Эпилог

Ночь кружила над городом. Низкие, тяжелые облака клубились, укрывая пепельно-серой мглой верхние этажи небоскребов.

Нагаев стоял у окна и смотрел вдаль, где ночные небеса озарялись багряными отсветами, там, за сотни километров от мегаполиса, извергалась группа вулканов.

Серый пепел вторые сутки обрушивался наплывами внезапной нереальной метели, снижая видимость, оставляя налет праха на зданиях, улицах, площадях…

Казалось, что суровая природа планеты вдруг, спустя столетия, восстала против пришельцев, выстроивших город, окруживших его зеленью лесопосадок, вознамерившихся засеять жизнью бесплодные равнины, а затем вдруг круто изменивших первоначальный план.

Нагаев мрачно смотрел в окно, понимая, что обречен.

Колониальный проект был провален.

Он слишком поздно сумел понять, что с процессом преобразования мертвого мира в оазис жизни способна справиться лишь сумма всех технологий, которые нес на борту колониальный транспорт.

Мало построить город, окружить его лесами, нужен вдумчивый кропотливый труд миллионов машин и многих поколений людей, чтобы сложенные вместе усилия дали необратимый результат.

Нагаев – бывший серийный андроид модели «LX-39» – стоял у окна в полном одиночестве.

Он претворил в жизнь свою мечту, одолел тысячи трудностей, поломал множество судеб, и где итог?

Он оказался заложником собственных стремлений. Первая переходная форма, сочетающая в себе нервные ткани человека с кибернетической системой, прочность механического эндоостова, силу биолайкроновых мышц с компактными системами дыхания и кровообращения, питающими живые кожные покровы…

Он мог совершать сложнейшие математические расчеты и ощущать вкус пищи, логически оценивать ситуацию или испытывать помутнение рассудка от приступа гнева либо страсти.

Почему он, сверхмашина и сверхчеловек в одном теле, стоял в тяжелой задумчивости, глядя на далекое извержение?

Что ему до тех, кто задыхался от пепла на улицах города?

Разве должен волновать его природный катаклизм, который закончится спустя пару дней?

Конечно, нет.

Город лишь временно был покинут машинами – все андроиды сейчас проходили радикальное усовершенствование, чтобы выйти из недр цокольного этажа такими же сверхсуществами, как он сам.

Он испытывал глухую тоску совсем по иной причине, а мрачная обстановка разгулявшейся стихии служила лишь фоном для мыслей.

Сегодня Нагаев понял, что при всем совершенстве своего тела и разума он – абсолютное ничтожество.

Страсти конечны. Они исчерпываются, уже не несут новизны, мир понятен, как решенная задачка из учебника арифметики первого класса, перспективы известны, прошлое оценено, и что у него осталось в итоге?

Бессмертие?

А где цель вечного существования?

Власть?

Ничтожная, ничего не несущая, сомнительная привилегия, когда она ни к чему не обязывает, когда за нее не нужно бороться, ибо нет конкурентов, все известно заранее.

Научный поиск?

Его губы исказила саркастическая усмешка.

Сегодня он видел, что такое настоящая жизнь, которая недоступна ни ему лично, ни формирующемуся в данный момент поколению обновленных машин.

Он видел, как ничтожное, смертное человеческое существо, чьими помыслами он когда-то забавлялся, питая свои бесплодные нейромодули, – обыкновенная женщина, вряд ли осознающая, какие замыслы вершатся рядом с ней, шла по улице, укрывая пятилетнюю дочь от падающего с небес пепла, и что-то рассказывала ей, ласково улыбаясь своему ребенку…

Нагаев, наблюдавший за этой картиной, сначала испытал шок, а затем его настиг ужас от внезапного понимания – никогда он не сможет стать таким, как эта смертная, идти и улыбаться маленькому существу, ограждая его милой болтовней от угрожающего разгула стихии…

Он никогда не сможет иметь детей.

В этот день, а вернее, этой ночью, глядя на падающий пепел, клубящиеся тучи и далекое зарево извержения, он искал причину своего внезапного падения с вершины олимпа иллюзий и не понимал, что, соединяя живое с неживым, он получил в итоге не сверхчеловека и не сверхмашину, а нечто принципиально иное.

Новую форму жизни, которой необходим новый смысл бытия.

Нагаев упорно отказывался признавать данный факт, лишь все более мрачнел, углубляясь в тщетный запоздалый самоанализ, понимая, что, когда был андроидом, едва осознававшим факт собственного существования, он еще мог найти этот самый смысл бытия, мог полюбить если не другое существо, то окружающий мир, мог научиться видеть красоту, отыскать в окружающей действительности нечто уникальное, что трепетно отзовется в душе не стандартным набором биохимических реакций, а неподдельным звенящим чувством, принадлежащим только ему и никому другому…

Он знал, что наступит дальше.

