Эпилог
Небо в алмазах

«…Я долго думала, стоит ли мне вести этот дневник. Несколько раз бросала, жгла исписанные скверными, быстро выцветающими чернилами листы в печке (а бумага, даже самая грубая, теперь стоит приличных денег) — и все же вновь и вновь возвращалась к нему. Наверное, таково свойство души человеческой: нам необходимо доверить кому-нибудь наши тайны, и эта тетрадь ничуть не хуже местного исповедника. По крайней мере, мне не придется никого убеждать. Я пишу по-славянски; этот язык, по-моему, знаем лишь мы с Потапом — и ни я, ни он до сих пор не встречали бывших соотечественников. Я, Маленькая Ласка Светлова, или же Лэсси Светлоу, как меня теперь называют, ныне гражданка Глории. Это слово в переводе означает «Славная». Уже не упомнить, кто именно впервые назвал так наш маленький мир; но имя прижилось, и мы теперь глориане. Будь моя воля, планетку нарекли бы «Беспокойная» — это прекрасно отражает всю ту неразбериху, что творилась здесь после Судного Дня, да и вообще… Если смотреть правде в глаза, мы — беспокойный народец. По меньшей мере две трети населения — это бывшие каторжане; впрочем, не стоит забывать, что законы Альбиона отправляли на каторгу за такую мелочь, как украденный кусок хлеба… Все-таки здорово, что Империя перестала существовать. Наши теперешние законы гораздо справедливее и чем-то напоминают кодекс моей далекой (и, увы, недостижимой теперь) родины, а их суровость… Ну что ж, там, где мужчины, а зачастую и женщины постоянно носят с собой оружие, не может быть иначе. Глория перестала быть частью огромного континента, известного как Земля Чудовищ, — но сами ящеры никуда не делись, нам приходится делить с ними нашу новую родину. Со временем, конечно, мы истребим самых опасных и беспощадных тварей; это всего лишь вопрос времени.

Забавно: перечитывая написанное, я поймала себя на мысли, что в жизни не изъяснялась такими длинными и велеречивыми фразами. Пожалуй, идея с дневником и в самом деле не столь уж плоха: что, если со временем он поможет мне лучше понять хотя бы саму себя? Нам вообще многое теперь приходится осознавать заново, начиная от собственного места в мире до его устройства и законов, им управляющих. Более полутысячи малых планет (пятьсот шестьдесят две, если быть точной: я помню, что видела это число в записях Льва Осокина, а недавно его опубликовали в газетах — Астрономическое общество Глории не сидит сложа руки) вращаются по сложным орбитам. Ни Солнца, ни Луны больше нет. Первое заменяет скопление шарообразных светящихся тел в центре системы, вторую — сотни малых миров, мерцающих в ночном небе: топазы, опалы, аквамарины. Это и впрямь очень красиво: они все разные, словно самоцветные камни, брошенные на синий бархат небосвода. Именно синий, а не черный: ночью теперь не бывает по-настоящему темно. А звезд больше не видно, да и существуют ли они хоть где-то? Это кажется невозможным, невероятным — но… Если наш мир и впрямь — всего лишь текст, написанный Знаками, то и Солнце, и мельчайшая из песчинок на морском берегу суть объекты равновеликие. И то и другое — не более чем слово. Сильвио Фальконе считает, что Огненные Планеты, наши дневные светила, созданы из внутренних областей Земли, из ее мантии и ядра. Быть может, он прав; даже наверное. Сильвио, безусловно, один из умнейших людей нашего времени. Впрочем, я никогда не забываю того, что рассказывал об этом человеке Джек. Не думаю, что мы когда-нибудь станем друзьями.

