В один из сентябрьских дней 1916 года тощий юнец с дешевым чемоданом, одетый в куцый пиджачок и облегающие брюки, едва доходящие до лодыжек, шел по одной из аккуратных доро shy;жек, пересекающих живописную территорию старого колледжа на среднем Юге, то и дело несколько растерянно, недоуменно оглядывался по сторонам и с сомнением поглядывал на листок бу shy;маги в руке, где явно были написаны какие-то указания. Едва он вновь поставил чемодан и сверился с листком в шестой или седь shy;мой раз, из старого общежития с краю городка кто-то вышел, вбежал по ступеням и широко зашагал по дорожке, на которой стоял юнец. Тот поднял взгляд и слегка поперхнулся, увидя, что красивое, словно пантера, создание с грациозностью, быстротой, ловкостью большой кошки приближается к нему.

Ошеломленный юнец совершенно лишился дара речи. Даже ради спасения собственной жизни он не смог бы членораздельно заговорить; а если б и смог, то не посмел бы обратиться к столь великолепному созданию, словно бы созданному по иным мер shy;кам для иной вселенной, более олимпийской, чем могло при shy;сниться любому юнцу. Но, к счастью, великолепный незнакомец взял дело в свои руки. Подойдя своей изящной поступью, ле shy;гонько ударяя руками по воздуху с безупречной прирожденной грацией, он бросил на юнца быстрый, острый взгляд проница shy;тельных блестящих серых глаз, улыбнулся с весьма приветли shy;вым, ободряющим дружелюбием – в улыбке сквозили нежность и юмор, потом очень мягким, южным голосом, чуть хриплова shy;тым, в котором, несмотря на всю его приятную, ласковую тепло shy;ту, слышалась громадная жизненная сила, сказал:

– Ищешь что-нибудь? Я, пожалуй, смогу помочь.

– Д-да, сэр, – выдавил не сразу юнец и, обнаружив, что язык не повинуется ему, протянул дрожащей рукой мятый листок бу shy;маги.

Великолепный незнакомец взял его, быстро глянул блестя shy;щими серыми глазами и улыбнулся.

– А, ищешь Мак-Ивер. Новичок, значит?

– Д-да, сэр, – прошептал юнец.

Великолепный молодой человек еще несколько секунд, чуть склонив голову набок, оценивающе смотрел на собеседника, в его серых глазах и приятной улыбке сквозили нарастающие юмор и удивление. Наконец он откровенно рассмеялся, но так обезоруживающе, дружелюбно, что это не могло задеть даже оро shy;бевшего юнца.

– Провалиться мне на месте, ты сущее пугало! – сказал вели shy;колепный молодой человек и еще несколько секунд проница shy;тельно, но с юмором разглядывал собеседника, легко поставив сильные руки на бедра с бессознательной грациозностью, прису shy; щей всем его движениям.

– Ладно, – негромко произнес он. – Наставлю тебя на путь, новичок.

С этими словами он положил сильные руки на плечи юнца, развернул его и мягко спросил:

– Видишь эту дорожку?

– Д-да, сэр.

– А здание в ее конце – с белыми колоннами по фасаду?

– Да, сэр.

– Так вот, – спокойно, неторопливо сказал молодой олимпи shy;ец, – это и есть Мак-Ивер. То самое здание, которое ты ищешь. А теперь, – очень мягко продолжал он, – тебе нужно только взять свой чемодан, идти прямо по дорожке, подняться по вон тем ступеням и войти в первую дверь справа. Все остальное сде shy;лают другие. Там регистрация. – И, подождав немного, чтобы эти сведения усвоились, легонько встряхнул юнца за плечи и лю shy;безно спросил:

– Ну как, все понял? Сможешь сделать то, что я сказал?

– Д-да, сэр.

– Отлично! – С поразительными быстротой и грациознос shy;тью, присущими всем его движениям, олимпиец выпустил юнца, запрокинул красивую голову и заливисто, мягко, совершенно обезоруживающе засмеялся. – Отлично, новичок. Ступай. И смотри, не поддавайся на розыгрыши тех второкурсников.

