Глава 9
29 октября 2028 года. За несколько часов до старта транссистемного космического корабля «Бета» к Ганимеду
Он всю жизнь боялся медиков. Стоило Семену увидеть стерильную белизну материи, холодный блеск хромированного инструмента, матовое свечение мониторов, как его начинало трясти.
Он не мог объяснить себе это иррациональное чувство страха, когда разумом понимаешь, что тебе хотят добра, но само существо протестует, боится, рвется бежать или совершить какое-либо иное безумство.
На этот раз он лежал спокойно. По крайней мере, Семену так казалось. Собрав все свое мужество, он старался не обращать внимания на оплетающие голое тело провода, монотонные вздохи расположенного в изголовье насоса, низко нависающий над головой, но еще не опустившийся колпак…
В конце концов от долгого, томительного ожидания его начала бить нервная дрожь. В голову тут же полезли разные, совершенно глупые и не нужные сейчас мысли: «Вдруг что-то случится с камерой во время полета — усну и не проснусь или организм не выдержит»…
Вообще-то его уже усыпляли. Дважды. В первый раз на три часа, а в другой — на сутки. Все обошлось. Только ощущение при пробуждении неприятное — холодно.
Не выдержав, он чуть приподнял голову, насколько пустили провода, и выглянул поверх борта криогенной камеры.
Две фигуры в белых стерильных одеждах склонились над чьей-то ячейкой в дальнем конце прохода. Туго натянувшиеся провода создавали неприятное ощущение, будто ему защемило волосы, хотя тех почти не осталось после обязательной стрижки.
— Сэр, не нужно поднимать голову, — мягкий голос раздался совсем рядом, так внезапно, что Семен вздрогнул всем телом от неожиданности. Откинувшись назад, на прорезиненное пористое дно своей ячейки, он скосил глаза и увидел ее — стройную, темноволосую, с короткой стрижкой, в белоснежном костюме, напоминающем медицинский скафандр с прозрачным шлемом-маской.
— Вы кто? — спросил Семен, так и не избавившись от волнения, к которому вдруг вдобавок примешалось чувство стыда — ведь его одежду составляли только провода…
— Меня зовут Ольга. Я бортовой врач, — ответила она. — Вас что-то беспокоит?
— Нет, — немного резко ответил он. Скорее бы…
Фигуры медиков уже продвинулись по проходу между двумя рядами криогенных камер, и Семену оставалось ждать не так уж и долго. Скосив глаза, он даже смог разглядеть, как мягко и беззвучно опустился один из колпаков в противоположном ряду.
Чья-то жизнь только что попала в ледяные объятия криогенной аппаратуры.
«Скоро… Скоро моя очередь…» — не то со страхом, не то с облегчением подумал он.
Чтобы хоть как-то отвлечься, скинуть растущее внутри напряжение, Семен прикрыл глаза, стараясь не думать о низко нависшем над головой прозрачном колпаке.
Он ведь сам сделал этот выбор, и пути назад уже нет…
«Даже если я сейчас вскочу, оборвав провода, меня уложат обратно. Предупреждали. Давали время подумать. Теперь лежи и не рыпайся», — так он говорил сам себе, пытаясь успокоиться перед неизбежным…
…А началось все не здесь и не сейчас.
Он очень хорошо помнил тот день, когда ему впервые попытались внушить мысль об эмиграции с Земли.
Лето 2028 года выдалось жарким, сухим, пыльным. Над городами плыл смог. В пересохших болотах горели торфяники, и едкий дым, похожий издали на молочные полосы густого тумана, стелился вдоль дорог, заставляя водителей увеличивать скорость, чтобы быстрее миновать удушливые участки. Вообще, Семен считал, что ему повезло по жизни, по крайней мере с рождением. Многие стремились и стремятся на Запад, в Америку, а он нет-нет да и ловил себя на мысли — спасибо судьбе, что родился в России, в глубинке, где еще можно жить. Он не очень хорошо представлял себе, что творится сейчас в таких городах, как Нью-Йорк, Лос-Анджелес или Токио. Судя по телерепортажам, там царил натуральный урбанистический ад… Хотя, возможно, что установленный у дороги аппарат искусственной вентиляции легких скоро станет обыденным атрибутом и для России.
Семен отчетливо помнил, как еще ребенком он ездил с родителями на машине из Пскова, где родился и вырос, в Рязань, где жил дед. Они долго ехали через леса: по его воспоминаниям, это был перегон где-то между Куньей и Ржевом, — километров триста или четыреста, — ночь, звезды, кругом леса и воздух, такой сладкий, прохладный, что кажется, его можно пить глотками…
Теперь всего этого уже давно нет. Вместо узкой двухполосной дороги, что извивалась из стороны в сторону, повторяя исторический путь хмельного мужика, который когда-то, давным-давно проехал по этим местам, петляя на телеге меж вековых деревьев, сейчас протянулся ровный, как струна, широкий автобан, по которому машина идет плавно, чуть покачиваясь на подвеске, а по сторонам, вместо тех памятных лесов, что запомнились семилетнему мальчику, тянутся поля, редкие полузасохшие перелески, чахлые кустарники, как будто не экономический бум поразил страну после долгого кризиса, а по меньшей мере война прошлась по этим землям.
В тот день он ехал домой, в Псков, повидать родителей.
Прогнав километров триста на своей старенькой, но еще вполне резвой «Вектре» образца 2010 года, Семен свернул на отметке «паркинг», решив вздремнуть полчаса, прежде чем ехать дальше. Зрелище, что предстало его глазам на так называемой «площадке отдыха», оказалось удручающим — горы мусора, наваленные больные деревья, несколько рядов которых и представляли собой «зону отдыха проезжающих». Однако, несмотря на неприязнь, что вызвала в нем эта картина, Семен не изменил своего решения — было раннее утро, и глаза просто слипались от усталости. Вести машину в таком полусонном состоянии — занятие весьма рискованное, — это ему внушил еще отец. Выбрав более или менее чистый участок, Семен заглушил мотор, поднял стекла, опустил спинку сиденья и закрыл глаза.
Тяжелая дремота навалилась сразу, уволакивая сознание в свои темные глубины, — сказывался пройденный уже путь и напряжение ночной трассы.
Впоследствии он не мог вспомнить, что ему снилось, но проспал Семен недолго и очнулся от проникшего в сознание настойчивого позвякивания.
Некоторое время он еще лежал с закрытыми глазами, ощущая, что машина нагрелась, — значит, солнце уже поднялось достаточно высоко, — и пытаясь на слух определить источник разбудившего его шума. Не придумав ничего путного, он открыл глаза и огляделся, почти сразу заметив копошащуюся на ближайшей куче мусора фигуру.
Она и была источником разбудившего его шума.
Присмотревшись, Семен понял, что это женщина, возможно, одних с ним лет, которая, быстро перебирая руками, раскидывала во все стороны отбросы, извлекая на свет бутылки из-под различных напитков, в основном пивные, и складывала их в драный мешок из черного полиэтилена. Занятие это казалось для нее привычным. Действовала она сноровисто, быстро, словно заведенный для этой работы механизм. Мусор летел по сторонам, несколько пакетов отвалилось в сторону, порвалось, раскидав по асфальту свое содержимое, а женщина продолжала рыть мусорную кучу в поисках скудной, но желанной добычи.
