Глава 3
Одиннадцать лет спустя...
Планета Грюнверк не зря получила свое название. В переводе с одного из древних языков Земли оно означает «зеленый мир».
Действительно, одна из первых колоний человечества, возникшая в начальном периоде Великого Исхода, утопала в зелени садов, лесов и парков. Грюнверк не затронула Галактическая война, цивилизация планеты, насчитывающая в настоящее время всего восемнадцать миллионов человек, не испытала пагубного процесса утраты знаний, напротив, наука здесь продолжала развиваться, следуя путем глубокого изучения исконной биосферы, постоянного совершенствования синтеза земных и местных форм жизни .
Такой подход к колонизации дал положительный результат. Изначально бережное отношение к природе осваиваемой планеты позволило создать смешанную биосферу, в рамках которой теперь прекрасно уживались друг с другом представители флоры и фауны различных миров.
Постепенно Грюнверк превратился в огромный парк. На планете не существовало ни одного мегаполиса, самым крупным наземным сооружением являлся космический порт, обслуживающий исключительно пассажирские перевозки.
Однако ни один мир современности не может существовать без развитой промышленности. Грюнверк не стал исключением из правила: «зеленую планету» окружало множество орбитальных конструкций. В космос были вынесены все способные причинить вред экологии производства, здесь же располагались исполинские терминалы ультрасовременного космопорта, через который шел нескончаемый поток транзитных грузов, – Грюнверк, помимо прочего, являлся одной из важнейших узловых точек транспортной сети Центральных Миров.
Ольга Наумова, пресс-секретарь Столетова, работала в команде Романа Карловича около года, но на «зеленую планету» прилетела впервые – уроженка Элио, она в последнее время не покидала родной мир, представляя общественности позицию сенатора в периоды заседаний Совета Безопасности Миров, которые проходили один раз в три месяца.
Дел у Ольги хватало и в перерывах между рабочими сессиями главного института глобальной общегалактической системы безопасности, поэтому она чаще общалась с Романом Карловичем через сеть Интерстар, личные встречи происходили гораздо реже.
Столетова Ольга уважала, как человека целостного, принципиального; сенатор откровенно чурался той части политической жизни, что носит название «сенатского болота», предпочитая кулуарной подковерной борьбе прямые, откровенные выступления с трибуны Совета Безопасности.
В этом смысле Наумовой крупно повезло: на пресс-конференциях Ольге не приходилось изворачиваться и лгать, твердая позиция Столетова относительно ряда болевых, животрепещущих политических вопросов позволяла сотрудникам его команды выступать, опираясь не на размытые, двусмысленные формулировки, а говорить прямо, придерживаясь логичной, последовательной и понятной линии поведения Романа Карловича.
В свои двадцать пять лет Ольга уже чувствовала себя уверенно среди коллег, к ней быстро пришла известность, карьера складывалась более чем удачно, а вот в личной жизни как-то не везло. Возможно, причиной тому была постоянная занятость – когда полностью отдаешь себя делу, живешь в напряженном ритме неровного политического пульса Конфедеративного Содружества сотен Обитаемых Миров, личная жизнь вдруг начинает отходить на второй план, скользить мимо... но, несмотря на постоянную занятость, Ольга не переставала ощущать себя женщиной, порой она остро, с болезненной грустью чувствовала, как ее романтические порывы и стремления попросту разбиваются о постоянную нехватку времени и выработавшуюся за последнее время привычку придирчиво и проницательно оценивать собеседника...
Многие мужчины, проявлявшие к ней повышенное внимание, при близком, пристальном рассмотрении оказывались далеко не такими, какими хотели себя преподнести. Пару раз Ольга пыталась откровенно закрыть глаза на недостатки избранника, желая видеть только достоинства... но не получалось. Два горьких разочарования на некоторое время вообще отвратили ее от попыток наладить личную жизнь, но в глубине души она хранила трепетную, нерастраченную нежность – надежда встретить мужчину своей мечты не угасала, лишь пряталась все глубже, страшась новых предательств.
На Грюнверк она прилетела по делам: намечалось сложное заседание Совета Безопасности Миров, и Столетов заранее вызвал ее, чтобы в спокойной обстановке обсудить предстоящие выступления, набросать комментарии для прессы, выработать единую линию поведения, обозначить принципиальные позиции, где не должно быть даже малейших разногласий или двусмысленных высказываний.
Командировка на «зеленую планету» внезапно обернулась для Ольги своеобразным отпуском: днем они с Романом Карловичем работали по два-три часа, остальное время оставалось в полном распоряжении Наумовой. Особенно нравились Ольге прохладные, напоенные ароматами цветов и растений вечера, когда стихал ветер, медленно подкрадывались сумерки, над горизонтом всходили две крупных луны, а безоблачное небо вдруг волшебно превращалось в усыпанную яркими звездами бесконечность...
Резиденция сенатора Столетова располагалась посреди огромной лесопарковой зоны.
Центральный комплекс зданий утопал в зелени, над кронами деревьев возвышался лишь один этаж с несколькими террасами и открытыми смотровыми площадками.
В один из удивительных, теплых и в то же время напоенных бодрящей свежестью летних вечеров Ольга стояла в глубокой созерцательной задумчивости, облокотившись о перила, наблюдая, как медленно сгущаются сумерки.
Дышалось легко, свободно, от расположенного ниже парка струились волнующие, незнакомые ароматы, щебет птиц и звуки, издаваемые неведомыми ей насекомыми, сливались в удивительную гамму, в сумерках терялись очертания приземистых зданий, и казалось, что биосфера планеты не тронута вмешательством человека...
Лишь далеко, примерно в километре от усадьбы, взгляд Ольги уже не в первый раз замечал характерное зеленоватое сияние суспензорного поля, к которому примешивался бледный зеленовато-белый свет.
Она каждый раз задавалась вопросом: что же там может находиться, но потом забывала спросить о странном, с ее точки зрения, явлении.
Сегодня она опять заметила пробивающийся сквозь кроны деревьев свет.
Делать было решительно нечего: вечерний прием у сенатора уже завершился, спать не хотелось, и Ольга, охваченная внезапным исследовательским порывом, решила спуститься и пройти по аллее в направлении загадочного сияния.
...Под сенью деревьев царил таинственный сумрак, грозивший вскоре трансформироваться в непроглядный мрак, если бы не отраженный свет двух лун, начавших неторопливое движение по усыпанному звездами небосводу.
Ольга шла по аллее, прислушиваясь к пению ночных птиц, невольно внимая тревожащим воображение вскрикам неведомых ей животных.