Юнец, заикаясь, робко и вместе с тем признательно побла shy;годарил, торопливо поднял чемодан и отправился выполнять указания высокого олимпийца. Идя по дорожке, он вновь ус shy;лышал негромкий, заливистый, обезоруживающий смех и по shy;нял, что олимпиец смотрит ему вслед проницательными серы shy;ми глазами, с прирожденной, бессознательной грацией поста-вя руки на бедра.

Джордж Уэббер никогда в жизни не забывал этой встречи. Память о ней ничуть не потускнела даже двадцать с лишним лет спустя. Потому что он был тем самым тощим юнцом, а олимпи shy;ец, хотя Джордж тогда не мог знать этого, был известен своим темным товарищам как Джим Рэндолф.

Спустя много лет Джордж будет по-прежнему утверждать, что Джеймс Хейуорд Рэндолф был самым красивым мужчиной, ка shy;кого он только видел. Джим являлся созданием такой силы и гра shy;циозности, что воспоминания о нем впоследствии стали похо shy;дить на легенду. Легендой, увы, он был даже тогда.

Джим был человеком, совершавшим блестящие, героические деяния, и обладал соответствующей внешностью. Казалось, он специально создан природой, дабы соответствовать самым взыс shy;кательным требованиям писателей-романтиков. Он являл собой геpoeв книг Ричарда Хардинга Дэвиса, Роберта У.Чеймберса, Джефри Фарнола, в нем воплощались все бесстрашные молодые люди из кинофильмов, все футбольные герои с обложек журнала «Сатердей ивнинг пост», все молодые люди с рекламы одежды – он был всеми ими вместе взятыми и представлял собой нечто большее, чем все они вместе взятые. Красота его сочеталась с ис shy;тинным мужеством, физическое совершенство – с природной несравненной грациозностью, правильность черт лица – с си shy;лой, умом, добротой и юмором, недостижимыми для всех героев романтической литературы.

Джим являл собой классический тип рослого молодого аме shy;риканца. Он был чуточку ниже шести футов трех дюймов и весил сто девяносто два фунта. Двигался с несравненными грациозно shy;стью и мощью. При виде того, как Джим идет по улице, создава shy;лось ошеломляющее впечатление, что он ведет мяч и вот-вот по shy;мчится с ним к воротам. Двигался он в каком-то четком ритме, больше всего наводящем на мысль о скаковой лошади, направля shy;ющейся от загона к линии старта. Ступал легко, изящно, словно кошка, казалось, его сильные руки легонько ударяют по воздуху, жест этот был не подчеркнутым, но очевидным, и подобно его походке, осанке и всему прочему наводил на мысль о громадных кошачьих быстроте и силе – сдерживаемых, дрожащих, готовых высвободиться, словно пантера в прыжке.

Все в нем обладало изящной, сдержанной, выразительной грациозностью породистого животного. Главными особенностя shy;ми были поджарость, легкость и быстрота. Голова его была не shy;большой, изящной формы. Черные волосы были коротко остри shy;жены. Уши, тоже изящной формы, плотно прилегали к голове. Над серыми, очень глубоко сидящими глазами нависали густые брови. В минуты гнева или любого сильного чувства глаза темне shy;ли и становились почти черными. Обычно они излучали громад shy;ную скрытую жизненную силу кошки. Эта изящная голова гордо восседала на сильной, худощавой шее и широких, могучих пле shy;чах. Руки были длинными, мускулистыми; кисти рук – больши shy;ми и сильными. Все тело его формой напоминало клин: торс от широких плеч постепенно скашивался к тонкой талии, потом фигура несколько расширялась к узким бедрам, потом заверша shy;лась изящными длинными ногами. Речь и голос Джима тоже со shy;здавали впечатление кошачьей силы. Голос был мягким, негром shy;ким, очень южным, чуть хрипловатым, исполненным скрытых страсти, доброты и юмора, и свидетельствующим, насколько это возможно для голоса, о громадной, словно у пантеры, жизнен shy;ной силе этого человека.

