было нуж shy;ды. «Наверх» означало в первый класс, и молодой человек на миг ощутил раздражение спокойной уверенностью, с которой тот пользовался всеми преимуществами богатства и роскоши, хотя платил только за скромные удобства бедных. Возможно, раздра shy;жение это было слегка окрашено завистью. Потому что молодой человек уловил в Племмонсе способность чувствовать себя по-исюду, как рыба в воде, которой отнюдь не обладал сам, и хотя был почти уверен, что в жизни Племмонса было немало притворства, за которое наверняка иной раз приходилось расплачиваться чувством собственного достоинства, – он не раз оказывался под впечатлением той демонстрации непринужденных ма shy;нер, той самоуверенности богача, перенять которые ему бы не позволили стеснение и гордость. Более того, к своей досаде, он иногда ловил себя на том, что подсознательно отзывается на не shy;брежные манеры Племмонса – подыгрывает ему, изображает ру shy;баху-парня, каким себя вовсе не чувствовал, и держится фальши shy;во, неестественно. И в основе поведения Племмонса – что по-настоящему возмущало Джорджа – лежало скрытое высокоме shy;рие.

Свое пребывание среди пассажиров третьего класса Племмонс рассматривал как своего рода веселую экспедицию в тру shy;щобы. Но не давал понять, что считает себя в чем-то выше окру shy;жающих. Наоборот, старался понравиться всем. Был душой сто shy;ла, за которым они оба сидели в столовой. Его искренняя при shy;ветливость покоряла всю группу, обыденную, привычную, со shy;ставляли ее старый еврей, рабочий итальянец, немец мясник и маленькая англичанка из средних слоев общества, состоявшая в браке с американцем, – ничем не примечательный народ, люди, каких видишь повсюду, на улицах, в метро, плывущих на родину через океан в спартанских условиях, составляющие ту плотную ткань, в которой грубые нити этой огромной земли сплетаются воедино. От Племмонса все они, разумеется, были в восторге. Покуда он не приходил, за столом царила атмосфера ожидания: появлялся он, разумеется, на полчаса позже остальных, но его, видимо, ждали бы до конца обеда, такое удовольствие он им до shy;ставлял. Пожалуй, для всех них Племмонс являлся воплощением какой-то более устроенной, веселой, беспечной жизни – той, ка shy;кую они хотели бы вести и сами, если б имели возможность, ес shy;ли б не бедность, семья, невысокие заработки. Он уже стал среди них некой полулегендарной фигурой – своеобразным типом беззаботного молодого богача, а если и не богача, то, что почти одно и то же, человека, который не отстает от молодых богачей, тратит деньги, как молодой богач, который до такой степени принадлежит далекому, очаровательному миру богачей, что ни shy;чем от них не отличается.

Не было ни малейшего сомнения в том, что он замечатель shy;ный человек, щедрый, приветливый, демократичный – совсем такой, «как мы» – и вместе с тем, как сразу видно, джентльмен. Поэтому нет ничего удивительного, что та скромная, простова shy;тая компания за обеденным столом всегда ждала его с нетерпе shy;нием, с удовольствием и восторгом – постоянно с радостью предвкушала появление Племмонса, опоздавшего на полчаса, но успевшего выпить четыре добрые порции виски. Они не хотели бы разойтись без него ни за что на свете: при его приближении псе за столом улыбались. Он излучал столько теплой сердечнос shy;ти, столько веселой непринужденности, столько беззаботной, приятной слегка хмельной жизнерадостности.

Но теперь, несмотря на все эти привлекательные качества – а может, именно из-за них – Джордж ощутил вспышку возмуще shy;ния, его кольнуло сознание, что приветливая «демократичность» его собеседника, которую большинство этих простых людей на shy;ходило столь очаровательной, которой, к собственной досаде, он поддавался и сам, была в сущности поддельной, притворной, и нее проявления якобы искренней приязни, подлинного уваже shy;ния к людям по сути дела были низким потаканием сноба собст-ненным капризам.

Однако Джордж ощутил и приятную теплоту в убедительном обаянии этого человека, когда Племмонс набил трубку, зажег ее, с удовольствием затянулся и небрежно спросил:

– Что делаешь вечером?

– Собственно…- пришедший в недоумение Джордж на миг задумался, – ничего вроде бы… Хотя, – он слегка улыбнулся, – должен состояться концерт, так ведь? Наверное, пойду туда. Ты пойдешь?