Не слишком ли самонадеянно с моей стороны пускаться в прогулку по лесопарковой зоне, куда ночью могут заходить и обитатели иных, заповедных уголков этого региона планеты? – подумалось вдруг. О крупных, опасных для человека хищниках ее никто не предупреждал, но некоторые звуки, изредка долетающие из глубин леса, вызывали легкий холодок, скользящий вдоль спины.
Однако любопытство оказалось сильнее надуманных страхов. Ольга лишь невольно ускорила шаг, пока вдалеке не забрезжило то самое загадочное зеленовато-белое сияние.
Граница поля суспензорной защиты открылась ей неожиданно: аллея, оказывается, оканчивалась тупиком, далее начинался лес, на краю которого за редким кустарником располагалась поляна, – именно оттуда сочился свет.
Ольга невольно остановилась в нерешительности.
Свойства суспензорного поля были ей хорошо известны, смущало и настораживало другое – поляна и прилегающий кустарник буквально искрились в ночи, голые ветви почему-то уронили листья, а там, где они сохранились, пожухлую желтизну осеннего наряда окаймляло что-то белое, искристое, похожее на выпаренные кристаллы соли.
Иней...
В том регионе Элио, где располагался Раворград, зима являлась понятием условным, она ассоциировалась с незначительным похолоданием и выпадением дождей, снег Ольга видела лишь раз в жизни, но такие понятия, как «иней» и «лед», были ей хорошо знакомы после памятного экскурсионного тура в систему Эригон, где она побывала в знаменитых на всю Обитаемую Галактику подледных городах.
Здесь, наверное, проводится какой-то эксперимент, – решила она, приближаясь к границе защитного поля, и вдруг остановилась, пораженная внезапно открывшимся ракурсом восприятия: у края поляны, на расчищенной от снега площадке, стоял стол, подле которого располагалось несколько кресел и высился компьютерный терминал. На столе стояла ваза, в ней – букет, составленный из побегов замерзшего травянистого растения с узкими и длинными, покрытыми бахромой инея листьями, рядом курилась паром чашка с только что сваренным напитком коричневого цвета, за столом в задумчивой позе сидел легко одетый человек лет тридцати – тридцати пяти. Черты его лица невольно притягивали взгляд, было что-то суровое и в то же время спокойное, уверенное в застывшей мимике, едва приметная, несвойственная его возрасту сеточка ранних морщин разбегалась от уголков глаз незнакомца, тонкий с небольшой горбинкой нос, бледные в бело-зеленом свете щеки, упрямый, волевой подбородок, тонкая линия плотно сжатых губ, взгляд серых глаз, устремленный куда-то вдаль, – все это, вместе взятое, формировало таинственный, притягательный образ.
Ольга понятия не имела, кто он и как отреагирует на вторжение с ее стороны, но что-то внутри дрогнуло, сжалось, заставило сделать шаг, перейдя черту между влажным ночным сумраком лета и холодной искрящейся границей зимы...
В суспензорном поле тут же начал формироваться локальный проход, видимо, вокруг были расположены датчики, отреагировавшие на появление человека, одновременно Ольга почувствовала настоящее дыхание стужи, и с ее одеждой тут же произошли мгновенные метаморфозы: легкое летнее платье, сотканное из нановолокон, отреагировало на резкий перепад температур – в память микроскопических машин, управляющих структурой нановолокна, были заранее введены десятки описаний всевозможных вариантов одежды, но до этого момента Ольга пользовалась едва ли сотой частью потенциала ультрасовременной ткани, разработанной на основе высочайших технологий.
Через пару секунд холод исчез, остался лишь легкий нервный озноб, вызванный неординарностью происходящего. Взглянув на себя, Ольга увидела, что теперь одета по-зимнему, платье превратилось в легкую, но теплую шубку, туфли трансформировались в плотно облегающие мягкие сапоги из искусственной замши, закрывающие ноги выше колен, ее голова осталась непокрытой, но теплый воздух уже льнул к порозовевшим щекам – это начала работу встроенная система терморегуляции.
Локальный проход в суспензорном поле завершил формирование, оконтурившись точечными огоньками, обозначившими его габариты.
Незнакомец поднял взгляд и внезапно произнес:
– Проходите быстрее, Ольга Владимировна, иначе произойдет нежелательное колебание температуры.
Она удивилась, но сумела подавить волнение.
– Я вам помешала? Извините...
– Ничего страшного. Вы, наверное, увидели необычное свечение в парке...
– Да. – Ольга смутилась, что было для нее нехарактерно, и добавила, заставив себя улыбнуться: – Представляете, помчалась, как мотылек на свет.
Он улыбнулся в ответ, встал, отодвигая для нее кресло, и предложил:
– Присаживайтесь.
Она приняла приглашение.
Окружающее пространство казалось нереальным – чуть дальше, вне купола суспензорной защиты, благоухала летняя ночь, а тут на узловатых ветвях незнакомых деревьев лежал густой слой инея, поляну покрывал снег, пограничный кустарник стоял голый, лишь несколько так и не опавших, пожелтевших листьев сиротливо украшали заиндевелые ветви...
Незнакомец дождался, пока она присядет на край кресла, затем, будто волшебник, поставил перед ней вторую, точно так же курящуюся паром чашку с коричневатым, пахнущим пряностью напитком.
– Это настой трав с добавлением кофе и Диахра, – пояснил он.
– Спасибо. – Она подняла взгляд. – Вы назвали меня по имени. Мы знакомы?
– Нет. Но я осведомлен обо всех, кто находится на территории усадьбы сенатора.
– В таком случае...
– Зовите меня просто: Гюнтер. – Он сел напротив, взглянул на Ольгу и добавил: – Я личный телохранитель Ивана Столетова.
Ольга удивленно приподняла бровь.
– Телохранитель?
– Да. Мальчику одно время угрожала опасность. С тех пор он вырос, но я по-прежнему отвечаю за его безопасность.
– А это? – Ольга обвела жестом руки поляну с несколькими растущими в ее центре кряжистыми деревьями.
– О, это мое хобби. Господин Столетов позволил мне провести ряд экспериментов.
– И что вы тут выращиваете? – Ольга все еще не понимала, зачем посреди великолепного парка нужно было создавать фрагмент морозной зимы.
– Диахр, – ответил Гюнтер, жестом указав на три дерева, растущие в центре поляны.
Ольга изумленно посмотрела на него, затем молча взяла чашку с предложенным напитком, осторожно сделала маленький глоток терпкой, обжигающей жидкости и вдруг почувствовала, как слегка закружилась голова, исчез дискомфорт от ощущения холода, все будто преобразилось, приобрело иную, более яркую окраску восприятия, на душе стало легко, и вместо пробегающего по спине озноба в животе и груди разлилось приятное тепло.