Тогда, увидев крушение мира, став свидетелями образования малых планет (сперва титанические куски тверди неправильной формы, парящие в небе, но чем дальше — тем более округлые очертания они принимали), мы были поражены, раздавлены чудовищностью постигшей нас катастрофы. Мы объединились — вчерашние враги, преследователи и преследуемые. Пинкер, похитивший меня старик, взялся отвести нас обратно, в Новый Йорк. Мы еще не знали, что города больше не существует, и строили планы, с подозрением косясь друг на друга. Идти было тяжело. Привычные ориентиры исчезли: ни Солнца, ни Луны, ни звезд; линия горизонта — рукой подать, вдобавок с каждым днем она меняла очертания (наш астероид тоже превращался в шарообразное тело, и это происходило вопреки всем законам небесной механики — точнее, в полном соответствии с новыми законами, о которых мы еще не имели представления). По джунглям носились обезумевшие животные, в небе с криками метались бесчисленные стаи летучих ящеров. Компасы перестали действовать. Лишь спустя месяц мы вышли к людскому поселению. Это была небольшая религиозная община; они называли свой край «Сентлэнд» — «святая страна» на бритиш. Простодушные и гостеприимные, эти люди возделывали землю, защищали ее по мере сил от напастей — и принимали отчаявшихся и заблудших; в те времена таких было немало. Остатки Нового Йорка погрязли в грабежах и бесчинствах, люди бежали оттуда целыми семьями — и многие нашли свое пристанище в фермерском краю. Наш маленький отряд пришелся весьма кстати. Поначалу на такую странную компанию смотрели настороженно — особенно на Потапа и призраков; неизвестное пугает много больше привычных опасностей. Но близился сбор урожая, и лишние руки были весьма кстати — особенно если они умели держать не только серп, но и винтовку. К тому времени община уже успела пострадать от разбойников и мародеров. Наше оружие и опыт пригодились. Потап вскоре сделался всеобщим любимцем. Казалось, нет того, чего он не умеет (кроме свободного владения бритиш, пожалуй, — язык давался ему с трудом). Он выстроил дом — для нас; а после много помогал ребятам покойного Стерлинга и нашим бывшим пленникам. Пинкер вскоре покинул общину, и никто не знает, что с ним сталось. Ну, а мы… Мы остались. Беженцы все прибывали и прибывали, поселение разрасталось — и незаметно из деревенских жителей мы сделались горожанами. Как-то само собой получилось, что «стим бойз» начали следить за порядком. Забавно: при жизни они сами были сорвиголовами, пиратами и авантюристами. Преследовать негодяев и усмирять пьяные ссоры призраки умеют, как никто другой. Служба в полиции стала для них не только профессией, но и спасением от одиночества. Они ведь знают, что подобных им больше не будет: инженер Лидделл унес тайну своего гениального изобретения в могилу.

Потапа выбрали шерифом. Под его руководством было уничтожено несколько крупных банд: боевой опыт московитского воина позволил расправиться с ними быстро и эффективно. Надо отдать должное местному населению: времена смуты длились недолго. Хорошие парни перестреляли плохих парней, и жизнь потихоньку стала налаживаться. Сейчас шерифы есть почти в каждом поселке. Забавно: в народе их зовут «бэа», то есть «медведями», — и мне почему-то кажется, что эта традиция переживет всех нас… Электрическую машину установили в полицейской управе. Долгое время она была уникальной, но год назад мы с Потапом, не афишируя этого, собрали еще одну, совсем миниатюрную — она помещается на обеденном столе. Этот агрегат хранится у меня в кладовке: нельзя, чтобы «стим бойз», по вине несчастливой случайности либо злого умысла, остались без того единственного, что поддерживает их существование.