Происходил Джим из хорошей южнокаролинской семьи, од shy;нако его ветвь обеднела. Бремя самообеспечения легло на его плечи еще в школьные годы, и в результате он набрался такого опыта, какого мало кто набирается за целую жизнь. Казалось, он занимался всем и бывал повсюду. Когда Джордж познакомился с ним в колледже, Джим был уже двадцатидвухлетним, на несколь shy;ко лет старше большинства студентов, а по жизненному опыту взрослее лет на двадцать. Чего он только не повидал за свою не shy;долгую жизнь. Около двух лет преподавал в сельской школе. От shy;правился в годичное плавание на грузовом судне из Норфолка, побывал в Рио и Буэнос-Айресе, обошел весь Берег Слоновой Кости в Африке, заходил в средиземноморские порты, «имел» женщин (он любил этим хвастаться) «на четырех континентах и в сорока семи штатах». Торговал летом книгами в процветающих сельскохозяйственных штатах Среднего Запада. Некоторое вре shy;мя работал коммивояжером и в этом качестве «побывал во всех штатах, кроме одного». Орегона. Женщин в этом штате он, разу shy;меется, не «имел», это упущение, судя по всему, немало его бес shy;покоило, и он клялся, что исправит его, если только Бог даст ему еще несколько лет жизни.

В дополнение ко всему этому он два сезона играл в професси shy;ональный – или «полупрофессиональный» – бейсбол в одном из текстильных городов Юга. Его описание этого эпизода было красочным. Играл он под вымышленной фамилией, чтобы со shy;хранить положение любителя и свое будущее студента-спортсме-на. Работодателем его был владелец хлопкопрядильной фабрики. Жалованье составляло сто пятьдесят долларов в месяц плюс до shy;рожные расходы. За эти деньги он должен был раз в неделю яв shy;ляться в контору фабрики и вытряхивать мусорные корзины. В дополнение к этому руководитель команды каждые две недели пел его в бильярдную, клал шар в двух дюймах перед лузой и за shy;ключал со своим юным первым бейсменом пари, что тот не смо shy;жет загнать его.

Когда Джордж познакомился с ним в колледже, Джим уже стал по крайней мере для молодых людей двух штатов почти легендарной личностью. Событие, которое запечатлело его в их сердцах, обеспечило ему бессмертие среди всех, кто учился ког shy;да-либо в Пайн-Рокском колледже, представляло собой вот что:

Двадцать лет назад одним из самых значительных событий на Юге являлся ежегодный футбольный матч между Пайн-Роком и старым виргинским колледжем Монро-Мэдисона. Оба колледжа были маленькими, но одними из старейших на Юге, и эта встреча в День Благодарения была освящена почти всеми элементами тра shy;диции и давности, придававшими ей колорит. То был отнюдь не просто футбольный матч, отнюдь не просто соперничество между двумя сильными командами, претендующими на звание чемпиона, потому что даже в то время на Юге существовали лучшие футболь shy;ные команды, и проходили матчи, гораздо более значительные с точки зрения спортивного мастерства. Однако встреча Монро-Мэ shy;дисона с Пайн-Роком напоминала гребные состязания между Ок shy;сфордом и Кембриджем на Темзе, или матч между армией и фло shy;том, или ежегодное соперничество между Йелем и Гарвардом – была своего рода церемонией, историческим событием, уже тогда имевшим почти двадцатилетние корни в связи двух старых коллед shy;жей, история которых неразрывно переплеталась с историей шта shy;тов. Поэтому не только для сотен студентов и тысяч выпускников, но и для сотен тысяч людей в обоих штатах этот матч в День Благо shy;дарения был интереснее и значительнее всех прочих.

У Пайн-Рока еще не бывало лучшей команды, чем в тот год. Рэби Беннет играл в защите, Джим Рэндолф стоял в центре, чуть пригнувшись и положив на колени большие руки, а Рэнди Шеп-пертон подавал из-за центральной линии сигналы к атаке. Джим мог бежать только по правому краю; никто не знал, почему, но это было так. Противники всегда знали, куда он побежит, но ос shy;тановить его не могли.