Гюнтер также сделал небольшой глоток и спросил:
– Нравится?
– Неожиданные ощущения, – призналась Ольга, невольно кинув взгляд на кряжистые, узловатые деревья с распростертыми, будто руки, жилистыми ветвями. – Я никогда раньше не пробовала Диахр, но слышала, что нигде, кроме Флиреда, он не произрастает, а все попытки привить его на других планетах неизменно оканчивались полным провалом.
– Да, верно, – соглашаясь с ней, кивнул Гюнтер. – Но у моих предшественников попросту не хватало терпения, знаний и специального климатического оборудования. Дело в том, что год на Флиреде длится шесть универсальных лет, а сама планета обращается вокруг звезды по вытянутой эллиптической орбите, то удаляясь от светила, то приближаясь к нему. Зимой на Флиреде царит стужа, летом – невыносимая жара, и каждый сезон длится порядка двух лет относительно земного эталона.
– Удивительно. А как же там живут люди?
– Они на зимний период вынуждены уходить в специально оборудованные убежища и погружаться в криогенный сон, – со знанием дела ответил Гюнтер. – Вообще Флиред – удивительная планета.
– А почему вас привлек именно Диахр?
– Мне было интересно. Сложная задача, – лаконично пояснил он.
– Деревья молодые или старые? – Ольге все еще не верилось, что она действительно видит настоящий Диахр, о котором ходило больше слухов, чем правдивой, проверенной информации.
– Им один год. По меркам Флиреда, конечно, – тут же внес поправку Гюнтер. – Весной молодые саженцы развиваются очень быстро и к периоду наступления летней жары уже похожи на настоящие взрослые деревья, иначе им не перенести летнего зноя и последующей зимы.
– Скажите, Гюнтер, а сок добывают из листвы? Я что-то слышала о цветке безумия или бешенства... По-моему, речь шла именно о Диахре и содержащемся в нем наркотике.
Он усмехнулся.
– На самом деле все обстоит немного иначе, Ольга Владимировна, – вежливо ответил Гюнтер. – Диахр не содержит наркотических веществ. Растение выделяет стимулятор, известный под название «слеза Диахра» или «роса Диахра», который содержится в бутонах в период цветения. На лепестках во время невыносимой жары образуются маленькие капельки жидкости, предназначенные для существ, опыляющих соцветия. Роса не утоляет жажду, лишь придает сил небольшому по размеру зверьку, похожему на земную белку-летягу. Животное, в тщетной попытке утолить жажду, снует по веткам, собирая росу и опыляя соцветия. Находясь под воздействием стимулятора, один зверек способен за сутки полностью опылить до сотни деревьев.
– Наверное, он погибает от истощения и жары? – предположила Ольга.
– Нет. Период транса быстро проходит, Диахр цветет всего неделю, а вот накопленные в организме запасы уникального метаболического стимулятора помогают зверькам перенести зимнюю стужу. На Флиреде удивительная, не имеющая аналогов природа, за миллионы лет выработавшая свои механизмы выживания видов в контрастных, изменчивых и суровых условиях внешней среды, – охотно пояснил Гюнтер.
Ольга постепенно согрелась, окружающая обстановка больше не казалась такой вызывающе-чуждой, как вначале, но ее интерес к Диахру достаточно быстро угас, а внимание переключилось на Гюнтера.
Он тоже смотрел на нее, испытывая смешанные противоречивые чувства.
После коренной реконструкции его тела прошло почти десять лет. За это время он перестал ощущать кричащую ущербность неожиданной реинкарнации, время постепенно сгладило шоковые впечатления, полученные после выхода из энергосберегающего режима на безвоздушной планете системы Ожерелья.
Благодаря избыточному даже для современной модели андроида количеству нейрочипов, он не только сохранил целостность возродившейся личности, но смог продолжить развитие, усваивая огромное количество новой информации, не теряя при этом памяти о прошлом.
Лайкороновые мышцы, заменившие большинство сервоприводов, собственная температура тела, кожные покровы вместо пеноплоти, способность воспринимать окружающее зрением, обонянием, осязанием и слухом, не задействуя встроенных сканирующих комплексов, минимальная потребность в пище, воздухе и воде постепенно изгоняли из сознания комплекс неполноценности, Шрейб все чаще и дольше ощущал себя человеком.
Конечно, не все происходило так гладко, как могло бы показаться.
Его рефлексия, основанная на травматической памяти прошлого, поначалу прогрессировала, серьезно осложняя адаптацию в новой, изменившей коренным образом реальности.
Наибольший дискомфорт Гюнтеру доставляла бессонница, вернее – отсутствие потребности сна, когда ночи, проводимые в одиночестве, сильно угнетали, казались бесконечными, особенно поначалу, еще до посещения системы Дарвин. Пока облик древнего пехотного андроида был способен напугать гостей сенатора Столетова, ему приходилось проводить долгие вечерние и ночные часы в специальном встроенном шкафу, или, если выражаться общеупотребляемыми терминами, техническом боксе для домашних кибермеханизмов.
Это явилось серьезным испытанием для едва возродившейся личности. Долгими ночами, пока в особняке Столетовых шли, затягиваясь до самого утра, приемы и вечеринки с обязательным участием «нужных людей», он размышлял, чувствуя, что бесконечный анализ собственной памяти и происходящих вокруг событий в конце концов до добра его не доведут. Только привязанность к Ивану спасала Гюнтера от необдуманных поступков.
Постепенно он научился справляться с неизбежным ночным бездействием. По его настоятельной просьбе, под предлогом обеспечения безопасности Столетова-младшего, «технический бокс» смонтировали в спальне Ивана, с тех пор Гюнтер смог позволить себе входить в энергосберегающий режим, «дремать», оставив настороже пару сканирующих комплексов.
Этой привычки он не оставил и после того, как ему поменяли внешность. Собственно, если разбираться беспристрастно, то профессор Романов заново воссоздал истинный облик Гюнтера, а применение новейших материалов и технологий трансформировали андроида в киборга.
Теперь у него не было нужды прятаться от кого-то в шкафу; рядом со спальней подрастающего Ивана его бессменному телохранителю оборудовали собственную комнату с компьютерным терминалом, двумя креслами и кроватью.
Радикальные изменения благотворно повлияли на Шрейба.
Он по-прежнему не нуждался в сне, но постепенно нашел для себя множество полезных и увлекательных занятий, таких, как исследование межзвездной сети Интерстар, знакомство с новыми мирами, выращивание Диахра, изучение истории минувшего тысячелетия.