– Угу. – Племмонс сделал несколько сильных затяжек, что shy;бы трубка разгорелась, как следует. – Собственно, – продолжал он, – об этом я и пришел поговорить. Один будешь?

– Да, конечно. А что?

– Видишь ли, – заговорил Племмонс, – я только что спус shy;тился из первого класса. У меня там есть две знакомые. – Он по shy;молчал, попыхивая трубкой, потом с приятной улыбкой на румя shy;ном лице и с блеском в глазах глянул на молодого человека и из shy;дал негромкий смешок. – Позволю себе сказать – две в высшей степени красивые, очаровательные дамы. Я рассказывал им о те shy;бе, – вдаваться в объяснения он не стал, хотя Джорджу стало лю shy;бопытно, что мог этот человек рассказать о нем интересного двум совершенно незнакомым дамам, – они очень хотят с тобой познакомиться.

И вновь не стал давать объяснений этому возбуждающе зага shy;дочному желанию, но, словно бы ощутив быстрый вопрошаю shy;щий взгляд собеседника, торопливо продолжал:

– Вечером я собираюсь подняться туда снова, увидеться с ни shy;ми. Я говорил им о концерте, обо всех людях, и они сказали, что хотели бы спуститься сюда. И я подумал, что если ты ничем не занят, то, может, не откажешься пойти со мной.

Произнес он это быстро и очень небрежно. Но затем, чуть по shy;молчав, обратил на Джорджа серьезный взгляд и с ноткой отече shy;ской любезности в голосе негромко заговорил:

– На твоем месте я бы пошел. В конце концов, если собира shy;ешься писать, тебе нелишним будет завести знакомства. А одна из этих женщин сама очень утонченная и талантливая, увлечена театром и знает в Нью-Йорке всевозможных людей, которые мо shy; гут тебе пригодиться. Советую познакомиться с ней, потолко shy;вать. Что скажешь?

– Разумеется, – ответил Джордж и тут же ощутил дрожь вол shy;нения и радости, по-мальчишески живое воображение стало ри shy;совать ему яркие портреты двух прекрасных незнакомок, с кото shy;рыми вечером он познакомится. – Буду очень рад. Спасибо, что пригласил.

Сознавая искреннюю доброту этого поступка, он преиспол shy;нился к Племмонсу чувством приязни и признательности.

– Хорошо, – быстро произнес Племмонс с удовлетворенным видом. – После обеда пойдем наверх. Переодеваться не нужно, – торопливо, словно желая успокоить Джорджа, сказал он. – Я этого делать не собираюсь. Иди, в чем есть.

Раздался гонг, возвещающий начало второго завтрака, шум shy;ные группы людей за столиками стали подниматься и выходить. Племмонс поднял руку и жестом подозвал стюарда:

– Еще два.

Вскоре после половины девятого Джордж с Племмонсом со shy;вершили дерзкий поход «наверх». Пересечь волшебную границу оказалось очень просто: потребовалось лишь подняться по трапу на верхнюю палубу, перескочить через запертые воротца и толк shy;нуться в дверь, которая, как Племмонс уже знал по прежним по shy;ходам, не запиралась. Дверь подалась сразу же, оба молодых че shy;ловека быстро шагнули в нее и оказались, по крайней мере млад shy;ший из них, в ином мире.

Переход этот был мгновенным и ошеломляющим. Даже Али shy;са, проникнув чудесным образом сквозь зеркало, не нашла перемену более поразительной. Оба мира состояли главным образом из стали и дерева. Разница заключалась в размерах. Исследовате shy;лю из другого мира показалось, что все чудесным образом увели shy;чилось. Джордж сразу же испытал чувство потрясающего осво shy;бождения – чувство побега из многолюдного, замкнутого, шум shy;ного и тесного мира в мир, который открывался почти бесконеч shy;ным зрелищем простора, ширины, расстояния и свободы. Моло shy;дые люди оказались на одной из палуб громадного лайнера, но у Джорджа создалось впечатление, что они вдруг вышли на широ shy;кую, бесконечную улицу. Там было почти совсем тихо, но чувст shy;вовалась какая-то мощная кипучая энергия. После ярости штор shy;ма и непрестанной, раздражающей вибрации внизу верхний мир казался твердым, неподвижным, как городская улица. Вибрации там почти не было, движение судна не ощущалось.