В тот год Пайн-Рок выиграл у Монро-Мэдисона впервые за девять лет. То был великий год, год, которого пайн-рокцы ждали весь этот злосчастный период, год, на пришествие которого они так долго надеялись, что почти утратили надежду, год чуда. И когда он наступил, они поняли. Ощущали его в воздухе всю осень. Вдыхали с запахом дыма, чувствовали в покусывании мо shy;роза, слышали в шуме ветров, в стуке желудей о землю. Они чув shy;ствовали его, вдыхали его, говорили о нем, молились о нем со страхом и надеждой. Они ждали его девять долгих сезонов. И те shy;перь поняли, что он наступил.

В тот год пайн-рокцы даже отправились в Ричмонд. Теперь об этом трудно рассказывать. Трудно передать страстную, пыл shy;кую надежду того нашествия. Их уже нет и в помине. Пайн-рок shy;цы приезжают в большие города вечером накануне матча. Ходят по ночным клубам и барам. Танцуют, пьют, предаются разгулу. Берут на матчи девушек, одеваются в меховые шубы и дорогие костюмы, пьют во время матча. Собственно говоря, не видят игры и ничуть не волнуются. Они надеются, что их машина ра shy;ботает лучше чужой, наберет больше очков, одержит победу. Надеются, что их наемные работники вырвутся вперед, но не волнуются. Не знают, чего тут волноваться. Стали слишком ум shy;ными, знающими, самоуверенными для этого. Они недостаточ shy;но пылки, провинциальны и наивны, чтобы волноваться. Слишком беззаботны. Трудно испытывать страсть, глядя на ра shy;боту механизма. Трудно волноваться из-за усилий наемных ра shy;ботников.

В тот год было не так. Они очень волновались – так, что чув shy;ствовали привкус волнения во рту, слышали его биение в пульсе. Так, что голодали, копя деньги на эту поездку, урезали до преде shy;ла расходы на покупку новой одежды на смену изношенной. Большей частью эти ребята были бедными. В среднем они трати shy;ли не более пятисот долларов в год, две трети их работали ради большей части этой суммы. Большая часть их приехала из сель shy;ской местности, из городков в горах, в Пидмонте, в сосновых ле shy;сах вдоль побережья. Многие приехали с ферм. Остальные из ма shy;леньких городков. Больших городов в штате не было.

Они были, собственно говоря, студентами старого, бедного, шхолустного колледжа. И жили прекраснейшей жизнью. Это был прекраснейший колледж со всеми его старозаветной про-минциальностью, аскетизмом выбеленных известкой спален, ко shy;лодцем и уединенностью в пидмонтских нагорьях старого штата. Он превосходил все другие учебные заведения «на голову». Пре shy;восходил Гарвард, превосходил Йель, превосходил Принстон. Жизнь там была лучше, чем в Кембридже или Оксфорде. Была скудной, трудной, безденежной, во многих отношениях ограни shy;ченной и провинциальной, но зато чудесно подлинной.

Эта жизнь не отгораживала их от действительности, не укры-иала и не обособляла, не превращала в снобов, не заслоняла суровой, грубой картины мира роскошью и уединением. Они все знали, откуда вышли. Знали, откуда берутся деньги, потому что им они доставались трудно. Знали все не только о своей жизни, но и о жизни всего штата. Правда, они мало что знали о любой другой жизни, но окружающую знали досконально. Знали жизнь всего городка. Знали каждую женщину, каждого мужчину и ре shy;бенка. Знали историю и характер каждого. Знали их особеннос shy;ти, их недостатки, их пороки и добродетели; были преисполнены понимания, юмора и наблюдательности. Это была умеренная и, возможно, ограниченная жизнь, но они имели то, что имели, знали то, что знали.

И они знали, что в том году должны победить. Ради этого ко shy;пили деньги. Готовы были отправиться в Ричмонд даже пешком. У Джорджа это затруднений не вызывало. Ему предстояло сде shy;лать очень простой экономических выбор. Купить новое пальто или ехать в Ричмонд, и, как любой разумный юноша, он выбрал поездку.

Я сказал, что у него был выбор между Ричмондом и новым пальто. Точнее будет сказать, что у него был выбор между поезд shy;кой и пальто. Единственное, какое у него было в жизни, позеле shy;нело от старости и расползлось по швам за год до того, как он по shy;ступил в колледж. Но деньги на новое у него были, и он решил потратить их на поездку в Ричмонд.