Призраки войны являлись к нему все реже, душевное равновесие временами казалось незыблемым, лишь изредка вдруг накатывала оглушающая тоска, порождающая чувство морального вакуума, духовной пустоты, когда Шрейб внезапно и остро начинал воспринимать людей как иных существ, – их суетность раздражала, некоторые поступки вызывали резкое неприятие, но Гюнтер справлялся с подобными приступами, не позволяя им выплеснуться наружу.
Он очень сильно изменился относительно того прототипа человеческого сознания, что послужило первоначальной матрицей для формирования его рассудка. Эмоции далекой войны, как казалось, задремали со временем, а потом и вовсе уснули, невостребованные, но не утраченные.
Так складывались обстоятельства. Никто ведь не станет спорить, что в большинстве случаев именно бытие определяет сознание и редко – наоборот. После успешной эвакуации с Первого Мира Гюнтер, попав на планету Грюнверк, постепенно обрел душевный покой. Множество факторов способствовало наступившим в нем переменам, но главным, конечно, являлась доброжелательная эмоциональная обстановка в доме Столетовых и исторически сложившееся положительное отношение жителей «зеленой планеты» к человекоподобным машинам.
Некоторое время Шрейб, конечно, ощущал внутренний дискомфорт.
Его сознание, фактически вырванное из преисподней, трудно интегрировалось в мирную жизнь, но время взяло свое, прошлое не потускнело, как бывает в памяти человека, но перестало быть актуальным, отошло на второй план.
Война, опустошившая душу, исковеркавшая разум, казалась ему худшим из зол, болезнью, массовым безумием, против которого хороши любые лекарства.
Медленно и тяжело он постигал науку сдержанности, учился не равнодушию, но полному самообладанию, отдавая предпочтение философским взглядам на мир, не имеющим ничего общего с конформизмом или бесчувственностью машины. Гюнтер вполне четко осознавал: возникни экстремальная ситуация, требующая его вмешательства, и он не останется в стороне от событий, но пока что судьба берегла его, жизнь на Грюнверке текла спокойно, размеренно, заботы по обеспечению безопасности Ивана отнимали не так уж много времени и сил – мальчик вырос, минула его юность, и сейчас двадцатилетний сын сенатора готовился пойти по стопам отца, посвятив себя межпланетной дипломатии.
В будущем это сулило немало хлопот, но, пока Иван не покидал родную звездную систему, изучая галактическое право в университете, у его личного телохранителя практически не возникало проблем.
Беспокойство доставляли лишь редкие визиты в отчий дом старшего сына Романа Карловича.
Олмер, занимавшийся бизнесом в секторе Корпоративной Окраины, не утруждал себя приличным поведением, не скрывая своего неприязненного отношения к Ивану и Дмитрию, но пока дело не заходило дальше косых взглядов и плоского сарказма, Гюнтер не вмешивался...
– О чем вы так глубоко задумались?
Голос Ольги вернул его в реальность.
Шрейб впервые за последние годы испытывал неловкость, не зная, как себя вести.
Похоже, она не подозревает о моей истинной сущности...
В глазах его негаданной гостьи метались искорки грусти, надежды, неудовлетворенности жизнью, хотя Ольга Нечаева занимала высокое, привилегированное положение в команде сенатора Столетова, ей, наверное, грех было жаловаться на судьбу, но женщины пока что оставались для Гюнтера неразрешимой загадкой: их поведение, мотивации фактически не укладывались в рамки логики, ставшей стержнем самосознания Шрейба.
Сейчас ее взгляд внезапно всколыхнул в его душе что-то давно утраченное, позабытое или, быть может, не испытанное в полной мере, перечеркнутое той страшной войной и не возрожденное вновь...
– Я думал о капризах судьбы, посылающей нам негаданные испытания, – произнес Гюнтер, все острее и беспокойнее ощущая, как что-то быстро и неуловимо вторгается в привычное восприятие, накладывается мятущимся чувством тревожного ожидания на каждую мысль...
– Я, по-вашему, каприз судьбы? – Ольга притворно нахмурилась, затем, взглянув на Гюнтера, не выдержала и рассмеялась: – Вы так холодны, рассудительны и спокойны, что мне становится зябко.
Шрейб, не ожидая подвоха, предположил:
– Быть может, система терморегуляции барахлит?
Она восприняла его слова как попытку неудачно пошутить.
– Смеетесь надо мной? – Ольга допила последний глоток напитка, чувствуя несвойственную ей робость, неуверенно встала и вдруг, поддавшись секундному порыву, обошла стол, склонилась к Гюнтеру и коснулась теплыми губами его щеки. – Спасибо за интересный рассказ. – Она отступила на шаг, затем обернулась и добавила: – Я зайду завтра, если вечер будет свободен, ладно?
– Конечно. – Он встал, желая проводить ее, не протестуя против решения Ольги уйти, но она отрицательно покачала головой. – Не нужно. Вы странный человек, Гюнтер. Я обязательно приду.
Еще секунда, и она исчезла, будто растворилась в нежно-зеленом сиянии суспензорного поля, а он остался стоять подле стола, глядя на вазу, в которой искрились покрытые инеем ветви.
Ее слова пульсирующим эхом вновь и вновь отдавались в рассудке, на щеке Гюнтера пылало прикосновение ее губ, в душе стыло непознанными ощущениями внезапное открытие: профессор Романов, оказывается, не сообщил ему о потенциале чувственных реакций, заложенных в структуру искусственной нервной системы, управляющей живыми кожными покровами.
Или ее прикосновение пробудило частичку моей дремавшей до сих пор памяти?
Гюнтер в замешательстве стоял, тщетно пытаясь логически оценить глубину пронзивших его ощущений и чувств.
Внезапный срыв близился, он подступал волнами давно позабытой дрожи, но прикосновение женщины, тепло ее губ, фраза, признающая в нем человека, пробудили неадекватную реакцию: усиливающаяся бесконтрольная дрожь внезапно швырнула рассудок Шрейба в омут воспоминаний, закрутила его, как порыв осеннего ветра закручивает пожухлый кленовый лист...
Дрожь.
Неимоверное напряжение всех моральных и жизненных сил.
Тонкий визг сервомоторов, тяжкая поступь «Фалангера», ритмичные толчки отдачи от непрерывной работы импульсных орудий, располосованная росчерками лазерных разрядов, разодранная взрывами реальность, хриплые, надорванные голоса в коммуникаторе, пыль, камни, дым, разрывы, и опять непрекращающаяся, бесконтрольная дрожь, когда нервный вскрик, пришедший по связи, вдруг оборвался близким хлопком аварийно-спасательной катапульты, выбросившей пилот-ложемент из рубки изувеченного «Хоплита»...