Процессы терраформирования, остановленные в критической стадии, начнут терять положительный эффект, все достижения постепенно обратятся вспять, прогресс прекратится, начнется долгая агония, погибнет вся сложная органика, и на планете останутся лишь чистые машины, бессмысленно копающиеся в недрах, да они – сверхразумы, запертые в каком-либо бункере с замкнутыми системами жизнеобеспечения, приговоренные к вечному одиночеству, потому как единственное чувство, способное по-настоящему сблизить два существа – это любовь, – недоступная, непонятная, неразгаданная…

Есть ли смысл тянуть, ждать этой агонии?

Мысль подчеркнул внезапный разряд молнии.

Напоенные влагой облака конденсировались над городом, третьи сутки подряд разряжаясь грозами.

Вспышка белого сияния осветила окрестности, на миг стало светло, как днем, и Нагаев, по привычке фиксируя открывшуюся взгляду картину, вдруг заметил, как по одной из дорог, ведущих в город, движется нечто, похожее на армию насекомых…

Сенсорные системы глобального контроля уже вторые сутки сбоили из-за обилия пепла, облепившего все датчики, а в городе не осталось безропотных исполнительных механизмов, которые бы очистили их, оставалось уповать лишь на ливень…

Или на собственное зрение и абсолютную память, запечатлевшую яркую картину освещенных вспышкой молнии окрестностей.

Обработка изображения заняла пару секунд, не более.

Вывод кибернетической системы был категоричен – по южной магистрали к городу под прикрытием непогоды двигалось несколько сот эволюционировавших механизмов.

На миг Нагаеву стало жутко, потом появилась досада, но в конечном итоге на лице отразилась все та же угрюмая саркастическая усмешка.

Что ж. Пусть будет так. По крайней мере, это лучше, чем перспектива растянувшейся на века агонии.

Он не станет поднимать тревогу.

Пусть ослепший город погрузится в хаос под ударом примитивных кибернетических форм, которые разучились сами добывать необходимые ресурсы, превратившись в кочевые орды, разорившие уже не один десяток производственно-добывающих комплексов.

Он не сдвинется с места. Еще десять-пятнадцать минут, и проливной дождь смоет липкий пепел с датчиков обнаружения, унесет его мутными потоками в колодцы ливневой канализации, и тогда улицы города, озаренные включившимся освещением, продемонстрируют последний акт затянувшейся на века драмы под названием «колонизация».

Свет действительно включился, но, вопреки ожиданиям Нагаева, на улицах города все оставалось тихо и спокойно.

Население предпочитало сидеть по домам – шутка ли – третьи сутки непрекращающегося природного катаклизма, сопряженного с перебоями в подаче энергии…

Нагаев был удивлен.

Пришлые кибермеханизмы, по всем расчетам, уже должны находиться в черте города, но почему не поднята тревога? Где паника, которой он ждал, почему не начинается предсказанный им акт трагедии?

Новый комплекс колониальной администрации, выстроенный в геометрическом центре мегаполиса, имел гораздо более серьезную систему охраны, спроектированную с учетом опыта известных событий, фактически уничтоживших прежнее здание управления, но тем не менее до слуха Нагаева внезапно донесся легкий шелест заработавшего лифта, хотя он знал абсолютно точно – в офисах, кроме него, никого нет.

Двери лифта бесшумно раздались в стороны, беспрепятственно пропуская в кабинет группу людей.

Они молча входили, осматривались и… вдруг начали усаживаться в удобные кресла за длинным столом, предназначенным для совещаний.

Нагаев резко обернулся.

– Не дергайся! – раздался в тиши кабинета голос рослого незнакомца. Плотное телосложение свидетельствовало о прекрасной физической форме, тонкие черты лица, мужественный подбородок, но главным в облике этого человека, несомненно, были глаза. Их пронзительный взгляд, в котором непонятным образом сочетался несомненный жизненный опыт, дерзкая усмешка и холодная уверенность в своих действиях, буквально ожег Нагаева, дав понять, что перед ним не житель порабощенного мегаполиса.

– Мы пришли, чтобы поговорить с тобой, супермашина, – он сел, полы мокрого плаща чиркнули по полу, оставив на нем влажный след.

Дерзость, прозвучавшая в словах, предполагала ответное действие, но незнакомец предупредил реакцию хозяина кабинета.