Джим Рэндолф как-то прознал об этом – возможно, просто догадался. Команда выезжала за два дня до матча. Остальные за день. Они устроили праздничный костер и воодушевляющий ми shy;тинг перед отъездом команды, а когда он кончился, Джим повел Джорджа к себе в комнату и протянул ему свой свитер.

– Надевай.

Джордж надел.

Джим, поставив сильные руки на бедра, наблюдал за ним.

– Теперь надень свой пиджак.

Джордж надел пиджак поверх свитера. Джим глянул и расхохотался.

– Боже всемогущий! – воскликнул он. – Ты пугало!

Он в самом деле был пугалом! Свитер поглотил Джорджа, окутал, словно громадное одеяло; рукава высовывались на доб shy;рых четыре дюйма, низ доходил чуть ли не до колен. Сидел сви shy;тер плохо, но грел хорошо. Джим снова поглядел на Джорджа, медленно покачал головой, сказал: «Провалиться мне на месте, ты сущее пугало!», – взял чемодан и надел шляпу (Джим носил черные или серые фетровые шляпы с широкими полями, но не мягкими, опущенными, как у южных политиков, он всегда был разборчив в одежде, шляпа, как и все остальное, подчеркивала его силу и зрелость). Потом, обратясь к юнцу, сурово сказал:

– Вот что, новичок. Поезжай в Ричмонд в этом свитере. Если увижу, что ты ходишь в своем пиджачке, так надаю по мягкому месту, что сесть не сможешь. – И вдруг негромко, хрипловато, нежно и совершенно обезоруживающе засмеялся. – До свида shy;нья, малыш.

Затем положил на плечо свою большую руку.

– Носи этот свитер. Ничего, что он так сидит на тебе. В нем будет тепло. Увидимся после матча.

И с этими словами ушел.

Носить его! Джордж с той минуты жил в нем. Не расставался с ним, не мог ему нарадоваться, готов был сражаться за него и погибнуть, как ветеран армии генерала Ли за свое боевое знамя. То был не просто свитер Джима. То был свитер Джима с больши shy;ми белыми инициалами «ПР», освященный множеством одер shy;жанных в нем славных побед. То был прославленный свитер Джи shy;ма, самый знаменитый в колледже, – Джорджу казалось, что и во всем мире. Если б ему на плечи вдруг набросили горностаевую мантию его величества короля Великобритании и Индии, эта честь не могла бы произвести на него большего впечатления.

И все остальные считали так же. По крайней мере, все перво shy;курсники. Среди них не было ни единого, кто немедленно не снял бы пальто, если б Джордж предложил обменять его на этот свитер.

В этом свитере он и поехал в Ричмонд.

Но как передать захватывающее великолепие того путешествия? С тех пор Джордж Уэббер поездил немало. Исколесил Север и Юг, Запад и Восток на великолепных американских поездах. Не раз, подперев голову рукой, смотрел в темноте с вагонной полки на проплывающие мимо призрачные, тусклые виды Виргинии. Пересекал пустыню, горные цепи в лунном сиянии, боль shy;ше десятка раз бороздил бурное море и знал скорость и мощь больших лайнеров, ездил до Парижа от бельгийской границы в мчавшихся с сумасшедшей скоростью экспрессах, видел громадную протяженность огней вдоль берегов Средиземного моря в Италии, старые, зачарованные, наводящие на мысль об эльфах чудесные леса Германии, тоже в темноте. Однако ни единое путе shy;шествие днем или ночью не обладало увлекательностью, велико shy;лепием, радостью той поездки в Ричмонд двадцать лет назад.