«Кто она?» — с тоскливой брезгливостью подумал Семен, поймав себя на мысли, что мелькающие среди мусора всклокоченная голова и грязные, заскорузлые руки будят не гнев, а чувство какого-то внутреннего стыда, словно он оказался каким-то образом повинен в ее судьбе… Нет, это глупо. Какая-нибудь алкоголичка из близлежащего городка, уже вышедшая из того возраста, когда можно подработать на трассе «плечевой» девочкой… Он не мог иметь к ней никакого отношения, но отчего тогда ее вид и сам факт рытья в мусорной куче так неприятно ударил по нервам?
Наверное, оттого, что она, как ни парадоксально это звучит, достаточно полно и гармонично вписывалась в окружающий пейзаж, отражавший иную сторону реальности.
Земля переполнялась.
Вид Homo Sapiens расширил свой ареал обитания до рамок планеты, уничтожив при этом столько экологических ниш, что Земля год от года неуклонно превращалась в помойку, население росло, и за фасадами офисов и банков, за лазерными росчерками сочных реклам в душном вечернем воздухе вызревало нечто страшное… Это нечто пряталось в подворотнях, беспробудно и угрюмо пило в трущобах старой застройки, плевало на демографические ограничения и плодило себе подобных в пьяном полузабытьи…
С такими мыслями Семен потянулся к ключу зажигания.
* * *
Лада опустила винтовку.
Выстрела не получилось, линию огня совершенно внезапно блокировала невесть откуда взявшаяся нищенка, что вскарабкалась на кучу мусора в поисках пустых бутылок.
Зачехлив лазерный прицел, Лада встала с колена, на которое опустилась для упора при стрельбе, и пошла назад через редкий, чахлый подлесок.
На поляне стоял черный, блестящий свежей заводской краской внедорожник фирмы «Лендровер». У машины курили, перебрасываясь ленивыми, ничего не значащими фразами, двое парней приблизительно одного с ней возраста.
— Ну что? — спросил один из них, увидев приближающуюся Ладу. — Готово?
Она отрицательно покачала головой.
— Почему? — насупился тот.
— Там оказался случайный свидетель, — ответила она, укладывая оружие в багажник.
— Ну и что? Тебе есть разница — шлепнуть одного или двоих?
— Есть, — коротко ответила Лада. — Поехали.
Оба ее сопровождающих выбросили окурки и уселись в машину.
— Ну, и что теперь? — хмуро осведомился тот, что сел за руль. — Опять гоняться за ним по трассе?
Лада развернула карту, внимательно посмотрев на маршрут.
— Обгони его и высади меня вот тут, — она отчеркнула ногтем место сразу за постом ДПС. — Он будет вынужден сбросить скорость у поста. Чтобы не гоняться, я подсяду к нему в машину. Меня подберете вот тут, — ее ноготь скользнул по карте, остановившись на окраине того города, который был отмечен как конечный пункт поездки Семена.
— Ну ты даешь… — покачал головой водитель, но спорить не стал. — Что, грохнешь его прямо в его машине? Клево. Только смотри не запачкайся — мыть тебя негде… — хохотнул он.
Лада промолчала в ответ. Опустив стекло, она прикурила, выпустив сизую струйку дыма в образовавшуюся щель.
В ее душе по-прежнему царил мрак.
* * *
Когда Семен съехал с площадки отдыха, уже давно наступило утро. Проспал он, наверное, часа два, а может, и больше, но не отдохнул, а только загнал усталость вглубь, сделал ее немного тупее. Наверное, потому и мрачные мысли не отпускали. Опустив стекло, он закурил. Воздух, что ворвался в салон, минуя кондиционер и систему очистки, пах не утренней прохладой, а стойкой гарью от дымящих неподалеку торфяников. День обещал быть жарким.
Вести машину по широкой, удобной дороге не составляло труда, и он не заметил, как машинально погрузился в думы.
Водилась за ним такая черта. Еще в детстве Семен мог застыть с недонесенной до рта ложкой, задумавшись о чем-то своем, чем неизменно вызывал строгое замечание матери:
— Ты, как отец, гоняешь свое даже за столом. Километры летели быстро, убегая в задние зеркала ровной цепочкой указательных столбиков, лазерные дальномеры, связанные с бортовым компьютером «Вектры», позволяли Семену немного расслабиться даже за рулем — случись что, и тоненькое попискивание зуммера загодя предупреждало его о внезапном препятствии или недопустимо сократившейся дистанции.
Уже подъезжая к Пскову, он позвонил домой. Трубку подняла мать.
— Мам, привет! — сказал Семен, одной рукой удерживая руль, а другой прижав к уху трубку мобильного телефона.
— Сеня?! Ты откуда звонишь? — обрадованно спросила она, узнав его голос.
— С трассы, мам. Что у нас на обед?
— Господи, да мы с отцом только встали!.. Что же ты не предупредил, что приедешь? — Она, видимо, зажала трубку ладонью, и он услышал, как ее голос глухо позвал: — Коля, Семен звонит! Иди скорее, брось ты там свой компьютер!
«Она все такая же…» Эта мысль обдала теплом, хотя он не мог сказать, что живет в отрыве от них, — та тысяча километров, что разделяет Рязань и Псков, уже не расстояние в современном мире, но одно дело общаться по видеофону, а другое — говорить и чувствовать при этом, как сокращаются между ними те самые километры…
— Ладно тебе, мам… Не волнуйся. Может, что купить по дороге?
— Да нет, Сеня, все есть. Ты скоро будешь?
— Ну еще минут сорок ехать… — ответил он, мысленно прикинув оставшийся путь. — Часам к одиннадцати появлюсь, не раньше.
— Ну хорошо, ты только не гони, ладно?
— Не волнуйся… — Он не удержался от улыбки, глядя на показания спидометра, где зеленые цифирки мельтешили по отрезку между отметками «190» и «200». — Все, мам, пока. Ждите.
Скорость он действительно скинул, перестроившись в крайний правый ряд движения. Не потому, что так просила мать, а из-за воспоминаний детства. Хотя пейзажи за приоткрытым окном и изменились почти до неузнаваемости, но в душе ощущался детский восторженный трепет. Наверное, это чувство и есть отражение слова «Родина». Те места, что в любом виде и в любое время будят в душе тепло. Здесь он родился, вырос, и этот маленький провинциальный городок так же, как и его окрестности, навсегда останется той единственной частичкой огромного мира, где обитают самые чистые и невинные чувства.
С такими мыслями он пересек границу поста на въезде в Череху — бывший поселок при воинской части, который теперь разросся до размеров города-спутника, отыскал глазами знакомые ворота военного городка, покрашенные в неизменный зеленый цвет, где служил уже в звании полковника ВДВ его дядя, родной брат отца. Здесь, как ни странно, мало что изменилось с той далекой поры, когда он десятилетним мальчиком ездил вместе с бабушкой к дяде на присягу. Тогда будущему полковнику было всего восемнадцать, а на этих самых воротах еще красовались две ярко-красные пятиконечные звезды. Теперь они исчезли, как и то государство, в котором он родился, но которого не помнил…
* * *
Лада понимала: ей нужно сделать выбор. Вернее, ей казалось, что она его уже сделала: мрак вокруг все сгущался, и она серьезно полагала, что теперь уже все равно, каким способом она будет выживать в этом мире.
Колышев больше не темнил перед ней. Казалось, что смерть Барташова сломила его. Вызвав Ладу на разговор, он просто пообещал ей деньги. Деньги на лечение Антона Петровича и полную правду о том, что произошло с ней с того момента, как бампер грузовика ударил ее в грудь.