Ощущение простора, тишины, таинственной, загадочной энергии усиливалось почти безлюдным видом палуб. Далеко от них одетые по-вечернему мужчина и женщина медленно прогу shy;ливались под руку. И зрелище этих двух далеких фигур, их мед shy;ленное, грациозное покачивание, атласная гладкость красивой женской спины придавали всей сцене дух богатства, роскоши, изящества, какой не могло придать больше ничто на свете. Маль shy;чик-рассыльный с румяными щеками, сияющими над двумя ря shy;дами медных пуговиц на куртке, быстро прошел, свернул в ка shy;кую-то дверь и скрылся. Быстро прошагал мимо молодой моряк в заломленной набок фуражке, но казалось, никто не замечал пришельцев.

Племмонс шел впереди, они прошли по палубе и свернули в дверь, ведущую в другой мир тишины, в громадный коридор, от shy;деланный полированным деревом. Здесь опытный гид быстро нашел еще один трап, ведущий на верхнюю палубу, и они вышли на другой променад, еще более поражающий простором, шири shy;ной, красотой и роскошью, чем нижний. Этот променад был за shy;стеклен, что усиливало впечатление его богатства. Здесь было больше прогуливающихся мужчин в черных костюмах с белыми манишками и женщин с обнаженными жемчужного цвета плеча shy;ми. Однако людей было немного – несколько пар совершало большую прогулку по палубе, еще несколько сидело, развалясь в креслах. Вдоль палубы тянулись широкие окна, сквозь них были нидны интерьеры громадных помещений – огромных комнат отдыха, салонов, кафе, величиной как те, что в больших отелях, таких же солидных, таких же роскошных.

Племмонс быстро, уверенно повел Джорджа в сторону кор shy;мы, нашел еще один трап, быстро поднялся и тут же направился в похожее на веранду кафе, с крышей, но без торцовой стены, от shy;туда была ясно видна широкая кильватерная струя судна. Здесь они сели за столик и заказали выпивку.

На вопрос Племмонса стюард ответил, что большинство пас shy;сажиров еще обедает. Племмонс быстро написал записку и от shy;правил с рассыльным. Рассыльный вернулся с сообщением, что эти дамы еще не встали из-за стола, но вскоре присоединятся к ним.

Молодые люди потягивали свои напитки. Незадолго до девя shy;ти часов они услышали приближающиеся шаги. Племмонс быс shy;тро оглянулся и встал.

– О, привет, Лили, – сказал он. – А где миссис Джек?

Затем представил их друг другу с Джорджем. Молодая жен shy;щина холодно пожала Джорджу руку и вновь повернулась к Племмонсу. Ей было лет тридцать или чуть больше, она обладала ошеломительной, даже устрашающей внешностью. Красивой ее сочли бы, пожалуй, немногие, однако все наверняка бы призна shy;ли поразительно импозантной. Она была высоковата для женщи shy;ны, с большими руками и ногами, с крупными формами. Едва ли не грузной, однако солидность ее причудливо сочеталась с почти хрупким изяществом. Пожимая ей руку, Джордж обратил внима shy;ние, что кисть руки у нее крохотная, тонкая, чуть ли не как у ма shy;ленькой девочки, и в манерах ее, чуть ли не отталкивающе угрю shy;мых и холодных, заметил нечто робкое, почти застенчивое и ис shy;пуганное. У нее было сумрачное, славянское лицо и сумрачная грива черных волос, придающая всей голове какой-то недобрый, дикий, грозный вид. Голос у нее был мелодичным, но в нем слы shy;шалась нотка недовольства, словно ее раздражало почти все – скучные люди, с которыми она знакомилась, их скучные разго shy;воры, усталость и раздражение от всех и вся. К тому же, он был весьма манерным, по акценту можно было предположить, что она жила в Англии и переняла английские особености речи.

Пока она разговаривала с Племмонсом мелодичным, манер shy;ным, слегка угрюмым голосом, в проходе снова послышались шаги, на сей раз более быстрые, частые, торопливые. Все повернулись, Лили сказала: «Вот и Эстер». Вошла еще одна женщина.

Первым впечатлением Джорджа было, что она среднего воз shy;раста, небольшая, бодрая, с очень свежим, румяным, дышащим здоровьем лицом. В тот миг он, видимо, мысленно охарактеризо shy;вал ее: «Миловидная» – и этим ограничился. Очевидно, такое же впечатление она производила на большинство людей, которые нидели ее впервые или встречали на улице. Ее маленькая, акку shy;ратная фигурка, быстрые шаги, общее впечатление здоровья и бодрости, маленькое, румяное, добродушное лицо пробудили бы у каждого симпатию, интерес – и только. Большинство мужчин приятно оживилось бы при встрече с ней, но мало бы кто на нее оглянулся.