Праздничный костер с пляшущими языками пламени, крас shy;ный отсвет на старых кирпичных стенах и сухом осеннем плюще, возбужденные лица восьмисот юношей, звон старого колокола на башне. А потом поезд. Маленький, жалкий. Он казался релик shy;вией былой Конфедерации. Труба маленького пыхтящего паро shy;воза расширялась кверху. Старые деревянные вагоны были по shy;крыты коркой въевшихся за сорок лет золы и сажи. Половина старых, обитых красным, дурно пахнувшим плюшем сидений была разломана. Студенты набились в вагоны битком. Они тес shy;нились в проходах, в тамбурах, залезали на тендер, облепили весь грязный состав, будто саранча. Наконец старый колокол зауныв shy;но прозвонил, раздался пронзительный свисток, и под аккомпа shy;немент их громких радостных возгласов старый паровоз дернул, ржавые сцепы звякнули – они отправились в путь.

Мчась к узловой станции, находящейся в четырнадцати милях, паровоз сошел с рельсов, но студентов это не расстроило. Они вы shy;лезли, обступили его и дружно помогли старику машинисту с по shy;мощью рычагов, домкрата и уговоров вновь поставить локомотив на ржавые рельсы. В конце концов они добрались до узловой стан shy;ции, где уже стоял заказанный для них поезд. Студенты влезли в де shy;сять пыльных, грязных вагонов компании «Сиборд Эйр Лайн», и те, кто смог, расселись. Десять минут спустя они ехали в Ричмонд. Всю ночь они катили на север, по штату Виргиния, и, едва забрез shy;жил серый рассвет, прибыли в его столицу.

Джордж Уэббер потом бывал в этом старом городе еще много раз, однако никогда больше не испытывал такой невозможной, невероятной радости, как в ту ночь. В Ричмонде студенты с весе shy;лыми криками высыпали из вагонов. Вышли на безлюдную Гэй-стрит. И шумной толпой отправились по ней мимо темных лавок и магазинов вверх по склону холма к Капитолию. Когда подошли к нему, купол его освещали первые лучи утреннего солнца. Воз shy;дух был свежим, морозным. Деревья в парке вокруг Капитолия и холма обладали восхитительной, чистой суровостью утра, рас shy;света, мороза, ноября.

Зрелище того, как просыпается громадный город – большин shy;ству из них Ричмонд казался громадным, – произвело волную shy;щее впечатление, для многих совершенно новое. На то, как с грохотом, лязгая на стрелках, проезжают первые трамваи, они смотрели с такими изумлением и радостью, каких еще никто не испытывал при взгляде на трамвай. Будь это первые трамваи на свете, будь это восхитительные, волшебные машины с Марса или с лунных шоссе, они бы не могли показаться пайн-рокцам более изумительными. Окраска их была ярче всех других, сияние света небывало сияющим, пассажиры, читающие утренние газеты, бо shy;лее загадочными, более интересными, чем все люди, каких они только видели до сих пор.

Они чувствовали соприкосновение с чудом и жизнью, с оча shy;рованием и историей. Видели здание законодательного собрания штата и слышали орудийную пальбу. Знали, что Грант стоит у во shy;рот Ричмонда. Что Ли окапывается милях в двадцати, возле Пи-терсберга. Что Линкольн выехал из Вашингтона и ждет вестей в Сити-Пойнте. Что под Вашингтоном Джубал Эрли садится в сед shy;ло. Они чувствовали, сознавали, ощущали сопричастность всему этому и еще многому. Знали, что находятся у ворот легендарного, неведомого Севера, что к их услугам большие поезда, что они мо shy;гут за час-другой домчаться до громадных городов. Ощущали пульс сна, сердцебиение спящих мужчин, легкое ворочанье в вя shy;лой дреме живущих в богатстве и роскоши красивых женщин. Чувствовали мощь, близость, подлинность всего священного и очаровательного, всех радости, прелести, красоты и чудес, какие только есть на свете. Каким-то образом сознавали причастность к ним. Торжество какого-то неминуемого славного свершения, немыслимого успеха, невероятного достижения было волнующе близко. Они знали, что оно наступит – скоро. И, однако, не мог shy;ли бы сказать, откуда и почему знают.

Они заходили толпами в закусочные и рестораны на Брод-стрит; самые богатые искали роскоши больших отелей. Поглоща shy;ли обильные завтраки, дымящиеся стопки пшеничных лепешек, мо нескольку порций яичницы с ветчиной, пили чашку за чашкой крепкого обжигающего кофе. Наедались, курили, читали газеты. Самые скромные закусочные казались им раем гурманов.