Два этих стимула, сложенные вместе, заставили ее согласиться… В душе Лады царили все те же сумерки. Полуправда о себе, беспомощный Антон Петрович под надзором аппаратов поддержания жизни, обрывки рвущихся наружу воспоминаний о прошлом, — как далеком, так и недавнем, — все это вместе взятое еще больше усугубляло ее состояние, возводило в сознании Лады некие стены, в очертаниях которых угадывался тупик. Была ли для нее принципиальная разница, каким способом она вырвется из него?
Еще несколько часов назад ей казалось, что — нет. Весь мир был враждебен и недостоин ее сожаления. Как обошлись с ней, с Антоном, так же она и ответит. Цинично и хладнокровно.
Какая разница, кто запутается в тонкой паутине снайперской оптики, если это приведет к желанному результату и она поможет Антону Петровичу выкарабкаться из цепких объятий смерти, как он помог ей вырваться из состояния морального и физического уродства?..
— В чем его вина? — вдруг спросила она вслух. От неожиданности водитель слегка притормозил.
— Ты о ком? — подозрительно взглянув в зеркало заднего вида, спросил он.
— О человеке, которого я должна убрать, — спокойно уточнила Лада.
— Неправильный вопрос, — покачал головой водитель. — Тебе должно быть по фигу, кого валить. — Он снова метнул беглый взгляд в зеркало. — Или я не прав?
Лада не ответила, глядя на приближающиеся щиты с надписями «ДПС».
Машина начала притормаживать, уходя к обочине.
— Фишка он, — внезапно произнес сидящий за рулем «Лендровера». — Просто фамилия из телефонного справочника. Твой, а заодно и наш тест на профессиональную пригодность, усекла?
Скрипнув тормозами, машина остановилась.
— Ну так что, ты… — Водитель обернулся, но Лады уже не было в салоне. Хлопнув дверцей, она пошла прямо к застекленному зданию поста ДПС.
— Слышь, Серж, она что, сдать нас решила? — беспокойно спросил молчавший до сих пор пассажир.
— Не суетись, — одернул его водитель, заметив, как рука напарника потянулась к бардачку, где лежало оружие. — Тебе ведь ясно сказано — пусть действует, как хочет, лишь бы к вечеру был труп. Нам-то что за дело. — Он широко зевнул, откинувшись на спинку сиденья. — Мы с тобой чистые, это она в дерьме.
* * *
Сразу за постом Семена остановили.
Подчиняясь властному жесту сотрудника дорожно-постовой службы, рядом с которым стояла женщина в темных солнцезащитных очках, он свернул на расширенную площадку для осмотра большегрузных машин. Опустив стекло, Семен молча подал офицеру свои документы.
— Все в порядке, — несколько секунд спустя, мельком взглянув на закатанные в пластик бумаги, произнес тот. — Вы девушку до города не подкинете?
Откровенно говоря, как любой водитель, которому приходится много ездить, Семен никогда не брал случайных попутчиков, но в этот раз, несмотря на правило, он кивнул. Наверное, сказалась близость родного города — здесь он чувствовал себя дома, да и почему бы нет? Должен же он время от времени совершать необдуманные поступки? Иначе жизнь может стать совершенно скучной и предсказуемой.
— Здравствуйте, — поздоровалась она, положив на заднее сиденье достаточно объемистую дорожную сумку. — Спасибо, что не отказали.
Вопреки ожиданию Семена, она села назад, рядом со своим багажом.
— Будем знакомиться? — спросил он, поворачивая ключ в замке зажигания. — Меня зовут Семен.
— Лада, — сдержанно представилась она, не снимая очков, хотя в салоне «Вектры» за тонировкой стекол царил прохладный полумрак.
— Вам в городе куда? — тронув машину с места, осведомился Семен.
— В госпиталь. Военный, — негромко уточнила она.
— Вот как? Хорошо. Я живу совсем рядом.
Машина резко ускорилась, выходя на полосу движения. В зеркало заднего вида Лада заметила, как ушел с обочины сопровождавший их «Лендровер».
Все казалось простым до безумия. Сквозь материал сумки она явственно ощущала вес лежащего внутри автоматического пистолета с навинченным глушителем.
Тихий, сухой хлопок на ближайшем светофоре, безвольно сползающее тело, щелчок закрывшейся дверцы, и вот она уже в сумеречной прохладе другого салона…
«Что мне до него?» — внутренне содрогнувшись, подумала Лада, глядя на аккуратно подстриженный затылок ничего не подозревающего Семена. Чтобы отогнать противоречивые, мятущиеся мысли, она попыталась вызвать в своем сознании образ умирающего Антона Петровича, дать своей угасающей решимости рассмотреть эту мысленную картинку, но эффект оказался немного иным, чем она втайне надеялась.
Она действительно увидела Антона в своих мыслях, но отчего-то не решилась посмотреть в его глаза.
«Я должна… должна!»
Семен, перестраиваясь из ряда в ряд, кинул беглый взгляд в зеркало заднего вида.
Его пассажирка сидела бледная как смерть.
— С вами все в порядке? — осторожно поинтересовался он. — Быть может, остановить?
— Нет-нет… — запротестовала она. — Сейчас пройдет.
— Были на войне? — интуитивно догадался Семен, немного снижая скорость. Он спросил это, проведя очевидную параллель между «военным госпиталем» и ее внезапной смертельной бледностью.
Этот вопрос застал Ладу врасплох, но она и так выглядела не лучшим образом, так что очередное замешательство не отразилось на ее лице.
— Да… — после короткой паузы ответила она. Кровь ломилась в виски гулкими горячими волнами. Она вдруг отчетливо вспомнила вставшую на дыбы землю, протяжный стон пытавшегося выбраться из-под камней Малышева, наглую ухмылку моджахеда, руку Горенко, который продолжал сжимать в онемевших пальцах гашетку «ДШК»…
Это было началом ее нового самосознания. Вспомнив те мысли, что рождали страшные, растянутые в бесконечность минуты боя, Лада вдруг поняла — она предала саму себя в тоскливой тиши осиротевшей квартиры. Колышев, как змей, вновь мягко обвил ее тенетами лжи, ненавязчиво сбил ее мысли в нужное ему русло…
Дрожащими пальцами она достала сигарету.
— У вас можно курить? — тихо спросила Лада.
— Конечно.
Она приспустила стекло и щелкнула зажигалкой.
«Лендровер» висел на хвосте неумолимый, как судьба.
Она не боялась. Она не могла.
Лада машинально открыла сумку. Зажигалка тихо стукнула о рифленую рукоять автоматического пистолета. Рядом лежали паспорт, водительские права, разрешение на пистолет и небольшая сумма денег. Все это она получила от водителя «Лендровера» на случай проверки. По его словам, все документы были настоящими…
…Свернув на развязке влево, Семен оказался на новой набережной реки Великой. Ее построили недавно. Пологие берега, которые раньше покрывал сосновый лес, теперь плавились знойным маревом, одетые в белоснежный, свеженький бетон. Вместо узкой, с выбоинами и ямами дороги вдоль реки тянулась широкая набережная, в конце которой маячили два моста. В туманной дымке знойных испарений сверкали затерявшиеся среди небоскребов центра позолоченные купола древнего кремля.