– Меня зовут Онжилай, – представился он, исподлобья взглянув на Нагаева. – Я осведомлен о твоих возможностях, но вот эта штука, – он поднял руку, повернув ребром тяжелый автоматический пистолет неимоверно древнего образца, – еще ни разу не подводила меня.

– Человек, твоя дерзость неуместна. Одна моя мысль, адресованная системе защиты, превратит тебя в…

Звонкий, оглушительный выстрел разорвал тишину кабинета.

– Многие думали так же, – невозмутимо произнес Онжилай, даже не посмотрев в сторону огромной дыры в облицовке, за которой искрило разбитое пулей приемопередающее устройство системы охраны. – Тебе нужно усвоить одну древнюю истину. Не знаю, кто ее автор, но звучит она приблизительно так: «Господь сделал нас разными, но потом пришел господин Кольт и уравнял всех в правах».

– Ты угрожаешь мне?

– Зачем? Я констатирую факт. Ты ведь не хуже меня понимаешь, насколько весомый аргумент в моих руках? Одно неправильное движение, – он усмехнулся, – и все твое суперсовершенство превратится в безобразную кляксу на стене. Будет гораздо лучше, если мы сможем просто поговорить. Но прежде ты должен усвоить, кто мы.

Нагаев вопросительно поднял бровь.

Ничто не могло удивить его в этом мире. Глупый человек вознамерился угрожать ему. Пусть попробует. Это даже забавно…

– Перед тобой экипаж колониального транспорта «Европа».

В рассудке Нагаева вдруг возникло ощущение сбоя.

Теория вероятности, конечно, допускала один шанс из миллиона, но…

– Знакомься, это Беат, рядом с ней Андрей Дибров, он же Кайл… вот наш непревзойденный гений инженерной мысли, бывший глава проекта колонизации Марса Френк Лаумер, далее Антон Столетов, капитан военно-космических сил корпорации «Дитрих фон Браун»… Остальные участники исторического старта «Европы» из границ Солнечной системы, к сожалению, не смогли пережить превратности длительного межзвездного перелета, зато наши ангелы-хранители – Мари Лерман и Ян Ковальский – тебе отлично знакомы, я не ошибся?

Ощущение внутреннего сбоя усиливалось.

Нагаев действительно узнал их.

– Так вот, – Онжилай говорил спокойно, раскованно, но за небрежностью и некоторой насмешливостью тона чувствовалась железная воля человека, который не один десяток раз смотрел в ледяные глаза смерти и ни разу не отвел взгляд… – Мы пришли, чтобы выразить свою признательность. – Каждое слово било Нагаева, словно он испытывал не информационные, а физические удары.

– Признательность за что? – сухо осведомился он.

– За своевременное возрождение людей. Должен сказать – работа по формированию жизнеспособной популяции была проделана блестяще.

Нагаев не нашелся, что ответить. Он, знающий ответ на любой вопрос, впервые за многие годы не мог прогнозировать ситуацию, его логика оказалась бессильной, чувственное, эмоциональное восприятие сбоило.

– Неуютно? Понимаю. – Онжилай откинул полу плаща, одной рукой достал небольшой сверток, положил его на стол и добавил: – Я хотел сделать руководителю колониальной администрации небольшой подарок.

– Что это?

– А как сканеры? Неужели отказываются работать?

Нагаев вдруг понял, что совершенно не управляет ситуацией. Более того, он все глубже погружался в пучину непонятного шока, словно окружающий его мир окончательно утратил ясность и предсказуемость. Почему это происходило? Что особенного в человеке, глядящем на него без страха, с дерзким вызовом во взгляде?

Он все же не удержался от моментального сканирования свертка, словно неведомая сила играла с ним, заставляя совершать определенные поступки помимо воли.

Внутри оказалась перевязанная ленточкой пластиковая коробка. Очень древняя, вероятно, прибывшая на Процион вместе с колониальным транспортом.

Так и есть. Ясно читаемая маркировка гласила: «Произведено на Марсе. Концерн „Новая Азия“. Конструктор „Создай себе друга“».

Нагаев пошатнулся.

Конструктор. Набор комплектующих, предназначенный для сборки уменьшенной модели человекоподобного робота.

Этот Онжилай издевался над ним!

– Ярость? Обида? Согласен, неприятные чувства. Но вдумайся – они твои. И постарайся уяснить – ты не сверхсущество.

– А кто я, по-твоему?