– Граф?
Тишина.
Легкая серв-машина, остановившаяся в десятке метров от «Фалангера» Гюнтера, внезапно вспыхнула, как факел.
Он ушел в срыв.
Шрейб сейчас не принадлежал реальности, им овладел приступ травматической памяти, и чувство, порожденное поцелуем женщины, внезапно трансформировалось в страшные, но понятные ощущения.
Дрожь и смерть.
Война стерла из сознания Гюнтера слово «любовь», точнее, не слово, а то, что оно обозначает...
Он потерял ее и теперь стоял, не в силах вернуть или хотя бы вспомнить то чувство...
* * *
Ольга плохо спала этой ночью.
Ей было душно, воздух казался густым, тяжелым, мятущиеся в душе предчувствия упрямо и зыбко, почти нереально возрождали образ Гюнтера: он казался ей таким одиноким, сильным, погруженным в самого себя, замкнувшимся, но что удивительно – она воспринимала его целостно, без фальши, непонятный, но сладкий холод короткого общения с ним вызывал ответное чувство тепла, он, как ни один мужчина, сумел заполнить ее мысли, заинтриговать, не предприняв для этого особых усилий.
Душную, почти бессонную ночь сменил день с его заботами и встречами – впервые она слушала Столетова невнимательно, теряла нить разговора, ловила себя на посторонних мыслях.
Жаркий день тянулся бесконечно.
Ольге в какой-то момент стало страшно: почему все вдруг изменилось так резко, неожиданно, отчего она сидит сама не своя, слушая сенатора, но фактически не воспринимая его слов?
Она влюбилась.
Страшась признаться себе во внезапном, вспыхнувшем, будто лесной пожар, чувстве, Ольга лишь разжигала его – бесконечный день прошел, как в полусне, а вечерняя прохлада вдруг принесла тревогу, неопределенность и неуверенность: она боялась расспрашивать кого-либо о Гюнтере и в то же время хотела хоть что-нибудь узнать о нем, но задать прямой вопрос так и не решилась, не смогла заставить себя поговорить ни с Иваном, которого хорошо знала, ни с Дмитрием, младшим сыном сенатора.
Близился вечер.
Отказавшись от ужина, Ольга вышла на террасу, ощущая такое волнение, словно все в мире утратило смысл, и лишь приближающийся час встречи имел значение – она ждала и одновременно страшилась назначенного ею же самой свидания; это походило на легкое помешательство, затмение рассудка – никогда в жизни она не испытывала таких острых и сладких мук неопределенности...
Наконец начали понемногу сгущаться сумерки, сердце сначала замерло, а затем несколько раз глухо стукнуло в груди, когда в конце знакомой аллеи она различила слабое, постепенно разгорающееся с приходом темноты сияние – свет, излучаемый полем суспензорной защиты, как и вчера, смешивался с белым, холодным, но ничуть не отрезвляющим бликом, – мороз пробежал по коже, когда она представила заснеженную поляну, покрытые искрящимся инеем деревья и его...
В смятении предчувствий и неопределенности она спустилась в парк, прошла по аллее, несколько раз порываясь развернуться и бежать назад, пока не оказалась у границы пожухлого, уронившего листву кустарника.
Раздвинув голые ветви, Ольга, не обращая внимания на трансформацию своей одежды, увидела запорошенную снегом поляну, в пространстве которой все разительно изменилось: три узловатых дерева по-прежнему высились в центре, но теперь их окружали глыбы брызжущего отраженным светом льда, в которых угадывались виденные где-то, смутно знакомые формы, несущие ощущение чего-то зловещего, непоправимого...
Пока она стояла, пораженная увиденным, поле суспензорной защиты сформировало локальный проход.
Гюнтера нигде не было видно. Сердце Ольги стучало так, словно пыталось вырваться из груди, она сделала один шаг, другой, пока не оказалась на поляне подле вырезанного из глыбы полупрозрачного льда изваяния.
Она едва дышала, глядя на исполинский четырехпалый ступоход тяжелой серв-машины, вдавивший мерзлую землю в том месте, где вчера стоял стол и кресла.
Ее взгляд скользнул выше, услужливая память окончательно восприняла образ гротескной фигуры – перед ней возвышалась выполненная изо льда тяжелая серв-машина класса «Фалангер». Ольга не раз видела подобные механизмы по сферовизору, но этот выглядел странно и страшно, одновременно вызывая ничем не мотивированное чувство сопереживания, боли, идущее из глубин потревоженной, растерзанной противоречивыми ощущениями души.
– Гюнтер?
Тишина.
Ее голос прозвучал глухо в вязкой, мерзлой мгле, которая, как казалось, сгущается подле трех окруженных скульптурной композицией деревьев.
Ольга растерялась. Его явно не было тут. Но кто, кроме Гюнтера, мог создать эти фигуры, словно вставшие в страшный хоровод?
Конечно, их вырезал он, наверное, для меня, пытаясь что-то сказать или передать посредством молчаливых ледяных фигур?
Растерянность Ольги граничила с отчаянием.
Почему он не пришел? Зачем мне нужны холодные глыбы льда, когда в груди пылает огонь?
Она вновь подняла взгляд, сделала шаг, невольно обходя ледяные фигуры, выполненные в натуральную величину.
Постепенно ее глаза свыклись с искрящимися бликами, и, различив детали, Ольга вдруг поняла, почему у нее на фоне явного гротеска возникло ощущение страшной правдоподобности: контур исполинской серв-машины был словно смазан в движении, так порой выглядят сделанные на скорости снимки... Часть деталей боевого сервомеханизма казалась поврежденной, словно до нее тут побывал неведомый вандал, сокрушивший хрупкое ледяное изваяние, но, присмотревшись внимательнее, она поняла – это не дефекты льда и не следствие чьего-то варварского злого умысла: выбоины и трещины ткали рисунок ужасающих повреждений, в броне исполина зияли дыры, из которых, застыв в жутком правдоподобии, вырывались ледяные сполохи пламени и оконтуренные инеем клубы остановившегося в движении дыма...
Гюнтер... Где же ты? Почему не пришел? Зачем оставил мне это жуткое, ледяное послание?
Она шагнула дальше и увидела фрагмент острых скал, в которые врезалась покореженная конструкция катапультированного пилот-ложемента. В кресле пилота среди погнутых амортизационных дуг, безвольно уронив голову, застыла человеческая фигура. Ольга едва не вскрикнула, подойдя ближе, различив выражение муки и резанувшего по нервам облегчения застывшей навек мимики – мертвый пилот впитал ужас смерти и приветствовал ее в последний миг бытия, как освобождение из пылающего ада войны.