Раньше город утопал в зелени, но теперь и сюда добрался смог. Многочисленные выхлопы от тысяч машин конденсировались меж домами, превращая воздух в угарный газ. Загазованность оказалась столь велика, что ему пришлось поднять все стекла и включить фильтрацию воздуха. Высаженные вдоль набережной деревья не могли радикально улучшить ситуацию — от многодневной жары их листва пожелтела и скорчилась, вылезая желтыми пятнами осенней проказы на пыльную зелень подстриженных в форме шаров крон.
Их дом стоял на противоположном берегу реки, недалеко от дамбы. Родители купили его, когда он еще был ребенком, и несколько лет Семену вместе с ними пришлось прожить на стройке, пока отец и мать делали ремонт, связанный с капитальной перепланировкой довольно старого строения. Теперь эта прозорливость родителей, отказавшихся в свое время от стандартных удобств квартиры, помогала им выжить в стремительно меняющемся мире.
…Его мысли прервал светофор. Свернув направо, Семен проехал мимо здания школы, где учился, и еще раз повернул в тихую улочку, одну из немногих, которые перенесли в третье тысячелетие тот облик, какой он помнил с детства. Дом в два этажа стоял на краю старого парка, напротив претенциозного входа в центральный военный госпиталь.
Припарковав машину на площадке перед корпусами из стекла и бетона, что подпирали небеса наравне с окрестными «свечками» — жилыми комплексами нового тысячелетия, он заглушил мотор и повернулся.
— Ну вот, мы на месте.
Семен мог поклясться — на лице его странной спутницы промелькнула растерянность, словно та не знала, что ей делать дальше…
— Спасибо.
Она открыла дверь, вышла из машины и застыла, оглядываясь по сторонам.
Пока Семен закрывал машину, она не ушла. Сняв солнцезащитные очки, Лада отступила на несколько шагов, остановившись в тени высокого забора. На мгновение она действительно растерялась, не представляя, как быть, что делать дальше, и панически выискивая глазами сопровождавший их «Лендровер».
— Вход вот там, — тактично подсказал ей Семен, замкнув дверцу машины.
— Что? — Она вздрогнула, вырвавшись из глубин своих мыслей. — Нет, мне еще рано. Подожду тут.
Семен пожал плечами, собираясь идти, но внезапно все же задержался.
То, что его попутчица вела себя весьма странно, не пугало его. Он лично не знал, что такое война, но не раз видел, как воспоминания о ней коверкают души людей. Семен оказался достаточно проницателен и человечен, чтобы заметить — она не в себе, ей плохо, одиноко до такой степени, что это видно невооруженным глазом.
— Послушай, пойдем, мать напоит тебя кофе. Отец тоже будет рад видеть нового человека. Заодно и подождешь у нас, — предложил он, протянув руку, чтобы взять ее объемистую сумку.
Лада посмотрела на него так, словно Семен показался ей редким образцом безумца, но это выражение лишь секунду присутствовало в ее глазах.
Это искреннее участие со стороны человека, которого она должна была убить, окончательно сломало остатки ее решимости. Осознавая, что совершает полнейшее безрассудство, она позволила Семену взять сумку, и при этом по ее красивым, тонко очерченным губам впервые после второго рождения скользнула тень той улыбки, что была присуща маленькой бродяжке, заблудившейся в джунглях многомиллионного города.
Ее сознание возвращалось…
— Пойдем. — Семен свернул в парк, который тоже заметно поредел за эти годы, — от многих деревьев остались лишь невысокие пеньки, а молодая поросль нездорового, желтоватого цвета выглядела совсем плохой заменой тем вековым деревьям, которые стояли тут когда-то сплошной стеной.
За восемь месяцев, что он не был тут, за невысоким забором из красного кирпича произошли кое-какие изменения. Когда-то здесь располагался частный сектор, потому его родителям, купившим этот дом еще в середине девяностых прошлого столетия, удалось отстоять его и прилегающий клочок земли по праву частной собственности. Они не согласились продать его ни государству, ни строительным компаниям, как и несколько соседних семей, — вот так и вышло, что почти в центре современного города, на краю старого парка сохранились три невысоких частных дома, которые были почти не видны под раскидистыми кронами переживших строительный бум деревьев.
Для Семена этот старый парк и дом за красным кирпичным забором всегда ассоциировались с неким райским уголком, местом отдыха для души и тела, маленьким оазисом настоящей зелени, случайно сохранившимся средь стекла и бетона.
Впрочем, пройдя по аллее, он с грустью понял — парку долго не жить, — смог уже добрался и сюда, под тенистые кроны. Воздух больше не пах прелой листвой и свежестью — он казался душным и тяжелым.
Открыв калитку своим ключом, Семен пропустил Ладу вовнутрь и прошел по гравийной дорожке, заметив, что к боковому фасаду дома, на уровне второго этажа пристроена опирающаяся на облагороженные «под мрамор» бетонные столбы застекленная оранжерея. В ней, несмотря на полдень, ярко горели лампы дневного света, и сквозь кристально прозрачные стекла, лаская глаз, виднелась буйная свежая зелень.
Мысленно порадовавшись за отца, у которого такая пристройка была давней и заветной мечтой, он, охваченный нетерпением от предстоящей встречи, легко взбежал по ступенькам и толкнул дверь…
* * *
— Старайтесь лежать спокойно. — Руки медика пробежали по напряженному торсу Семена, поправив датчики системы жизнеобеспечения. — Не нужно волноваться, — отпускал он дежурные фразы, от которых Семен еще больше напрягся. — Думайте о чем-нибудь приятном, расслабляющем. Погружение в сон займет некоторое время. Всего хорошего.
Это прозвучало как приговор. Колпак криогенной камеры начал опускаться.
Он стиснул зубы, пытаясь унять мучительный озноб.
Потом закрыл глаза и принялся дышать, глубоко и ровно.
Господи, скорее бы уснуть…
А тот далекий теперь уже день, от которого его отделяли не только несколько сот километров вакуума и прочная крышка низкотемпературного гроба, но и месяц жизни, продолжал всплывать в памяти…
* * *
— …Как ты думаешь жить дальше, сынок?
Семен вздрогнул, оторвав от тарелки удивленный взгляд.
Отец, как всегда, в своем духе. Молчит, молчит, а потом как спросит что-нибудь эдакое… Он едва не подавился от неожиданности, смущенно посмотрев на Ладу, которая сидела напротив за круглым обеденным столом.
— Что значит «жить дальше»? — переспросил Семен, переведя взгляд на отца. — А сейчас мы что, не живем, по-твоему?!
— Ну мы с матерью, положим, живем, а ты? — не успокоился он.
— Коля, ну не начинай за столом, — попыталась одернуть его мать.
— Какая разница? Ладно, Семен, ешь… — Он махнул рукой и потянулся за пультом дистанционного управления, чтобы включить телевизор, который стоял тут же в столовой, прямо на барной стойке.
Мать отчего-то печально посмотрела на сына, потом перевела взгляд на Ладу, вздохнула в ответ каким-то своим мыслям и принялась сосредоточенно есть.
«Что это на них нашло вдруг?» — не без тревоги подумал Семен. Ему было неудобно — пригласил человека в дом, а тут начинаются какие-то непонятные внутрисемейные разборки…
Однако Лада, похоже, не обращала особого внимания на происходящее. Она ела, изредка бросая взгляд на экран телевизора.