Утро полностью вступило в свои права, и чистый холодный спет косо падал на улицу с восхитительной резкостью. Все на свете казалось до невозможности хорошим, радостным и, они это чувствовали, принадлежало им. Казалось, что ричмондцы им улыбаются. Что дожидались их всю ночь, готовились, стреми shy;лись оказать им самый лучший прием. Что все эти люди не толь shy;ко ждут победы Пайн-Рока, но и жаждут ее. Что все девушки прелестны и с нежностью поглядывают на них. Что все жители города широко открыли им свои сердца и дома. Они увидели флаг своих расцветок, и им показалось, что весь город разукра shy;шен к их приезду. Отели были переполнены ими. Негры-рас shy;сыльные весело бросались выполнять их поручения. Продавщи shy;цы им улыбались. Они могли получить все, что угодно. Весь го shy;род был к их услугам. По крайней мере, они думали так.

Утро прошло. В половине второго они отправились на стади shy;он. И одержали победу. Игра, насколько запомнилось Джорджу, была скучной. Маловпечатляющей, если не считать того сущест shy;венного факта, что они победили. Они ждали очень многого. А когда вкладываешь в мечту столько пыла, страсти, воображения, итог всегда приносит разочарование. Они ждали выигрыша с большим счетом. Команда у них была гораздо лучше, чем у про shy;тивника, но все годы поражений воздвигли перед ними огромное психологическое препятствие. Они выиграли матч единствен shy;ным голом. Счет был шесть : ноль. Они даже не смогли забить второго гола. Нога подвела Рэнди впервые за весь сезон.

Но что игра окончилась именно так, было к лучшему. Это бы shy;ла игра Джима. Вне всяких сомнений. Целиком и полностью его. В третьем периоде он сделал то, чего от него и ожидали. Побежал направо, петляя и легонько ударяя руками по воздуху, обнаружил возможность прорваться, прибавил скорости, обошел крайнего защиты, сделал перебежку в пятьдесят семь ярдов и забил гол. Команда получила шесть очков, и все их принес ей Джим.

Впоследствии вся эта история обрела чистую, скупую четкость ле shy;генды. Все подробности игры забылись напрочь. Остался в памяти лишь самый существенный, самый яркий факт – то была игра Джи shy;ма. Ни единый матч не приводил еще к такому классическому, пол shy;ному единодушию в оценке главного героя. Было даже хорошо, что он забил всего один гол, совершил одну перебежку. Если б добился большего, это повредило бы единству и яркости их позднейшего представления. А так оно было совершенным. Их герой сделал имен shy;но то, чего от него ждали. Сделал по-своему, в своей безупречной, несравненной манере, впоследствии только это и помнилось. Весь матч забылся. В глазах у них стоял только Джим, бегущий по право shy;му краю, легонько ударяя по воздуху правой рукой, мяч, лежащий в сгибе его длинной левой руки и затем брошенный на всем бегу.

Это был апогей жизни Джима, вершина его славы. Что бы он ни совершил потом, ничто не могло затмить полнейшего ликова shy;ния той блистательной минуты. Ничто никогда не могло срав shy;ниться с нею. То были торжество и трагедия, но в ту минуту Джим, бедняга Джим, мог ощущать только торжество.

На другой год в апреле Соединенные Штаты вступили в вой shy;ну. Еще до первого мая Джим Рэндолф уехал в Оглторп. Он при shy;езжал несколько раз проведать товарищей, пока проходил курс обучения. Приехал один раз осенью, после окончания школы, за неделю до отплытия во Францию. Он был первым лейтенантом. Самым красивым человеком в военной форме, какого только ви shy;дел Джордж. Стоило только поглядеть на него, и становилось яс shy;но, что война выиграна. Джим отплыл за океан перед Днем Бла shy;годарения; перед Новым годом он был на фронте.