Еще один шаг, новая смена ракурса, и перед Ольгой возникла еще более странная и жуткая фигура: человек и сервомеханизм андроидного типа слились в единое целое, перед ней возвышалось изваяние, похожее то ли на сиамских близнецов, то ли на древнего мифического Януса – два лица, принадлежащие одной фигуре, смотрели в противоположные стороны. Лицо человека несло печать обреченной усталости, безысходности, застывшая, лишенная мимики маска пехотного андроида отражала полное равнодушие, безучастность к окружающему...
Она пыталась всмотреться в черты человека, но не узнала их.
Еще один шаг.
Роща ледяных деревьев, искаженное страхом лицо ребенка, обхватившего за шею странное животное, похожее на пса...
Ольга уже не контролировала себя, ее как будто выбросило в иную, совершенно незнакомую, чуждую ей реальность, из которой нет выхода...
Еще один шаг.
Руины каких-то разбитых укреплений, легкая серв-машина класса «Хоплит», превратившаяся в факел, объятая ледяными языками пламени, рвущегося из множества пробоин в броне.
Круг замкнулся.
Она вновь увидела зыбкую фигуру «Фалангера».
– Гюнтер!
Тишина в ответ.
Лишь огромными хлопьями срывается с веток потревоженный громким вскриком иней...
На глаза Ольги навернулись слезы.
Она ничего не понимала, но внутри уже разлился холод, словно пожиравший ее огонь угас, превратившись в застывшие навек языки ледяного пламени.
Он хотел что-то сказать ей, но понимание сути происходящего лежало где-то в иной плоскости бытия, вне рамок ее жизненного опыта.
Не в силах находиться в ледяном безмолвии, она, едва осознавая собственные действия, вдруг развернулась и кинулась прочь, через не закрывшийся проход в суспензорном поле, во тьму и душное тепло летней ночи, под сень живых деревьев...
Станция гиперсферной частоты системы Грюнверк в эти минуты автоматически вышла на связь с планетой. Передача шла из глубин космоса, по плавающему каналу ГЧ, без возможности вычислить источник данных. Направленный луч, расходясь широким конусом, накрыл парк, окружающий резиденцию сенатора, и Ольга вдруг остановилась, будто налетев на невидимую, но ощущаемую ею преграду.
Через секунду она развернулась и пошла в совершенно ином направлении, забыв, что бежала, спасаясь от собственного чувства, сначала вспыхнувшего, а затем жестоко замерзшего.
С нею случилось что-то непоправимое.
Чуждая воля внезапно вторглась в рассудок, заставив забыть обо всем и повернуть к зоне парковок, где стояли несколько флайботов, принадлежавших сенатору Столетову.
Через несколько часов Ольга пришла в себя. Она помнила лишь безумную, сжигавшую ее вспышку чувства и жестокое разочарование, испытанное на заснеженной поляне среди жутких, непонятных разуму фигур.
Ее дела на Грюнверке были завершены, сенатор накануне пригласил ее отдохнуть, провести неделю в его резиденции, но теперь подобная перспектива казалась Ольге невозможной.
Оставив Роману Карловичу электронное послание с короткими, сбивчивыми извинениями, она через сеть узнала, когда отправляется ближайший рейс на Элио, и, заказав билет, стала торопливо укладывать вещи.
Она не хотела оставаться здесь, ее страшила сама вероятность случайной встречи с Гюнтером.
Ольга покинула Грюнверк, так и не узнав, кто он на самом деле, а через сутки внезапные, страшные события вмиг вытеснили из ее сознания всю романтическую чушь.
Гюнтер тоже не спал той ночью.
Внезапное появление Ольги, порыв ее страсти ввергли его в пучину негаданных ощущений и чувств, о способности к которым он даже не подозревал.
Срыв, произошедший накануне, отпустил, он с трудом обрел шаткое равновесие, пропуская шквал обрушившихся, обретенных и разбуженных эмоций через призму самоанализа.
Природа создала любовь.
Название чувству, в основе которого лежат миллиарды лет эволюции, стремление продолжить свой род, оставить потомство, придумали люди. Научившись давать определения эмоциям, человек, как казалось, ушел от инстинктов, поднявшись выше... или пав ниже, – ведь продолжение рода уже не играло ключевой роли, любовь приносила невыносимое наслаждение или столь же невыносимую муку, а шаг от одной крайности к другой, на самом деле такой маленький, незаметный, часто вел к роковым, непредсказуемым последствиям.
Страшнее всего – равнодушие.
Гюнтер постиг его глубину на собственном опыте: не человек, но и не машина, он долгое время считал себя кем-то иным, тщательно запрещал себе действовать как механизм, но и не стремился обрести откровенно человеческие черты...
Беда Шрейба заключалась в том, что он никогда никого не любил.
Он воевал. Иные чувства полнили тогда душу, они и запомнились, а вот любовь прошла стороной, и теперь он не знал, где начинается или зарождается это чувство, не мог его вспомнить, как ни старался.
Равнодушие. Оно возникало по разным причинам: порой от бессилия что-либо изменить, порой от нежелания лезть со своим уставом в чужой монастырь, но прошлое и настоящее вдруг смешались, все изменилось со внезапным появлением Ольги, стало совершенно другим, и тогда Гюнтер ощутил страх.
Его срыв, столкнувший рассудок в пропасть оживших травматических воспоминаний, выплеснулся накануне ночью в виде гротескных ледяных фигур, вырезанных лазером в порыве настоящего неистовства.
К утру он ощущал себя полностью опустошенным, словно на небольшой поляне материализовалось прошлое, которое он долго и тщательно скрывал...
Оля...
Он понимал, что не подойдет к ней, ведь Ольга наверняка узнает, что он киборг с перерожденным сознанием человека.
Вряд ли такое откровение придется ей по душе, но она не спросила его ни о чем, а он не сказал – не успел или не решился, и вот теперь ему вольно или невольно пришлось уйти в тень.
Он не хотел причинять ей боль объяснениями. Гюнтер попросту не пошел в тот вечер в свой маленький мирок, надеясь, что Ольга тоже никуда не пойдет, узнав, кто он на самом деле.
Они больше никогда не увидятся, но Гюнтер понимал, что теперь будет хранить ее образ, что бы ни случилось, сколько бы времени в этом мире ни отпустила ему судьба.