Новости, что транслировал один из информационных каналов, показались Семену вполне заурядными. За последний год-два постоянные сообщения о катастрофах, экологическом кризисе, вспыхивающих тут и там локальных войнах уже успели набить оскомину, приесться до уровня каждодневной информационной обыденности. Несколько лет назад общество взволновали две проблемы — массового клонирования и начала широкой колонизации лун Юпитера, но первая из них не продержалась и года, а вторая быстро перешла в разряд дорогостоящей рекламы.
— Послушай, пап, что случилось? — наконец не выдержал он.
— А ты не слышишь? — удивленно вскинул брови отец и демонстративно прибавил громкость:
— …по данным западных информационных агентств, закончен орбитальный монтаж второго в истории Земли американского космического крейсера «Франклин Рузвельт», — уверенный, хорошо поставленный голос ведущего теленовостей, вырвавшись из динамиков, завибрировал в воздухе столовой. — Российский МИД в лице своего главы Николая Строганова выразил озабоченность американским военным присутствием на орбитах Земли. По его словам, теперь «полицейские акции» со стороны Соединенных Штатов могут принять угрожающий миру и стабильности характер.
На экране появилось изображение пресловутого крейсера Военно-космических сил США. Семен не в первый раз наблюдал за лениво плывущим на фоне голубого шарика Земли космическим левиафаном, но в этот раз картинка неприятно поразила его воображение. По просочившимся в прессу слухам, на борту «Рузвельта» в отличие от его печально известного предшественника «Трумэна» базировалось около полусотни ракет класса «космос-земля», и не исключено, что часть из них могла быть оснащена боеголовками с ядерным зарядом.
Отец молча и угрюмо смотрел в экран, машинально барабаня пальцами по столу.
— Запуск в эксплуатацию второго военного космического корабля вызвал бурную и противоречивую реакцию во всем мире, — продолжал вещать из-за кадра ведущий. — Реакция европейских стран, особенно членов Североатлантического союза, оказалась более чем сдержанной, лишь в Лондоне сегодня утром прошли акции протеста, и у здания американского посольства собралась внушительная толпа сторонников мира… Как заявил сегодня на своей пресс-конференции Председатель Народно-демократической партии Китая Мао Линь, его народ осуждает действия администрации Белого дома. Он заверил собравшихся репортеров, что Китай готов к адекватным действиям и если американское присутствие в космосе будет по-прежнему наращиваться, угрожая его родине, то он лично возглавит программу по созданию аналогичной орбитальной конструкции… Однако главной сенсацией сегодняшнего дня оказалась реакция со стороны Афганистана на запуск в эксплуатацию очередного американского военного крейсера. В официально опубликованном заявлении президент Афганистана Джафар Соргат объявил о рассекречивании ядерного потенциала своей страны. По заявлению Джафара Соргата, Афганистан вот уже более пяти месяцев обладает арсеналом баллистических ракет, часть из которых оснащена современными системами управления и способна достать сегодняшнюю орбиту «Рузвельта»…
Семен поперхнулся. Вот это новость… Он посмотрел на отца, затем на мать, потом на экран.
Такие новости могли выбить из колеи кого угодно, а как действует на его родителей мировая нестабильность, он помнил еще с детства. Отец, глядя в экран, лишь сокрушенно покачивал головой, продолжая машинально постукивать пальцами по столешнице. Мать же, наоборот, заводилась, и Семен видел в ее глазах искорки гнева и раздражения.
Разговор за столом не клеился. В самой атмосфере столовой витало нечто гнетущее и недосказанное. Семен отодвинул пустую тарелку.
На экране шел очередной репортаж. Прямая трансляция из Кабула.
Он заметил, как окаменело, напряглось лицо их гостьи. Лада сидела вполоборота к экрану телевизора, но ей не нужно было смотреть на экран — один звук чужой речи заставил ее побледнеть. Значит, он не ошибся, она действительно была на войне.
Кто такие моджахеды, Семен знал со слов дяди. Сейчас с экрана на него смотрели смуглые мужчины, демонстрируя небрежно переброшенные через плечо традиционные автоматы Калашникова, и их кривые усмешки в объектив видеокамеры с брони заляпанного грязью БТРа, который, видимо, уже стал у них основным общественным транспортом, выглядели более чем зловеще…
— Смотри, Семен, — вдруг тяжело вздохнул отец, мрачно кивнув на экран, — дождались. Теперь пальцы этих козопасов тоже лежат на ядерных кнопках…
— Ну, пап, не переживай так сильно, — машинально ответил Семен, пытаясь успокоить его. — Не так страшен черт…
— Для них война — это образ жизни, понимаешь? — не дал договорить ему отец. — Национальный вид спорта, как гольф для англичан и бейсбол для американцев. — Глянув на пустые тарелки, которые собирала со стола мать, он потянулся за початой пачкой сигарет. — Весь потенциал России или Америки представляет меньше опасности, чем единственная ракета в таких вот руках… — закончил он свою мысль, прикурив сигарету.
— Сделать кофе? — не удержавшись от сокрушенного вздоха, спросила мать.
— Да, миленькая, сделай…
Семен любил смотреть на родителей в такие секунды. Они уже давно не замечают той нежности, с какой обращаются друг к другу. Но сейчас это очень заметно: черты лица у отца вдруг разглаживаются, становятся мягче, а мать, хотя он знал, что внутри у нее все кипит, — мать молча включает чайник и насыпает кофе в кружки, она видит, как тяжело переживает новости отец, и сдерживает свое негодование, не желая подливать масла в огонь.
— Не нервничай… — проходя мимо отца, она едва уловимо касается его плеча. — Выпей таблетку.
Лада, не принимавшая участия в разговоре, смотрела на них, а в груди стоял ком.
Если существовало в мире провидение, то оно вело ее от беды к беде, оберегая тем не менее от роковых, непоправимых ошибок. Надо было ей сесть в машину к Семену, войти в этот дом, чтобы понять — жизнь не ограничивается узкими рамками ее личного сознания, она намного превосходит черно-белое восприятие вещей.
У нее не получилось быть волком.
Лада вдруг поняла — она ничего не знает о жизни, ведь всего час назад она не подозревала о тысячах и тысячах душ, что сосуществуют рядом, живут за стенами каменных или бетонных коробок, — мир простирался вокруг, и она не знала его. До встречи с Колвиным ее сознание спало, ограничившись наполовину звериными, рефлекторными рамками убогого существования. Еда, сон, жара, холод, опасность — вот те несколько понятий, что определяли ее жизнь в городских трущобах…
В чем-то Колышев допустил промах.
Ее внутренний мир не просто остался жив под уничтожающим информационным прессингом — он болезненно потянулся к свету. Лада вдруг вырвалась из трясины на зыбкую поверхность жизненного болота и шла словно слепец, ощупывая податливую, колеблющуюся почву перед собой…
— Покажешь оранжерею? — долетел до ее сознания голос Семена.
Его отец погасил окурок и кивнул. На экране телевизора — дымящиеся ошметья дюраля и люди с носилками. Очередная авиакатастрофа…
* * *
В оранжерее ярко светили лампы, воздух нес сладкие флюиды прелых листьев, на кончиках тонких веточек влажно поблескивали слезинки росы. Скрытый где-то вентилятор с тихим шипением гнал воздух, заставляя листву дрожать и волноваться под его слабыми, ненавязчивыми эманациями.
Мать Семена тронула Ладу за плечо.
— Пойдем, я покажу тебе свое хозяйство, — предложила она. — Пусть мужчины поговорят.