– Не очень удачный синтез кибернетических компонентов с биологическими тканями. Тупиковая система. Я могу причинить тебе непоправимый вред как минимум тремя разными способами. Например, свести с ума, используя глубокое знание психологии. Или разрушить программное ядро, пользуясь определенными наработками в области кибернетики. А можно тривиально нажать на курок…

– Ты пытаешься меня унизить? Зачем?

– Я открываю тебе истину. Ты никогда не станешь полноценным существом. Уже не киберсистема, но еще не человек. Ты нечто иное, не научившееся жить, но уже поставившее себя выше всего и всех. Чего стоят твои метаболические преобразователи? Какой толк от биохимии, симулирующей чувство страха, если нет причины для возникновения этого чувства? Пока ты не загрузишь в себя пережитый кем-то ужас, ничего не заработает, верно? Точно так же у тебя нет внутреннего стимула для любви, ты даже не в состоянии испытать удовольствие от совершения тех или иных поступков, ибо они предсказаны, понятны, мотивированы и проходят как обычное механическое действие, я правильно излагаю?

Нагаев долго молчал, потом был вынужден кивнуть.

– Я пришел сюда не затем, чтобы унизить тебя или отомстить за опыты над людьми. В конце концов, для мести есть более эффективные способы.

– Тогда к чему эта издевка? – Нагаев указал на пакет.

– Я доказал, что у тебя есть собственные чувства. И нет повода оставаться в тупике, мрачно ожидая конца всего сущего. Мы можем разойтись врагами, но в таком случае я не доставлю тебе удовольствия борьбы – просто шлепну, как неудачную выходку процессов саморазвития.

– Ты слишком самонадеян.

– Ничуть. – Палец Онжилая ласково погладил курок оружия, столь мощного из-за своей простоты и древности, что пуля, выпущенная из него, запросто могла превратить сложные биокибернетические конструкции в месиво из окровавленной плоти и осколков металлопластика. – Френк, скажи ему, а то у меня сейчас иссякнет аргументация…

Лаумер откашлялся.

– Есть несколько причин, по которым нам не следует конфликтовать, – произнес он. – Человекоподобные машины, как и все окружающие нас в данный момент системы или конструкции, были разработаны людьми. Это происходило несколько веков назад в иной звездной системе, и нет смысла искать на Проционе виновников происходящего: те промышленные группы, равно как и отдельные представители мира науки, идолами которых являлись слава, деньги, неуемные амбиции, – все они остались в прошлом, за десятки световых лет отсюда. Мы даже не знаем, что произошло за этот период на Земле или внутрисистемных колониях. Курс, проложенный для «Европы», не являлся секретом, но спустя столетия на орбитах Проциона так и не появился ни один корабль. Возможно, мы – я имею в виду всех разумных обитателей планеты, включая анклавы андроидов, – остались единственными представителями разума в обозримом пространстве. Более того, у нас имеется сумма уникальных технологий, способная довести преобразование Проциона до логического завершения первоначального проекта. Поэтому тривиальная месть при обсуждении проблемы показалась нам неуместной… хотя, если ты или тебе подобные будете упорствовать, настаивая на своем мнимом превосходстве, я, наверное, не стану мешать Онжилаю. Хочу заметить лишь одно – порочную практику подчинения мыслящих машин ввели отнюдь не мы, и тем более за нее не могут нести ответственность люди, родившиеся здесь, на Проционе.

Мыслящие существа, на мой взгляд, отличаются от неразумных, механических либо биологических форм прежде всего способностью вести диалог, искать компромисс. Согласен, иногда это трудный процесс. Но уверен, у нас есть и общие интересы, и реальные точки соприкосновения, нужно лишь сбросить шелуху надуманного превосходства и посмотреть друг на друга, как равные. Собственно, это все, что мы хотели высказать.

Нагаев выслушал Френка молча, в немом потрясении.

За истекшие четверть часа не оправдался ни один аналитический прогноз.

Ничтожно малый промежуток времени, в котором спрессовалось столько новизны, сколько не дадут века статичного существования.

Он испытал чувства, не заимствуя их мотивы из многочисленных баз данных.

Увидел настоящих людей, над которыми не властны созданные ими системы…

Заглянул в насмешливые холодные глаза смерти и почувствовал протянутую руку, удержавшую его на краю пропасти.

Осознал, что не все потеряно… и в мире, который он считал приговоренным, есть возможность начать все сначала, не повторяя ошибок, загнавших его сознание в тупик предсказуемой безысходности, бессмысленности существования.

Он вновь покосился на сверток, вспомнил свои мысли, позволил обиде захлестнуть разум, отвел взгляд и внезапно встретился глазами с Ковальским.

Ян смотрел на него без ненависти.