Ольга разбудила внезапные, негаданные, непознанные грани его мироощущения, восприятия, подарила взрыв эмоций и чувств, заставила глубоко задуматься, что же на самом деле произошло при операции по коренной реконструкции его тела? Зачем профессор Романов, руководивший экспериментом, имплантировал в кожу и мышцы не только нервные окончания, дающие возможность осязания, но и зарезервировал потенциал глубоких, сложных биохимических процессов, способных влиять на состояние искусственных нейросетей?
Гюнтер внезапно понял – в нем заложен огромный эмоциональный потенциал, присущий настоящему человеку. Но почему он не испытывал ничего подобного ранее?
Судя по всему, над ним поставили эксперимент, призванный подтвердить или опровергнуть теоретические разработки, вероятно, ни сам Романов, ни кто-либо другой в точности не знал, заработает ли вообще сложнейший механизм чувственного восприятия мира, и если да, то окажет ли комплекс биохимических реакций влияние на искусственные нейросети?
Он намеренно создавал на основе меня совершенно новый тип кибернетического организма, при определенных условиях фактически неотличимый от человека, но управляемый, гораздо более выносливый и неприхотливый, чем человек.
Так кто же я на самом деле?
Мысли не давали покоя, он преобразился. Ольга, сама того не подозревая, пробудила его, заставляя вновь и вновь анализировать прожитое.
Гюнтер понимал: перевернута новая страница в его сознании, жизнь уже никогда не станет прежней, похожей на размеренное существование, грядут радикальные перемены, потребуется время и немалые усилия, чтобы окончательно разобраться в себе...
Судьба, словно насмехаясь над ним, решила иначе.
Уже наступало утро, небо просветлело полоской зари, звезды меркли, легкий ветерок невнятно шумел кронами деревьев.
Начинался новый день, и Гюнтер повернул к парковочным площадкам. Через пару часов ему предстояло сопровождать Ивана в университет.
Роман Карлович уже встал, окна его апартаментов тускло светились в рассветных сумерках, потом на глазах Гюнтера они стали гаснуть одно за другим – сенатор сегодня отправлялся в столицу, перелет до которой занимал два часа, а ему необходимо успеть к утреннему заседанию правительства.
Шрейб задержался, чтобы случайно не столкнуться с Ольгой, – он еще не знал, что она покинула территорию усадьбы после полуночи.
По соседней аллее прошла группа охраны, их флайбот должен стартовать первым, затем показался и Роман Карлович, он шел уверенной, размашистой походкой, полной грудью вдыхая прохладный утренний воздух. Его сопровождали лишь двое личных телохранителей, один из них заметил сигнатуру Шрейба на сканерах и едва заметно кивнул в его сторону, давая знать, чтобы тот оставался на месте.
Гюнтер ответил в диапазоне работы служебных коммуникаторов, послав короткий условный сигнал идентификации.
Сенатор с телохранителями проследовали мимо, а вскоре два флайбота один за другим взмыли в небеса.
* * *
Солнце уже взошло над линией горизонта, Иван завтракал, Димка еще валялся в постели, не желая вставать, Гюнтер уже облачился в строгий деловой костюм и терпеливо прохаживался по террасе, когда у горизонта внезапно появилась стремительно растущая в размерах точка, через несколько мгновений превратившаяся в патрульный флайбот, принадлежавший, судя по опознавательным маркерам, службам немедленного реагирования.
Гюнтер насторожился, послал запрос в сеть, но никаких вразумительных пояснений не получил: автоматические информационные каналы, как обычно, передавали разного рода технические данные, ни о каких катастрофах или преступлениях в них не сообщалось, но Шрейб, заметив, что машина службы МЧС заходит на экстренную посадку, решил выяснить, в чем дело: ему через четверть часа сопровождать Ивана, и быть в курсе событий он попросту обязан, не важно, засекречены они или нет.
...На посадочной парковке царила необычная суета.
Шрейб, перед которым служащие по привычке расступались, беспрепятственно вышел к разметочному кругу, где офицер в форме министерства по чрезвычайным ситуациям о чем-то беседовал с управляющим поместьем.
– ...Нет ничего необычного. Все как всегда, – долетел до него нервный, взвинченный голос управляющего. – Скажите, офицер, ради всего святого, он жив?
Тот лишь горестно покачал головой в ответ.
– Все погибли. Флайбот охраны разбился первым, вслед за ним рухнула машина сенатора. Никто не спасся. Совершенно необъяснимый отказ автоматики. Они шли на достаточной высоте, чтобы перейти на ручное управление, но этого не произошло. Соберите всех, кто находится на территории поместья, через пару минут прибудет следственная бригада. Есть все основания предполагать, что было осуществлено тщательно спланированное покушение на сенатора.
Гюнтер застыл как вкопанный.
Слова незнакомого офицера хлестнули, словно внезапный удар, нанесенный наотмашь, он даже покачнулся, в первые мгновения не в силах принять и осмыслить страшную весть.
Что же я скажу Ивану и Димке?.. – метнулась в рассудке одинокая, тоскливая мысль.
– Кто-нибудь покидал территорию поместья накануне вечером или ночью? – долетел до него очередной вопрос, заданный офицером.
– Ольга Нечаева, пресс-секретарь Романа Карловича. Кажется, за нею приходила машина незадолго до полуночи.
– Куда и зачем она отправилась?
– Вообще-то я не в курсе. Наверное, в космопорт. В час ночи как раз стартует челнок к рейсу на Элио.
– Хорошо, я проверю. Соберите людей и подготовьте помещения для работы следственной бригады.
Гюнтер медленно отступил назад, смешался с толпой ничего не понимающих, встревоженных служащих поместья и, оказавшись вне поля зрения офицера, быстрым шагом направился к боковому входу в здание.
Как бы тяжело ему ни было, но сообщить Ивану и Диме о гибели отца он должен сам. Лучше он, чем кто-то посторонний, равнодушный, сочувствующий приличия ради или в силу профессиональной обязанности...
Что же я скажу им?..
Впервые за минувшие одиннадцать лет Гюнтеру стало так тоскливо и тошно, что он растерялся, не зная, как себя вести, что делать, ведь он искренне, бескорыстно успел привязаться и к Роману Карловичу, и к его детям...
Планета Грюнверк. Два месяца спустя...
Последовавшие за трагической катастрофой дни Гюнтер провел в постоянных свалившихся на его плечи хлопотах. Гибель Романа Карловича в буквальном смысле перевернула жизнь всех, кто был близок к сенатору или хотя бы в малой степени зависел от него, но больше всего, конечно, досталось детям.