Лада остановилась, не дойдя пары шагов по выложенному диким известняком проходу до торцевого окна, за которым волновалась пожухлая от жары листва старого клена.
— Здорово тут у вас, — призналась она, с наслаждением вдыхая воздух. — Как в раю…
Они отошли в сторону, но из-за стены экзотических растений до слуха Лады по-прежнему долетали голоса. Она не хотела подслушивать, но так получилось, что ее сознание воспринимало почти все, о чем говорили отец и сын.
— …Слушай, пап, что случилось? — повторил Семен свой вопрос. — У вас с мамой все в порядке?
— У нас — да.
— Тогда в чем дело? — спросил он, опускаясь в плетеное кресло у окна. — Почему вы такие мрачные? Что за похоронное настроение? Из-за этого крейсера? — Лада не видела его лица, но ощутила, что в этот момент Семен усмехнулся. — Ну не решатся они, пап, да и к чему? Нам-то что до их игр, ты ведь не президент, я не депутат, а мать не первая леди страны… Это не наши игры, понимаешь?
Отец кивнул, потянувшись за сигаретами.
— Игры не наши, это точно, — задумчиво ответил он, прикуривая. — Это не игры, Семен, — это жизнь. Знаешь, почему «Рузвельт» на орбите?
Семен промолчал. Откуда ему знать все хитросплетения закулисной политики?
— А я знаю. Потому что всю жизнь большинство из нас прожили по принципу — не мое дело. И мы с матерью тоже не остались в стороне. Это называется — кухонная демократия, может, слышал такой термин? Когда на кухне собираются несколько человек и костят на чем свет стоит и правительство, и Думу, и все на свете.
— Ну и что? — скептически переспросил Семен.
— Ничего, — признался отец. — На этом все и заканчивается. Проходит ночь, наступает день, и снова нужно выживать, работать, кормить семью, и сколько бы справедливого, умного или гневного ни было высказано ночью, оно так и оседает там, на стенах кухни. Мы разучились верить в то, что этот мир — наш, он существует для нас, а не мы для него.
— И что мне делать? — Семен начал понемногу заводиться. — Взять флаг и выйти на улицу? Стоять сутки напролет у американского посольства с корзиной тухлых яиц и орать во всю глотку, какие они козлы?
— Нет, — покачал головой отец. — По большому счету это нужно было делать нам, моему поколению. Но тогда все казалось другим. Страна была в кризисе, все проваливалось куда-то к чертям собачьим, и нам с матерью казалось главным одно — выжить, накормить тебя, не обозлиться, не осатанеть в этой ежедневной борьбе с нищетой, хамством, беспределом… Отсюда и появился этот дом, и наши немногочисленные друзья, и твое одиночество без сестер и братьев… Понимаешь, Семен, это целая философия части нашего поколения. Представь, мы жили в стране, где декларировалось всеобщее равенство. Мы были молоды. Нас воспитывали в духе той страны, и лично я верил в то, что мне говорят. И вдруг, вернувшись из армии, я понял что-то не так. Тогда я был далек от понятий государственных переворотов, смены общественного строя, капитализм, социализм — все было разложено в моих мозгах по своим полочкам еще в школе. Жизнь представлялась ясной и незыблемой…
— Честно говоря, мне трудно представить…
— И слава богу, Семен… Слом сознания — это, скажу тебе, жуткая вещь. Она творит с людьми такое… — вздохнул он, стряхивая пепел. — Мы разделились, распались, разошлись по разные стороны пропасти в считанные годы. Говорят, гражданская война — это верх человеческой жестокости, когда брат идет против брата, а сын — против отца. Может быть… Я не воевал — нас отнесло от этого, но было хуже, сынок. Наступил гражданский раскол. От гарантированной всем поровну среднестатистической нищеты к мгновенному расслоению на очень богатых и очень бедных. Наступила причина, следствием которой могла быть гражданская война.
— Ну это естественный процесс, пап. Менялся строй, ломались устои…
— Да… — согласился он. — А меж жерновов оказались люди…
— Зачем ты сейчас рассказываешь мне все это?!
— Чтоб ты понял. Тебе жить дальше. Я буду плохим отцом, если заставлю сына наступать на те грабли, что однажды уже оставили шишку на моем лбу.
— Наше поколение многие называют потерянным… — вдруг глухо произнес он. — Но они ошибаются, эти аналитики. Мы прожили трудную, но по-своему счастливую жизнь. И в самые плохие минуты уповали на то, что разум победит, наши дети встанут на построенное нами, как на прочный фундамент, и будут жить… Но мы ошиблись, понимаешь?! — Он вдруг резко обернулся и посмотрел на сына. — Думаешь, это старческий маразм? Нет, Семен, я вижу то, чего не видишь ты: страна поднялась, а весь мир вокруг рухнул. Слишком поздно мы опомнились. Жить в мире, которым правит страх, — худшей судьбы я бы не пожелал детям своих врагов.
— Какой страх, отец? — Теперь Семен понимал, что он имеет в виду, но продолжал упрямиться.
— Ядерное оружие в руках стран, чье общество построено на терроре кланов и междуусобицах!.. Прокоммунистический Китай, люто ненавидящий Америку, и американские крейсеры на орбитах Земли. Исламские фанатики, что сеют террор по всему миру, — теперь и они потрясают ракетами. Ты знаешь, что такое фанатизм, сын? Это когда вбитые тебе в голову чувства полностью подавляют всякий разум! — не дождавшись ответа, резко произнес он. — В 1963-м, когда я еще не родился, Земля уже стояла на пороге ядерной войны. Знаешь, чего тогда требовал Китай от своего «старшего брата» по коммунизму — Советского Союза? Они требовали, чтобы мы нанесли превентивный ядерный удар по Америке и странам Запада, с тем чтобы «построить на обломках капитализма новое счастливое общество».
— Так и что теперь? Не жить?! — Семен уже не на шутку начал злиться. — Волков бояться — в лес не ходить!
— Да, но, отправляясь в лес, умный человек возьмет с собой средство против этих самых волков или выберет тот лес, где их меньше!
— Не понимаю!
— А ты подумай!
Подумай… Очень легко так сказать. Внутренне, подспудно Семен понимал, что отец прав — жить в нашем мире при некотором внешнем благополучии становится страшно. Но что делать? Куда от этого денешься?! Он интересовался историей и знал, что во времена Хрущева на Западе, где люди в то время были информированы больше, чем в России, и ясно представляли себе масштаб нависшей над миром угрозы, они рыли под своими домами ядерные убежища, складировали там продукты и оружие, во времена кубинского кризиса даже ночевали там… К чему же тогда его подводит отец, который с раннего детства талдычил сыну, что главным инструментом для выживания у любого человека является разум?.. Он что, предлагает зарыться под землю, как кроту, и сидеть там в ожидании апокалипсиса?!
Нет, зная родителей, зная себя, Семен понимал — это не выход…
Заметив его замешательство, отец вернулся за стол.
— Сынок, ты должен эмигрировать с Земли… — вздохнув, произнес он.
В груди у Семена вдруг что-то оборвалось, будто там внезапно образовался вакуум.
Да что он такое говорит, на самом-то деле!
— Эмигрировать?! — машинально переспросил он. — Куда, позволь тебя спросить?!