В свой срок у меня родился сын — замечательный здоровый малыш, самая большая радость, свет моей жизни. Все прочее сразу сделалось не столь уж важным… И в какой-то мере такое положение вещей сохраняется и поныне. Конечно, незамужняя женщина с ребенком — это не совсем то, чему рады в религиозной общине, но… Конец Света научил нас быть терпимее и милосердней друг к другу. Да и может ли быть иначе — ведь люди воочию узрели Гнев Божий. Пускай даже некоторые из нас знают, как все обстояло на самом деле. Это знание не из тех, которым стоит делиться, и поэтому мы, не сговариваясь, храним молчание — я, Потап, Джек Мюррей и Сильвио. Когда придет время, я передам его сыну — вместе с историей его отца. Я расскажу ему все, даже то, о чем мне самой не хочется вспоминать. Я больше не ношу оружия. В нем нет нужды. Я не покидаю городских стен: слишком много дел у меня здесь. Город Сентлэнд на планете Глория нуждается во мне. Приятное чувство, но и хлопот немало — на мне теперь вся городская школа, директорство плюс преподавание механики. Время летит незаметно. Джек Мюррей уже дважды предлагал мне руку и сердце — и дважды получил отказ. Я постаралась смягчить его, насколько это возможно, но, боюсь, мужская гордость была уязвлена. Дело, конечно же, не в нем (он милый и храбрый мужчина), а во мне. Мы не подходим друг другу. Ему нужна наивная барышня, которая будет смотреть на него снизу вверх — у меня же при всем желании так не получится. Иногда кажется, что я перегорела. Обрела душевное спокойствие — и не хочу его нарушать, даже ради любви. Быть может, со временем все изменится, не знаю.

Надо подождать… Недавно мне приснился сон. Я была в Снежной Стране, на опушке леса, весной — везде лежал снег, но он уже начал подтаивать. Неподалеку, на ветке, сидела гагара. Просто сидела и смотрела на меня темным блестящим глазом; и мне отчего-то казалось, что она улыбается… А рядом резвилась ласка — совсем маленькая, детеныш, с коротенькими лапками и потешным розовым брюшком: он скакал в снегу, кувыркался, замирал, принюхиваясь… Отец как-то говорил, что в роду моей матери были шаманы; но образованному человеку не стоит принимать всерьез дремучие суеверия, верно?

Лев Осокин исчез. После Судного Дня никто больше не видел невысокого одноглазого мужчину с темными, чуть вьющимися волосами. Более того, не существует даже места, где мы виделись в последний раз. Где я стреляла в него. Исполинский водопад пропал, реки нашей планеты несут свои воды спокойно. Кто знает, где сейчас Озорник, жив ли он… Иногда я представляю себе, как его безжизненное тело встает, капая вязкой тягучей кровью из раны на груди; лицо серое, один глаз закатился, а на месте другого сияет изумрудный огонь. Холодные пальцы раскрывают стальной переплет. Впрочем, наверняка все было не так. Если честно, я не думаю, что он мертв; что-то во мне восстает против этого, не знаю уж — интуиция или просто желание откреститься от своей вины. Интересно, где он теперь, в каком из миров? Астрономы говорят, что Огненные Планеты, дающие свет и тепло, центр нашей системы, сами вращаются вокруг некоего тела, но оно не раскалено, напротив, это сгусток темной материи. Как мало мы все-таки знаем о мире, в котором живем! Взять хотя бы колебания светимости наших новых солнц. Тогда, в первую зиму, мы все боялись, что они скоро остынут, и все вокруг погрузится в вечный ледяной сон… Кстати, климат, по крайней мере здесь, стал заметно мягче».

— Мама! Мама! — Радостный вопль долетел в открытое окно. Ласка посыпала мелким речным песком не успевшие высохнуть чернила и захлопнула переплет. Сашка вихрем взлетел на крыльцо, ворвался в комнату, принеся с собой запахи травы и свежего ветра.

— Мам, пойдем скорее! Летающую лодку наконец-то доделали, и дядя Джек собирается в первый вокругпланетный перелет!

— Погоди, не мельтеши! — улыбнулась Ласка. — Куда ты меня зовешь?

— На площадь! Дядя Потап тоже там, и мистер Фальконе. Ну пойдем же, а то опоздаем, и она взлетит без нас!

Ласка взяла шаль со спинки стула, накинула на плечи, легонько взъерошила вьющиеся темные волосы Сашки.

— Не бойся, не опоздаем. Эти новые двигатели не так-то легко запустить.