Джим полностью оправдал ожидания товарищей. Он участво shy;вал в бою при Шато-Тьери. После этого стал капитаном. Едва не погиб под Аргоннским лесом. До них сперва дошло сообщение, что он пропал без вести. Потом, что убит. Потом наконец, что тя shy;жело ранен, вероятность выжить невелика, а если выживет, оста shy;нется калекой. Он пролежал в турском госпитале чуть ли не год. Потом несколько месяцев в Ньюпорт Ньюс. Товарищи снова увидели его только весной 1920 года.

Вернулся он красивым, как всегда, великолепным в мундире с капитанскими нашивками, ходил с тростью, но выглядел, как прежде. И тем не менее был очень хрупок здоровьем. Ранен он был в область позвоночника. Носил кожаный корсет. Однако со shy;стояние его улучшилось; он мог даже понемногу играть в баскет shy;бол. Слава его была велика, как всегда.

И все же они каким-то образом понимали, что чего-то лиши shy;лись, что утратили нечто бесценное, невозместимое. И когда гля shy;дели на Джима, в их взглядах сквозили печаль и сожаление. Ему было б лучше погибнуть во Франции. Его постигла печальная судьба тех, кто живет, чтобы увидеть себя легендой. Жила только легенда. Сам человек стал для них просто призраком.

Джим, пожалуй, был одним из тех, кого интеллектуалы впос shy;ледствии назвали «потерянным поколением». Но война не сло shy;мила Джима. Она уничтожила его. Джим, в сущности, принадле shy;жал не к потерянному, а к отжившему поколению. Жизнь его окончилась с войной. В двадцать шесть или двадцать семь лет Джим отстал от жизни. Он прожил слишком долго. Принадлежал другому времени. Все они это понимали, хотя тогда никто из них не мог об этом говорить.

Правда заключается в том, что та война провела духовную границу в жизни всех пайн-рокских студентов. Разделительная линия прошла прямо по лицу времени и истории, четкая, ощути shy;мая, как стена. Жизнь их до войны была не той, что предстояла им после. Чувства, мысли, убеждения их отличались от послево shy;енных. Америка, которую они знали до войны, весьма отлича shy;лась от послевоенной. Это было очень странно, очень печально, очень сбивало с толку.

Началось все с большими надеждами. Джордж до сих пор по shy;мнит, как ребята раздевались перед медиками в старом спортза shy;ле. Помнит весенние ветры, отмечающие появление первых тра shy;вы и листьев, и всех своих товарищей, с ликованием шедших на войну. Помнит ребят, выходивших из общежитий с чемоданами, Джима Рэндолфа, спустившегося по ступеням южного общежи shy;тия и подошедшего к нему, его бодрое:

– Пока, малыш. Придет и твой черед. Увидимся во Франции.

Джордж помнит, как они приезжали из учебных лагерей но shy;воиспеченными вторыми лейтенантами, гордыми, красивыми, в ладно скроенных мундирах с серебряными нашивками. Помнит все – воодушевление, пыл, верность и преданность, радость, гордость, ликование и восторг. Неистовое оживление, когда они узнавали, что мы побеждаем. Оживление – и горечь – когда мы победили.

Да, горечь. Кто-то всерьез думает, что они радовались? Что хотели конца войны? Он ошибается. Они любили войну, мечтали о ней, стремились на нее. Устами говорили то, что устам было по shy;ложено говорить, но в глубине души молились:

– Господи, пусть война не кончается. Пусть длится, покуда мы, юные, не окажемся на ней.

Теперь они могут это отрицать. Если угодно, пусть отрицают. Это правда.

Джордж до сих пор помнит, как пришла весть об окончании войны. Как звонил в большой колокол. Как изо всей силы тянул за веревку, как она отрывала его от пола, как высоко над ним в темноте колокол, раскачиваясь, звоном разносил эту новость, как ребята выбегали из дверей по всему городку, и как по его ли shy;цу струились слезы.

Джордж был не единственным, кто плакал в тот вечер. Потом они говорили, что плакали от радости, но это неправда. Плакали они от горечи. Оттого, что война кончилась, что мы победили, что всякая такая победа приносит множество огорчений. Оттого, что знали – в мире что-то окончилось и началось нечто новое. Оттого, что знали – нечто навсегда ушло из их жизней, на смену входит нечто новое, и жизнь их уже никогда не будет прежней.