— На Ганимед, — твердо, не раздумывая, ответил отец, и по его уверенному тону Семен понял, что они с матерью провели не одну бессонную ночь, обсуждая этот вопрос, — вот откуда тревога в их голосах по телефону, настойчивые просьбы о встрече…
«Опять они хотят решить за меня мою же судьбу!» — раздраженно подумал он. Ганимед… Это звучало по меньшей мере смешно, — как они могли предлагать ему улететь туда, если билет на межпланетный лайнер в один конец стоил больше, чем он зарабатывал за год! Не говоря уже о виде на жительство и прочих заморочках типа теста на АЙ-КЬЮ и иных достаточно жестких ограничениях…
— Послушай, Семен, это в последний раз… — Голос отца был тверд.
— Да, я понимаю, вы хотите мне добра.
— Это так. В свое время мы не пустили тебя в мелкий бизнес, заставили пойти по пути наибольшего сопротивления. Ты теперь жалеешь об этом?
Здесь он не мог возражать или спорить. Семен не жалел. В его дипломе было черным по белому написано «Инженер-конструктор опорно-двигательных систем и манипуляторов сервоприводного типа». Сегодня, когда начался промышленный бум роботостроения, эта специальность (к слову сказать, любимая и желанная) стоила любой сети мелких магазинчиков.
— Хорошо, давай подойдем к проблеме объективно… Что нужно для эмиграции?
— Прежде всего деньги, — буркнул Семен, не желая даже обсуждать данную тему. Улететь с Земли? Внутренне все его существо возмутилось против подобной перспективы. Бред какой-то! Да что я буду делать на лунах Юпитера?!
— О деньгах позже, — отмахнулся от его аргумента отец.
— Тесты, анкета, образование, здоровье… — вздохнув, перечислил Семен строки из рекламы. Все равно эта идея казалась ему заранее обреченной на провал, так почему бы и не ответить на пару-тройку вопросов?..
— Вот именно, — кивнул отец, согласившись с оглашенным списком требований. — Давай рассуждать здраво, — предложил он. — На Ганимед может улететь очень ограниченное количество народа, и прежде всего туда попадают люди умные, с высоким уровнем интеллекта, духовно богатые, имеющие высшее образование и современные специальности. Теперь подумай, каким будет общество, составленное из таких личностей?
Лада, скрытая стеной растений, вздрогнула.
Мать Семена на минуту оставила ее одну, в дальнем углу оранжереи, спустившись вниз, чтобы заново поставить чайник. Было видно — она нервничает по поводу разговора отца с сыном и ей невыносимо ожидать его окончания.
Лада стояла, всматриваясь в едва прикрытый чахлой зеленью урбанистический пейзаж, что простирался за панорамным окном зимнего сада, и невольно продолжала прислушиваться к долетающим до ее слуха фразам. Ей казалось, что этот пожилой человек разговаривает с ней, а не с собственным сыном…
— Не знаю, — откровенно пожал плечами Семен, отвечая на предыдущий вопрос. — Пап, я не верю в утопии. Подумай сам, началось третье тысячелетие, и проповедовать идеи Сен-Симона сейчас по меньшей мере наивно, согласись
Он не согласился, чего и следовало ожидать.
— В любом случае, даже если допустить, что девяносто процентов той информации о колонии Ганимеда, что поступает на телевидение и прессу, не более чем рекламный трюк, даже в этом случае там живут умные люди, отдающие себе отчет в том, что они делают, внутренне и физически здоровые, свободные от большинства пороков цивилизации, таких, как наркотики, войны, расовая и религиозная ненависть… Если Земле суждено погибнуть или превратиться в отстойник для неудачников и дегенератов, то возрождение цивилизации в конце концов начнется именно оттуда, с одной из колонизированных лун Юпитера!..
Его речь была страстной и убежденной.
— Я допускаю, что на Ганимеде нет райских кущ, как то живописуют рекламные ролики, да и глупо в это верить, ведь с момента основания колонии прошло всего двадцать лет. Думаю, что там едва ли появилась первая растительность, способная выжить вне герметичных оранжерей. Но это не пугает, а радует меня, — люди там оказались ближе к земле, они сумели оценить, что значит для человека каждое растение, каждая кроха зелени. Не думаю, что они способны без оглядки и удержу начать вдруг уничтожать ту экосистему, что создают своим потом и кровью. Значит, следуя элементарной логике, Ганимед и подобные ему поселения до определенного времени останутся зелеными оазисами, где живут люди, осознающие значение живой природы… Это еще один плюс. И в-третьих, хочу тебе заметить, колония, в которую не сливают помои, а собирают сливки цивилизации, надолго останется уникальным хранилищем генофонда, поставщиком неординарных личностей…
У Лады вдруг начала кружиться голова.
Очевидно, что она больше, чем другие, была подвержена понятию «логика». Ей внезапно приоткрылась дверь в тайный, неизвестный доселе мир, который ее разум воспринял сразу и без оглядки, воспринял именно так, как то пытался внушить Семену отец, — как мечту…
— Послушай, — долетел до нее резкий ответ Семена. — Все равно, раз такой разговор случился, скажу прямо: даже при невероятном стечении обстоятельств, допустим, я пройду все тесты, окажусь пригоден по здоровью и психической карте личности, найдется какой-то мифический спонсор, который вдруг согласится профинансировать мой отлет, даже в этом случае я вас не брошу.
— Глупо, Семен! — с внезапной резкостью в голосе заметил отец. — Я не собираюсь повиснуть гирей на твоих ногах. Пора бы понять, что мы с матерью не из разряда тех родителей, что приковывают детей к своей постели, ломая их судьбу. Лично для меня будет легче от одного сознания, что этот мир может идти своей дорогой, а ты пойдешь своей. А что касается денег, сынок, то мы уже решили этот вопрос. — Лада услышала тонкий шелест протянутых Семену бумаг.
— Что это? — подозрительно спросил он.
— Почитай. Это договор-завещание. Ты же знаешь, строительные компании давно точат зубы на наш участок.
Лист плотной пластбумаги дрогнул в его руках.
«Наш дом?! — со смятением подумал Семен. — Неужели отец…»
Да, это было именно так.
Пробежав глазами по ровным машинописным строчкам, он понял, что дом и вся принадлежащая ему территория отходили во владение агентства по недвижимости, как при обычном завещании, написанном по последнему члену семьи. Это означало, что мать и отец будут жить тут, как и прежде, пока не скончаются. Только после их смерти сюда сможет подойти первый бульдозер…
Единственным условием, при котором вступал в силу данный договор, была полная оплата со стороны агентства всей подготовительной процедуры тестирования и его непосредственного отлета на Ганимед.
У Семена вдруг отчего-то запершило в горле.
Он в одну секунду припомнил все: детство, юность, то, как родители вкалывали, на его глазах превращая старую развалину в надежный, удобный дом, который всегда с неизменной гордостью называли не иначе как «наша крепость».
Видимо, отец почувствовал, что творится сейчас в душе сына, подошел к нему, тронул за плечо и сказал:
— Тебя никто не заставляет, Семен. Просто подумай. Подумай обо всем, что услышал сегодня. В конце концов существует пространственная связь, и звонок с Ганимеда ничуть не хуже разговора по сотовому. Будь взрослым и будь мужчиной, подумай о той семье, которая у тебя рано или поздно появится, о своих детях, об их будущем. И не забывай, чему я тебя учил в детстве. Главный инструмент выживания человека — это его разум, способность предвидеть и загодя принимать решения.
Что он мог ответить ему?..