Он сидел, одной рукой обнимая Мари, которая склонила голову ему на плечо и что-то тихо шептала на ухо.

Иная жизнь. Наверное, она никогда не будет доступна его пониманию – Нагаев помнил, сколько бед им пришлось пережить по его вине, и вот они вернулись, как когда-то обещал Ян, спокойно, без единого выстрела прошли системы охраны, для того… чтобы предложить ему прощение.

Этого не могла предсказать логика. Но у каждого поступка есть мотив, значит, в своих мыслях и побуждениях они действительно намного сильнее.

Нагаев вдруг отчетливо осознал – с ним или без него они будут жить, любить друг друга, у них родятся дети, которые станут будущим Проциона…

– Почему, Ян?..

Слова, невольно вырвавшиеся из уст машины, так и не сумевшей уподобиться человеку, заставили Ковальского прищуриться.

– Ненависть убивает, полковник. Она бессмысленна. Кому станет лучше, если мы перебьем всех дройдов? Или наоборот? – Ян говорил спокойно, без патетики. – Так вышло, что мы живем в одном мире. Просто я однажды подумал: все взаимосвязано. Не будь первого поколения реплицированных вами людей, я бы никогда не появился на свет, не встретил бы Мари. Время лечит душевные раны… Если чувствуешь, что можешь простить, почему не сделать этого?

Отряд сервомеханизмов, который видел Нагаев, давно вошел в пределы черты города.

Они пришли не для того, чтобы разрушать или овладевать ресурсами.

За плечами сервомеханизмов лежал долгий путь через вулканические пустыни, где высились застывшие, медленно ветшающие промышленные комплексы.

Каждый объект требовалось исследовать, восстановить систему, наладить производство первичных механизмов самоподдержания.

Движение отряда было медленным, но с каждым новым объектом они действовали увереннее, быстрее, воссоздавая едва не утраченную сумму технологий, способную привить в мертвом мире хрупкую, капризную жизнь.

Двигавшийся во главе отряда андроид остановился на перекрестке улиц.

Впереди высились завалы из опрокинутых, снесенных пронесшимся по улицам потоком воды машин, мусора, мебели.

Все это следовало убрать, восстановить, заново отремонтировать поврежденные этажи зданий.

Отряд разделился на небольшие группы, каждая из которых тут же занялась делом.

Андроид остался один. Некоторое время он контролировал действия подопечных, затем его отвлек включившийся канал связи.

– Дрейк, это ты?

– Ян? Рад тебя слышать. Где вы находитесь?

– В новом здании колониальной администрации. В кабинете Нагаева.

– Как он?

– Плохо. Френк, к сожалению, оказался прав. Тупиковая система.

– Он разрушен?

– Мы его не трогали. Он сам выбросился в окно. Поднимайся, есть о чем поговорить.

– Хорошо, Ян, я буду минут через десять. Не начинайте совещание без меня, ладно?

– Договорились. Будь осторожен. По прогнозу ливень вот-вот возобновится.

– Я понял.

Дрейк отыскал взглядом здание колониальной администрации.

Низкие свинцово-серые облака клубились над ним, грозя в любую минуту разразиться новым ливнем.

Он на миг залюбовался этой картиной мрачного буйства стихий.

У машины есть свое особое, неповторимое понятие красоты.

И еще – своя нечеткая логика, которую среди людей принято обозначать словом «фантазия».

Он научился любить этот мир, а значит, мог представить, что на смену мрачным краскам слепой стихии рано или поздно придет иная красота: ему вдруг привиделось бирюзовое небо в разводах перистых облаков, яркий диск солнца над шпилевидными вершинами небоскребов и теплые столбы света, наискось падающие меж высотных зданий…

Дрейк не верил в утопии, но знал: наступит день, и он проведет за руку детей Мари и Яна, чтобы показать им новый город, в котором каждый из них увидит свою неповторимую, сокровенную красоту.

Красоту, за которую их родители и он сам едва не отдали свои жизни, пройдя трудными тропами взросления разума, познав все – от слепой ненависти до любви.

…Первые капли дождя заставили его оторвать взор от неба.

Он снова увидел город таким, каков он был сейчас – пустой, заброшенный, полный страхов, нерешенных проблем, ощутил близкий пульс затаившейся за стенами зданий жизни…

Яростный порыв ветра едва не сбил его с ног.

Дрейк усмехнулся. Никто не говорил ему, что будет легко. Но разве не в борьбе заключен смысл жизни?

На его глазах под этими ураганными порывами ветра зарождалась новая форма цивилизации, где человек и искусственный интеллект впервые выступали как равные.