Мать Ивана и Дмитрия постоянно не проживала на Грюнверке, она появилась лишь в день похорон и тут же исчезла, толком не повидавшись с сыновьями. Гюнтер никогда не лез в сложные семейные взаимоотношения семьи Столетовых, но поведение молодой женщины задело его. Оказывается, в жизни Романа Карловича не все складывалось так просто и понятно, как могло бы показаться со стороны.
Шрейбу сейчас некогда было разбираться в себе. Чувственное восприятие мира росло, ширилось, но все происходило на фоне трагедии, которую он воспринимал как личное горе.
Сложно поручиться, сознательно утаивали от Ивана подробную информацию, касающуюся обстоятельств гибели отца, или нет, но Гюнтер отчетливо понимал, что начавшееся расследование тут же заглохло: блоки автопилотов, по словам следователей, оказались полностью уничтоженными, дублирующие системы управления не включились при отказе основных, так называемые бортовые «черные ящики» по непонятной причине отсутствовали. Их не изъяли после катастрофы, а лишь установили факт неполной комплектации флайботов сенатора и его охраны.
Иван очень любил отца и после его гибели впал в черную меланхолию: его ничто не волновало, не вызывало интереса, он попросту выпал из реальности, выключился из событий, и Гюнтеру, у которого сразу возникло множество вопросов относительно катастрофы, пришлось действовать на свой страх и риск.
Усилия, приложенные Шрейбом, не принесли ощутимых результатов. Прямых улик, указывающих на заранее спланированное убийство, не было, либо их тщательно скрывали. Тогда Гюнтер обратился к информации косвенной. Он собрал все данные относительно метеоусловий, в которых проходил роковой полет, с заведомым риском для себя достал технические данные предполетного тестирования флайботов, затем создал точные виртуальные копии машин и начал моделирование различных ситуаций, варьируя отказ систем автоматического пилотирования по временны́м отрезкам – от мгновенного до растянутого в некий промежуток времени.
Катастрофы у Гюнтера не получилось.
Отказ систем управления был заранее предусмотрен конструкторами дорогостоящей и чрезвычайно надежной модели машин. Даже тот факт, что дублирующие цепи управления не включились, не вел к гибели сенатора и его личной охраны. Флайботы марки «Хергель» обладали уникальными аэродинамическими свойствами и оснащались ультрасовременной системой безопасности пассажиров; по всем раскладам высота в тысячу метров не являлась роковой – вот единственный вывод, к которому пришел Гюнтер. Роман Карлович отделался бы испугом, парой ушибов, может быть, переломом, и то не факт.
Тогда почему он погиб?
Ответ на заданный самому себе вопрос Гюнтер получил, тайком пробравшись на специальную стоянку управления полиции, где хранились обломки двух «Хергелей».
Тщательно, сантиметр за сантиметром, осмотрев обе машины, он обнаружил на дюзах верхней полусферы, предназначенных для аварийной смены эшелона высоты (например, при возникновении внезапной угрозы столкновения с другим летательным аппаратом), следы интенсивного нагрева, ясно свидетельствующие о работе корректирующих двигателей с огромной, несвойственной для них нагрузкой.
Для Гюнтера все встало на свои места.
Он проверил еще и станцию ГЧ системы Грюнверк. Подробную информацию получить не удалось, он лишь узнал о двух включениях канала плавающей гиперсферной частоты – первая передача данных прошла незадолго до полуночи, вторая велась синхронно с катастрофой.
Теперь у Шрейба уже не возникало сомнений, что сенатора убили. Некто, готовя устранение Романа Карловича, всерьез рассчитывал списать все события на несчастный случай, роковой отказ автоматики и, нужно сказать, преуспел в своем черном замысле. Доказать Гюнтер ничего не мог по простой причине: никто не станет слушать киборга. Но для самого Шрейба события уже не представляли загадки. Отключив автопилоты дистанционной командой через сеть Интерстар, неизвестный подал управляющий сигнал на маневровые двигатели верхней полусферы. Полученный импульс реактивной тяги толкнул машины навстречу земле. В результате, вместо того, чтобы спланировать, оба флайбота камнем рухнули вниз, мгновенно превратившись в груду пылающих обломков.
Следующий вопрос, который встал перед Шрейбом, звучал в формулировке древней истины: ищи, кому это выгодно...
Несколько недель он наблюдал за расследованием и кадровыми подвижками в сенате Грюнверка, пока не пришел к выводу, что смерть Столетова не являлась следствием борьбы за власть в высших политических кругах планеты.
Он проявил дотошность, ежедневно рискуя быть схваченным за незаконной добычей информации, но итогом усилий Гюнтера стала уверенность – искать убийцу нужно не на «зеленой планете».
В таком случае – где?
Никаких коммерческих проектов Роман Карлович не вел, за единственным исключением: он учредил для старшего сына Олмера фирму, выросшую за прошедшие годы в мощную корпорацию «Райт-Кибертроник».
Шрейб мог бы привести тысячи примеров, когда змеиный клубок родственных отношений, вкупе с алчностью, приводил к убийству.
Неясными оставались два момента.
Во-первых, кто-то должен был накануне покушения проникнуть на стоянку и настроить блоки автоматического управления на прием внешней команды.
Во-вторых, Гюнтер не считал Олмера глупцом, тот должен был хотя бы предположить, что завещание отца не передаст ему абсолютной власти над «Райт-Кибертроник», а, напротив, ограничит ее, как, собственно, и случилось.
Существовало еще одно обстоятельство, о котором часто, но безрезультатно и мучительно размышлял Гюнтер.
Ольга покинула планету накануне ночью, утром произошла катастрофа, вполне естественно, что пресс-секретарь сенатора тут же попала под подозрение. Ее пытались разыскать, но безуспешно.
След Ольги терялся. Она заказала билет до Элио, но не явилась на посадку.
* * *
Спустя два месяца после похорон отца Иван с трудом сдал выпускные экзамены в университете межгалактических отношений. Теперь ему предстояло пройти практику и защитить диплом, но как и где он планирует провести короткие каникулы, куда его распределят на практику, Гюнтер не знал и ждал от молчаливого, замкнувшегося в себе молодого человека неожиданных, спонтанных решений.
Он не ошибся в своем предвидении.
В один из хмурых осенних дней начала октября Иван, находясь в крайне раздраженном состоянии, внезапно объявил, что принял приглашение Олмера и вместе с Димой покидает Грюнверк, отправляясь в сектор Корпоративной Окраины.
Гюнтер тщетно пытался отговорить его от опрометчивого, необдуманного шага – Иван, находясь во власти горя, стал упрямым и несговорчивым, объявив, что уже принял решение и не отступит от него.
Шрейбу оставалось лишь подчиниться, хотя его не покидало ощущение, что визит на Окраину обернется еще одной бедой.