…Стоя у окна, Лада плакала, не осознавая, что делает. Она уже поняла: ей многое придется потерять и еще больше переоценить в своей жизни… Слишком горько оказалось думать о том, что она была марионеткой. Всего несколько часов назад ее выстрел мог смять, скомкать жизнь этих людей, как ненужную бумагу…
Она не имела морального права находиться тут.
Она хотела бы подойти к отцу Семена, но не нашла в своей душе ни слов, ни сил.
У нее была своя жизнь. Где-то поблизости ее возвращения ожидали двое в «Лендровере»… За тысячу километров отсюда в вязкой, наполненной страхом тишине квартиры сидел Колышев — окончательно свергнутый с пьедестала божок… В одной из комнат той же квартиры лежал подключенный к аппаратуре поддержания жизни Антон Петрович…
Спустившись вниз, Лада огляделась, но матери Семена нигде не оказалось — ни в столовой, ни в коридоре.
Облегченно вздохнув, она взяла свою сумку, ощутив вес спрятанного в ней оружия, и вышла, плотно притворив за собой дверь.
* * *
Машина поджидала ее на краю парка.
Двое, что сидели в сумеречной прохладной тиши салона, напряженно смотрели в одну и ту же сторону: на красный забор с металлической калиткой, откуда должна была появиться Лада.
— Почему она вошла внутрь? — нервно комкая край носового платка, спросил тот, что был за рулем.
Его спутник промолчал. Он уже высказал все, что мог, по данному поводу и теперь просто ждал развязки событий.
Она появилась внезапно.
Бесшумно отворилась калитка, и в тени парковой аллеи прозвучали ее шаги.
На этот раз на ней не оказалось солнцезащитных очков. Лада шла, не оглядываясь назад и не озираясь по сторонам. Ее губы были сжаты в горестную, упрямую линию, кисть правой руки тонула в глубинах перекинутой через плечо дорожной сумки.
— Там пистолет, — без колебаний констатировал водитель.
— Это ничего не меняет, — негромко ответил пассажир. — Я справлюсь сам. Нет смысла рисковать.
— Но…
— Никаких протестов. Я был прав, — открывая дверь машины, произнес он.
В этот момент Лада, уловив звук отчетливо клацнувшего замка, начала резко поворачиваться, и одновременно на темной ткани дорожной сумки в такт ее движению выросла небольшая выпуклость, там, где изнутри в нее уперся пистолетный глушитель.
Она завалила все. Все испытания, тесты, все, что только было возможно завалить. Позволила обвести себя вокруг пальца, и теперь ей уже было все равно. Она понимала, что приговорена тем непонятным, неведомым ей кругом обстоятельств, что сомкнулся вокруг нее жестоким, неразрывным кольцом.
Двое из «Лендровера» наверняка поджидали ее тут.
В ее душе царила абсолютная пустота. Покинув дом, Лада вдруг отчетливо поняла, что там, вместе с отчаянным бессилием, осталась и ее непрожитая жизнь. Теперь она уже точно не сможет ничем помочь ни себе, ни Антону, — скорее всего именно тут, в этом парке будет поставлена жирная точка в списке ее мучений…
Она не ошиблась.
От звука хлопнувшей сбоку дверцы по ее коже прошел озноб.
Поворачиваясь на звук, она одновременно чуть надавила на курок, так, что палец заныл на упругой собачке спускового механизма…
— Лада!..
«Это НЕ ТА МАШИНА!..» — метнулась в ее сознании отчетливая запоздалая мысль, но рефлекторное движение пальца уже невозможно было остановить — ткань дорожной сумки прорвалась маленьким обгорелым пятнышком…
Из простреленного радиатора «Волги» с правительственными номерами ударила шипящая тоненькая струйка перегретого тосола…
— Антон!..
Костюм с чужого плеча мешковато сидел на его исхудавшей фигуре. Лада остановилась, словно обезумев… Она НЕ ВЕРИЛА ТОМУ, ЧТО ВИДЕЛА…
Это был Колвин. Похудевший, с землистым лицом, заострившимися чертами — точно такой, каким она видела его несколько дней назад, неподвижного, застывшего в состоянии между жизнью и смертью, под постоянным попискивающим контролем реанимационных аппаратов…
Это был он…
Тонкие дрожащие пальцы Лады непроизвольно поднялись к лицу, зажимая рот. Сумка, соскользнув с ее плеча, глухо стукнула о землю.
Живой…
— Антон… — вдруг поверив в его реальность, горестно выдохнула она и, уже не состоянии удерживать брызнувшие слезы, кинулась к нему.
— Ладушка… — Он неловко прижал ее к себе, сам еще не до конца веря в то, что все происходит на самом деле.
В салоне министерской «Волги» водитель в чине полковника контрразведки сидел, потрясенно переводя взгляд со струйки бьющего вертикально вверх пара из простреленного радиатора машины на Антона Петровича и Ладу, которые, не замечая ничего вокруг, стояли, опершись о простреленный капот, и смотрели друг другу в глаза, не говоря больше ни слова.
У них не было слов. Да они в некоторых ситуациях ни к чему для людей, чьи души только что прошли свой личный тест на ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ.
— Ну, Антон Петрович… — наконец, очнувшись от транса, пробасил полковник, открывая дверь. — С меня ведь врачи голову снимут, ей-богу!
Казалось, они по-прежнему не слышат его.
— Как же, Антон? — тихо спросила Лада, наконец оторвав мокрое от слез лицо от его плеча.
— Я просто очнулся, Ладушка… — так же тихо ответил он, проведя дрожащей рукой по ее короткой стрижке. — Очнулся и позвонил куда нужно… — За скупыми словами Колвина таилось много больше, чем пространный рассказ о свершившихся в ее отсутствие событиях. Лада слишком хорошо представляла себе, КАК ЭТО БЫЛО…
— А Колышев? — вздрогнув, спросила она.
— Его арестовали. С этим иудой еще будут разбираться. А тобой заинтересовались в службе внешней разведки… — вдруг виновато сообщил он.
— Ага… — Она вдруг горько улыбнулась сквозь слезы. — Я никуда не гожусь, Антон. Я не смогла доказать, что я…
— Ты доказала, Ладушка… Ты доказала то, что ты — Человек…
За их спиной в салоне «Волги» тонко пискнул зуммер связи.
— Да? — ответил полковник, сняв трубку внутреннего радиотелефона. — Да, это я. Операция закончилась. Да, все в порядке. Все, что говорил о ней Колышев, подтвердилось, — чуть понизив голос, доложил он. — Реакция феноменальная. Она сумела изменить траекторию выстрела буквально в момент вылета пули. Да, своими глазами видел. Что? Нет времени? Почему?
— Американцы произвели подвижку спутников на орбитах Ганимеда, — ответил ему голос в трубке. — Это значит только одно — они знают про объект. Так что смотри, у нас осталось времени всего ничего. Вербуй как хочешь, но если слухи о ее возможностях не преувеличены, то она нужна мне в составе группы.
— Сомневаюсь… — еще тише ответил полковник, покосившись на Ладу и Колвина. — Она не пройдет медицинского осмотра. У нее ведь половина костей — биомеханические протезы…
— Это не твое дело. Внедрим на борт нелегально. Главное, чтобы она не отказалась. И еще… — выдержав паузу, добавил голос. — Смотри поосторожнее с Колвиным. Напортачишь — голову сниму.
Назад: Глава 8
Дальше: Часть III. Луны Юпитера