При виде их она, хоть и знала, что ее ждут, удивилась и даже слегка опешила. Остановилась и воскликнула:

– О, привет, мистер Племмонс. Я вас не заставила дожидать shy;ся, а?

Сказано это было быстро, даже взволнованно. На свои слова она явно не ждала ответа, скорее, они были невольным проявле shy;нием ее склонности волноваться и удивляться.

Племмонс представил их с Джорджем друг другу. Женщина повернулась к Джорджу и, дружелюбно взглянув на него, обме shy;нялась с ним крепким, непродолжительным рукопожатием. По shy;том сразу же обратилась к Племмонсу:

– Ну что, поведете нас вниз на представление, а?

Племмонс слегка раскраснелся от выпитого и был в припод shy;нятом настроении. Он ответил с добродушной шутливостью:

– Значит, вправду хотите поглядеть, как живет другая поло shy;вина?

И, глянув на нее, засмеялся.

Видимо, она не поняла его и повторила:

– - А?

– Послушайте, – сказал он, на сей раз с легкой язвительно shy;стью, – думаете, сможете высидеть там среди нас, иммигрантов?

Ответ ее был очень быстрым, непосредственным, очарова shy;тельным. Она пожала плечами и выставила руки ладонями впе shy;ред в шутливом протесте, сказав при этом с комичной серьезно shy;стью:

– А пошему нед? Расфе я шама не имми-грантка?

Слова эти сами по себе не были ни смешными, ни остроумными, однако импровизация ее была такой быстрой и естествен shy;ной, что произвела неотразимое впечатление. Она мгновенно поняла свою роль и сразу вошла в нее, полностью, словно увле shy;ченный своим притворством ребенок, а потом так восхитилась собственным лицедейством, что затряслась от хохота, приложи shy;ла ко рту платок, негромко выкрикнула, словно отвечая на ка shy;кой-то невысказанный укор: «Знаю, но ведь было смешно, разве нет?» – и снова задрожала от смеха. Все это было так забавно, что молодые люди заулыбались, и даже угрюмое, недовольное лицо ошеломительно выглядевшей женщины озарилось неволь shy;ной улыбкой, она укоризненным тоном сказала: «Эстер, право же, ты совершенно…» – и, не договорив, беспомощно пожала плечами.

Что до Племмонса, он тоже рассмеялся, а потом примири shy;тельно сказал:

– Ладно, думаю, после этого нам всем следует выпить.

И все они, приятно оживленные, сближенные быстрым, есте shy;ственным проявлением непринужденного юмора этой женщи shy;ны, сели за один из столиков.

С того вечера Джордж был уже не способен видеть Эстер в подлинном свете, такой, как, должно быть, видели ее другие, да shy;же такой, как увидел ее в первый миг. Не способен был видеть в ней полноватую женщину среднего возраста, создание с привет shy;ливым, веселым личиком, с кипучей, неукротимой энергией, проницательное, очень талантливое и деятельное, способное стойко держаться в мужском мире. Все это он разузнал о ней впоследствии, однако этот портрет, по которому мир, пожалуй, лучше всего знал ее, для него не существовал.

Она превратилась в прекраснейшую женщину, какая только жи shy;ла на свете – притом не в каком-то идеальном или символическом смысле, а во всей яркой, буквальной, безумной конкретности его во shy;ображения. Превратилась в создание несравненной красоты, мери shy;ло для всех других женщин, с образом которого он будет годами хо shy;дить по многолюдным нью-йоркским улицам, вглядываться в лицо каждой встречной женщины с отвращением и бормотать:

– Нет – нехороша. Дурна… груба… тоща… безжизненна. На свете не существует подобных ей – сравниться с нею не может никто!

Огромное судно пришло наконец в порт, и четыреста человек, неделю проведших на нем в пустынной безжизненности моря, сошли на берег, вновь оказались на земле, среди людей; громкий шум города, его могучих машин, с помощью которых человек стремится забыть о своих тщете и недолговечности, утешительно раздавался вокруг них.

Они смешались с толпой, рассеялись в ней. Жизни их пошли своими извилистыми путями. Они петляли среди множества одиночек и сонмищ – одни к своим жилищам в этом городе, другие по широкой сети железных дорог в иные места.

Все пошли своим путем навстречу своей участи. Все вновь за shy;терялись на огромной земле.

Но, как знать, обрел ли на ней кто-нибудь радость или муд shy;рость?